«Пожалуйста, разденьте ваши души» 26 страница

С ужасом воззрившись на бесстрастное лицо Владлена, я не мог поверить, что он говорил это всерьёз. У меня в голове не укладывалось, что он может хотя бы в теории вообразить меня даже не просто своим любовником, а более того своим личным истязателем, который принял бы на себя роль его отца, чтобы погрузить этого ангелоподобного ребёнка в прежний ад страданий. Как моё маленькое божество могло так безжалостно со мной обойтись? Его слова возмутили и огорчили меня до слёз, так что я едва сдержался, чтобы не ударить его.

– Ты с ума сошёл?! – взорвался я, грубо тряхнув юношу за плечи. – Как ты можешь такое говорить?! Ты же несерьёзно, да?! Ты ведь сам просил меня, чтобы я ничего такого с тобой не делал. «Ничего больше, кроме поцелуев». Разве ты не помнишь?

– Я бы совершенно не обиделся на тебя, если бы ты пренебрёг моей просьбой и нарушил своё обещание. – очень тихо вымолвил парень, кротко глядя мне в глаза. – Что бы ты ни сделал со мной, я всё бы принял с благодарностью. С тобой мне было бы не так страшно. Я же говорил, что доверяю тебе, Лео. Вероятно, только тебе одному и доверяю. Может, именно это так измучило тебя. Возможно, поэтому ты столь несчастен со мной. Из-за того, что лжёшь себе из любви ко мне.

– Да как ты смеешь ставить меня в один ряд с этими ублюдками, что измывались над тобой в том проклятом клубе?! – гневно прорычал я, весь дрожа от злости.

– Они не ублюдки. – спокойно возразил Владлен. – Они всего лишь одинокие и достаточно несчастные люди, которые жаждут любви. И я могу им это дать. Быть может, это единственное, на что я способен. Доставлять людям наслаждение, делать их счастливыми – это тоже очень важно. Но как мне сделать счастливым своего самого дорогого человека, который ради меня готов спуститься даже в ад? Я точно знаю, чего желал от меня папа или Эжен. Они были как маленькие дети, не умеющие лгать. А их души прозрачнее стекла, сквозь которое я видел ласково улыбающихся мне бесов. Но твои чувства остаются для меня загадкой – они такие сильные, что причиняют тебе боль. А я не знаю, как тебе помочь. Ведь мне совершенно не понятно, чего ты на самом деле от меня хочешь. Наверное, это из-за того, что ты не признаёшься в этом даже себе самому.

– Да что тут не понятного? – досадливо воскликнул я. – Владлен, глупенький ты мой, уясни наконец: всё, чего я хочу, чтобы ты попросту был – живой, здоровый, сытый и счастливый. Чтобы ты смеялся от радости, пел и танцевал, играл со своими кошками и творил всякие безобидные глупости. И главное, чтобы больше никто – ни ты сам, ни окружающие – не мог причинить тебе зло. Вот и всё, что мне нужно. Просто будь.

– Ты уверен, Лео? Это действительно единственное, чего ты хочешь? – положив свои утончённые ладошки мне на скулы, едва слышно вопросил измождённый мальчик и пронзил мою душу скорбной нежностью своих винно-алых зрачков.

Какого ответа он столь упорно от меня добивался? Разве была хоть капля неискренности в моих словах, чтобы он мог усомниться во мне? Нет, в наших отношениях не было места сексу. Признаю, я всегда восхищался его красотой и мог часами держать в своих объятьях этого изящного ребёнка, вслушиваясь в неровное биение его слабенького сердца. Но в отличие от Эжена, я никогда не становился рабом своей похоти. Моя ласковость не была запятнана вожделением. И сам Владлен должен был понимать это, как никто другой. Так на что же он намекал? К какому откровению пытался подтолкнуть меня своими странными вопросами? Чего вообще я мог ещё от него желать? Мои желания... каковы они на самом деле? Чего же я хочу? Чего?.. А пока я терзался этими мучительными размышлениями, заблудившихся в себе самом, Владлен всё продолжал погружать свой кристально-пронзительный взгляд мне в душу, обнажая её донага. И тогда нечто смутно промелькнуло в моём сознании, в самой тёмной глубине меня самого. Нет, даже не мысль. Некий неуловимый призрак, леденящая душу тень, размытый образ грядущей катастрофы. Похолодев от гнетущего ощущения своего бессилия перед лицом этого безымянного монстра, что уже заскалил зубы на наше столь хрупкое счастье, я невольно содрогнулся от озноба. Что за новая напасть поджидает нас впереди? Что на этот раз может разлучить нас? Какие-то другие мужчины и женщины? Его болезнь, его наркозависимость или то, чувство вины, которым он истерзал свою душу? А может, он вновь, так и не вняв моим мольбам, выставит себя на продажу или попытается покончить с собой? Какого лиха мне ждать на сей раз? Или же теперь беда заявится на мой порог в ангельском обличье? Ведь не только горе, но даже и радость – некая чужеродная, не запланированная в моём сценарии – может отобрать его у меня. И есть ли на самом деле для меня разница между Эженом и Линдой? Станет ли Владлен опять заниматься проституцией или неожиданно обретёт своё счастье в любых других, не моих объятьях – разве не причинит мне это равную боль? А если он изменится, станет иным, повзрослеет, возмужает, избавится от тяги к наркотикам и даже исцелится от душевного недуга? Чем могут грозить мне эти перемены? Что, если он окрепнет настолько, что вовсе перестанет во мне нуждаться, зависеть от меня? Однажды все эти расцелованные мною шрамы, ссадины и кровоподтёки заживут и, быть может, на их месте появятся другие, историю которых я уже не буду знать, потому что он больше не будет принадлежать мне. Жизнь это не кинофильм, её нельзя смонтировать, вам не удастся записать на плёнку свои самые любимые моменты и прокручивать их без остановки. Однажды всё может измениться раз и навсегда. И я никак не могу это остановить. Значит, я и вправду врал? Получается, мне недостаточно того, чтобы Владлен просто был, ведь какой смысл ему быть, если будет он не со мной? Так вот, оказывается, чего я на самом деле хочу. Но в таком случае, выходит, что моё желание заведомо невыполнимо. Время никому не подвластно. Я не в силах остановить его ход. Рано или поздно нечто или некто встанет между нами и отнимет у меня Владлена. Быть может, это даже будет он сам – новый, изменившийся Владлен, которого я не узнаю. И зачем он только завёл этот разговор? Для чего заставил меня осознать всю безнадёжность моей привязанности, если я никак не могу повлиять на будущее и сбежать от завтрашнего дня, который таит в себе столь пугающие меня перемены?

Очень медленно кивнув мне с печальной улыбкой на устах, юноша обвил мои слегка подрагивающие плечи и трепетно выдохнул мне на ухо:

– Да, теперь мы наконец-то поняли друг друга. И в благодарность за это, я сделаю тебе подарок – я подарю тебе обещание, что никогда больше не пойду в то место и не стану спать с мужчинами. Я вообще больше никуда не уйду от тебя. Отныне я останусь с тобой. Я буду только твоим. Навсегда. Я обещаю тебе это, Леонардо.

Буквально вдохнув в меня жизнь этими словами, мой маленький сумасшедший моментально исцелил своим обетом всю горечь, что я испытал от предшествующего сему разговора. Я не желал больше задумываться над смыслов его прежних слов, не пытался ничего анализировать и прогнозировать. Важнее всего на свете, что он всё-таки принёс столь желанное мне обещание и сделал это совершенно искренне. Сквозь пелену затмивших мой взор слёз, я заглянул в его лучистые глаза и прочитал эту небесную душу насквозь. Тогда он точно не врал мне. Это было его жертвоприношение, посвящённое мне одному – отказаться от всех своих прочих жертвоприношений.

Словно впервые осознав свои чувства, я привлёк юношу к себе и согрел этот маленький комочек боли у сердца. Теперь он и вправду по-настоящему принадлежал только мне. И больше никто на свете не мог отнять его у меня. Даже он сам. Даже я сам. Понимаете? Никто уже не сможет этого изменить. Несмотря на всё, что было после, Владлен теперь навсегда мой.

***

На следующий день к нам пришла Линда. Мне кажется, она с первого взгляда всё сразу поняла – и куда опять ходил Владлен, и почему он поступил именно так. Наверное, в этом и была её любовь – в умении абсолютно всё понять без слов и оправдать это без каких-либо дополнительных объяснений. Они даже ни о чём не разговаривали друг с другом, но в их молчании было гораздо больше чувства, чем во всех признаниях и клятвах вселенной. Владлен лежал на руках девушки, а Линда тем временем ласково шевырялась пальцами в его волосах. Я всё исподтишка косился на них и ждал, пока они хотя бы поцелуются, но их скупая нежность не отважилась даже на такой шаг. В итоге, когда моё навязчивое присутствие в комнате уже перешло все границы приличия, я был вынужден оставить их наедине и ушёл ночевать к Лауре. Но, даже занимаясь с ней любовью, я никак не мог выбросить из головы этих двоих. В конце концов, я не утерпел и, извинившись перед удивлённой Лаурой, отправился домой, чтобы узнать, как у них там обстоят дела. Да-да, представляю, что вы обо мне подумали. В тот момент я мало чем отличался от недозревшего подростка-Джереми, который, сидя под дверью в спальню эженовой сестры, следил через замочную скважину за её романтическими приключениями. Быть может, я и вправду слишком привык подсматривать за жизнью людей через объектив кинокамеры, так что это едва не превратило меня в вуайериста. Бесшумно прокравшись по коридору, я осторожно заглянул в комнату и рассмотрел в полумраке, как Линда и Владлен, по-прежнему одетые, крепко спят в объятьях друг друга, по всей видимости, даже не сменив позы с того момента, как я оставил их одних. Мне казалось, что наконец-то оставшись вдвоём на целую ночь, они станут хоть чуточку ближе друг к другу. Однако эта странная парочка явно не собиралась оправдывать моих ожиданий. Я решительно не понимал таких отношений. И всё же, я убеждён в этом сейчас ничуть не меньше, чем тогда, что никто во всём свете не любил так, как эти двое. Слишком устав, чтобы опять возвращаться к Лауре, я попытался разместиться на ночлег в ванной, но в итоге так и промаялся до утра без сна, не сумев уснуть в столь неудобной позе. На следующее утро Владлен предстал передо мной на диво умиротворённым и счастливым. Сразу было видно, что присутствие Линды пошло ему на пользу. Мы вновь мучительно пытались вернуться к нормальной жизни. Через пару дней Владлен завёл разговор о том, что нам необходимо продолжить работу над фильмом.

– Мы должны закончить. Ради Эжена и Лили. – едва слышно вымолвил он и улыбнулся сквозь слёзы.

Он был прав. Я не мог оставить усилия наших друзей напрасными. Они вручили мне свои души, и моим долгом было увековечить их в своём фильме. Это единственное, что я теперь мог сделать для них. Память – это всё, что связывает нас с ушедшими людьми.

Джереми удалось найти небольшое помещение, которое должно было заменить нам нашу потерянную студию до окончания съёмок. Это был первый раз, когда мы встретились все впятером после трагедии. Казалось бы, мы уже достаточно натерпелись, и теперь наконец-то сможем зажить прежней жизнью, без каких-либо бед. Но мы заблуждались. Беды не имеют привычку приходить поодиночке, они любят шумные компании. Порою я даже задумываюсь, может, меня и весь мой проект кто-то проклял? Что именно я сделал не так? Почему всё в наших жизнях пошло наперекосяк? Чья же это вина? Неужели только моя?..

Когда мы все собрались, я удовлетворённо заключил, что наконец-то отыскалась Хлоэ, которая не откликалась на наши звонки со смерти Эжена. Впрочем, я сразу заметил, что с нашей принцессой что-то не так. Сначала я подумал, что девушка находится под действием наркотиков, хотя не мог утверждать этого наверняка. Пока мы обсуждали разные рабочие вопросы, Хлоэ принялась капризно канючить, что ей нехорошо. Потом она стала жаловаться на боли в животе. А итог и вовсе меня ошеломил. Внезапно Хлоэ с воплем рухнула на пол, и у неё началось кровотечение. Впоследствии эти кровавые пятна на полу так и не отмылись, и Джереми пришлось выплачивать компенсацию хозяевам помещения. В любом случае мы уже не собирались туда возвращаться. Куда бы мы ни пошли, везде случалось что-то неприятное, гнусное, мерзкое. Нас будто отовсюду гнал какой-то злой рок. Забавно, не так ли, что это говорит человек, который не верит в судьбу?..

Отвезя Хлоэ в больницу, мы столпились в коридоре у операционной, как набедокурившие школьники, ожидающие приговора строгого директора. Мы даже не смели обсуждать друг с другом случившееся или строить какие-либо предположения на этот счёт. Вскоре в коридоре показался хмурый врач, который холодно сообщил нам, что физическому – на этом он сделал особый акцент – здоровью Хлоэ почти ничего не угрожает, но ребёнка она совершенно точно потеряла. И учитывая её возраст, организм девушки пережил слишком сильный удар, так что, скорее всего она не сможет больше иметь детей. После этого врач укоризненно покачал головой, переводя изучающий взгляд поочерёдно на каждого из присутствующих парней, видимо, пытаясь понять, кого из нас стоит винить в этой драме. Мы просто остолбенели от шока и не сумели вымолвить ни единого слова. Никому из нас и в голову не могло бы прийти, что Хлоэ была беременна. Видя, что мы ничем не можем здесь помочь, вся наша компания сочла за лучшее убраться из больницы, чтобы избежать встречи с отцом Хлоэ. Мы разбрелись по домам молча, так и не найдя, что сказать друг другу. Впрочем, тем же вечером я отправился к Джереми и почти с порога воскликнул:

– Ну, и как ты это объяснишь?

– О чём ты? – неприязненно удивился тот.

– Не прикидывайся, пожалуйста! Я про ребёнка Хлоэ.

– Извини, ты что же, хочешь сказать, что Хлоэ была беременна от меня? – ухмыльнулся парень. – Ну, и какие у тебя есть основания, чтобы утверждать это?

– Ты же спал с ней! – горячо заявил я.

– И что с того? – развёл он руками. – Мало ли кто с ней ещё спал? Я же тебе говорил, что она не девственница.

– Да какая разница – девственница или не девственница?! – распсиховался я. – Главное, что ты с ней спал! И не один раз.

– Ох, Леонардо, какой же ты приставучий. – удручённо вздохнул Джереми. – Но у тебя явно проблемы с логическим мышлением. Даже если я с ней пару раз покувыркался, это ещё не повод, чтобы утверждать, что это был мой ребёнок. С тем же успехом ты можешь обвинить в этом Владлена.

– Между ним и Хлоэ ничего не было. – не слишком-то твёрдо ответил я.

– Да ну? – ехидно осклабился парень. – И что же они тогда делали нагишом на нашем легендарном матрасе?

– Они представляли себя… кошачьими ангелами. – неуклюже повторил я объяснение Владлена, ощутив себя при этом полным придурком.

– Что? – оторопело переспросил Джереми.

– Да не важно! – огрызнулся я, зардевшись от смущения. – Во всяком случае, я куда больше склонен верить Владлену, нежели тебе.

– А как насчёт тебя самого? – вдруг лукаво усмехнулся тот.

– О чём ты? – растерялся я.

– Ты тоже в числе подозреваемых, разве нет? А вдруг всё же именно ты отец её ребёнка?

– Ты с ума сошёл? – возмутился я. – Да я Хлоэ и пальцем не коснулся!

– Допустим. Охотно в это верю. Однако мне казалось, ты уже достаточно большой мальчик, чтобы знать, что детишек делают не пальцем. – желчно съязвил этот фигляр.

– Довольно! – рявкнул я, пытаясь пресечь его издёвки. – Тебе отлично известно, что я всегда был сдержан в обращении с ней и ни разу не пытался к ней приставать.

– Да неужели? Леонардо, а у тебя, похоже, проблемы с памятью. – иронично заметил Джереми и нараспев продолжил. – Ласковый плеск морских волн, нежное сияние звёзд и мягкий песочек, впитавший в себя жар шести раскалённых тел. Тебе это ни о чём не напоминает, мой забывчивый дружочек?

– Нет! Я вовсе не… не… – неуверенно промямлил я, всё больше робея под его насмешливым взглядом. – Нет, ничего не было. Я бы просто не смог. Нет… я же не хотел… я не хотел этого…

– В том-то и вся беда, мой милый друг. Речь сейчас не о том хотел ты или не хотел, а засадил ты ей или нет. – грубо фыркнул парень.

– Прекрати говорить такие вещи! – вспыхнул я. – Как ты можешь…

– Леонардо, а можно я тоже задам тебе один вопрос? – сухо перебил он меня. – Какая к чертям собачьим теперь разница, кто был отцом ребёнка Хлоэ – я, ты, Владлен или ещё какой-нибудь незнакомый нам тип, который отымел её под кайфом, или с которым у неё, быть может, уже многолетний роман? Чего ты добьёшься, даже если и выяснишь это? Ответь мне, Леонардо. Ребёнок мёртв, и насколько я знаю эту цыпочку, ей на это глубоко плевать. Она даже будет рада, узнав, что больше не сможет иметь детей. Потому что ей на всех наплевать – на тебя, на меня, на своего папашу и даже на Владлена, за которым она столько гонялась. Для неё Владлен это просто хорошенький мальчик, которого она хотела заполучить, как нарядную игрушку себе на забаву. Она гораздо легче, чем ты можешь себе представить, переживёт разлуку с ним. А знаешь, что её на самом деле волнует? Только наркота. И всё. Поверь мне, я долго наблюдал за нашей крошкой и пришёл к выводу, что она находится даже в более тяжёлой наркотической зависимости, чем Владлен. Хоть она и младше его. Но это ведь зависит не от возраста и даже не от срока приёма. Просто в Хлоэ уже почти не осталось ничего человеческого. А наш глупенький мальчик ещё не до конца потерял своё лицо. Для Владлена пока что существуют некоторые ценности и привязанности, которые он ставит выше наркотиков. Может, нам удастся его спасти. А, возможно, он тоже в итоге превратится в такую же пустышку, как Хлоэ. В любом случае, я не вижу смысла в твоей истерике. Допустим, тебе удастся выяснить, кто отец её ребёнка и что дальше? Что ты намереваешься делать? Вздёрнешь его на виселице? Тебе мало Эжена и Лили? Ты хочешь, чтобы мы все умерли во имя какой-то чёртовой справедливости? Ты этого добиваешься? Этого?..

Конечно, Джереми был прав. Я и сам не знал, к чему затеял это дурацкое дознание. Быть может, мне просто было невыносимо осознавать своё бессилие и безропотно смотреть на то, как весь мир рушится у меня на глазах. Я желал сделать хоть что-то. Вот только это и вправду уже не имело никакого смысла. Когда мы в следующий раз пошли проведать Хлоэ, нам сообщили, что отец забрал её из больницы. С тех пор мы больше не встречались с нашей капризной принцессой. Я очень волновался, что в один прекрасный день в нашей жизни возникнет отец Хлоэ, чтобы рассчитаться с нами за то, что стряслось с его дочерью, а также воспрепятствовать выходу на экран моему фильму. Но он так и не появился. Даже когда наш фильм нашёл своего зрителя, и Хлоэ в числе прочих моих актёров стала вызывать интерес общественности. Вероятно, этому человеку и без нас хватало хлопот. Насколько мне известно, после того случая Хлоэ ещё сильнее погрузилась в наркотическую зависимость, часто попадала в психиатрические клиники, а спустя два года после описываемых событий в возрасте восемнадцати лет она скончалась от передозировки героином. Так наша хрупкая куколка, ненавидящая кукол, рассыпалась в прах.

***

Вся эта история с выкидышем Хлоэ ещё сильнее меня подкосила, так что я опять какое-то время не мог собраться с духом и взяться за дело. Когда же наконец мы немного пришли в себя, я решил доснять последние кадры с Владленом. Мы не стали больше искать помещение для студии, вместо этого финал нашей истории снимался прямо у нас на квартире, на камеру, которую Джереми одолжил кто-то из его приятелей. Да, эту сцену, возможно, вполне заслуженно признали самой скандальной и вызывающей во всём моём фильме. Мне неоднократно предлагали вырезать её, чтобы допустить мой фильм к более широкому просмотру в тех или иных кинотеатрах, но я был непреклонен, ведь мне было отлично известно, как много это значило для Владлена. Он сам предложил её. Впрочем, учитывая то, как осмелели современные режиссёры, надо полагать, мой эксперимент не столь уж и вульгарен. Один из известных кинокритиков как-то сказал мне, что он готов назвать мой фильм одним из лучших за минувшее десятилетие, если бы я только убрал оттуда эту непристойность. На это я посоветовал ему укоротить ноги его сына, на случай если кто-то из окружающих сочтёт его чересчур высоким, ведь для меня его совет был равнозначен подобному поступку. После этого возмущённый критик настрочил множество гневных рецензий, осмеивающих мою работу. Но едва ли меня это задевает. Другие критиковали мой фильм, пытаясь упрекнуть меня в том, что я украл творческую концепцию фотографа, что делал снимки Владлена для порножурнала. Но я не воровал идеи из чужого творчества, я воровал их исключительно из самой жизни. Когда мне выпал случай поговорить с тем фотографом, он не стал обвинять меня в плагиате, напротив, счёл себя польщённым, полагая, что я почерпнул вдохновение из его работы, хотя на самом деле это было не так. Если в во время той фотосессии Владлен делал это вынужденно от безысходности, то на съёмках моего фильма он сам решился поднять эту тему, чтобы приоткрыть завесу над тайнами их семьи. Для него ведь и вправду было не в новинку примерять на себя роль матери. Артур Шнайдер в угоду своему изощрённому сладострастию очень любил наряжать сына в кружевное бельё своей покойной жены. Воскресите в своей памяти эти кадры. Изящный, взволнованный мальчик, которому даже не приходилось разыгрывать смущение перед камерой, ведь он и вправду был сам не свой от робости, в корсете и чулках на разобранной постели нервно раскуривает сигарету в длинном мундштуке. Меня ужасно ругали, зачем я испортил фильм этой фривольной двусмысленностью, особенно дерзко бросающейся в глаза и оскорбляющей взор зрителей, после всего, что стало известно о семействе Шнайдеров. Но мне безразлично, что вы думаете о моих мотивах. Я не стремился никого шокировать, развращать, провоцировать. Это была душа Владлена, которую он обнажил перед всем миром. Для него эта сцена стала признанием, исповедью, покаянием в их грехе с отцом, к тому же, отождествляя себя с собственной матерью, он словно пытался понять и простить её. Думаю, ему это в итоге удалось.

Последним штрихом в этой работе были съёмки моего финального монолога, который я зачитывал, сидя на полу у нас в квартире под нашим легендарным зонтиком с сигаретой на фоне своих картин. После этого мы с Джереми погрузились в работу над монтажом и звуком. В этот период в нашей жизни наконец-то наступил некий просвет, когда мы все ощутили необъяснимое облегчение на душе. Владлен неожиданно принял твёрдое решение завязать с наркотиками, и мы почти сутками не отходили от него, пытаясь помочь ему пережить тяжёлый период абстиненции и ремиссии после неё. Ему и вправду немного полегчало, и я был просто восхищён, сколько усилий он прикладывает, чтобы справиться с зависимостью. Однако меня всё ещё сильно тревожило, что он с каждым днём всё хуже ел и почти постоянно страдал тошнотой. Но в целом у него был достаточно бодрый и умиротворённый вид. В эти дни он чаще всего лежал в постели и читал Библию, либо же рисовал. Я был весьма удивлён, когда заметил в нём эту склонность. Сам Владлен утверждал, что не умеет рисовать, но я отмечал, что он обладает врождённой ловкостью рук художника и удивительно владеет формой и цветом. Его небрежные и в то же время на удивление детальные рисунки порою вызывали мою улыбку и вместе с тем благоговение. Я сохранил их все, до самой последней каракули, бегло начерченной на бумажной салфетке. Спустя пару лет Джереми будет буквально на коленях вымаливать у меня, чтобы я подарил ему хотя бы один из рисунков Владлена. Будь я уверен, что он просит для себя самого, я бы с радостью ему уступил, но мне было достоверно известно, что этот пройдошливый делец обязательно спустит его с аукциона, пытаясь очередной раз заработать на ошеломляющей в последнее время популярности Владлена. Я неоднократно отказывал желающим купить у меня эти рисунки, какие бы незаслуженно высокие цены они мне за это ни предлагали, но я частенько провожу выставки работ Владлена. Однако чтобы доказать, что я в отличие от Джереми не пытаюсь обогатиться за счёт чужих талантов, вход на них я делаю бесплатным. Конечно, не обходится и без скандалов. Однажды какие-то особо яростные фанатки Владлена попытались украсть некоторые из его рисунков прямо во время презентации. Ужасно неприятная вышла история. Но я опять слишком забегаю вперёд. А в то время, когда создавались эти рисунки, мы были неописуемо счастливы. Счастливы настолько, будто не было в этом мире ни древа познания, ни смертного греха, ни изгнания из рая. Слегка пританцовывая в своей обольстительно-неуклюжей манере, Владлен развесил по всей моей квартире невесть откуда взявшиеся, дряхленькие гирлянды, и мы под свои любимые песни Роя Орбисона начали готовиться к встрече Рождества. Наверное, это было единственное в моей жизни самое настоящее Рождество. Ни до этого, в обществе моего строгого отца-католика, ни после в моих бесприютных блужданиях обкуренного безбожника, я не испытывал той благодати и торжественного благоговения, которое пережил в тот раз. Пытаясь поддержать Владлена в его борьбе с наркозависимостью, мы решили отмечать праздник без алкоголя. Как ни странно, в этом оказалась своя прелесть. Мы веселились, как дети, много танцевали и угощались изысканными яствами, которыми в честь праздника решили нас порадовать Лаура и Линда. Потом Владлен с одухотворённым и даже несколько экзальтированным выражением лица зачитывал нам из Библии историю Рождества Христова, которую я в тот вечер будто бы слушал впервые. Мы жгли свечи, обменивались добрыми пожеланиями, поцелуями и мечтами. Помню, как засыпая под утром, я сжимал в объятьях дремлющего Владлена и, тихонько лаская губами его загривок, плакал от счастья. Такие мгновения остаются в памяти навечно. Это единственное, что теперь служит моим утешением.

И вот наша работа над фильмом была завершена. Способны ли вы осознать в полной мере, что значат эти слова? Нужно самому быть творящим человеком, чтобы понять, каково это – окончить самый главный проект своей жизни. Какие чувства окажутся сильнее в этом случае – ликование или горечь? Я был ещё слишком оглушён самим фактом, что я доснял свой первый фильм, поэтому едва ли находился в здравом рассудке. Джереми, который всегда твёрже моего стоял ногами на этой земле, тут же взялся за дело, пытаясь найти место для премьерного показа нашего фильма, озаботился рекламой и даже начал налаживать контакты с прессой. Я, если честно, был несколько ошарашен его активной деятельностью и вызывающей уважение неугомонностью. Без него я бы точно пропал. Не без сожаления я начал замечать, что журналисты охотнее всего освещают тот факт, что в моём фильме принимали участие самые печально известные личности Нью-Йорка, засветившиеся в последних скандалах минувшей осени. Они без конца обсуждали личную жизнь Эжена, поступок Лили и отношения Владлена с его отцом. Джереми, видя моё негодование, пытался успокоить меня тем, что, по его мнению, нам сейчас пригодится любая реклама, и дурная слава, дескать, тоже слава. Но я не особо разделял его оптимизм. Представляя свой фильм на суд зрителей, я, прежде всего, желал, чтобы они оценили наши режиссёрские и актёрские способности, а не судачили о нашей личной жизни. Но что я уже мог с этим поделать? Всё шло своим чередом. И день премьерного показа был уже не за горами. Тут-то нас и поджидал очередной удар. Нет, знаете, всё-таки никогда не стоит расслабляться. Даже самый безоблачный день может сулить бурю. Теперь я совершенно точно в этом уверен.

Буквально за неделю до нашей премьеры, к нам в квартиру ворвалась рыдающая Лаура, на бегу сообщившая, что Джереми попал в аварию. И без того сломленный всеми событиями, что мы успели пережить в недавнем прошлом, я ощутил, как у меня просто земля уходит из-под ног. Недавно всезнающий Лекси рассказал мне, что Джереми в тот день возвращался с похорон своего сына и, видимо, чересчур превысил скорость, поддавшись эмоциям – что вообще-то редко с ним случалось – быть может, ощущая смутное чувство вины за случившееся. Когда он не справился с управлением, его занесло по оледенелой дороге в кювет, где машину пару разу перевернуло. Блистательный кадиллак Джереми моментально превратился в мятую консервную банку. Что стало с самим Джереми, я боялся даже представить. Помню, как мы неслись вчетвером по коридору больницы и нервно всхлипывали, пытаясь отогнать от себя любые прогнозы по поводу того, что может нас там ожидать. Неприветливый врач, заметно утомлённый нашими взвинченными расспросами, досадливо отмахнулся, сказав, что состояние больного весьма недурственно, и если докторам удастся заставить его молчать и лежать спокойно ближайшие две недели, то он, вполне возможно, ещё нас всех переживёт. Будучи весь в растрёпанных чувствах, я страстно поинтересовался, можно ли мне хотя бы одним глазком взглянуть на него. На это врач сердито заметил, что даже несмотря на то, что пострадавший находится в сознании, он бы не советовал его сейчас тревожить, к тому же к нему в палату допускались только самые близкие родственники. Я и тут не растерялся и пылко воскликнул:

– А я его брат! Прошу, позвольте мне хоть словом с ним обмолвиться. Мы поссорились незадолго до того, как он уехал. Я ужасно тревожусь об этом. Мне надо попросить у него прощения. Он быстрее поправится, если мы помиримся. Прошу, пустите меня. Обещаю, я не стану его сильно беспокоить.

Смерив меня недовольным взглядом, врач проворчал, что я вполне мог бы помириться с ним и чуточку позже, но я, явив великое мастерство лицемерия, пустил слезу, так что он бессильно сдался, хотя и пригрозил мне, чтобы я не смел плакать и устраивать какие-то сцены в палате больного. Рядом стоящий Владлен угрюмо покосился на меня и почти обиженно пробурчал:

– Ага, брат. А я тогда его сын.

Видимо, он очень расстроился, что эта мысль не пришла ему в голову первому. Ласково потрепав надутого юношу по щеке, я добился-таки его бледной улыбки и следом за медсестрой отправился в палату к Джереми. Признаюсь, я был так встревожен, что, казалось, моё сердце сейчас выскочит из груди, и я всеми силами пытался соблюдать наказ строгого врача и силился, чтобы не заплакать. Однако едва мы переступили порог палаты, как я понял, что всё не так уж и страшно, как я себе вообразил. Джереми лежал на кровати с перебинтованной головой и загипсованными ногами, но вид у него при этом был столь беспечный и здоровый, что у меня даже возникло подозрение, что он попросту прикидывается больным. А уж по тому, как было накурено в палате, можно было сразу заключить, что с Джереми всё в полном порядке.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 23 24 252627 28 Следующая ⇒