Илья Муромец 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 6Следующая ⇒

Сартак высыпает из переметной сумы груду серебра.

— На первый пай кладу тебе чисто серебро!

Азвяк с жадностью загребает серебро.

Сартак высыпает перед Ланшеком суму золота.

— На другой пай кладу тебе чисто золото!..

Ланшек жадно загребает золото.

Азвяк смотрит на него с завистью.

— А на третий пай, что останется, — продолжает Сартак, усмехнувшись, — кладу себе девицу полоненную.

— Ты за этот пай возьми все мое серебро! — Азвяк, вскипев, пихает серебро к ногам Сартака.

— Ты возьми за нее все золото! — швырнул Ланшек свою долю.

К камню подъезжает незамеченный Муромец.

— Не отдам я ее ни тебе, ни ему! — Сартак в ярости пинает наскочившего Азвяка. — Я свезу ее царю Калину. Получу за нее полцарства тугарского!

— Врете, вражьи души! — гаркнул Муромец, сверкнув очами. — Не бывать по-вашему! Я пущу ее на свою волю к отцу, к матери!

Ударил о камень палицей — раздробил на куски. Тугары бросились в степь, исчезли в высокой траве.

Василиса широко открытыми глазами смотрит на Муромца.

— Ты ли это, душа-девица? — воскликнул он.

Василиса, узнав Муромца, потрясена. Едва слышно:

______________

¹ Дел делить — делить добычу.

— Уж не сон ли это, не виденье ли?

Муромец шагнул к Василисе.

— Не отдам тебя ни кречету, ни ворону, ни тугарину! — Муромец любовно кладет руки на ее плечи.

Думная хорома — великолепный терем во дворце Владимира. Потолок изукрашен солнцем, звездами. На стенах — живописана охота на лебедей. Шумное сборище думных бояр.

Толстый, как бочка, Квашня с выкрашенной бородой, завитой кольцами, горланит, размахивая полами собольей шубы:

— Замаял князь службами... Надоело мне киснуть в Киеве. (Кичливо. ) У меня самого двор на Сороге-реке не хуже княжеского.

— То-то же, Квашня, твои люди за Сорогой-рекой моих кунок, соболей повыстреляли, — укоряет Пленчище.

— А ты пошто, Пленчище, на Пучай-реке всю мою белу рыбу повыловил?

— Это наша река, бояр Пленковичей! Квашня с кулаками бросается на Пленчища.

— Врешь, моя река!

Свалка. Тузят друг друга, вцепившись в бороды.

— Нет, моя...

— Заступись, Сбродович! Я на Пленчища войной пойду, — карячится Квашня на полу.

— Образумьтесь... Не бояре вы думные, а старики безумные. Срам глядеть на вас, — укоряют их Сбродовичи Лука и Матвей.

Чурила широко распахивает дверь. Входит Владимир, в пурпуровой шубе, подбитой горностаем.

— Опять грызетесь, богатые и родовитые? — говорит он с укоризной.

Смолкли бояре.

— Дай вам волю — вы всю Русь, ныне единую, по кускам растерзаете...

Идет мимо бояр к великокняжескому столу.

Владимир, подойдя к Сбродовичам, заговорил с уважением:

— Братья Сбродовичи, служба вам.

Посмотрел на обоих, как бы оценивая, который лучше.

— Ты, Матвей, поведешь мой богат караван с мехами и медом за моря варяжские.

Застава Стародубовец.

На берегу Бузынь-реки, за высоким тыном из толстых дубовых бревен, видны крыши двух-трех изб. Поодаль у родника растет огромный раскидистый дуб, под ним разбит белый богатырский шатер. Вокруг — цветущая степь в своей первозданной красоте. Муромец и Василиса на конях, плечом к плечу, медленно отъезжают от дуба. С робкой виноватой улыбкой Василиса вкладывает в колчан Муромца стрелу со светящимся оперением.

— Ты прими-тко еще одну стрелочку, мной перенную жар-пером. Не гляди, что колчан тугой. При времени ты за стрелку бы дал все пятьсот рублей, да тебе негде будет взять ее...

— Ты собой статна и умом красна, — отвечает Муромец, целуя на прощанье Василису.

Предгрозовые облака заволакивают небо. Будто загрустила степная даль.

Чуть заметна в небе цепочка лебедей.

Василиса машет платком Муромцу, скрывающемуся за холмом.

На лебединый выводок из-за облака черным камнем упал коршун. Летят по воздуху перья.

Раненая лебедка бьется в когтях хищника. Василиса вскидывает лук.

— Не стреляй меня ты, белой лебеди, пригожусь я да все вовремя! — раздается голос Лебеди.

Стрела вонзается в грудь коршуну. Коршун падает.

Лебедь свободно взмахивает крыльями и делает над Василисой низкий круг, как бы благодаря ее за спасение.

— Беленька лебедка, жемчужно перо, лети до моря, живи до веку!

По извилистой тропинке въезжает Муромец на лесистый холм. Из кустарника высыпала ватага станишников-разбойников. Хотят они богатыря облавой взять.

— С душой-животом разлучим сейчас!

— Дробны денежки возьмем и червончики!

Сжимается разбойничье кольцо.

Муромец берется за лук.

— Убивать вам меня не за что. В колчане-то у меня осталась всего одна стрелочка. А взять у меня вам нечего. Шубенка на мне — в пятьсот рублей, кушачок, колпачок — во тысячу, по карманам золотой казны не считано, косматому Бурушке и цены-то нет...

Придорожнички засмеялись все;

— Сколько мы по белу свету ни хаживали, а такого простофили не нахаживали...

— Будто что мы у него спрашивали...

— Что и сам ли дурак правду сказывает...

— Принимайтесь-ка за глупого! Одной стрелочкой что он сделает.

Камышнички обступают Муромца. А он вынимает из колчана последнюю стрелу с горящим оперением.

— Послужи-ка мне, стрела, Василисой перенная.

Пустил он стрелу в кряковистый дуб, — с треском разлетелся дуб. Конные станишники попадали, пешие — как снопы лежат.

Муромец концом копья пошевеливает оглушенных.

— Вставайте-ка, пробуждайтесь-ка!

Но лежат разбойники на холме, ровно мертвые, не ворохнутся. Не шелохнутся и лошади.

А над этим холмом возвышаются один над другим ступенями еще семь лесистых холмов.

Муромец едет с холма на холм. Видит он сквозь просветы в чаще лесной причудливый дом-крепость. Все строение сверху донизу изукрашено резными зверями и птицами.

Из верхних окон ослепительным светом бьет.

Остановился богатырь. Нетерпеливо роет землю копытом Бурушка.

— Это что там за чудо-двор стоит! Поспроведаю.

Пошевелил седок стременами. Рванулся Бурушка.

Холм за околицей Стародубовца. Василиса ходит по холму, грустно причитая о своем возлюбленном, вглядываясь в предзакатную степную дымку.

— Не стучит земля, и трава в степи не колышется, конский топот издалека не доносится. Неужели тебе, милый мой, поле чистое не наскучило?

Опустилась на холм, наклонила до земли ракитовую лозу.

— Вдруг с другой в дали далекой встретится, вкруг ракитова куста с ней обвенчается?

Слезы набежали на глаза Василисы.

Дом-крепость Кайдаловки.

Ночь. В окно светит багровый месяц. Около подложной ¹ кровати стоят Муромец и обольстительница — кровожадная Кайдаловка.

— Ты ложись-ко, ложись-ко, жених, я сама тебя окутаю.

Отошла от кровати опустить оконный ставень.

— А ведь эта кроватка подложная, — догадавшись, тихо сказал Муромец.

— Ты вались сама на кроваточку, я сам тебя окутаю, — говорит он подошедшей Кайдаловке.

_______________

¹ Подложная — фальшивая.

Кинул он обманщицу на кровать подложную. Провалилась Кайдаловка в глубокий погреб.

А в погребе том, кто на копье попал, тот на копье мертв висит, кто мимо копья попал, тот на полу жив сидит.

Распахнул Муромец дверь темничную.

— Кто из вас живой? Принимайте Кайдаловку на конец копья!

Перемешались пленные королевичи с черным людом, а люду тому числа-сметы нет.

— Кто худых и кто добрых родов, выходите все на улочку! — поднял всех голос Муромца.

— Поезжайте ко своим отцам, матерям!

Едет Муромец тем холмом, где разбил вчера кряковистый дуб. Пробуждаются станишники-разбойники от оглушения, на коленях бьют челом, золото, одежды выкладывают.

— Ты бери с нас золоту казну!

— Кабы мне брать вашу золоту казну, за мной рыли бы ямы глубокие.

— Ты бери с нас цветное платье!

Кабы брать мне ваше платье, за мной встали бы горы высокие!

Ты бери наших рыскучих коней!

— Кабы мне брать ваших коней, — за мной гоняли бы табуны несметные.

Возьми ты нас в холопство вековечное, не губи только!

— Не моя забота брать вас в холопство вековечное! Не живите вы чужим добром, а живите вы своим трудом!

Стародубовец.

Под дубом у шатра за ткацким станком трудится Василиса.

Увлеченная своей работой, она задушевно напевает. Под ее пение скатерть быстро украшается дивными узорами.

Лебеди клювами раздергивают кудель. Белка крутит веретено. Горностаюшко подает клубки с пряжей.

Вейтесь, вейтесь, пташки,

Петь не уставайте,

От зари до зорьки

Вы мне помогайте.

Ткется полотно, быстро растут яркие узоры.

Принесите с поля

Колосочек спелый,

Он врастет в узоры

Под рукой умелой.

Жаворонок уронил колос пшеницы, и вмиг он слился с тканьем. Опустился голубь, принес кисть овса, и вмиг вросла она в многоцветье на скатерти.

Все, что здесь поспело,

— Дар земли бесценный,

— Станет хлебосольной

Скатертью нетленной.

Спелые колосья, грозди рябины, грибы, стручья гороха — все это превратилось в узоры.

Я не зря старалась,

Не жалела шелка,

— Сохрани все блага,

Скатерть-хлебосолка.

Вдруг все птицы разлетелись, а зверушки разбежались, заметив подъезжающего Муромца.

Муромец соскочил с коня.

— Прясть да ткать, душа-радость, дорогая Василисушка!

Василиса кинулась на грудь Муромцу.

— Где ж ты был-пропадал, ясный сокол мой?

— Объезжал в степях заставы дальние. Привела меня домой твоя стрелочка каленая... Я не взял бы за нее пятиста рублей и тысячи, — отвечает он ласково, снимая пустой колчан.

Увидел он тканье узорное красоты удивительной — погладил рукой.

— А платок-то, платок-то! Коймы забраны красным золотом.

— И не платок это, скатерть-хлебосолка! — зардевшись, смущенно отвечает Василиса.

— Про кого соткала ты такую красу?

— Про того, кто мне мил и люб, — отвечает она. — Дело богатырское нелегкое, случается быть в голоде и в холоде...

Муромец повесил на перекладинку станка меч и шлем, присел рядом с Василисой, говорит ласково:

— Отдохни, моя отрада, моя радость неизменная. Отдохни, моя горлинка хлопотливая. При тебе и солнце светлей и цветы ярче. Погляди, полюбуйся — земля-то какая нарядная, под стать твоему тканью.

Полноводная порожистая Бузынь-река.

Красавица Осень одела в яркое многоцветье лесистые берега. Княжеский торговый караван под узорными парусами ходко приближается к Стародубовцу.

Муромец и Василиса смотрят с берега на приближающийся караван. Василиса украдкой смахнула слезу.

— Что ты, радость моя, закручинилась? Не на век расстаемся же! Съезжу в Киев, измену выживу. А по ранней весне, бывает, тебя в Карачарове поспроведаю.

— В наш прощальный, горький час ты поведай мне, открой свое самое заветное!

— Ты роди мне такого богатыря, чтобы не было ему супротивника, — завещает Муромец заботливо. — Ежели сына родишь — вспой, вскорми и на коня посади.

Соколиный выводок стремительно пролетает над их головами.

— Сизы соколы любви нашей были свидетелями, — продолжает Муромец смущенно, задушевно. — Ежели сын родится — назови его Сокольничком... Как увижу в небе сокола — сын припомнится. Пеленай его в латы булатные, на голову его клади злат шелом, по праву руку — палицу, по левую — лук разрывчатый.

— Только бог привел бы нам сына взрастить, вскормить, на коня посадить, — вздохнула Василиса.

— Сына родишь — отдай ему этот перстень, князем даренный.

Муромец подает перстень.

На палубе плывущего корабля стоит опечаленная разлукой Василиса. Глядя на дареное кольцо, тихо напевает:

Белая березонька листья ронит в реченьку;

Я рассталась с молодцом — ой, болит сердеченько.

В реченьку холодную лью слезу горючую;

Дума невеселая ходит черной тучею;

Полечу лебедушкой и дружка покликаю, —

Сердце чует горюшко и печаль великую...

К Василисе подходит рассудительный Матвей Сбродович, смотрит на проплывающие мимо берега, поросшие березами, говорит отечески:

— Не печалься, душа-девица, за Осиновцом — Крестьяновец, а от Крестьяновца до Карачарова — рукой подать.

Среди замшелых валунов притаились тугары.

Мимо засады проплывают полные товаров корабли. Выглянув из-за камня, Сартак по- разбойничьи свистнул. И сразу все зашевелилось, засуетилось, ринулось на приступ.

Туча стрел обрушилась на головной корабль.

Тугары, горяча коней, с гиканьем и свистом бросаются в холодную воду. Окружают корабли.

Сартак первым переваливается через борт на палубу. Василиса в отчаянии прижалась к мачте. Крики, свист. Рукопашная свалка.

Бородатый корабельщик длинным багром, поддевая точно снопы вилами, швыряет поганых с кормы на берег. Другой, взметывая над головой бочки с медом, давит кладью разбойников. Стрела угодила корабельщику в грудь, рухнул он вместе с занесенной бочкой.

Сартак, признав Василису, дико выкрикнул:

— Будет Калина чем порадовать!..

Матвей бросается с мечом на Сартака. Сартак саблей обрубает корабельные снасти.

Большие сани, резьбой украшенные, изображают корабль с жердями вместо мачт, с развевающимися на них вышитыми полотенцами «парусами», мчатся по снежной дороге высоким берегом Днепра. Посреди саней высится соломенная «сударыня-честная масленица», разодетая в расписные одежды, увешанная снопами и березовыми вениками. Разноцветные платки, полотенца, ленты на еловых ветках развеваются вокруг. Песни. Крики. Наигрыши.

Масленица, тонкопрядица,

Поскакуха, полизуха...

За санями-кораблем под звон колокольчиков, побрякушек и писк сопилок мчится вереница розвальней с парнями и девками. На санях высится точеный столб с надетым на него колесом от телеги. На колесе сидит Разумей.

За поездом скачут верховые, валит толпа. Многие ряжены зверями, птицами; мелькают все национальные одежды того времени.

Песня девушек:

Масленица,

тонкопрядица,

голопятница...

Разумей, сидя на столбе, оглашает гульбище:

Подавай, не ломай,

Хоть кисленького,

Да пшеничненького!

На дворцовом крыльце — Владимир, Апраксея и челядь. Ряженые на ходу выскочили из саней, хлынули к крыльцу.

— Светлый князь, напои вином!

— Одари серебром!

— Угостить вином! — приказывает Владимир Чуриле. — Накормить пирогом.

Бросает серебро горстями во все стороны...

Растолкав ряженых, к ногам князя падает изможденный, одетый в рубище Матвей Сбродович.

— Не вели, князь, казнить, повели слово молвить...

Владимир, удивленный видом Сбродовича, повелевает с тревогой:

— Говори...

— На Бузынь-реке, за Крестьяновцем, твой богат караван тугары пограбили... Один я из полона чудом ушел...

Стихла толпа. Оборвалась песня.

— Где же Муромец был, куда он глядел? — мгновенно воспламеняясь, гневно крикнул князь.

— Говорил же я тебе, Красно Солнышко, на печи с полонянкою Илейка прохлаждается, ратным делом он нимало не заботится, — шепчет князю на ухо Мишатычка.

Отказать от двора Илейке на три года за такой недогляд! — приказал и пошел к дверям.

— Без Ильи-то Киев сиротой останется, — уговаривает Апраксея, нагоняя князя.

— Кабы он мне не дорог был, — остановись, ответил Владимир, сверкнув глазами, — за такой провер бросил бы я его в погреба глубокие!

Владимир в раздумье прошелся по гридне. Мишатычка не сводит глаз с него, блестящих, будто намасленных.

— Еще виноват ли он? — мягче заговорил Владимир. — Ах, беда, беда... (Наставительно, Мишатычке. ) Буде, зови Илейку на почетный пир. За столом я сам по-доброму спрошу с него.

— На что краше так-то, — услужливо соглашается Мишатычка. — Мир и согласие — дому благолепие.

Княжье Красное крыльцо, охраняемое высокорослыми копьевщиками. Выскочил Мишатычка.

— Прогневался великий, — с притворным сожалением произнес Мишатычка. — Отказал Илейке от дворца и от Киева. Не пущать Илейку!

Копьевщики, тяжело вздохнув, переглянулись. На их лицах — смятение и недоумение.

Мишатычка, подмигнув боярам, увел их за угол.

Едет Муромец Киевом верхом на Бурушке в дареной княжеской шубе.

Стража, издалека признав Муромца, тревожно заволновалась, приспустив копья, почтительно поклонилась подъехавшему.

— Здравствуйте, привратнички! Похвальной службы вам!

Молодой копьевщик нерешительно преграждает путь Муромцу.

— Служить, Илья Иваныч, нынче невесело... Не взыщи на нас — пущать тебя в Киев не велено...

— Али шутишь ты? У меня забота великая: я спешу измену из дворца повывести!

Копьевщики с виноватым видом опускают копья.

Волной прокатился по площади гул недовольства.

Заслышав шум толпы, на крыльцо выбегают бояре: Чурила, Квашня, Мишатычка.

— Не пущать его во дворец на почастен пир!

Гул нарастает. Заметив прячущегося за Чурилу Мишатычку, крикнул Муромец:

— Не твоим ли умом это сделано, соловьиный усмиритель?.. О твоей измене подлой Василисой мне все поведано!

— Ты не нужен больше Киеву, убирайся прочь! — плюется Мишатычка.

— Погодите же, кособрюхие! — клокоча отвагой, грозит Муромец. — Загоню я вас в тараканью щель!..

Муромец вскидывает лук.

Стрела вдребезги разбивает золотую маковку с крестом.

Муромец, накладывая на тетиву вторую стрелу, оглашает улицу:

— Нам не пир дорог, дорога честь молодецкая!

Стрела со свистом сбивает резную крышу с терема. Со звоном посыпались на испуганных бояр сосульки.

Муромец, спешившись, сурово стучит в открытое окно кабака:

— Целовальник! Меряй мне вина на пятьсот рублей! Обзадорюсь — с горя куплю на тысячу!

— А где денежки? — недоверчиво спросил кудлатый целовальник.

— Бери заклад! — Бросил Муромец дареную шубу, — Будто у меня шубок нет?

— Княжьи подарки под заклад брать не велено, — бормочет, заикаясь, целовальник, а у самого глаза горят жадностью. — За полчарочки, так и быть, возьму...

Муромец отворачивается от кабатчика, волоча за рукав шубу. Простой люд окружает Муромца, сбегаясь со всех концов. Муромец трясет дареной шубой.

— Ненадобен я больше князю... ненадобны мне его подарочки!

Бьет, топчет шубу, волочит ее по земле.

— Волочу шубу за один рукав, а бояр буду волочить за густы кудри. Я ведь силой силен, востер смелостью!

В толпе гул одобрения, возгласы:

— Ах ты, отец наш, родной батюшка!

На крыльце притаившиеся Чурила, Квашня и Мишатычка следят за Муромцем.

— Нам вешать его такого не повесить, — сокрушается Чурила.

— И казнить такого не сказнить будет! — шипит Квашня.

— Пусть князь с ним расправится, — жужжит Мишатычка.

Подобрав полы, бояре скрываются в дверях.

Муромец идет по площади, окруженный киевлянами, бросает грозные упреки:

— Жрать да пить во дворце, бывает, есть кому. А наедет тугарин — заступиться за Киев-град будет некому.

— Храбры бояре, пока за рекой тугаре, — вторит ему Разумей.

Муромец остановился, грозя кулаком:

— Я измену подлую из дворца ныне повыживу!

Порывисто натягивает лук, снова целясь в сторону дворца.

К Муромцу подбегает Добрыня. Кладет руку на стрелу.

— Не добро творишь, брателька, вгорячах наш князь сердит, да отходчив. За тобой прислал, на пир зовет.

— А не нужен мне лукавый пир...

— Не ходи, Илья, — гудит толпа.

— Иль забыл, Илья, ты нашу заповедь: брату младшему слушать старшего? — не отстает Добрыня.

— Знал же князь, кого звать послать, — помаленьку сдается Муромец. — Будь не ты, Добрынюшка, никого бы не послушался.

Муромец, открыв княжеские сени, останавливается перед грозным Владимиром, тесно окруженным боярами.

— Зачем ты лук под окном у меня натягивал?

— Хотел стрелять за обиду неправую... И в твой дворец, — признается Муромец.

— Да ведь не стрелял же... — замолвил Добрыня.

Мишатычка вносит истоптанную шубу и суетливо кладет, как живую, на пол перед князем.

— На тебя, князь, он лихо думает... твою шубку топтал, приговаривал: «Так же буду бить-топтать князя Владимира... ».

Трусливо топчет шубу, копируя Муромца.

— Он воистину говорил, все мы слышали! — бубнят бояре.

— Говорил же я, да не совсем же так... Они ложно доносят показанье-то!

За окнами нарастает гул толпы.

— Изменить он хочет Киеву. Подбивает на измену лихих людей, — наговаривают бояре.

— Выходи, Илья! Выходи скорей! — все громче зов за окном.

— Слышь, они что-то там уже затеяли! — шепчет Мишатычка Владимиру.

— Не на улице, князь, измена затевается, во дворце она обретается! — неустрашимо повысил голос Муромец.

— Твоему слову ныне не верю я! — оборвал его Владимир.

— Куда станем девать изменщика? — подзуживают бояре.

— В погреб его за три двери, на хлеб, на воду. Пускай там уму-разуму набирается, — приказал разгневанный князь.

— Спасибо, князь-хлебодар, за приглашеньице. (С укоризной. ) И тебе, Добрыня, за вразумленьице, — слегка кланяется Муромец.

Добрыня в сильном волнении схватился за рукоять меча.

— А я думал, ты справедливый, князь! (Подходит к князю. ) Отпусти Илью!

Богатыри смотрят на Владимира с надеждой. Бояре — с боязнью.

— Похвалялся ведь править Киевом... — наушничает Мишатычка.

— Дело сделано! Увести его! — распорядился распаленный князь.

Бояре делают робкий шаг в сторону Муромца.

Муромец рванулся, схватил стол, разбил его мелко-намелко. Заходили хоромы княжеские, затряслись решетки. Отшатнулись бояре. Попятился Владимир.

— Я бы мог разбросать все по камешку. — Повел могучими плечами Муромец. — Да украсы жаль! (Гордо, Владимиру. ) — Придет час, ты еще мне поклонишься...

От такого слова гордого вздрогнул гневный князь.

Бояре пятятся, прячась друг за друга.

— Ну, ведите же, брюшинники, подговорщики! — крикнул Муромец презрительно.

Заложив руки за спину, уходит из гридни, ни на кого не глядя.

— Вы не Муромца обидели, вы у Русь-земли из рук меч выбили! — бурно запротестовал Добрыня, запальчиво выхватил меч. — А не буду без Ильи на свете жить...

Бросился грудью на обнаженный меч, но Алеша ловким ударом ноги успел выбить меч.

— Или ты забыл наш велик завет? — остановил Алеша. — Уйдем из Киева!

Тащит Добрыню за руку.

— Уйдете — снова не воротитесь! — властно отрезал князь, сверкая глазами.

— Ты без нас ведь нагорюешься! — режет Добрыня. — Клятву кладем: не бывать больше у князя Владимира!

Богатыри покидают гридню. Добрыня вдруг остановился, все еще надеясь вразумить князя.

— Ты ведь, князь, бываешь упрям... Коль засадишь ты нашего набольшего предводителя...

— Засадил уже и не выпущу! — перебил Владимир.

— Мы все за него ныне как есть разойдемся, — угрожает Добрыня. — У тебя пустым останется Киев-град стольный.

— Не удержут нас твои приворотнички! — выкрикнул Алеша.

Богатыри гордо покидают гридню.

Владимир широко распахивает окно. Жадно вдыхает морозный воздух. За окном серебрится опушенное инеем дерево. Подходит Апраксея.

— Отпустил бы ты Илью да сельцом пожаловал. Сколько он добра для Руси сделал!

— Ты корми-пои Илью досыта, — не отвечая Апраксее, велит Владимир Мишатычке. — Он покается.

— Выше князя великого мнит себя деревенщина, — говорит Мишатычка. — Никогда такая оглобля не покается.

— Все равно корми, да сытней сытного!

Владимир, отвернувшись от окна, горько признался:

— А не ждал я от Добрыньки такой гордости, от Алешки такой неуважливости. (С обидой. ) Я ли их не жаловал?.. (Задумался. ) Не уйдут из Киева. (Уверенно. ) Не уйдут!

— Почему же ты, князь, так думаешь?

— Золотом Алешку не выманишь из Киева от Аленушки.

Мягкой порошей серебрится крыша терема Сбродовичей, с рублеными башенками, с переходными мостиками.

Стоя на снегу, Алеша переобувает сапоги пятками наперед. Пошагал под окна. Скатав комок снега, бросил в налишник высокого оконца.

Окно отворилось. Аленушка спускает длинное полотенце.

Алеша взбирается в светлицу, горячо целует Аленушку.

— Я любить тебя буду до последнего дня, — уверяет он. — Разлучит нас только злодейка смерть. Ты жди меня с поля чистого. Мы уходим завтра из Киева от несправедливого князя Владимира. У меня еще одна немалая забота есть — выручить Илью Иваныча!

Выглянул в окно, отшатнулся.

Под окно подъехали братья Сбродовичи. Спешились. Лука рассматривает следы на снегу.

— Уж кто бы это приходил к Аленкину терему?

Матвей тоже, наклоняясь, рассматривает след.

— Видно, как ушел, но не видно, как пришел...

— Ты, Матвей, ступай с этой стороны, а я — с другой.

Братья осторожно пошли в обхват терема.

Открылось оконце. Выглянул Алеша и по полотенцу в один миг соскользнул, угодив как раз в седло. Лихо дал шпоры коню.

Перед дверью тюремного погреба стоит снежная баба с метлой в руке. Гуляет, вьет непроглядная метель.

Алеша со всего плеча рубит мечом первую дверь — кленовую, щепки летят выше погреба. Вырубил дверь. За кленовой дверью — дубовая.

— Отворись ты, дверь дубовая, как отворилась дверь кленовая!

Трещит под мечом дверь дубовая. Рухнула... Загремела под ударами дверь железная. Опустились у Алеши руки.

— Ух, проклятая третья дверь — дверь железная... (Заскрипел зубами. ) Не берет тебя мой булат...

Тявкнул где-то пес. За ним — другой. И вдруг залаяла вся псарня. За забором раздался голос Мишатычки:

— Я живком его захвачу сейчас!

Алеша, схватив метлу из рук снежной бабы, застыл рядом с ней.

Бежит Мишатычка. Метель бьет в глаза. Он на ходу пнул Алешу, приняв и его за снежную бабу.

— Дьяволы холопишки, на дороге взгромоздили.

Алеша, размахнувшись, двинул метлой Мишатычку. Перелетел боярин через забор. Взревел испуганно:

— Ка-ра-у-ул!

Алеша, вскочив на коня, мгновенно исчезает под лай спущенной своры.

Опочивальня. Вбегает запыхавшийся Мишатычка.

— Беда, кормилец-поилец наш... Алешка разбойничает. Кленовую и дубовую двери высадил! На меня посягал, угрожал мечом!

— Алешка?.. — еле выговорил князь. — На железную цепь его!

— Повели, Солнце незакатное, — кланяется Мишатычка. — Возле погребов тюремных для Алешки котел смолы вскипятить!

— Не прощу Алешке обиды такой.

Князь отвернулся. Он обижен, раздражен, растерян. После короткого раздумья неуверенно спросил:

— Будет ли кто на Руси вспоминать добром Илью Муромца?

— Вспоминать-то добром, пресветлый, Илейку не за что, — нашептывает Мишатычка. — Жалеть о нем будет некому. И еще одно дурное дело за деревенщиной мной спроведано: жил Илейка у купца, гостя торгового, в Новгороде и украл у него платье цветное; жил у боярина в Чернигове — угнал у него доброго коня.

Владимир помрачнел.

— Добрыньку с Алешкой люди любят ли? Говори, только правду верную!

— Добрыньку зовут неуслужливым, Алешку бранят непокорливым, — подзуживает Мишатычка. — С Илейкой они в одно думают.

— Ступай. (Задумался. ) У кого же ныне мне совета спросить? (Пауза. ) У бога, видно, единого...

На паперть входит смирный Владимир в сопровождении отроков. На звоннице гудит колокол. Гурьба нищих протягивает руки за подаянием.

—Подай милостыню для ради избавления...

Нищие, крестясь, кланяются умиротворенному князю. Князь ищет в карманах.

— Помянуть за здравие Илью Иваныча-заточника...

— Ведь его-то головка пропала невинная...

Глаза князя вспыхнули. Помутилось в голове у Владимира. Он наотмашь ударил нищего.

— Запрещаю поминать Илью Муромца! Кто его на Руси вспомянет или возвеличит без моей воли песнями, тому рубить с плеч голову!

Толпа нищих отхлынула. Высокорослый Иванище обернулся, взмахнул сердито костылем.

— Доведешь ты, князь, Киев-град до погибелья!

— Ты ведь понапрасну силу бьешь, как траву косишь, — враз закричали нищие.

Князь широко распахнул дверь в церковь.

Храм.

Впереди молящихся, около царских врат, — Владимир. Сбоку от него кладет усердные поклоны Мишатычка.

— Не просил Илейка прощения? Не каялся?

— Загордился деревенщина.

— В Киеве люди всякие... разнесут славу про нас нехорошую. (Пауза. ) Я и сам, придет срок, отпущу его. Никто еще в погребах моих не умер с голоду. (Твердо. ) Держи его в тепле, в сытости...

— Многодумен и мудр ты, княже, — готовно отвечает Мишатычка. — Буду поить, кормить.

Князь устремил взгляд на стенописное украшение, на котором столь близкая его сердцу картина: конная охота с копьем на медведя где-то среди днепровских дубрав. Под копытами взгоряченного коня пестрят цветы.

Стенописные цветы превращаются в грозди цветущей черемухи на берегу Днепра.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒