Илья Муромец 2 страница

Вскочили бояре в удивлении и замешательстве.

— Не пустым ли ты, детина, похваляешься? — снисходительно улыбнувшись, замечает подобревший Владимир.

— Владимир, князь стольно-киевский, ты бери-тко свою дружинушку храбрую, — просит Муромец, — перву голову, Добрыню Никитича, во-вторых, Алешу Поповича, да пойдем со мной на широкий двор! Полюбуешься! (На Алешу. ) Не бери вон только этого разодетого грубиянища!

Обширный княжеский двор. Владимир, Апраксея, калики, богатыри, спесивые бояре окружили Бурушку.

— Вот он, Соловей-злодей, ненасытный Одихмантьев сын! — Муромец сдергивает с седла сермягу.

Владимир пытливо разглядывает плененного Соловья, приказывает богатырю:

__________________

¹ Правеж — правый суд.

— Прикажи-ка засвистеть разбойнику, да звончей!

— А мы потешимся! — с усмешечкой добавила Апраксея.

— Только, чур, бояре храбрые, не пугайтеся! — распутывая пленника, предваряет Муромец бояр со скрытой насмешкой. — Выведи за пять верст боярынь брюхатых и кобыл жеребятых, — советует Муромец с издевкой Мишатычке.

— Засвисти-ка, Соловей, да смотри ж у меня: свисти не в полный дых — только в полсвиста!

Молчит угрюмый Соловей, лишь тяжело отдувается.

В гридне. Из-за колонны выскочил Алеша, остановил отставшую Аленушку. Ласкает ее горячо, бурно, по-богатырски. Уговаривает:

— Постой! Погоди!

— Ой, ты смелый какой...

— Я люблю ведь тебя больше, чем себя!

Аленушка, высвобождая руки из Алешиных рук, озирается.

— Меня братцы бранят, тебя любить не велят.

— Коль не станешь любить, мне в живых не быть!

— Я укоры терплю, а все равно люблю!

Вырвалась и кинулась прочь.

Алеша бросился за убегающей Аленушкой.

Из-за колонны за ними подглядывает разочарованная Бермятовна. С досады рухнула на пол.

Двор.

Молчит Соловей, взирает на всех зверовато, исподлобья. Переглядываются богатыри.

Все более подсмеиваются бояре. Расхрабрившийся Мишатычка подошел ближе, пытается шепнуть Владимиру:

— Может, это и Соловей. Да не тот, не настоящий. Настоящего-то я утопил в Смородинке. А этот всего-навсего Соловьенышь лишь... И какой же в нем крик? И какой же в нем свист?

— Ну, чего молчишь? — теряя уверенность, прикрикнул Муромец на Соловья.

Широко открыв рот, Соловей с шумом потянул в себя воздух. Боярские бороды, как ветром, повернуло в его сторону.

Мотнул головой Соловей и свистнул... Страшный рев оглушил толпу. Попадали бояре, покатились по земле. Понесло их по воздуху в разные стороны. Вспарусила шуба на Мишатычке, забросило его свистом на соседнюю крышу. Владимир уцепился за Муромца. Апраксея спряталась за Владимира.

Рассыпаются терема, башенки.

Гридня.

Жарко целует Алеша Аленушку. Вдруг страшный свист потряс стены и с треском выбил окна. Порыв урагана вырвал из рук Алеши Аленушку и подбросил ему прямо на грудь Бермятовну. Притворно вопит обрадованная Бермятовна, отбивается от нее изумленный Алешка.

Гудит, нарастает Соловьиный крик. Яства, посуда, столы вылетают в разбитые окна.

К нижним столам, на радость пирующим, бочки с вином сами катятся.

Хлещут на ветру полы княжеской шубы, открывая картину разрушения вокруг Соловья.

Заткнув уши пальцами, обмотав голову шубами, в шапках до подбородков, недвижно лежат бояре по всему двору. Умолк на миг Соловей, переводит дух.

Владимир, сбросив с головы корзно ¹, кричит что есть силы:

— Илья Иванович! Сделай милость, уйми Соловья-разбойника!

— Эта шутка звериная нам не надобна, — испуганно умоляет Апраксея.

Алеша смело приближается к Соловью, улыбается.

— Вот так мужик карачаровский...

— Полно-тко тебе слезить отцов, матерей, — приказывает Муромец Соловью, не слушая Алешу. — Да пугать сирот — малых детушек.

Соловей, вздохнув, опускает голову.

Владимир, чувствуя свою вину перед Муромцем, говорит ему задушевно:

— Ты прости меня, сударь Илья Иванович, в таковой вине.

— Еще в первой вине, случается, сам бог простит, а второй вине не бывать лучше, — вразумляюще отвечает Муромец.

Владимир, сняв с руки перстень с яхонтом, передает его богатырю.

— За Соловья-разбойника! Надевай доспехи богатырские! — Ищет глазами певцов перехожих. — А вы, гусляры, богатыри слова русского, прославьте в песнях своих, в наигрышах дела богатырские, возвеличьте по достоинству Илью Муромца на пирах, на гульбищах!

Владимир сурово глянул на Соловья.

— А Соловью... по заслугам и награда! — Сделал выразительный знак воинам.

Воины уводят Соловья.

_______________

¹ Корзно — плащ, епанча, верхняя одежда.

К Муромцу подходят Добрыня и Алеша. Муромец отворачивается от Алешки.

— Ты, Илья, не сердись на Алешку Поповича, — говорит Добрыня с добродушием.

— А не думал я ведь, что такой грохотун — Алешка Попович сам... Еще нет, поди, такого-то невежливого на всей земле.

Алеша смущен и пристыжен. Он глядит на Добрыню. В этом взгляде явный призыв о выручке.

— Он хоть силой не силен, зато напуском смел... Побратаемся!

— Побратаемся, Илья! — предлагает Алеша примирительно.

Богатыри соединяют правые руки.

— Ежели смел да умен, побратаемся, — примирился Муромец.

— Положим, брателька названый, заповедь крепкую. — Добрыня уважительно обращается к Муромцу: — Слухать большому брату меньшего!

— А меньшему брату большого! — добавил Алешка.

— А дружке за дружку всем вставать, — подумав, заключил Муромец, — стоять грудью за землю русскую!

— Люблю таких! Станови своего коня рядом с моим! — предлагает Алешка.

У Алешки глаза загорелись завистью — хорош Бурушка!

— Илья Иваныч, поменяй Бурушку на моего Каурушку. Моя лошадушка рыскачая! Силища у нее — звериная!

Слушая хвастовство Алешки, Добрыня снисходительно улыбается.

— Я придачу дам, и не малую, — упрашивает Алешка, — колчан узорный полон новгородских стрел; каждая стрелочка в четыре пера, по ночам они, как свечи, горят!

Никакие посулы, однако, не прельщают Муромца.

... Ликующие простолюдины окружают богатырей.

— Он и силой силен и умом широк, — гаркнул ремесленник Разумей, указывая на Муромца.

— Многолетствуй, добрый молодец! — гремят голоса.

Взлетевшие в воздух шапки и шлемы закрывают кадр до полного затемнения.

Чашная ¹ палата при княжеском дворе.

Поздний вечер. Апраксея входит с Михайлом.

____________

¹ Чашная — место хранения княжеских чаш и вина.

— Ой и пир нынче, меды разымчивые ¹... (Смеется. ) Запуталась я, на поварню шла вам за княжей милостыней, а попала в чашную. (Наливает вина в золотую чарку. )

— У меня бабка однажды на пиру до того нагулялась, что на печке заплуталась, — шутит Михайло.

— Песня твоя полюбилася мне. Ну, присядь, красота Михайло, свет-Михайлович. Выпей со мной, Михайлушко. Хочешь к князю в стольники? Либо в чашники?

Михайло, выпив до дна, неуклюже ставит чашу.

— Все чаши перебью, посуды не напасется князь.

— Хочешь в постельничьи? Пухову перину взбивать, лебяжьи подушечки поправлять? — подвигаясь ближе к Михайло пытает Апраксея.

— Не гожусь я и в постельничьи: все подушки перепутаю.

Апраксея, взяв за сумку, притягивает Михаила на скамью.

— Обними понежней, приласкай меня.

— Что ты, княгиня? Бог с тобой...

— Не пугайся: кто любит, тот не погубит. Подвигается ближе, Михайло отодвигается.

— Посиди со мной рядышком, потешь меня словом ласковым...

— Там дружина ждет. Где же милостыня?

— Ой, Михайло! (Лаская, взяла его за руки. ) Я польстилась, сокол на твою красоту. Сотвори со мной любовь сердечную.

— Ты прости, боже, княгине в непристойном помышлении. — Отстраняясь, он крестится на икону.

— Ой, и глупый же ты, Михайло... — Апраксея вмиг переменилась. — Не понимаешь ты шутки разные... Я провер тебе сделала. Может, князем это велено. Давай-ка сюда свою сумочку. Ты иди, Михайло, — уже грустно говорит она. — Принесут тебе слуги милостыню...

Поклонившись, Михайло вышел.

Униженная Апраксея кипит обидой.

— Привык сокол к поднебесью вольному, — с тоской шепчет она, — не заставишь сокола по земле ходить. — Взяла в руки чашу. Прижала чашу к груди. — Отсмею тебе эту злую насмешечку. — Шагнула к сумке. Остановилась. Задумалась. — Нет, не сделаю так. Не хочу класть бесчестие на его голову. Я беречь буду эту чашечку, — говорит она уже с нежностью, — зазвенит эта чашечка на почетном пиру, гусляра-богатыря голос мне послышится.

Ставит чашу в сторонку.

______________

¹ Разымчивые — возбуждающие, забористые, хмельные.

Кладет каравай в суму, говорит будто с любимым гусляром:

— Пойдешь, гордец, по свету: не клади хулы на мое имя... Никому про меня, безумную, не сказывай.

Обернулась, а за ее спиной — Мишатычка. Не слышала, как он и взошел.

— Повелел князь добавить певцам по золотому рублю. — Заметил слезы на глазах Апраксеи. — Знать, головка разболелась? К ненастью все...

— Закружилась, затуманилась... Болит моя головушка от сладкого... меда.... Ничто меня не веселит, не радует.

— Ты, княгинюшка, поспи поди, — увивается Мишатычка, — соберу я певцам милостыню.

— Пошли нянек, мамушек, — наказывает Апраксея.

И, склонив голову, удаляется.

Мишатычка заметил на столе золотую чашу. Вмиг глаза его сделались сатанинскими. Он схватил чашу, заглянул в мешок с караваями.

— Уже я сделаю перед князем завтра выслугу... Некому будет на Руси про Добрынку и Алешку и про этого деревенщину песни складывать!

Обширный княжеский двор.

Вокруг — погреба, бани, медуши, соединенные переходами. Под Красным крыльцом, за судным столом — Владимир, пониже — бояре, князья, дружина.

— С вами, бояры, князья, посадники, со всей дружиной богатырской думу думаю, — возвещает Владимир. — Суд княжий творю.

Бояре вскидывают копья и мечи, подхватывают хором:

— С тобой думаем, княже-господине!

— Кто нарушит волю мою, тот горе наживет себе, — продолжает Владимир. — Кто изменит слово в рукописании моем, тот вынет камень из стены киевской.

Вооруженные гриди ¹ вталкивают бесноватого с холодно блещущими глазами Зуя, обросшего дремучей гривой, швыряют его к судному столу.

— Чревовещал, волховал Зуй под овинами! — раздаются голоса гридей.

— В Ярилиной роще бесу-дьяволу поклонялся Зуй!

— Ох ти мне... Ох ти мне, — лепечет Зуй.

— Владыка да судит его, — обращается Владимир к рядом сидящему митрополиту.

_______________

¹ Гриди — воины несущие службу, при княжескм дворе.

— Тебе суд отдаю судить волхование.

— Кто дерзнет молиться под овином, глава того мечом усекается, — высокопарно и сурово изрекает митрополит.

Над Зуем сверкнула секира. Волхв упал перед судным столом.

— По навету привинили меня... Я не верую бесу-дьяволу, поклоняюсь твоим церквам. Поклонение мое люди видели.

— Я сам видел его в церквах твоих, — уверяет Мишатычка.

— Признаешься в вине или отпираешься? — переспросил Владимир.

— Отпираюсь! Клянусь: неповинен я! — рыдая, клянется Зуй.

— Неповинен он, — опять заступился Мишатычка.

— Неповинного милую! — твердо решил Владимир, вновь став судьей.

— Ох мне, ох мне... Князь владетельный, — суетясь, лепечет Зуй, — мудр и смышлен.

Зуй крестится на все стороны, а на князя всех усерднее.

— Многодумен ты, княже... Праведен, — пятясь, причитает он. — До смерти буду верен делу твоему!

Юркнул в толпу.

— Пошто не казнил лукавого? — недовольно спросил митрополит.

— Я поставлен ограждать добрых, миловать прозревших.

Стража, вооруженная копьями, вводит приземистого Разумея. Рядом с ним Квашня ведет в поводу бесхвостую кобылу. Разумей несет на плече стрелу величиной с оглоблю.

— Прикажи, Красное Солнышко, покарать злодея Разумейку, — шипит разъяренный Квашня. — Он, разбойник, твой лес воровал, у моей кобылы хвост оторвал!

— Воровал мой лес? — строго спросил Владимир.

— Воровал, только без лихого умысла. Времена ныне неспокойные, — признается Разумей, снимая с плеча стрелу. — Вот и задумал я дальнолетную стрелу с огнем на трудный час смастерить, памятуя твои же слова, светлый князь: «Много лежать — добра не добыть, чести и славы не нажить». А лесу у меня нет. Подрядился я к боярину плотничать, а он за мои труды дал мне лошадь один раз в лес съездить. А сбрую не дал, пожадничал... пришлось привязать телегу к хвосту... А кобыла с норовом, зацепилась за пень, ну и осталась без хвоста.

— Повели, пресветлый, на цепь его! — просит свирепый Квашня.

Разумей, поставив стрелу торчком, смотрит на нее с сожалением.

— Повелеваю, — вслушиваясь в голоса с разных сторон, после раздумья, властно начал Владимир. — Ты, боярин (пауза), отдашь Разумейке кобылу, и пусть он ездит в мой лес до тех

пор, пока у нее хвост отрастет!

Квашня опешил, потерял дар слова. Разумей смотрит на Владимира во все глаза.

— А ты, Разумей, мастери стрелы, — продолжает Владимир, — да приноси ко мне на поверку их, как поеду я в луга Потешные.

Повеселевший Разумей проворно садится на кобылу, натягивает поводья.

— Ну, кобылка, клади своему хозяину поклон, да и со двора вон!

Поспешно подходит испуганный Чурила, за ним — взволнованная Апраксея.

— Беда, князь, — жалуется Чурила, — пропажа у нас... Не могу я нигде найти твоей именной чарочки.

— У калик поспроведайте, были они у князя в хороме, — вкрадчиво советует Мишатычка.

— То-то же они спозаранку в путь отправились, — развел руками Чурила.

— Кто поедет в сугон? ¹ — сердито обратился князь, глядя в сторону богатырей.

— Хоть меня пошли, Красно Солнышко, — всех охотней вызвался Мишатычка.

Готовность Мишатычки встревожила богатырей.

Муромец. А не уронит он честь гуслярскую по-напрасному?..

Алеша. Поезжай в сугон ты, Добрынюшка!

Добрыня, отойдя в сторону, наставляет Мишатычку:

— Говори, боярин, с гуслярами вежливо: мол, разумный Касьян Михайлович и вы все, друзья-товарищи, не наводите на гнев князя Владимира, — нет ли промеж вас малолетка- несмышленыша, не попала ли невзначай к нему золота чаша? Осмотрите-тко, мол, свои сумочки-котомочки... Допроси их, да потихошенько.

— Уж мы знаем, как допрашивать, — на ходу бросил Мишатычка и вскочил в седло.

По дороге, затемненной развесистыми дубами и буками, мирно шагает дружина гусляров, слаженно оглашая дубраву гордой песней:

Гусляр идет по улице,

Молодой идет по широкой;

... Плюхая в седле, гонится за ними Мишатычка.

... Идут певцы, не оборачиваются.

Он бьется-колотится,

Ночевать он просится:

______________

¹ Cугон — гнаться, догонять.

«Гусляры — люди очестливые... ».

Заехал Мишатычка в середину дружины.

— Стой, говорю! Уж вы пьете, едите дареное, а вы носите чужое, ворованное! Покрали вы, разбойники, золотую чарку у Владимира!

— Не можешь с людьми съехаться! — укорил Михайло.

— По-хорошему не можешь с людьми разъехаться, — добавил сметливый Вавилка.

Мишатычка плеткой огрел Вавилку.

Стащили калики Мишатычку. Повалили за камнем. Содрали с него штаны. Секут боярина прутьями.

Подняли его, посадили. Не может он сидеть в седле. Конь-то бежит под ним коровою, боярин-то сидит на нем вороною.

Гридня полна богатырей и бояр.

Входит поротый Мишатычка, но спеси в нем не убыло.

— Солнышко-князь, прикажи меня выслушать…

— Говори, да ничего не скрадывай.

— Не понимают голи бродячие слова разумного. Разбойники...

Слово попало в цель — Владимир мрачнеет. Мишатычка это заметил.

— Еще над тобой, отец родной, насмехалися. Касьян кричал: «В Царь-город уйдем! » Михайло орал: «На князя Владимира боем пойдем! » Демьян грозил: «Уж где пьем, где едим, там воруем, что хотим! »

Владимир от гнева еще на ногах стоит.

— Твои щедрые милостыни побросали в грязь! Я копьем стукнул о сумочку, в суме чарочка золотая взбрякнула.

Владимир зашагал по гридне взад, вперед. Он уже больше не слушает ни Мишатычку, ни бояр.

— Не возводишь ли, боярин, на честных людей слово ложное? — с недоверием сказал Муромец Мишатычке.

Рассвирепел Мишатычка.

— Я за слово свое заложу все богачество! А ты чем заложишься?

Муромец. А я заложусь головой своей!

— Не мал заклад голова богатырская, — услышав их спор, сказал Владимир насупленно. — И беда-позор велика стряслась.

— Пропала головушка твоя победная, — высмеивают бояре богатыря.

Сердитый Владимир шумит, расхаживает по палате.

— За измену не помилую! (Муромцу. ) Обкольчуживайся!

— Хоть руби с плеча голову, князь, а певцы, сдается мне, не виноватые! — убеждает богатырь.

— Найдешь буде виноватого, суди моим именем, казни в поле острым мечом, — свое думает князь, не вникая в слова Муромца.

Апраксея сделала порывистое движение к Владимиру, но, встретив его строгий взгляд, отступила.

Глинистый косогор.

Калики идут мимо сосны, вывороченной под корень.

Муромец, объехав путников, отвесил поклон.

— Здравствуйте, добры молодцы! Ясны соколы! Я послан от князя Владимира поспроведать у вас по-доброму: вы были в хороме, сумками вы своими разбросались второпях, вы люди дорожные, не ошиблись ли, не попала ли к вам невзначай чаша золотая? Не знает князь, вину на кого положить.

Около вывороченной коряги калики, встревоженные вестью о случившемся, невесело повтыкали копья, посохи, на них котомки развесили.

— Только в вашу вину я не верую. Так и князю наперед сказал. Поклялся головой своей. И приехал за вашим словом клятвенным.

— Из веков такого за каликами не водилося. Чтобы зря князю не думалось — обыскивать всех от малого до старого! — приказал огорченный Касьян.

Михайло вешает тяжелую суму отдельно на копье.

Калики, встав попарно кругом, осматривают сумки друг у друга.

— А это моя сума с княжьей милостыней! — спокойно указывает Михайло.

— Эту и смотреть нечего! — решил Муромец.

— Нет уж, обыскивай, атаман! — просит Михайло, кивая на свою суму.

Касьян, постлав на траву скатерку, вынимает из сумы каравай за караваем. Вынув последний каравай, качнул головой подозрительно.

— Отчего этот тяжелей других?

— Поди, недопеченный дали, — усмехнулся Михайло.

Из каравая вдруг вывалилась на траву золотая чарка.

Пристыженная дружина замерла.

— Возьми, Илья Иваныч, — вполголоса виновато выдавил Касьян. — С Михайла нами взыщется...

Муромец, взяв золотую чашу, все еще не верит глазам своим.

— Зажигай огонь! — гаркнул Касьян немилостиво.

— А я той чашки не воровывал... — сбивчиво кланяется Михайло.

— Не воровывал?.. В яму его! — яро кричит Касьян.

Суровые калики молча окружают Михайла.

— Ребята, добры молодцы! К этой чаше не причинен я...

У Михайла отнимают гусельцы. Выковыривают из лямок камни-огнецветы.

Копают яму.

Точат меч.

Разжигают смолу.

Толкают Михаила к яме.

— Притворяешься, Михайло, придуряешься. Не пожалел ты нашей чести, своей совести. Не верим тебе, — неумолим Касьян.

— Так пусть земля рассудит нас!

Рванув рубаху на груди, Михайло сам бросился в яму.

Первый швыряет глыбу земли Касьян, за ним — вся дружина.

— Не достанься ты, мое горе великое, ни отцу, ни матери, ни брату, мое горе, ни родной сестре... Не достанься, мое горе, любимой моей ладушке. И не достанься ты, мое горе горькое, другу моему, моему приятелю, ты останься вовек со мной во сырой земле, — проникновенно, голосом сердца прощается Михайло.

Михайло уже по шею в земле. Несут на палках горящую смолу.

— Закройте вы мои очи сырой землей, да не мешкайте... — задыхаясь, просит Михайло.

— Постой, дружина! Погоди! Не верю я, что виновен он!..

Соскочив с коня, Муромец подхватил Михайла под руки, одним рывком выхватил из ямы. Топчет горящую смолу.

— Уж не злой ли чей умысел? — срывающимся голосом говорит Михайло. — Никому я зла не делывал. Ни о ком лихо не думывал...

— Волей княжеской отпутаю невиновного, — распорядился Муромец.

Красное крыльцо.

На крыльце взволнованная Апраксея перебрасывает кольцо с руки на руку.

Входит Муромец с чашей в руке.

Мишатычка, увидев в руках Муромца чашу, обрадовался:

— Я возьму тебя к себе в холопство вековечное!

Муромец, склонив голову, подает чашу Владимиру.

— Казнил виноватого? — нетерпеливо спросил Владимир.

— Повелел певцам идти своим путем-дорогою, — спокойно сообщает Муромец, — сеять по земле песни богатырские.

Просветлело лицо Апраксеи, благодарственно смотрит она на Муромца.

— Отпустил? Твоя вина передо мной ныне великая! — не в шутку рассердился князь.

Гриди — телохранители князя с копьями шагнули к Муромцу.

— Будешь знать, как князю служить, возьму вот да повелю: не ходить тебе больше в мой красен Киев-град! Ничем тебя не жаловать...

— Я ведь в Киев-то приехал не за шубками...

От таких слов Владимир страшно разгневался.

— Я не дам тебе жить и за Киевом!

Отроки и гриди еще теснее окружили богатыря.

— Все равно гусляры не виноваты же! А на ком вина — не придумают.

Послышался нарастающий шум и гул.

К князю подбегает испуганный Чурила.

— Беда, князь, к нам послы немирной земли... Входят не кланяясь, не докладываясь.

Владимир в волнении поднимается со своего места. Приказывает:

— Встречать хлебом-солью!

Муромец шагнул к Владимиру.

— За разор, за обиду жгучую уж я встретил бы их осью тележной.

Владимир уже снисходительней посмотрел на Муромца, сказал с явным одобрением:

— Эх ты, говорун! Князя править учишь? Каков царь, таковы и послы. Поглядим на них. Послушаем.

В глубине двора нарастает свист, улюлюканье. Пиная попавших под ноги бояр и домочадцев, вваливаются во двор немирные, вооруженные кривыми саблями. Несут на громадном щите полуторасаженного Идолища — грозного посла. У Идолища голова с котел, брюхо горой.

— Порешил Калин-царь, — о, да будет слава и заступничество творца над повелителем нашим и над родом его во все века, — взять с Киева дани-выплаты за двенадцать лет вперед, — возвестил хвастливо Идолище. — А то всех повырубим! У бояр сундуки, клети вычистим!

За ним подтягивается стража наглая.

Мишатычка услужливо вырвал у стольника Чурилы блюдо с яствами.

— Великий посол, поешь, испей...

— Хлебом-солью послов не умилостивишь, — чванится Идолище и ногой выбивает поднос из рук Мишатычки.

— Хлеб-соль — великое дело... Киев грозных послов по платью встречает, по уму провожает, — отвечает Владимир, сдерживая обиду.

— И такой болван за посла пришел! — кипит Добрыня. .

— Что за дурень неотесанный? — вторит Алеша.

— Это что за горланы? — Идолище рявкнул на богатырей. — Если ты, князь, не уймешь их, так я сам уйму!

— У нас на Руси хвост голове не приказывает, — отвечает князь.

— Замолкните, худородные, сухопарые! — взревел Идолище, запихивая в рот баранью ногу. — Я вот по семи ведер пива пью, по семи пудов мяса кушаю!

Захохатали богатыри. Бояре головы в воротники попрятали.

— Была у моего отца Леонтия, в Ростове, свинья бурая, — клокоча удалью, кричит Алеша, — она шибко на всех хрюкала, по чужим подворьям шаталася, на съеденье псам досталася! И с тобой, немирный чурбан, такой беды не случилось бы.

— Я в дворцах этих сделаю конюшенки, — грозит Идолище, — богатырей всех возьму в конюха к себе!

— А не рано ли, собака, похваляешься? — проговорил Муромец, с ненавистью глянув через плечо.

Идолище вскочил во весь рост на щите, злобно угрожая на все стороны:

— За мной силы стоит на сто верст! Я весь Киев раздавлю за единый взмах! А тебе, мужик, срублю голову первому.

Изо всей силы метнул кинжалом в Муромца. Но Алеша, сорвав с головы шлем, отбил кинжал в сторону.

Вонзился кинжал в резную колонку и разнёс ее в мелкие куски.

Ударом шелома Муромец сбивает Идолище со щита. С воплем бросились тугары врассыпную.

— Ежели нет у тебя, князь, пивного котла, — ухмыльнулся Муромец, — бери на котел башку Идолища.

Схватив Идолище за ноги, Муромец сплеча бьет им мечущихся тугар.

... Улица, сплошь забитая тугарами.

Муромец, размахивая Идолищем во все стороны, пробивает «улицы» и «переулочки» в тугарской рати.

... Перед киевскими воротами, вздымая пыль, разбегаются насмерть перепуганные тугары. Пешие обгоняют конных, конные давят пеших.

— Бегите, окаянные, по своим местам, — кричит Муромец, кинув вслед бегущим Идолища, — да чините везде такову славу: Русь-земля не пуста стоит!

Киевляне заполняют площадь перед воротами.

Буря ликующих голосов.

Старуха, поливая из ковша Муромцу на руки, приговаривает:

— Уж этот богатырь поудалей Добрынюшки!

Молодуха, подавая Муромцу расшитое узорами полотенце, вторит ей:

— Похрабрей Алеши Поповича!

Муромец спокойно вытирает руки и направляется к воротам.

— Силой он в Святогора-богатыря, — говорит нищий.

— За удаль богатырскую золотые латы скуем тебе лучше княжеских! — обещает Разумей.

— Прими копье долгомерное, — кланяется оружейник. — В Киеве кованное!

Муромец, растроганный вниманием киевлян, прибавляет шагу, кланяясь на обе стороны:

— А спасибо вам на добром слове.

В воротах Муромца встречает князь, окруженный челядью. Черный люд кланяется Владимиру.

— Спасибо тебе, поилец, кормилец!

— Не за меня пейте. Пейте, ешьте, — остановившись, говорит размеренно-ровно Владимир, — за здоровье Муромца. Поминайте за здравие Илью Иваныча и его братьев-товарищев.

— А и хватит ли в Киеве хлеба-соли про всех? — жадничая, спрашивает Чурила.

— Пиры и гульбища дам людям веселей старопрежних, богаче дедовских, — расщедрился Владимир. (Чуриле. ) Для ради такого дня всякому нищему и убогому приходить отныне и во все лета на княжий двор за питьем, за яденьем, за моей милостыней. Кто не может долезть до двора моего, таких кормить на улицах!

Богатыри, князья, бояре, простолюдины хором:

— Многолетствуй, владетельный князь!

Владимир снимает со своего плеча шубу и набрасывает ее на Муромца.

— За выслугу твою незабвенную перед Киевом!

— Качать, величать Муромца! Дружинники подхватывают Муромца на руки и подбрасывают его.

Башня.

Мишатычка, прижавшись к стене, злыми глазками испуганно смотрит на взлетающего Муромца.

— Извести надо деревенщину, — бормочет Мишатычка.

— Он у князя в доверье вошел. Он у князя выманил себе все мои почести.

Княжеские сени.

Между Владимиром и Апраксеей сидит Муромец.

— За выслугу твою богатырскую будешь ты у нас знатен и богат, — сулит Владимир.

— А на что мне богатому быть? — отвечает Муромец. — Нет у меня молодой жены, нету у меня любимой семьи — малых деточек; некому у меня держать ¹ платья цветного, некому тощить ² золотой казны.

— Мы найдем тебе в Киеве красу-девицу, — ввязалась Апраксея, — невесту-то не простого роду, княжеского, хошь боярского.

— Не надо мне девки боярской: боярские девки злы, обманчивы.

— Хошь — бери девку купеческу.

— Не надо мне девки купеческой. Купеческа девка проторгуется, невелик в ней прок.

— Уж какого же высокого рода тебе невесту-то? — хитро глянула Апраксея.

— Не род дорог, не богачество, — говорит Илья, — любовь дорога. Не надо мне никакой девки.

Крупно: загрустил богатырь, стиснул, сам того не замечая, смял серебряный кубок.

— Уж ты что сидишь, свет-Иваныч, у меня, не поешь, не ешь, не кушаешь? — по-доброму вопрошает князь.

— Я сижу хоть у тебя на честном пиру, шевелятся у меня плечи могучие, — вздохнув, признался Муромец. — Разгорелось мое ретиво сердце... Дай-ко ты, князь, мне волю вольную съездить впереди всех в чисто поле, не видать ли где силы вражеской... Дай ты мне дело молодецкое!

— Поедешь ты, Илья Иваныч, набольшим, на Бузынь-реку, на заставу в дальний городок Стародубовец, — распорядился князь. — Та застава не дает ходу злому Калину.

______________

¹ Держать платья — носить платья.

² Тощить золотой казны — расходовать казну.

... По степным вольным просторам...

Мимо тучных нив...

По раздольным лугам, в богатырском снаряжении, на Бурушке едет Муромец.

Сумерки.

У большого серого камня в степи дымится костер-стоянка. На разостланной шкуре буйвола сидят Сартак, Ланшек, Азвяк, и чуть поодаль стоит около камня связанная по рукам и ногам Василиса.

— Пока обозы ползут, будем дел ¹ делить, — обращается Ланшек к Сартаку, — добро русское!

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 Следующая ⇒