Елена — моя. 18 страница

— А кроме того, если она и одержима, это может быть совсем другая одержимость, — сказала Мередит. — Кристин живет в Старом лесу. Старый лес кишит этими насекомыми — малахами. Откуда мы знаем — может быть, это произошло, только когда она вышла из дома. Откуда мы знаем, что там ее ждало?

Теперь Бонни в объятиях Мэтта колотила крупная дрожь. Перед этим они выключили все фонарики, кроме одного, чтобы поберечь энергию, но из-за этого атмосфера стала совсем жуткой.

— А как насчет телепатии? — спросил Мэтт у миссис Флауэрс. — Видите ли, я ни на секунду не верю, что этих салемских девушек преследовали настоящие ведьмы. Я думаю, что это были забитые девушки, у которых началась массовая истерика, когда они собрались вместе, и ситуация вышла из-под контроля. Но как Кристин могла назвать меня — назвать меня — в точности так же, как это сделала Тамра?

— А что, если мы вообще все неправильно поняли? — сказала Бонни глухим голосом, исходившим откуда-то из области солнечного сплетения Мэтта. — Что, если это вообще не имеет никакого отношения к Салему? Там истерика распространялась горизонтально, если я понятно говорю. А если здесь есть кто-то главный, и он распространяет ее куда пожелает?

Последовала короткая пауза. Потом миссис Флауэрс пробормотала:

— Устами младенцев...

— Вы хотите сказать, что она права? Но тогда кто этот главный? Кто за всем этим стоит? — требовательно спросила Мередит. — Это не Дамон, потому что Дамон уже дважды спас Бонни... и одни раз меня. — И перед тем, как хоть кто-нибудь успел спросить ее об этом, она продолжала: — А Елена была уверена, что Дамон и сам чем-то одержим. Кто еще?

— Кто-то, кого мы пока не видели, — тихо и зловеще сказала Бонни. — А если и увидим, он нам не понравится.

И в ту же секунду за их спинами раздался хруст ветки. Все как один обернулись.

— Вот чего я действительно хочу, — сказал Дамон Елене, — это чтобы ты согрелась. Можно приготовить тебе что-нибудь горячее, чтобы ты согрелась изнутри. А можно отнести тебя в ванну, чтобы ты согрелась снаружи. И помня о том, что произошло в прошлый раз...

— Я... вряд ли смогу что-нибудь съесть...

— Да ладно тебе. Это же американская традиция. Яблочный суп? Домашний куриный пирог?

Сама того не желая, Елена прыснула и тут же поморщилась от боли.

— Только пирог — яблочный, а домашний суп — куриный. Но для начала неплохо.

— Значит, договорились? Обещаю, что не буду класть в одно блюдо курицу и яблоки.

— Я бы попробовала съесть суп, — медленно сказала Елена. — И... ой, Дамон, я очень хочу выпить обыкновенной воды. Дай мне воды, пожалуйста.

— Я знаю, но, если ты будешь пить слишком много, будет больно. Попробую все-таки сделать суп.

— Их продают в таких маленьких баночках с красной бумагой. А чтобы снять крышку, надо потянуть за ушко...

Он повернулся к двери, и Елена замолчала.

Дамон понимал, что она серьезно сомневается в успехе этого начинания, но так же хорошо он понимал, что, если он принесет ей хоть что-нибудь, что можно пить, она выпьет. Когда испытываешь жажду, не привередничаешь.

Он и сам был живой иллюстрацией этого. Точнее, неживой.

Но едва он вышел за дверь, послышался страшный шум, словно ударились друг о друга два кухонных тесака.

У него от этого звука чуть не развалилась спина — от плеч до задницы.

— Дамон! — послышался жалобный голос из-за двери. — Дамон, с тобой все в порядке? Дамон! Ответь!

Вместо того чтобы ответить, он обернулся, осмотрел дверь, которая на вид была абсолютно нормальной, и открыл ее. Любой, кто увидел бы его в этот момент, несказанно удивился бы: он вставил ключ в незапертую дверь, пробормотал: «Комната Елены», — повернул ключ и открыл дверь.

Он зашел в дверь и побежал вперед.

Елена лежала на полу, безнадежно запутавшись в простынях и одеялах. Она пыталась подняться, но ее лицо стало бело-синим от боли.

— Кто тебя столкнул? — спросил он. Он будет убивать Шиничи медленно.

— Никто. Был какой-то жуткий звук, когда ты закрыл дверь. Я хотела побежать за тобой, и вот...

Дамон уставился на Нее во все глаза. «Я хотела побежать за тобой, и вот... » Она измучена, ей больно, она истощена, и все-таки она попыталась спасти его? И пыталась так решительно, что упала с кровати.

— Извини, — сказала она, заметив слезы в его глазах. — Никак не могу привыкнуть к силе тяготения. С тобой все в порядке?

— Всяко лучше, чем с тобой, — сказал он, специально стараясь, чтобы его голос звучал резко, и глядя в сторону. — Я сглупил, когда выходил из комнаты, а дом... сделал мне предупреждение.

— Ты о чем? — сказала удрученно Елена, одетая лишь в простыни.

— Об этом ключе, — Дамон поднял его и показал ей. Он был золотой, и его можно было носить как кольцо, но от него отходили два крылышка, и получался красивый ключ.

— А что с ним не так?

— Это я не так его использовал. В этом ключе хранится сила китсунэ, он может отпереть любую дверь, и ты можешь попасть через нее куда угодно, но надо сделать так: вложить его в замок, сказать, куда ты хочешь попасть, а потом повернуть ключ. Я забыл это сделать, когда выходил из комнаты.

Елена была озадачена.

— А если это дверь без замка? В спальнях обычно вообще не бывает замков.

— Он подходит к любой двери. Можно сказать, что он сам себе создает замок. Это сокровище китсунэ — я вытряс его из Шиничи, когда обозлился на него из-за того, что тебе было плохо. Скоро он захочет его вернуть, — глаза Дамона сузились, и он слабо улыбнулся. — Интересно, кому из нас, он в конце концов достанется. Кстати, на кухне был еще один — запасной, разумеется.

— Дамон, это все очень интересно, про магические ключи, но ты не поможешь мне подняться с пола?

Дамону стало стыдно. Но дальше встал вопрос, класть ее обратно на кровать или нет.

— Я бы приняла ванну, — тихо сказала Елена. Она уже расстегнула верхнюю пуговицу своих джинсов и была готова выпрыгнуть из них.

— Подожди секунду! А что, если тебе станет плохо, и ты утонешь? Ляг, и я обещаю, что сделаю так, что ты будешь чистой, если ты готова попробовать что-нибудь съесть. — У него возникли новые сомнения относительно этого дома. — А теперь разденься и накройся простыней. Я умею делать невероятные массажи, — добавил он, отворачиваясь.

— Слушай, отворачиваться необязательно. Я не понимаю этого с тех пор, как... вернулась, — сказала Елена. — Все эти правила приличия. И почему кто-то должен стесняться своего тела? (Эти слова донеслись до него немного приглушенно. ) — В смысле — если кто-то говорит, что нас создал Бог, почему он забывает, что Бог создает нас голыми, даже после того, что случилось с Адамом и Евой. Если это так важно, создавал бы нас прямо в подгузниках.

— Должен сказать, твои слова напомнили мне о том, что я сказал когда-то вдовствующей королеве Франции, — сказал Дамон, преисполненный решимости все время, пока она раздевается, разглядывать трещину в деревянной стене дома. — Я сказал, что если Бог всемогущ, всеведущ, и знает наперед судьбу каждого человека, то почему он обрекает праведников на то, чтобы рождаться такими же голыми, как и грешники?

— И что она ответила?

— Ничего. Просто хихикнула и три раза хлопнула меня веером по руке, что, как мне рассказали потом, было приглашением на любовное свидание. Увы, у меня были другие дела. Ты еще в кровати?

— Ага. И накрылась простыней, — устало сказала Елена. — Если королева была вдовствующая, я думаю, ты не особенно расстроился, — добавила она наполовину удивленным голосом. — Это ведь такие пожилые мамаши?

— Нет. Анна Австрийская, королева Франции, до самого конца сохраняла удивительную красоту. Это была единственная рыжеволосая женщина...

Дамон остановился и стал судорожно подбирать слова, глядя на кровать. Елена сделала именно то, о чем он просил. Просто он вовремя не сообразил, как она будет похожа на Афродиту, поднимающуюся из моря.

Взъерошенная белизна простыни могла сравниться с молочной и более теплой белизной ее кожи. Естественно, она нуждалась в мытье, и все же; одной мысли о том, что под тонкой простыней она восхитительно нага, было достаточно, чтобы у Дамона перехватило дыхание.

Всю свою одежду она скатала в комок и швырнула в дальний угол комнаты. Дамон не винил ее за это.

Он не думал. Он не давал себе на это времени. Он просто вытянул руки и сказал:

— Горячее куриное консоме с тимьяном в чашке Микаса и масло с ароматом цветка сливового дерева, очень теплое, в чаше.

Как только бульон был доеден, и Елена опять лежала на спине, Дамон начал осторожно массировать ее с маслом. Аромат сливы — всегда хорошее начало. Он приглушает чувствительность кожи к боли и создает хорошую основу для других, более экзотических масел, которые Дамон планировал пустить в ход позже.

В каком-то смысле это было намного лучше, чем окунать ее в ванну или джакузи. Дамон знал, где находятся ее раны, и мог для каждой из них нагреть масло до нужной температуры. И если малоподвижные вентили в джакузи могли ударить Елену прямо по больному месту, Дамон мог избегать слишком чувствительных мест — в смысле тех, где могло стать больно.

Он начал с волос, использовав немного, совсем немного масла, чтобы даже самые трудные колтуны легко расчесались. Смазанные маслом, ее волосы засияли как золото — мед на молоке. Потом он перешел к мышцам лица — стал легонько поглаживать большими пальцами лоб Елены, чтобы смягчить кожу и расслабить лицо, заставить ее саму расслабиться в такт его движениям. Медленные круговые движения у висков, совсем легкие. Он видел проступившие топкие голубые жилки и понимал, что надави он сильнее — и она уснет.

Потом он занялся руками, предплечьями, ладонями, разбирая ее по косточкам древними прикосновениями и правильными древними веществами, пока от нее не осталось ничего, кроме расслабленного существа без костей, лежащего под простынями, мягкого, нежного, покорного. Он на миг улыбнулся своей огненной улыбкой, когда вытягивал палец ее ноги, пока тот не щелкнул, а потом улыбка стала иронической. Сейчас он мог получить от нее то, что хотел. Да, она была не в том состоянии, чтобы отказывать ему. Но он не учел того эффекта, который эта чертова простыня произведет на него. Всем известно: любые покровы, скрывающие тело, даже самые простые, всегда привлекают внимание к запретным областям. Нагота так не может. И, массируя дюйм за дюймом тело Елены, он все больше сосредотачивался на том, что находится под белоснежной тканью.

Через какое-то время Елена сказала сонно:

— Ты не дорасскажешь мне эту историю? Про Анну Австрийскую, которая была единственной рыжей женщиной, которая...

— Ах да! Которая оставалась рыжей до конца своих дней, — пробормотал Дамон. — Кстати, говорили, что кардинал Ришелье был ее любовником.

— Это тот мерзкий кардинал из «Трех мушкетеров»?

— Да, хотя на самом деле, пожалуй, не такой уж мерзкий, как там написано, и уж во всяком случае толковый политик. А еще поговаривали, что он и был настоящим отцом короля Людовика... теперь перевернись.

— Странное имя для короля.

— Что?

— Людовик Теперь Перевернись, — сказала Елена, перевернувшись и обнажив участок молочно-белого бедра, пока Дамон вдумчиво изучал дальний угол комнаты.

— Все зависит от традиции имянаречения в конкретной стране, — сердито сказал Дамон. Перед глазами у него не было ничего, кроме постоянно прокручивающейся картинки этого голого бедра.

— Что?

— Я спрашивала...

— Ну как, согрелась? Все, массаж окончен, — сказал Дамой и опрометчиво хлопнул по самой высокой точке территории под простыней.

— Эй! — Елена села, и Дамой — перед которым вдруг оказалось все светло-розовое и золотое, гладкое и ароматное, со стальными мускулами под шелковой колеей тело, — просто дал деру.

Он вернулся через приличное количество времени, держа в руках приглашение на мировую — суп. Елена, с достоинством восседающая в превращенной в тогу простыне, приняла суп. Она даже не попыталась хлопнуть его по заднице, когда он повернулся к ней спиной.

— Что это за дом? — спросила она. — Это не может быть дом Дунстанов; они — старая семья, и дом у них старый. Они были фермерами.

— Будем считать, что это моя маленькая дача в лесу.

— Ха, — сказала Елена. — Я так и знала, что ты не спишь под деревьями.

Дамону понадобилось постараться, чтобы сдержать улыбку. Еще никогда не случалось, чтобы они с Еленой были наедине и при этом не решались вопросы жизни и смерти. И если бы сейчас он вдруг сказал, что, помассировав ее обнаженное тело под простыней, понял он любит ее чисто духовно... Нет, ему никто не поверит.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил он.

— Теплая, как куриный яблочный суп.

— А окончания я никогда не услышу?

Дамон велел ей оставаться в кровати, а сам тем временем напридумывал про себя ночных рубашек всех видов и размеров, и халатов, и домашних тапочек, и все это — за короткий миг, пока он шел в комнату, которая до этого была ванной. Он с удовлетворением обнаружил, что сейчас это гардеробная, в которой была любая ночная одежда, которую только можно было себе вообразить. От шелкового нижнего белья до старомодных ночных рубашек и чепчиков — в общем, все. Дамой вернулся с полными руками и предоставил Елене выбирать.

Она выбрала белую ночную рубашку с высоким воротом, сделанную из скромной ткани. Дамон обнаружил, что поглаживает роскошную небесно-голубую ночную рубашку с подлинными валансьенскими кружевами.

— Не в моем стиле, — сказала Елена, быстро засовывая ее под другую одежду.

Не в твоем стиле, потому что здесь я, — улыбнулся про себя Дамон. Смышленая девчушка. Не хочешь провоцировать меня на что-то такое, о чем наутро будешь сожалеть.

— Хорошо. А теперь ты можешь как следует выспаться, — сказал он и осекся, потому что она смотрела на него с удивлением и тревогой.

— Мэтт! Дамон, мы искали Мэтта! Я только что вспомнила. Мы его искали, и я... не знаю... Я больно упала. Помню, что я упала, а потом оказалась и здесь.

«Потому что я принес тебя сюда, — подумал Дамон. Потому что весь этот дом — всего лишь мысль в разуме Шиничи. Потому что единственное реальное, что здесь есть, — это мы с тобой».

Он глубоко вздохнул.

«Окажи нам милость — позволь выйти из твоей ловушки своим ходом — или, может быть, правильнее сказать, с помощью твоего ключа», — мысленно сказал он, обращаясь к Шиничи. Елене же он сказал так:

— Да, мы искали этого, как его там. Но ты упала и ушиблась. Я бы хотел — хотел бы попросить тебя — побыть здесь и отдохнуть, а я тем временем пойду его искать.

— Так ты знаешь, где Мэтт?

Вот к чему свелся для нее смысл всей его тирады. Вот что она услышала.

— Да.

— Тогда встали и пошли.

— Меня одного ты не отпустишь?

— Нет, — просто сказала Елена. — Я должна его найти. Я просто не смогу заснуть, если ты пойдешь один. Прошу тебя. Давай встанем и пойдем.

Дамон вздохнул.

— Хорошо. Тут в шкафу есть...

... сейчас будет...

—... кое-какая одежда, которая тебе подойдет. Джинсы и так далее. Сейчас я принесу, — сказал он. — Коли только мне совсем, совсем никак не удастся уговорить тебя прилечь и отдохнуть, пока я его ищу.

— Со мной все в порядке, — заверила его Елена. — А если ты уйдешь один, я выпрыгну в окно и пойду с тобой.

Она не шутила. Он пошел и принес ей обещанную кучу одежды, а потом повернулся спиной, пока Елена надевала точно такие джинсы и рубашку-нэпдлтоп, которые были на ней перед этим, только целые и без пятен крови. Потом они вышли из дома. Елена усердно причесывала волосы и оборачивалась каждые пару шагов.

— Что ты делаешь? — спросил Дамой, когда решил, что понесет ее на руках.

— Жду, когда дом исчезнет, — сказала она; Дамон сделал лицо, которое должно было означать: «вообще не понимаю, о чем ты», и Елена добавила: — Джинсы «Армани» идеально подходят по размеру. Блузки «Лапетра» — то же самое. Рубашки «Пэндлтон», на два размера больше, точь-в-точь как та, что была на мне. Либо в этом доме торговый склад, либо он волшебный. Ставлю на то, что он волшебный.

Дамон взял ее на руки — это был способ сделать так, чтобы она замолчала, — и подошел к пассажирской двери «феррари». Он задумался, где они сейчас — в реальном мире или в каком-то из шариков Шиничи.

— Ну что, исчез? — спросил он.

— Угу.

«Жалко», — подумал Дамон. Он был бы не против оставить его за собой.

Можно попробовать пересмотреть условия сделки с Шиничи. Впрочем, сейчас у него были другие заботы, намного важнее. Он слегка прижал Елену к себе, думая при этом — намного, намного важнее.

Оказавшись в машине, он обратил внимание на три мелочи. Во-первых, щелчок, который он автоматически опознал как звук застежки, означал, что Елена пристегнулась. Во-вторых, двери были закрыты, и открыть их мог только он. И, в-третьих, он поехал очень медленно. У него не было оснований думать, что кто-либо, похожий на Елену, в ближайшем будущем собирается снова выпрыгнуть из его машины, но он все-таки решил перестраховаться.

Он не имел ни малейшего понятия, сколько еще будут действовать чары. Рано или поздно к Елене вернется память. По логике, иначе и быть не может — ведь к нему память стала возвращаться, а он бодрствовал на много дольше, чем она. Довольно скоро она вспомнит... Что вспомнит? Что он посадил ее в «феррари» протии ее воли (это плохо, но извинительно — он же не знал, что она выпрыгнет)? Что он дразнил ее и этого... Майка или Митча на поляне? У него у самого об этом были какие-то смутные воспоминания — или это был еще один сон?

Как же он хотел знать правду! Когда он сам вспомнит все? Если он вспомнит, у него будут намного более; сильные позиции, чтобы заключать сделку.

Вдобавок маловероятно, что с Майком посреди лета вдруг случится переохлаждение во время снежного бурана — даже если он так до сих пор лежит и на этой поляне. Ночь была прохладной, но максимум, что этот парень почувствует, — это легкий приступ ревматизма. Ближе к восьмидесяти годам.

Сейчас жизненно важно, чтобы они не нашли его. Что, если он расскажет какие-нибудь неприятные факты?

Дамон увидел, что Елена сделала то же самое движение. Дотронулась пальцами до шеи, состроила гримаску, глубоко вздохнула.

— Тебя укачивает в машине?

— Нет, я... — В лунном свете он заметил, как на ее щеках появился румянец и снова исчез, а детекторы, расположенные на его лице, засекли исходящий от нее жар. Потом она покраснела. — Я уже говорила тебе, — сказала она, — про это ощущение. Ощущение переполненности. Вот оно у меня сейчас.

И что в такой ситуации мог сделать вампир?

Сказать — извини, но до Лунного пика я завязал?

Сказать — извини, утром ты сама меня возненавидишь?

Сказать — плевать, что будет утром; это кресло можно опустить на пару дюймов?

А что, если они сейчас доедут до этой поляны, и окажется, что с этим Матом-Шматом действительно что-то произошло? Дамон будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь — все двадцать секунд. Елена вызовет несколько батальонов небесных духов, и они с ним разберутся. Пусть никто уже не верит в то, что она на это способна, но Дамон в это верил.

Он услышал собственный голос, который говорил так же мягко, как говорил с Пейдж или Дамарис:

— Ты мне поверишь?

— Что?

— Ты мне поверишь, если я пообещаю, что минут через пятнадцать — двадцать мы поедем именно туда, где, насколько я помню, лежит парень, которого как-то там зовут? Если он и правда там лежит — ставлю на то, что ты больше никогда в жизни не захочешь меня видеть, — и тогда я избавлю тебя от долгих поисков. Если его там нет — и машины тоже нет — значит, мне повезло, а Мут получил выигрыш, который дается лишь раз в жизни, — и значит, мы пойдем искать дальше.

Елена пристально смотрела на него:

— Дамон, ты знаешь, где Мэтт?

— Нет. — Что ж, то, что он сказал, было в достаточной степени правдой. Но она была... чаровница, она была чистая дева, ясная дева, а кроме того — она еще и умна...

Дамон прервал свои поэтические размышления об уме Елены. С какой стати он перешел на образы из народной поэзии? Он что, действительно сходит с ума? Он уже, кажется, спрашивал себя об этом. Кстати, если ты задаешься вопросом, не сошел ли ты с ума, доказывает ли это, что ты не сошел с ума? Настоящие психи всегда уверены в том, что они нормальны, правильно? Правильно. Или все-таки не уверены? И, кроме того, разговаривать с самим собой не полезно ни для кого.

Merda.

— Тогда ладно. Я тебе поверю.

Дамон выдохнул, в чем yе было необходимости, и поехал в сторону поляны.

Шла одна из самых увлекательных игр в его жизни. Ставка с одной стороны — его жизнь. Елена найдет способ убить его, если он убил Марка, в этом Дамон не сомневался. Ставка с другой стороны — вкус рая. Елена, которая сама хочет, Елена, которая страстно жаждет, Елена, которая позволяет делать с собой... он сглотнул. Он понял, что творит то, что больше похоже на молитву, чем все остальное, чем он занимался последние полтысячелетия.

Когда они на изгибе дороги свернули на маленькую дорожку, он следил за тем, чтобы быть начеку и чтобы двигатель автомобиля ровно гудел. Дамон надеялся, что ночной воздух сможет дать органам чувств вампира всю необходимую информацию. Он полностью отдавал себе отчет в том, что там его может ждать западня. Но дорожка была пуста, и он резко нажал на газ. Когда впереди показалась маленькая поляна, Дамой убедился, что на ней — совсем, абсолютно, блаженно — нет ни машин, ни юношей студенческого возраста с именами, начинающимися на букву «М».

Он облегченно откинулся на спинку.

Елена не сводила с него глаз.

— Ты думал, что он здесь?

— Да.

А теперь пришла пора задать серьезный вопрос. Без этого вопроса все, что он делал, стало бы враньем и мошенничеством.

— Ты помнишь это место?

Она огляделась.

— Нет. Я должна его помнить?

Дамон улыбнулся.

Впрочем, решив перестраховаться, он проехал еще триста ярдов, до следующей поляны, — на тот случай, если к ней вдруг ни с того ни с сего вернется память.

— Там были малахи, — небрежно объяснил он. — А здесь гарантированно нет никаких чудовищ. — «Ух какой я враль, враль, враль», — радостно подумал он. Пока все идет нормально? Или нет?

Дело в том, что с того момента, когда Елена вернулась с Другой Стороны, Дамону было... не по себе. Но если в ту первую ночь он сдурел настолько, что в буквальном смысле слова отдал ей свою последнюю рубаху... все, нет таких слов, которые могли бы описать, что он чувствовал, когда она стояла перед ним, только что воскресшая, с кожей, которая светилась на темной поляне, обнаженная и не стыдящаяся этого, и не знающая, что такое стыд. И еще — когда он делал ей массаж, когда вены прорезали голубым огнем кометы перевернутое небо, Дамон ощутил то, чего не чувствовал последние пятьсот лет.

Вожделение.

Человеческое вожделение. Вампирам оно несвойственно. У вампиров оно уходит в жажду крови, одной только крови...

Но Дамон его ощутил.

И он понимал, в чем тут дело. В ее ауре. В ее крови. Елене дали в придачу кое-что посущественней, чем крылья. Крылья отсохли, а этот дар, похоже, остался при ней навсегда.

Дамон подумал: он так давно ее испытывал вожделения, что сейчас может ошибаться. И все-таки он считал, что не ошибается. Аура Елены заставит даже самых дряхлых вампиров приосаниться и снова стать цветущими мужественными юношами.

Дамон откинулся настолько, насколько позволяло тесное пространство машины.

— Елена, я кое-что хочу тебе сказать.

— Про Мэтта? — Она внимательно посмотрела на него в упор.

— Нет, не про Мэтта. Про тебя. Я знаю, что ты удивилась, когда узнала, что Стефан оставил тебя на попечение типа вроде меня.

В «феррари» было мало места, и он уже впитывал тепло ее тела.

— Да, удивилась, — просто сказала она.

— Может быть, это потому, что...

— Может быть, это потому, что мы решили, что моя аура может вставить даже старым вампирам. И теперь мне нужна очень серьезная защита. Так сказал Стефан.

Дамон не очень понял, что такое «вставить», но он был готов канонизировать это «вставить» за то, что оно помогло ему объясниться с дамой по такому щекотливому поводу.

— Я думал, — сказал он, тщательно подбирая слова, — что для Стефана было важнее всего обезопасить тебя от всякой нечисти, которую тянет сюда со всего земного шара, — а еще больше — от того, чтобы тебя никто не заставил... э-э-э... вставить, если ты сама этого не захочешь.

— А теперь он ушел от меня, как самовлюбленный, тупой идиот-мечтатель. Естественно, размышляя обо всех людях в мире, которым вставляет моя аура.

— Согласен, — сказал Дамон, стараясь не затрагивать деликатный вопрос о добровольности ухода Стефана. — И я дал обещание защищать тебя настолько, насколько это в моих силах. Елена, я действительно сделаю все возможное, чтобы никто даже близко к тебе не подошел.

— Да, — сказала Елена, — а если вдруг появляется что-нибудь такое, — она сделала рукой жест, который, видимо, должен был обозначать Шиничи и все проблемы, которые вызвало его появление, — и никто не понимает, что с этим делать?

— Это верно, — сказал Дамой. Ему приходилось время от времени встряхиваться и напоминать себе, зачем он на самом деле здесь оказался. А оказался он здесь затем, чтобы... В общем, он был не на стороне святого Стефана. И вся штука в том, что это было очень легко...

— И она была здесь, она расчесывала волосы... прекрасная дева расчесывает свои волосы цвета пшеницы... и ее щеки схожи с цветущими розами... Дамон встряхнул себя как следует. С каких это пор он стал говорить идиотским языком английских народных песен? Что с ним творится?

Он спросил — просто для того, чтобы сказать что нибудь:

— Как ты себя чувствуешь? — И получилось так, что именно в этот миг она поднесла руку к горлу.

Елена состроила гримаску.

— Ничего себе.

И тогда они посмотрели друг на друга. Елена улыбнулась, и ему пришлось улыбнуться в ответ — сперва быстрым движением взметнулись копчики губ, но потом он заулыбался во весь рот.

В ней было... черт возьми, в ней было все. Остроумие, очарование, смелость, мудрость... и красота. И он понимал, что сейчас говорит ей все это своими глазами, — а она не отвернулась.

— Может, мы... немножко погуляем, — сказал он, и зазвенели колокольчики, и оркестр заиграл туш, и сверху посыпались конфетти, и полетели выпущенные голуби...

Иными словами, она ответила:

— Давай.

Они пошли по узкой тропинке, ведущей от поляны, — тропинке довольно удобной, по мнению Дамона, чей взгляд — взгляд вампира — был приучен к темноте. Дамон не хотел, чтобы Елена много ходила. Он знал, что она еще как следует не оправилась, знал, что ей не хотелось, чтобы он понимал это и опекал ее. Внутренний голос сказал ему: «Подожди, пока она скажет, что устала, и тогда помоги ей сесть».

А потом, когда Елена в первый раз чуть-чуть покачнулась, нечто внутри него, нечто, над которым у него не было власти, развернулось, как пружина. И тогда Дамон взял Елену на руки, принося извинения на десятке языков и вообще ведя себя по-идиотски, и усадил ее на изящную деревянную скамью со спинкой, и укутал ноги дорожным пледом. Все это время он приговаривал: «Скажи, ты чего-нибудь — чего угодно — еще хочешь? » Он случайно послал ей обрывок своих мыслей со списком возможных пожеланий, в котором оказались стакан воды, он сам, сидящий рядом с ней, и маленький слоненок. Когда-то он прочитал в ее сознании, что ей очень нравятся слонята.

— Мне очень жаль, но, боюсь, слонят я не делаю, — сказал он, стоя перед ней на коленях, пристраивая поудобнее скамеечку для ног, и ухватил одну из ее мыслей — на самом деле он не так уж и отличается от Стефана».

Никакое другое имя не заставило бы Дамона сделать то, что он сделал после этого. Никакое другое слово не оказало бы на него такого эффекта. В мгновение ока плед был сброшен на землю, скамеечка для ног исчезла, Дамон держал Елену в объятиях, запрокинув ее голову, так что ее нежная шея оказалась полностью обнажена.

— Мое отличие от моего братца, — сказал он ей, — состоит в том, что он все еще надеется через какой-нибудь черный ход пролезть на небеса. А я не нытик, не идиот и воспринимаю свою грядущую судьбу иначе. Я знаю, куда я попаду. И мне, — он улыбнулся, оскалив клыки, — глубоко на это плевать.

Елена смотрела на него расширившимися глазами — она не ожидала такого. И от неожиданности она, сама того не желая, ответила ему искренне. Ее мысли полетели прямо к нему, и их было легко прочитать.

Я знаю. Я сама такая. Если я чего-то хочу — я это получу. Яне такая хорошая, как Стефан. И я не знаю...

Он был заворожен.

Чего ты не знаешь, солнышко?

Но она закрыла глаза и молча покачала головой.

Чтобы выйти из затруднительной ситуации, он зашептал ей на ухо:

— А что ты об этом думаешь:

Когда ты говоришь, что я тщеславный,

Ты меры правоты своей не знаешь,

Ты утверждаешь, что я злой и наглый;

О, как права ты! Ты не представляешь...

Пусть только позволят эринии мне

Елену лобзать наяву, не во сне.

Ее глаза широко распахнулись:

— Нет-нет! Прошу тебя, Дамон, — она говорила шепотом. — Пожалуйста!, Пожалуйста, не сейчас! — Она с несчастным видом сглотнула. — Кстати, ты спрашивал, хочу ли я пить, — а все питье вдруг исчезло. Я не против того, чтобы самой стать питьем, если ты этого хочешь, но сначала... Я ужасно хочу пить — примерно так же, как, наверное, ты.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒