«Пожалуйста, разденьте ваши души» 25 страница

Какое-то время я сидел молча, пытаясь переварить его жестокие, саркастичные высказывания. От всех этих разговоров мне сделалось нестерпимо тошно и горько на душе. Я ощутил, как по моим щекам потекли слёзы, и глухо пробормотал:

– Джереми, я тебя не понимаю. Как ты можешь говорить все эти гадости, когда мы только сегодня похоронили Эжена? Неужели нельзя хотя бы сегодня воздержаться от всех этих колкостей? Сколько же в тебе желчи. Умер твой друг, а ты продолжаешь кривляться, как какой-то чёртов клоун…

– А чего ты от меня хочешь? Чтобы я распустил нюни, подобно тебе? – жёстко выцедил Джереми, полоснув по мне своим немилосердно озлобленным взглядом. – Да если я хоть на миг всерьёз задумаюсь над тем, что случилось с моим единственным настоящим другом, которого я знал почти с рождения, с человеком, который любил меня, даже несмотря на моё низкое происхождение, когда все прочие мальчишки дразнили меня шлюхиным отродьем, если я только осознаю в полной мере, что он подох, как скотина, из-за свой паскудной похоти, из-за всей этой убогой истории неразделённой любви, из-за какой-то истерички, что приревновала к нему Владлена, да я просто свихнусь к чёртовой матери! Свихнусь, пойми ты наконец! И лучше я буду хохотать, как проклятый, над гротескной смертью Эжена, чем стану задумываться над тем, насколько глупа и отвратительна эта сучья жизнь! Ему бы понравился такой подход. Уж я-то это точно знаю. Он вовсе не хотел бы, чтобы я его оплакивал. И что именно так оскорбило твои чувства, мой нежный друг? То, что я не стесняюсь обзывать Эжена ублюдком? Так ведь я и сам всегда был скотиной ему под стать. Я не меньший ублюдок, чем он. Учти это, Леонардо, и прекрати идеализировать людей. Я всегда потакал всем его скотским желаниям и был его сообщником. Если бы его застукали, то и мне бы тоже досталось. Я просто делал вид, что не догадываюсь о том, что Эжен покупает младшеклассников на те деньги, которые я ему одалживал. Допустим, он их не насиловал, но всё же, сам понимаешь, это была весьма паршивая ситуация. Он уговаривал их за небольшую плату оказать ему всяческие незначительные услуги в школьном туалете, типа минета. А мне просто было плевать на то, чем он там занимается. И я никогда не читал ему морали и не пытался убедить в его неправоте. Я избаловал его своим одобрением, своей поддержкой, поэтому он уже ни в чём не знал удержу и полагал, что все должны идти у него на поводу так же, как и я. Может быть, если бы я изначально ему не потакал, всё сложилось бы иначе. Возможно, он бы даже остался жив. Но теперь уже ничего не изменить. Мы оба всегда были кончеными ублюдками. Так что особо сильно не удивляйся, если в конце концов и меня тоже пристрелит какая-нибудь взбалмошная актриска. Это станет достойной расплатой за мои поблажки этому обаятельному извращенцу.

Джереми вымученно рассмеялся и резко умолк с непроницаемым видом, однако по тому, как дрожала его рука с сигаретой, я видел, насколько он взволнован. Знаете, никто Джереми так и не застрелил. И я сильно сомневаюсь, что застрелит. Я так полагаю, он ещё переживёт всех нас. Джереми оказался самым живучим из всей нашей команды – наш неунывающий бессмертный граф Дракула с ехидной ухмылкой на тонких губах.

После этого изматывающего разговора мы поспешно разошлись, даже не попрощавшись друг с другом. Наверняка Джереми спешил побыстрее уединиться где-нибудь, чтобы хорошенько напиться и на свой манер оплакать своего лучшего друга. А я уже просто был не в силах выносить его общество и заторопился домой. Я настолько устал от ужасной сцены на кладбище и этой грубой откровенности Джереми, что теперь даже возвращение в наш маленький частный дурдом с беснующимся Владленом было для меня в радость. Поблагодарив Лауру с Линдой за помощь, я распрощался с девушками и остался один на один со своим истерзанным возлюбленным. К счастью, девушки не стали спрашивать, как прошли похороны, иначе бы у меня точно случилась истерика. Пока ещё Владлен находился в полубессознательном состоянии и спокойно лежал на кровати, безмятежно созерцая потолок. Но уже скоро действие успокоительного должно было закончиться, так что я понимал – мне пора готовиться к новой буре. Меня ожидало очередное путешествие в преисподнюю страданий, которая таилась в душе Владлена. Будто мало было ему боли, так теперь он ещё и взвалил на себя бремя вины за смерть Эжена. Чем я мог его утешить? Сколько раз мне нужно было повторить, что он не виноват в этом? Всё было бы тщетно. Лили добилась своего. Владлена убивало чувство стыда перед всем миром, а ведь ему ещё тогда было неизвестно о том, что Лили вынесли смертный приговор. В какой-то степени было даже к лучшему, что он так глубоко погрузился в свою скорбь по Эжену, ведь это не позволило ему вспомнить о Лили и задуматься о том, как сложилась её судьба. Впрочем, мне хватало и этого его неумолчного реквиема по Эжену. Если бы он принялся разом оплакивать их обоих, я бы точно сошёл с ума. В те чудовищные дни, что я пытался вытащить его из этой бездны отчаянья, я вдруг остро осознал, что на всём свете нет ничего страшнее чувства вины. Осознание собственного греха и невозможность простить себя самого – это самая страшная кара, какую только можно испытать. Блаженны те, кто умеет ни в чём себя никогда не винить. Но Владлен будто бы решил принять на себя вину за все преступления мира. Смотреть на его муки было просто невыносимо. Но когда его истерика достигла своей кульминации, и я уже был на грани того, чтобы свихнуться с ним на пару, Владлен резко притих и теперь лишь робко плакал, прячась по углам квартиры. У меня хоть немного отлегло от сердца, но я всё ещё тревожился из-за того, что юноша продолжал упорно отказываться от еды, жалуясь на тошноту. Тогда неожиданно на нашем пороге возник мужественный ангел, сумевший с лёгкостью избавить меня от этой напасти, ангел-хранитель в лице того, на чью помощь я рассчитывал меньше всего. Да, это была Линда. Она сама приготовила Владлену ужин и со столь угрожающим видом поставила перед ним тарелку, что даже у меня по спине побежали мурашки от страха. Впрочем, в данном случае можно было обойтись и без угроз. Даже если бы его действительно тошнило, Владлен бы всё равно охотно проглотил то, что приготовила его суровая Офелия. Ей бы он ни за что не смог отказать. Линда осталась вместе с ним и в то день, когда мы с Лаурой отправились на казнь Лили. Никто не смог бы позаботиться о Владлене лучше этой девушки. Он был таким счастливым, когда узнал, что они на целый день останутся с Линдой вдвоём, что у меня даже защемило на сердце от стыда. Мы ведь его обманывали. Его воображаемое свидание с Линдой на самом деле было нашей жалкой попыткой утаить от него правду и отвлечь от воспоминаний о случившейся трагедии. Я был ужасно рассержен на Джереми за то, что он уехал куда-то по своим делам в этот столь непростой для всех нас период. Он не пошёл с нами на казнь и не остался рядом с Владленом. В душе я окрестил Джереми предателем и ещё несколько дней по его возвращению не хотел с ним разговаривать. И только пару лет назад я узнал, куда в тот раз ездил Джереми. Выяснилось, что у него был ребёнок в Далласе – двухлетний мальчик, с рождения страдающий каким-то тяжёлым заболеванием спинного мозга. И хоть Джереми так и не женился на матери своего ребёнка, он всё же регулярно навещал их и давал деньги на его лечение. Однако мальчик всё равно скончался в том же году под Рождество. Как бы я ни пытался убедить себя, что Джереми бесчувственная скотина, мне всё же кажется, он тяжело справился с этим известием. Уж слишком много смертей выпало на тот год. Впрочем, Джереми остался верен себе и с тех пор продолжил лихо менять жён, любовниц и плодить детей по всей стране. Однако к его чести замечу, что по сей день любой молодой человек, заявляющийся на пороге одного из его многочисленных особняков, с притязаниями на кровное родство удостаивается личной аудиенции этого эксцентричного богача, которых охотно, без особо тщательных расследований одаривает деньгами всякого приходящего к нему, видимо, соблюдая библейский принцип «просящему дай»». Деньги, кров, его любовь, приязнь, его связи – всё это получит любой юноша или девушка в возрасте до двадцати лет, которые сумеют в общих чертах напомнить, где и когда он имел радость быть знакомым с матерями этих своих новоиспечённых отпрысков. Мне кажется, далеко не все из этих юных прохвостов являются его детьми, да и сам Джереми, надо полагать, не такой уж дурак, чтобы не понимать этого. Но, по-моему, ему доставляет великое удовольствие оказывать бескорыстную поддержку всем этим молодым людям. Верит он им или нет, но помогает почти каждому. Когда у Джереми очередной раз спрашивают в интервью, сколько же у него на самом деле детей, он обычно отвечает со своей фирменной ироничной ухмылкой сумасбродного миллионера: «Америка – вот мои дети». Он называет это «вклад в будущее нации». При всех шокирующих и, я бы даже сказал, возмутительных недостатках Джереми, я всё же не могу не признать, что это наиболее щедрый человек из всех, кого я когда-либо знал. Не ради ли этого он всегда так хотел разбогатеть?

Но я опять отвлёкся. Я постоянно отвлекаюсь, когда речь заходит о событиях, которые мне не хотелось бы вспоминать. Так на чём мы остановились? Ах да, казнь. Знаете, я слишком поздно осознал, что зря потащил с собой Лауру. На долгие годы смерть Эжена и казнь Лили станут для нас с Лаурой самыми яркими кошмарами, что не прекращают преследовать нас и по сей день. Зачем я подверг мою нежную Глинду этому тяжёлому испытанию? Она ведь ещё слабее, ещё впечатлительнее меня. Или всё дело в том, что я в своём малодушии испытывал необходимость в том, чтобы кто-нибудь разделил со мной всю горечь этого зрелища? Да, я всегда это понимал, Лили не нуждалась в нашей поддержке. Едва ли она обратила внимание на наше присутствие. Если она и желала кого-то увидеть там, то явно не нас. Но она и сама прекрасно знала, что Владлен туда не придёт. И всё равно ждала его. Я мог бы придумать какое-нибудь красивое описание казни, рассказать вам, как Лили, не дрогнув, гордо и бесстрашно перенесла эту муку. Недаром же я такой талантливый лжец. Но в этом уже нет смысла. Лили не выглядела ни прекрасной, ни бесстрашной. Она была смертельно напуганной, уставшей девочкой, которая так и не дождалась своего глупого мальчика, ради которого она убила саму себя. Умирать всегда страшно. И никто на самом деле не хочет умирать. Даже королевы. Не пытайтесь меня в этом переубедить. И всё же она сумела достойно сыграть свою роль до конца. Страх в её глазах сменился отчаянным смирением и без торжествующей улыбки, без звуков оркестра, без каких-то изысканных прощальных фраз наша блистательная прима навсегда покинула сцену. На обратной дороге Лаура рыдала навзрыд, жалобно прижимаясь ко мне на ходу. Я грубовато затащил её в безлюдный проулок, где мы, как какие-то осатаневшие звери, занимались сексом среди грязных мусорных баков, покуда не истощились её слёзы и моя бессильная злость на эту чёртову жизнь. Проводив девушку до дома, я вернулся к нам на квартиру и сразу ощутил, что что-то не так. Владлен, свернувшись тесным калачиком на постели, жалобно поскуливал и вновь заливался слезами, а Линда сидела рядом с ним и с бесстрастным лицом перебирала пряди его волос. Резко хватанув её за руку, я силой выволок девушку в коридор и яростно прошипел:

– Ты что, ему рассказала?! Ты свихнулась?! Он же только успокоился! А ты опять!.. Опять!..

– И сколько ещё ты намеревался ему врать? – холодно поинтересовалась она. – Он бы всё равно рано или поздно узнал об этом. Так было бы ещё хуже.

– Мы могли бы сказать, что Лили посадили в тюрьму. Откуда бы он узнал правду? – возразил я.

– Если ты его действительно любишь, будь с ним честен хотя бы изредка. – с упрёком кинула девушка и ушла.

Легко ей было говорить. А мне предстояло заново утешать его. Бесконечный круговорот его самоненависти и попыток лишить себя жизни. Я больше не мог это выносить. Изнеможённо рухнув рядом с ним на кровать, я обхватил голову руками и глухо забормотал:

– Нет, это просто невозможно. Владлен, давай убьём друг друга. Давай уже умрём к чертям собачьим. Я больше не могу. Давай убьём друг друга! – сорвался я на крик и вымученно разрыдался.

Всё-таки я сорвался. Тот шок, что я пережил, узнав об отношениях Владлена с родным отцом, те недели, что он занимался проституцией, смерть Эжена, его похороны и наконец казнь Лили. Это уже было выше моих сил. Восемнадцатилетний мальчик, сбежавший из дома и решивший стать великим художником, был ещё совсем не готов к реальной жизни, которая прежде так манила его. Я никак не ожидал, что моя свобода будет чревата такой болью. Потеряв всякий контроль над собой, я просто сидел на кровати и, беззвучно раскрывая рот, размазывал кулаком по лицу слёзы, сопли и слюни. Мне снова хотелось быть маленьким мальчиком, которого ласковым прикосновением своей доброй руки утешит любящая мама. Владлен оторвался от подушки и удивлённо воззрился на мою истерику, а потом ласково обвил меня своими нежными ручками и принялся трепетно голубить у груди, как ребёнка. Той ночью он был моей мамой. Не знаю, как мы всё это пережили. Только день за днём утирая друг другу слёзы и нашёптывая слова утешения, мы смогли преодолеть своё отчаянье и продолжили жить в этом дурацком мире. Я бы отдал свою душу, чтобы спасти Владлена, и он сам с не меньшей силой любил меня. Только за счёт этого мы и выжили, попеременно вручая друг другу собственные души и каждый день умирая и воскресая во имя нашей любви. Но итог этих страданий был неизбежен. Даже если бы я его связал, всё закончилось тем же. Убедившись в том, что ему удалось меня утешить, Владлен вновь исчез. Теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений, куда он направился. И на сей раз я не собирался смиренно дожидаться его возвращения. В первый миг у меня возникло малодушное желание обратиться за помощью к Джереми. В конце концов, его присутствие могло поддержать мой боевой дух, к тому же я был готов к тому, что придётся выручать Владлена из беды с боем, так что мне явно не помешал бы надёжный союзник с крепкими кулаками. И всё же я решительно отказался от этой мысли. Нет, я желал быть единственным спасителем, его Орфеем, его мессией, который вызволил бы Владлена из напасти и вывел из тьмы во свет. Итак, в тот вечер я первый и, хвала небесам, последний раз в жизни направился в «тот самый» район Нью-Йорка, где процветала мужская проституция. Сказать по правде, я с большим удовольствием нисшёл бы прямиком в геенну огненную, чем отправился туда. Но, в конце концов, когда мы кого-то сильно любим, мы ведь способны пойти и на куда большие глупости, не так ли? Больше всего я боялся, что едва я пересеку эту черту и вступлю на ту сторону улицы, как все окружающие примутся с осуждением смотреть мне вслед, начнут шептаться за моей спиной, тыкать в меня пальцем и едва ли не швыряться в меня камнями. Но ничего такого не случилось. Никому тут не было до меня дела. Здесь все были одинаковыми, всех вели схожие цели, им не в чем было упрекнуть друг друга, они не считали нужным кого-либо в чём-либо судить. Даже напротив. Поэтому попадающиеся мне на пути мальчики, поджидающие своих клиентов, и их покупатели, подбирающие себе товар, встречали меня совершенно беззлобными, заинтересованными, приветливыми или точнее – призывными взглядами. Если кому-то тут и было не по себе, то только мне одному. Я – единственный, кто пришёл сюда не за удовольствием. Я – единственный, кто испытывал здесь стыд. Припомнив рассказы Владлена, я понял, что бессмысленно разыскивать его на улице и, собрав всё своё мужество в кулак, решил обратиться за помощью к одному из местных, чтобы найти «то самое» заведение. Едва я направился ему навстречу, у парнишки заблестели глаза, однако по мере того, как я сбивчиво и стыдливо объяснял ему, что именно я тут ищу, этот блеск начал слегка угасать. Однако мальчик, внимательно выслушав меня, уставился на меня без тени осуждения, даже с каким-то уважением, после чего вежливо сообщил, что подобных заведений тут навалом. Я едва не впал в отчаянье. Неужели мне придётся обивать пороги каждого из этих клубов, пока я разыщу Владлена? Пытаясь не терять присутствие духа, я поинтересовался у него, какое из этих заведений можно назвать «самым-самым». Он, похоже, без труда понял, что я имею в виду, и с весьма дружелюбным видом очень подробно описал мне координаты клуба. Искренне поблагодарив его за помощь, я уже хотел было уйти, как паренёк вдруг ненавязчиво ухватился за мой рукав и, ласково заглянув мне в глаза, мягко вымолвил:

– Знаешь, а я ведь тоже так могу. Ну, и обойдётся тебе это подешевле, чем там. Я серьёзно, подумай об этом. У меня в жизни не было такого красивого мужчины, как ты. Думаю, я понимаю, что тебе нужно.

С этими словами паренёк придвинулся поближе ко мне и потянулся рукой к поясу моих брюк. Вспыхнув от столь неожиданного предложения, я отпрянул от него и сконфуженно затараторил:

– Понимаешь, я здесь не за этим. Я не хочу тебя обидеть… просто… просто… Слушай, я всё понимаю. Наверное, тебе попросту нужны деньги. Может быть, ты голодаешь или связался с наркотиками… Сейчас у меня нет с собой денег. Но… я могу попытаться тебе помочь. Мы с друзьями подыщем тебе жильё и поможем устроиться на какую-нибудь приличную работу. Я, правда, хочу тебе помочь. Ты сможешь встать на ноги, и тебе больше не придётся заниматься такими гадкими вещами…

Резко переменившись в лице, парнишка окинул меня неприязненным взглядом и жёстко выцедил сквозь зубы:

– Да ни черта ты не понимаешь. Я беру плату только за свою работу и ни в чьей благотворительности не нуждаюсь. И я не считаю свою работу «гадкой». Меня всё вполне устраивает. А ты что, из этих чёртовых проповедников? Шёл бы ты отсюда подобру-поздорову. Таким, как ты, здесь не место.

С этими словами он гордо развернулся и быстро ушёл прочь. Видимо, я его сильно оскорбил. Да, я и сам знаю, что мне там было не место. Но в одном он ошибся. Я не был проповедником и спасение их душ, увы, не было моим призванием. Я без труда отыскал по данным мне координатам нужное место. Замерев на пороге клуба, одно название которого уже заставляло меня покрыться мурашками от омерзения, я никак не мог найти в себе силы, чтобы зайти внутрь. Видела бы меня в тот миг моя бедная мама. А уж отец бы точно сей же миг своими собственными руками закопал меня в землю прямо тут, у порога клуба. А после этого он бы, наверное, обежал с горящим факелом весь этот райончик наслаждений, дабы показать воочию этим нечестивцам, что значит огонь небесный, нисшедший на Содом и Гоморру. Но сильнее всего меня тревожила мысль, что, вполне вероятно, мои усилия тщетны и я не найду здесь Владлена. И всё же у меня не было выбора. Силой втащив себя в клубный зал, я беспомощно остолбенел под прицелом пары десятков мужских глаз, что все до единого устремились в мою сторону с весьма определённым интересом во взгляде. А я и шевельнуться был не в силах, оцепенев от ужаса, подобно обратившейся в соляной столб, лотовой жене, которая не вовремя уставилась на Содом. Пока я пытался оторвать свои одеревеневшие ноги от пола, ко мне пружинистой походкой с хозяйским видом подошёл один из этих типов – весь в коже с плёткой за поясом. Но я, даже не дав ему раскрыть рот, – я бы точно сгорел от стыда после того, что он намеревался мне сказать, – сумел опередить его и взвинченно затараторил с видом умопомешанного бурундука, по которому ударила молния:

– Я пришёл сюда не за этим! Я ищу одного человека. Прошу, помогите мне! Его зовут Владлен, ему девятнадцать лет, но он выглядит сущим мальчишкой. Совсем невысокий, худенький с длинными светлыми волосами. Это очень красивый юноша с глазами такого странного оттенка – они чуть отливают алым. А ещё у него серьга в ухе, татуировка на плече и внизу живота… и… и шрам на груди, прямо на уровне сердца... шрам, напоминающий звезду. – в отчаянье добавил я одну из самых интимных подробностей, какую знал о нём, в надежде, что это поможет быстрее отыскать Владлена.

Плотоядный огонёк в глазах этого чёртова кожаного ковбоя несколько поугас, хотя и не потух окончательно, после чего он, гнусаво растягивая слова, неспешно произнёс с вызывающей ухмылкой:

– Ах, ну да, нашего Азазеля сейчас очень многие ищут. А ты везунчик. Он как раз тут, неподалёку. Однако, как я понимаю, на сегодня ему уже нашлась компания. Но… вполне возможно, тебя тоже примут в игру. Да… наверняка примут. – договорил он с неприятным смешком, наклонившись чуть ближе и, как мне показалось, принюхиваясь.

Это так меня взбесило, что нестерпимо захотел выхватить у него эту дурацкую плётку и хорошенько отхлестать его по нахальной роже. Но, в конце концов, надо было попытаться решить всё мирным путём. С трудом сдержав гнев, я уныло поплёлся следом за этим гнусным типом, ощущая любострастные взгляды всех присутствующих жеребцов, что без стеснения изучали мою спину, точнее даже не спину, покуда мы не скрылись за поворотом. Держась настороже, я сжал кулаки и был готов к любой подлости судьбы. Как все наивные дурачки, я очень боялся, что меня и вправду примут за наивного дурачка, поэтому я бы ничуть не удивился, если бы всё это оказалось одним сплошным обманом. У меня не было никаких причин доверять здешним извращенцам, так что я вполне допускал возможность того, что они хотят, воспользовавшись моей доверчивостью, просто надо мной посмеяться и сотворить какую-нибудь гадость. Но я не намеревался показывать им свою робость. Переживая за Владлена, я ощущал себя суперменом, готовым ради спасения друга сразиться со всем миром. Но, как оказалось, я по своей обычной привычке опять излишне драматизировал. Вальяжно поманив меня рукой, кожаный тип открыл передо мной дверь в коридоре и дерзко оскалился:

– Ну, запрыгивай, малыш.

Переступив порог комнаты, я содрогнулся от ужаса. Пожалуй, я был готов тогда, к чему угодно – в первую очередь к схватке с полчищем бесноватых извращенцев, но явно не к тому, чтобы увидеть самого Владлена в таком виде, в такой позе, в объятьях тех, кого он обслуживал в тот миг. Не видя перед собой ничего от накативших слёз, я с всхлипом ринулся в эту груду человеческих тел и принялся раздавать удары направо и налево, громя и круша всё и всех на своём пути. Но, как неожиданно выяснилось, драться тут со мной никто не намеревался. Дрожа и рыдая, я прижимал к своей груди ошарашенного моим появлением Владлена и, озираясь кругом себя, видел лишь растерянные и даже в некоторой степени испуганные лица. Один из парней с жалобным видом утирал кулаком кровь, хлещущую у него из носа, и опасливо отползал от меня на карачках в другой угол комнаты. Никогда бы не подумал, что в моих хилых кулаках окажется столько силы. С грустной усмешкой я отметил про себя, что это, пожалуй, был единственный момент в моей жизни, когда мой отец мог бы мной по-настоящему гордиться. Я одним махом разбил лица нескольким гомосексуалистам – он бы обязательно оценил этот поступок. Но вот я почему-то никакой гордости за себя не испытывал. И в итоге единственным человеком, с которым мне пришлось драться, оказался сам Владлен. Едва отойдя от первого шока, он принялся исступлённо вопить и вырываться из моих рук. Такой маленький и хилый на вид – во время своих припадков он становился сильнее всемеро, будто в него вселился целый легион бесов, так что с ним в такие моменты было почти невозможно совладать. И хоть я пытался утешить себя тем, что он находится под действием наркотиков, в глубине души я догадывался, что его ярость не напрасна. Все, находящиеся тогда в этой комнате, включая самого Владлена, смотрели на меня с непониманием и упрёком. Каждый из них был убеждён, что мне здесь не место. И в общих чертах они, конечно же, были правы. Туда люди приходили добровольно, чтобы расслабиться и получить удовольствие, а я всё испортил. Наверняка они ещё долго с содроганием вспоминали этот неприятный случай. Весь покрытый синяками, которыми меня наградил мой маленький сумасшедший, я тащил упирающегося Владлена по коридору и пытался на ходу натянуть на него одежду. Он сопротивлялся, дрался, кусался и ругался, как проклятый. Нас обоих буквально взашей вышвырнули из клуба, запретив ещё хоть раз заявляться у них на пороге. Я в какой-то степени могу понять этих людей. Мужчины, приходящие в это место, искали наслаждений, и им вовсе не хотелось смотреть на чьи-то слёзы, участвовать в пресных драках, лишённых эротического подтекста, и становиться свидетелями нашей трагедии. Наверняка у каждого из них были свои собственные трагедии, от которых они и стремились укрыться в этом волшебном мире чувственных и жестоких услад. Не помню, как мы добрались до дома. С Владленом опять случился страшный припадок, когда он буквально готов был биться о стены, чтобы искалечить себя. Смутно припоминаю, как, грубовато сжимая его в объятьях, я отчаянно рыдал и без конца повторял:

– Если ты ещё хоть раз пойдёшь туда, я тебя убью. Уж лучше я сам тебя убью. Я не позволю тебе больше ходить в то гадкое место. Нет, ни за что. Лучше я тебя убью.

Потом мы оба резко затихли. Владлен впал в какое-то оцепенение и, лежа на кровати с широко распахнутыми глазами, беззвучно плакал. На руках перетащив его в ванную, я раздел юношу и принялся отмывать его, как беспомощного ребёнка. Мне хотелось, как можно быстрее его отмыть. Будто я уронил в грязь свою вещь. Очень дорогую моему сердцу вещь. Исступлённо отдраивая мочалкой его маленькое тельце, я старался смыть с него какой-то незримый слой гнуси, который никак не давал мне покоя. Опомнившись от своего забытья через несколько минут, я с ужасом осознал, что Владлен снова тихонечко плачет, но теперь уже не от обиды и стыда, а от самой обыкновенной боли. Я так остервенело тёр ему спину мочалкой, что едва не содрал всю кожу. Заметив свежие царапины, что остались на его нежном тельце от этого треклятого мытья, я горько разрыдался и принялся покрывать его пылающую кожу поцелуями, моля нервно дрожащего юношу о прощении. В своём отчаянном желании спасти его, я и сам едва не сделался каким-то полоумным извращенцем, получающим наслаждение от его боли. Но Владлен, жалобно обхватив меня своей костлявой ручонкой, ответил, что всё хорошо, и ему совсем не больно. И даже улыбнулся. Только он смог бы найти в себе силы, чтобы улыбнуться в такой момент после всего, что я над ним сотворил. Аккуратно вытащив юношу из ванной, я ласково утёр его полотенцем и помог одеться, а потом, опустившись перед ним на колени, принялся покрывать его миниатюрные стопы поцелуями и выстраданно взмолился при этом:

– Прошу тебя, пообещай мне, что больше не пойдёшь в то ужасное место! Я умоляю, Владлен, пожалуйста! Пообещай мне! Я сделаю всё, что угодно, только, прошу, не ходи туда!

– Леонардо, милый, перестань! Не надо! Это я должен целовать тебе ноги! Прекрати, пожалуйста! – расплакался Владлен и попытался поднять меня с пола.

Так мы и сидели на полу в ванной, ревели и целовались, пока нам не сделалось чуточку легче.

Я прекрасно понимал, что во все подобные клубы для садомазохистов люди ходят по доброй воле, а не по принуждению. Потому-то тамошние завсегдатаи были столь неприятно удивлены, став свидетелями этой сцены. По их мнению, если Владлен сам пришёл туда, значит, он получал от этого такое же наслаждение, как они, и, следовательно, нет никаких причин его оттуда «спасать». Но я наконец-то в полной мере осознал, как на самом деле обстоит дело. «Если бы я получал от этого удовольствие – я бы не брал за это плату», – так однажды сказал мне Владлен. Причина, которая гнала его на улицу торговать собой, заключалась не в деньгах и даже не в услаждениях, как ошибочно полагал Эжен. Никто из них не сумел бы этого понять. Я и сам долго не мог разгадать этой головоломки. Но, кто бы что ни думал, для Владлена подобный поступок являлся своеобразным искуплением, жертвоприношением, добровольным наказанием. Всю свою жизнь он считал себя перед кем-то глубоко виноватым. В первую очередь, вероятно, перед Богом. Я думаю, эту убеждённость в собственной неискупимой греховности внушил юноше его весьма религиозный, даже несмотря на свой личный тайный грешок, отец. Поэтому, постоянно терзаясь от незаслуженного чувства вины, Владлен был твёрдо убеждён в том, что его долг пожертвовать самим собой, своим телом, отдавшись на волю окружающих людей, чтобы утолять любые, даже самые безумные из их желаний. Вероятно, именно это заставляло его так долго с поразительной кротостью сносить насилие отца, а теперь, после его смерти искать себе новых истязателей в клубах, проповедующих жестокую любовь. Но искупления не получалось, – отдаваясь другим, юноша ощущал себя ещё более виноватым и не только не получал от этого наслаждения, но начинал лишь сильнее ненавидеть себя, своё тело, желал больших жертв, проливал свою кровь, пытался убить себя, покуда весь этот бешеный круговорот окончательно не сводил его с ума. Что я мог тут поделать? Как мне было внушить ему, что эта религия самоистязания, навязанная Владлену его сумасшедшим отцом, была ложной и абсолютно бессмысленной? Пытаясь хоть как-то достучаться до его души, которую я, казалось, держу в своих руках и которая, однако же, всякий раз от меня ускользала, я всё-таки попытался завести с ним этот разговор, уже наперёд понимая, что это скорее всего бессмысленно. Ласково голубя юношу у своей груди, я зарыл пальцы в его шелковистые локоны и мягко промолвил:

– Владлен, молю, не делай так больше. Ты ведь больше не нуждаешься в деньгах. Так зачем тебе торговать собой? Да, я прекрасно понимаю, какой смысл ты во всё это вкладываешь. Но тебе не станет от этого легче. Новая боль не исцелит тебя от прежней. Не унижай самого себя. Ты достоин лучшей жизни. Никто не имеет права использовать тебя. Ты даже сам не понимаешь, насколько ты чист, насколько прекрасен. Забудь про всю эту грязь. Как же мне спасти тебя?

Какое-то время он молчал, а потом неожиданно произнёс эти ошеломляющие слова, что ранили меня до самой глубины души:

– Быть может, всё стало бы гораздо проще, и нам обоим сделалось бы от этого легче, если бы ты сам брал меня. Тогда мне не пришлось бы больше никуда ходить.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 23 242526 27 28 Следующая ⇒