Видение четвертое

3/8

Вика с Романом устроились на открытой веранде. К вечеру немного потеплело, ветер стих, сменившись полным штилем. Стулья из искусственного ротанга, круглый столик на изящных ногах – как продолжение гостиной, откуда они и переместились. Из-за неплотно закрытой стеклянной двери наружу вырывались рассеянные звуки музыки. Художник и его гостья только что закончили рассматривать коллекцию пластинок Романа, и отправились подышать свежим воздухом. Шрапнель предпочел остаться в доме, устроившись на подоконнике за окошком. Казалось, кот присматривает за людьми своими полуприкрытыми глазами. И не только присматривает, но и подслушивает их разговоры: два треугольных уха были направлены в сторону хозяина. Возможно, Роман был прав, говоря, что животное понимает порой гораздо больше чем некоторые двуногие. А, может, Вике просто хотелось так думать: что кроме людей есть твари, обладающие не только умом, но и чистым, бесхитростным сердцем.

- И когда ты узнал, что станешь художником?

За несколько часов пребывания здесь, Вике удалось перебороть свою природную робость и перейти на «ты». Впервые это вышло не натянуто, не официозно, а легко, самой собой. Просто смена одного местоимения на другое.

- Не узнал, - поправил ее мужчина. – Нельзя знать заранее такие вещи. Это только в передачах по телевиденью бросаются оборотами, вроде: «Он начал петь раньше, чем говорить» или «она с раннего детства чувствовала, в чем ее предназначение». На самом деле, мне просто нравилось рисовать. Всем малышам нравится портить бумагу.

Рисование – это один из самых простых способов самовыражения. Даже когда ты еще не умеешь читать, то можешь намалевать пару рожиц – рожицу «папа» и рожицу «мама», тем самым выразив свою любовь к ним. Для древних людей изображение буйволов и оленей носило мистический смысл. Они искренне считали, что тем самым способствуют хорошей охоте.

Потом функция перешла к заклинаниям и более сложным обрядам, то есть к словесному и письменному выражению желаний и стремлений. Ну, а в наше время такими заговорами являются разного рода тренинги. Если повторишь про себя несколько раз: «У меня все получиться», - а потом представишь себе конечный результат, то, согласно им, цель твоя будет достигнута.

- Так вот, о чем я… - Роман потер двумя пальцами переносицу. – Ах, да! Невозможно знать заранее, кем ты станешь. Можно быть уверенным лишь в том, к чему у тебя лежит душа, и какие ты имеешь способности в тех или иных сферах. Исходя из этого, и принимаются решения о выборе профессии. Хотя, и исключать некий счастливый случай нельзя. Я никогда не думал, что стану художником или строителем, или конструктором ракет. Честно говоря, мысли о будущем занятии, которое должно приносить хлеб, причем лучше, если не нем будет лежать кусок масла, начали посещать меня лишь к десятому классу. До этого было только смутное желание вырваться из бедности. Точнее, даже не так… Мне не хотелось жить, как мои родители, горбатиться на заводе по шестнадцать часов или возиться практически круглосуточно с чужими детьми, забросив при этом своих собственных сына и дочь. Это Алиса, она с четырнадцати лет бредила медициной, а я всегда был из категории тех, кто не строит никаких далеко идущих планов.

- Тогда как ты начал все это? – Вика обвела рукой запущенный сад, захватив часть дома. Но Сандерс ее понял.

- Мне было шестнадцать. Хотелось развлекаться, а для этого, сама понимаешь, нужны были средства. На работу меня не брали. Точнее, я мог подработать в каком-нибудь «Макдональдсе» официантом или раздавать листовки на улицах, или мыть чужие машины. Но оплата была столь ничтожна, что не покрывала даже моральный ущерб от самой работы. Посему пришлось начать свое дело. Моего образования хватало, чтобы раз в неделю приезжать на проспект Тимирязева и несколько часов рисовать портреты.

- Знаю, знаю, - перебила женщина. – Несколько раз проходила по нему, видела.

- Ну, сейчас-то там яблоку негде упасть, вся площадка у памятника забита. А раньше конкуренции было значительно меньше. И вот, я приезжал, раскладывал свои карандаши и ждал, делая вид, что просто дорисовываю пейзаж. Кто-то подходил, интересовался, хвалил, как круто у меня получается. А потом либо уходил, либо предлагал набросать что-нибудь для него. Ясен пряник, я соглашался с напускной неохотой. Мне совали деньги, я брал. Несколько минут и пятьдесят-сто рублей оказывались в моем кармане.

- То есть ты не ставил рядом табличку с ценой на свои услуги, как современные рисовальщики?

- Знаешь, Вика… это трудно объяснить. Наверное, таким образом, я пытался сохранить нечто священное в своем занятии. Мой учитель говорил, что для настоящего важен ни сколько и не столько результат, как сам акт создания чего-то нового. Когда я спросил его однажды: «А как же Микеланджело, Вермеер, другие художники, скульпторы и архитекторы, делавшие свои шедевры на заказ, за деньги? » Он ответил: «Это не умоляло ценность их самовыражения» Согласен, возможно, и не умоляло, но я продолжал придерживаться иной точки зрения. Пытался отделить мухи от котлет, как говорится. Искусство само по себе, коммерция – отдельно.

- Не вышло, - по погрустневшему лицу Романа поняла Вика.

- Не вышло, - подтвердил тот. – Как это ни прискорбно, но мы – художники ничем, по сути, не отличаемся от инженеров или каких-нибудь… не знаю… швей. Все зависит не от профессии как таковой, а от навыков и таланта работника. Я знаю множество моих коллег, которые поставили некую идею на поток, и эксплуатируют ее десятилетиями, даже не меняя форму подачи. Однотипные картинки, написанные примерно в одной гамме. При этом их работы автоматически причисляются к категории искусства, тогда как двигатель для автомобиля – к продукту общественного потребления, хотя в него вложено гораздо больше того самого вдохновения, индивидуальности и новизны, о которых любят говорить обыватели.

- Время – лучший судья. Оно решит, чье творение стоящее, а что надо отправить на свалку, - ответила женщина.

- Не спорю. Но человек предпочитает, чтобы его заслуги ценились при жизни - не после смерти. Поэтому вскоре я стал принимать заказы от знакомых и не очень знакомых и пытаться пробиться на разного рода выставки. Мне было без разницы, каков их масштаб. Главное, можно ли там заработать или хотя бы, засветиться. Популярность – еще один вид валюты, которую легко конвертировать в рубли или доллары. К двадцати годам у меня была определенная репутация, я свел несколько полезных знакомств, хотя широкой популярностью мои картины не пользовались. Они были, так сказать… обычными. Не выдающимися.

- Ты так легко об этом говоришь, - изумилась Виктория.

- А что в этом такого? Стоит набрать в поисковике «картины на заказ», и тебе в ответ вылезут сотни ссылок только по нашему городу. Картины по фото, шаржи, пейзажи на заданную тему. У кого не хватает выдумки для чего-то своего, просто перерисовывают работы других художников. Я занимался примерно тем же.

- Но…?

- Что «но»?

- В хорошей истории всегда есть подобные слова. «Но», «несмотря на», «и вдруг». «В какой-то момент», - тоже неплохо звучит. Так в какой момент ты решил изменить свою жизнь? – поддразнила Романа собеседница.

- Не в момент, - возразил он. – Но да, некая точка перелома и в этой истории существует. Представь: очередная выставка-ярмарка, тесное темное помещение, состоящее из нескольких залов. Потенциальные покупатели толкутся у столов с поделками. Собрались не только живописцы. Там была керамика, деревянные изделия, посуда, игрушки, даже одна бабулька с вязаными носками. И я со своими лучшими холстами, к которым никто не подходит. Выставка была рассчитана на пять дней, и за два первых у меня купили только одну картину размером двадцать на пятнадцать сантиметров. Вот такую примерно, - обозначил размеры руками Сандерс. – Я больше заплатил за участие, чем получил от продажи. И вот на третий день на выставке появляется девушка моего возраста с кучей игрушек. Валянием занимаются многие, таких, как она мастеров на ярмарке было человек пять, наверное. Милые медвежата, зайчики, белочки, куклы из шерсти – вот их обычные товары. А у нее какие-то жуткие страшилища. Я бы своему ребенку такое покупать не стал… Через три часа она продала практически все.

- Потому что выделилась.

- Потому что бросила вызов, - кивнул, соглашаясь, Роман. – На четвертый день я, ради эксперимента, пока сидел и скучал, нарисовал подобного кота.

Мужчина придвинул к себе лежащий на столе обрывок бумаги с карандашом и быстро набросал небольшой рисунок. Это была странная образина: черная, с перекошенной пастью и разного размера глазами. У кота была непропорционально большая голова, а шерсть стояла дыбом. Вика с удивлением узнала в наброске Сандерса популярного среди молодежи Уродливого котика. С ним выпускали майки, делали разного рода украшения и магниты на холодильник. Страшилище обладало своеобразной притягательностью и даже неким обаянием.

- Это… вы автор? – от удивления Виктория снова перескочила на «вы».

- Продукция бренда «уродливый котик Финки» ежегодно приносит мне доход в размере нескольких сотен тысяч рублей. К сожалению, самим брендом владеют другие люди, я лишь получаю крохотные проценты как создатель котика.

- С ума сойти. Я всегда думала, кота взяли из какого-то зарубежного мультика, а он – наш! То есть все эти календари, обложки тетрадей тоже ты рисуешь?

- Нет. Говорю же – мне принадлежит лишь идея кота. А лепят его на трусы и заколки другие люди. Собственно, оригинальный Уродливый котик был давно продан на той самой выставке-ярмарке. Все остальное, строго говоря, его копии. Но этот уродец показал мне путь, которым я и следую до сих пор.

- Это немного грустно, надо признать.

- Почему же? – не понял Роман.

- Вместо того, чтобы создавать нечто прекрасное, ты торгуешь такими вот монстрами. Пустыми аквариумами без рыбок, искусственными костями…

- …героиновыми ежиками.

- Кем? – Вике показалось, что она ослышалась. – Это что еще за зверь?

- Одно из моих знаменитых произведений, выполненное в технике ассамбляжа[i], - Роман встал с места. – Сейчас покажу.

Через несколько минут ожидания он вернулся со стопкой фотографий, которую протянул Вике. Та со вниманием принялась их изучать. Снимали явно хорошим фотоаппаратом, изображения были резкие и насыщенные. На трех верхних было заснято одно и то же: дощечка с прикрепленными к ней детскими фигурками из поролона или другого пористого материала. Девочка справа слегка наклонилась, мальчик просто протянул руку к непонятному существу, похожему на ежа. Только вместо обычных иголок, он был покрыт иглами от шприцов.

- Ушел с аукциона в позапрошлом году почти за восемьсот тысяч.

- За сколько? – вытаращила глаза Вика. – Серьезно, за это?

- Осторожнее, ты говоришь о моей работе, между прочим. Она несет глубокий социальный посыл. Дети и подростки думают, что наркотики – это развлечение, как игра с диким зверьком, который, в крайнем случае, только куснет или поцарапает. А когда дотрагиваются до него, оказывается поздно.

- Но почти миллион за два куска раскрашенной пены… извини, не понимаю я людей, - отложила женщина фотографии. – Наверное, тебе было приятно получить такие деньжищи! Хотя, чего я спрашиваю, ответ очевиден. А что-нибудь нормальное ты создаешь? Кроме уродливых котов и бутафорских черепов?

- Нет, - не сразу ответил Роман. – Больше нет.

- А если я попрошу? - неожиданно предложила Вика. – Как раньше, нарисовать мой портрет, например? Откажешь?

- Тебе придется заплатить за него не меньше тридцати тысяч, за меньшую сумму я даже карандаш натачивать не стану. Не смотри на меня так. Я не шучу. Мои работы высоко котируются в среде ценителей искусства и коллекционеров, и возвращаться к каким-то жалким портретикам я не намерен, - отчеканил мужчина.

Он сгреб со стола фотографии, как неудачливый игрок в покер оставшиеся фишки. Челюсти сжаты, в глазах какое-то непонятное, дикое выражение.

- Ты что, обиделся? Из-за того, что я раскритиковала твою работу? Да перестань, это глупо… - начала Вика, но Сандерс оборвал ее:

- Глупо топтаться на месте. А ты, если ничего не понимаешь в изобразительном искусстве, лучше держи свое мнение при себе. Ты считает дураками тех, кто заплатил за «ежика» восемьсот тысяч, но тебе недостает ума заработать столько же на то, чтобы купить так называемые «нормальные» картины. Разве в этом есть логика?

- Вот же! – теперь взорвалась Вика. – Это просто курам на смех! Да делай, что угодно. Я просто спросила, не мог ли ты нарисовать мой портрет, а вовсе не имела в виду, что ты создаешь какое-то дерьмо.

- Не имела? – не поверил художник.

- Да, не имела… - более уверенным тоном повторила женщина. – Знаешь, мне надоел этот разговор. Да и поздно уже. Наверное, я поеду домой.

Вика прошагала мимо хозяина дома обратно внутрь. Она не лгала: солнце начало садиться, в воздухе повеяло надвигающимся дождем. Тем более, отсюда до ее дома приличное расстояние, а женщине не было понятно даже, на какую маршрутку надо сесть и где ее ловить, чтобы уехать в родной район.

- Погоди, - резко поймал ее за руку Роман. – Не стоит расставаться на такой ноте. Давай, хотя бы чаю выпьем, а потом я сам тебя отвезу. Я… не хотел тебя обидеть.

- Знаю, - все же вырвала локоть из захвата Вика. Она прикинула время, которое затратит на обратный путь и смилостивилась. – Чай? Ладно, выпьем.

Снова кухня. Белоснежные плитки, светлая мебель. На такой нерационально готовить, отчищать потом замучаешься. Но Роман, видимо, пользовался ею лишь для варки заварных супов и разогрева полуфабрикатов. С другой стороны, Вика и сама не очень любила извращаться со сложными блюдами. Потолком ее кулинарного творчества были макароны с сыром и картофельное пюре.

Ели в тишине. Покупные пирожки с вишней оказались весьма неплохи. Роман рассеянно чесал ногой, ластившегося к нему, Шрапнеля. Нога была одета в светло-серый носок, на глазах становившийся от соприкосновения с кошачьей шерстью темно-серым. Да уж, а Вика его голыми руками трогала. Она никогда не была чересчур брезгливой и особенной чистюлей тоже не слыла, но сегодняшний наряд решила от греха подальше сразу по приезду сунуть в стиральную машину. Хорошо хоть короткошерстная зверюга еще не так интенсивно линяла, как некоторые ее длинношерстные собратья.

- Почему ты не ешь желтые перцы?

- Прости, что?

- Ты тогда сказал Ирине, чтобы она принесла салат без желтых перцев, - напомнила Виктория. Мужчина кривовато улыбнулся:

- У каждой знаменитости должен быть свой пунктик. Я не ем ничего желтого.

- Причина? – продолжила допытываться гостья.

- А для этого должна быть причина? – вопросом на вопрос ответил Роман.

- Я полагаю – да. Может, тебе не нравится сам цвет. Или ты считаешь желтые продукты опасными для здоровья. Да сколько угодно вариантов!

- Телефон! - поднял палец вверх, призывая прислушаться художник. – Не слышишь?

- В моей сумке, - кинулась к оставленной в прихожей дамской сумочке Виктория. Она ничего не слышала, пока не расстегнула «молнию». Роман вместе с котом выползли следом за гостьей. – Да, слушаю? Говорите! Люда? Что? Нет, я сейчас в гостях…

Лицо Виктории побледнело, она тяжело прислонилась к стене, слушая речь на том конце провода. Потом начала молча кивать. Один кивок, второй, третий, и, наконец, глухое:

- Да… поняла.

- Что произошло?

- Моя квартира… пожар. Говорят, проводку закоротило. Вот черт! – когда первая волна информации дошла до сознания Вики, она разозлилась.

- Хорошо, что тебя не было дома, так ведь? – почему-то спросил Роман. Женщина бросила не него растерянный взгляд:

- Не знаю… Надо ехать туда.

- Конечно, конечно, - заторопился художник.

Уже через десять минут они выехали прочь за ворота. Вика продолжала названивать соседке, узнавать подробности. Роман сосредоточился на дороге, но иногда женщина ловила в уголках его глаз подозрительный блеск.

«Облегчение? - поняла она. – Он испытывает облегчение. Но отчего? »

Вскоре ей стало не до художника и не до его странностей и премудростей. В подъезде пахло гарью. Лифт не работал, так что пришлось подниматься на четвертый этаж пешком. Дверь ее квартиры была раскрыта настежь, рядом толкались Людмила, сосед с пятого этажа, которого Вика не знала по имени, пожарный и участковый полицейский. Едва заметив, вся четверка бросилась к ней. Людмила причитала, пожарный пытался сунуть под нос какую-то бумагу, а полицейский принялся задавать вопросы: «Где она была? Не ставила ли она самостоятельно газовое оборудование? » Устроил форменный допрос.

- Меня весь день не было дома, - отщелкивала ответы Вика. – Нет, не ставила. Электроплитой не пользовалась. Приборов, мощностью больше двух киловатт не имею.

- Мы думаем, - вмешался пожарный, - причиной возгорания стало короткое замыкание. Очаг находился рядом с кроватью в спальне.

- Какая же я идиотка! Забыла выключить лампу. Она постоянно мигала, я собиралась ее поменять завтра, - воскликнула в отчаянии женщина. – Это точно из-за той проклятой лампы.

- Значит, кэзе, - сделал вывод полицейский. – Что же, гражданка, вы так наплевательски относитесь к своей безопасности? Хорошо, у вас бдительные соседи. Вызвали вовремя бригаду, так что ущерб нанесен небольшой.

- Насколько небольшой? – уточнил Роман.

- А вы…? – прищурился полицейский.

- Друг.

- Здесь не проживаете?

- Нет. Я одна живу. Так какой ущерб?

- Пострадала площадь в девять квадратных метров, точнее, одна комната. Нам удалось быстро все потушить, правда, вам придется теперь менять мебель. И еще поставьте либо новую дверь, либо в этой замки почините, - пожарный ткнул перчаткой в металлическое полотно. – Ключи мы не нашли, пришлось выбивать.

- Я могу пройти? – Вика указала в темноту коридора.

- Конечно. Наша работа на этом закончена, - разрешил пожарный.

Электричества не было. Не удивительно. На первый взгляд квартира была все в том же состоянии, в каком ее утром оставила Виктория. Но стоило подойти поближе ко входу в спальню, все становилось на свои места. Пропало почти все: шторы превратились в куцые обрывки ткани, в ковре зияло несколько огромных неровных дыр. Стул обгорел до черноты, на столе потрескался весь лак. Полка с книгами и цветочными горшками обрушилась на пол, и теперь годилась лишь для окончательного сожжения. Не пострадало только основание кровати да шкаф, который, правда, слегка перекосился.

- Охренеть, - по слогам прошептала Вика.

- Именно так я все и представлял, - произнес у нее за спиной Роман.

- О чем ты?

- А? Просто… никогда не был на месте пожара. Вот, когда сказали, что пострадала одна спальня, я именно так все и представил. Ну, примерно так, - как-то неубедительно объяснил Роман. У Вики появилась совершенно безумная мысль. А что, если художник каким-то образом спалил ее жилище?

«Бред какой-то! Если он создает наркоманских ежей и не ест ничего желтого, это вовсе не значит, что у мужика не все в порядке с головой. Не похож он на маньяка-пиромана. Да и как бы он это проделал? » - тут же отвергла Виктория свои подозрения.

Она проверила содержимое тумбочки. Кое-какие бумаги сгорели, но ничего важного там не хранилось. А вот одежду жалко. Некоторые платья и свитера заметно пострадали. Остальное женщина выгребла из шкафа. От ткани шел неприятный запах, но, в общем и целом урон был не смертельным.

- Что будешь делать?

- Перемещусь на диван в зале. А здесь придется делать ремонт…

- А сегодня? Замок, - напомнил Роман.

- У меня еще щеколда есть, на нее закроюсь, - сейчас Викторию мало волновали такие пустяки. Она уже мысленно просила аванс у главного менеджера и раздумывала, можно ли как-то отремонтировать кровать. Скажем, заменить в ней пару досок, или придется покупать новую?

- Я помогу тебе. С ремонтом.

- Не стоит.

- Нет, стоит. Не отказывайся, прошу.

Настойчивость художника поражала Вику. Она не понимала, с чего вдруг он так о ней заботиться. И хоть ей и непонятны были мотивы, но пока вреда от Романа не было никакого. Поэтому женщина согласилась. И на то, что Сандерс поможет ей с ремонтом, и на то, что эту ночь она переночует у него дома, а не в своем сомнительном убежище.

- Завтра вызовем мастера, пусть поставит новый замок.

- Мне очень неудобно…

- Не начинай, - предостерег ее художник. – Для меня это дело принципа.

- Рыцарский кодекс? Не оставлять прекрасную даму в беде? – улыбнулась Вика.

- Что-то вроде того. Я не бросаю тех, с кем связан, - туманно ответили ей.

Уточнять, что это значит, Виктория не стала.

Личное прошлое

Символ правой руки. Согласно названию, знак обозначает совокупность неких событий, сформировавших личность, некого краеугольного камня всего существования отдельного существа. Знак носит нейтральную окраску и обычно является так называемым «говорящим», подчеркивающим временную направленность травмирующего опыта.

1/8

Это было больно – смотреть на Леру. Наблюдать за тем, как она поджимает губы, собирает брови у переносицы и в который раз перечитывает направление, словно пытаясь найти там что-то новое. Но он и так знал, что именно его ожидает: шестисантиметровая игла и несколько часов почти полной неподвижности. Анализы крови ничего толкового не дали. Повышенный уровень лейкоцитов, как сказала Алиса Григорьевна, можно было списать и на не долеченный бронхит, остальные же показатели были в норме. Врач хмурилась ровно так же, как сейчас Лера, задумчиво стучала пальцами по столешнице, а потом принялась кому-то названивать.

- Придется провести еще одно исследование, - после долгих переговоров обратилась она к ним.

- Какое еще исследование? – Лера была очень недовольна таким поворотом дела. – Неужели вы еще не поняли, что с моим мужем?

- Нервная система устроена очень сложно… - осторожно начала невролог.

- Значит, не знаете, - оборвала ее Валерия. – Прекрасно! Я думала, вы – хороший специалист. Отвалила кучу денег за КТ, но и этого вам кажется мало, хотите выжать из нас все.

- Лера, - попытался остановить взвинченную жену Доброслав, - перестань! Алиса Григорьевна, скажите честно, что вы предполагаете? Что со мной может быть? Это может быть… онкология.

Он заметил, как при последних словах жена болезненно поморщилась. Дома они не затрагивали эту тему, не пыталась анализировать его состояние, хотя каждый из них не раз и не два задавались вопросом: насколько все плохо? А еще, сколько у них осталось времени, прежде чем станет совсем невыносимо?

- Нет. Мы не нашли никаких подтверждений, - впервые в голосе доктора появилась уверенность.

«Мы» - значит, не только она придерживается такого мнения. У мужчины отлегло от сердца, но потом сомнения взяли свое:

- Если это не рак, тогда что? – озвучила за него вопрос Лера.

- Наиболее вероятны два варианта. Признаки указывают на рассеянный склероз, правда, я не знаю случаев столь резкой манифестации. Да и, судя по вашим рассказам, тут скорее второе, а именно – какая-то инфекция. Поэтому-то и нужна люмбальная пункция, чтобы исключить один из этих вариантов.

- Инфекция? То есть, вирус? – не понял Доброслав.

- Скорее, бактериальная.

- В таком случае, меня можно вылечить обычными антибиотиками?

- Еще раз повторяю, я не знаю, - Алиса Григорьевна сложила руки перед собой и наклонилась вперед. – Инфекционных заболеваний тоже полно. Но при тех же менингитах обычно повышается температура, а у вас она в норме. И все же исключать ничего не стоит. У нас слишком мало данных, чтобы делать окончательные выводы.

- Хорошо. Но если это не инфекция, то… как вы сказали, склероз? – Ответ врача не слишком утешил мужчину. Он только больше запутался.

- Рассеянный склероз, - поправила его невролог. – Он не имеет никакого отношения к старческой забывчивости. Представьте себе кабель, по которому проходит сигнал – это отросток одной нервной клетки. Каждый из них имеет, как и изолированный провод, свою оболочку из белка миелина. Благодаря ей отростки защищены, а сигнал от клетки к клетке проходит быстрее. У больных рассеянным склерозом нарушается целостность этих оболочек, на них появляются множественные рубцы, причем поражаются различные области, отсюда и название – рассеянный.

- Это лечится? – Все эти медицинские подробности мало интересовали Леру. Она все еще была зла, и смотрела на Алису Григорьевну с плохо скрываемым презрением.

- Да. – Раздался слаженный вздох облегчения, но врач предупреждающе подняла руку. – В общем и целом, но полного излечения не бывает. Мы можем лишь купировать симптоматику, не допустить ухудшений, но повернуть болезнь вспять невозможно. И опять же, повторюсь, я не уверенна в диагнозе.

В тот же вечер Доброслав застал Леру за чтением каких-то статей в интернете. Хотел посмотреть, что именно изучает жена, но та, едва заслышав шаги за спиной, свернула все окна и сделала вид, что всего лишь занята пасьянсом. Комментировать происходящее мужчина не стал. Последнее время Лера заводилась от малейших замечаний с его стороны. Лишний скандал был ни к чему. Сам Доброслав придерживался мнения, что даже самый плохенький специалист – это тоже специалист, тем более, когда речь заходит о таких сложных материях, как человеческое тело. И коли Алиса Григорьевна не способна разобраться, что происходит в его конкретно теле, о них с женой и говорить нечего.

Слава не хотел, чтобы Лера сопровождала его. Отговаривал ее весь предыдущий день. От нее исходила такая волна беспокойства, что самому больному становилось не по себе.

Да, Валерия продолжала повторять, что им не о чем волноваться, что вместе они сила, напоминала о том, что уже больше недели у Доброслава не наблюдается никаких изменений, - проще говоря, всячески пыталась утешить мужа. Но улыбалась при этом сухой, дежурной улыбкой, не затрагивающей глаза, которые она все чаще отводила, прятала за бликами стекол очков.

Все чаще Слава слышал, как при разговоре со своей матерью Лера переходит на злобный шепот – спорит. Теща не особенно одобряла выбор дочери, хотя, как однажды высказалась сама Валерия, «проще выдержать конкурс в Гарвард или Йель, чем получить похвалу от этой старухи». И все же, Доброслав знал – это не совсем правда. Из него не вышло того мужа, которого заслуживала Лера. Именно он должен быть защитником, столбом, стеной, за которую можно спрятаться. А вместо этого, лишь приносил жене беспокойство.

- Ну, как дела? - полусонно спросил Слава жену после очередного ее разговора с родительницей. Даже зевнул для убедительности, хотя за пару минут до того стоял под дверью спальни и напряженно прислушивался к голосу на кухне.

Вместо того чтобы ответить, Лера неожиданно прильнула к нему со спины и как-то просительно зашептала:

- Слав… ты же не думаешь ни о чем таком?

- О чем это, о таком? – не въехал мужчина.

- Моя мать может быть очень резкой, ты уж прости ее.

- О чем? – повторил вопрос Доброслав. Не любил он этих словесных хождений вокруг да около.

- Ты не думаешь развестись со мной?

- Что за глупости?! – Сон, и поддельный, и настоящий мгновенно развеялся. – Почему я должен думать о разводе? Лерик, перестань наедаться на ночь, это явно плохо сказывается на твоей соображалке. Как тебе в голову могла прийти подобная чушь? Даже если ты попросишь развестись, я скажу: «Нет. Нет, и еще раз нет, дорогая Валерия Никитична, вы никуда от меня не денетесь! » Я вцеплюсь в тебя всеми десятью пальцами, вот так, - Доброслав развернулся, хватая жену за плечи, - обниму ногами, а потом заберусь на тебя сверху, чтобы наверняка не сбежала. Развод? Большей глупости ты просто не могла придумать.

- Просто, - в темноте раздалось характерное шмыганье, Лера вытерла набежавшую слезинку, - я не знаю, что думать. Все так переменилось, понимаешь? И, если моя мать что-нибудь ляпнет, если она…

- Она хочет, чтобы ты меня бросила, - догадался Слава.

- Но я не брошу, - резко вскинулась женщина. – Ни за что не брошу.

- И, наверное, так будет правильно.

- Прости, что?

- Твоя мать. Ее можно понять. Ни один нормальный родитель не хочет видеть своего ребенка в роли чьей-либо сиделки. Тебе всего двадцать девять, Лер, а она думает, что со мной ты заживо себя похоронишь.

- Вот теперь ты городишь невесть что! – оттолкнула руки мужа Валерия. -Каждый может заболеть, или с ним может произойти несчастный случай. И что теперь? Тогда, следуя твоей логике, не следует жениться и выходить замуж вообще. Что значит, хоронить заживо? Да, у нас сейчас тяжелый период, но это все – временно.

- Уверена? А если я оглохну? Или, хуже того, меня парализует?

- Я не понимаю, чего ты от меня хочешь? Сам говоришь, что вцепишься всеми конечностями…

- Вцеплюсь, - подтвердил Доброслав. – И не отпущу. Но прежде дам последний шанс, пока еще не превратился в безмозглую золотую рыбку, у которой памяти на десять секунд. Шанс все хорошенько обдумать. Я не обижусь, честно. Мне будет больно, мое сердце, возможно, разорвется от этой боли, но я не стану обвинять тебя. Не справедливо требовать от такой прекрасной молодой особы, как ты, жертвовать своей жизнью ради кого бы то ни было.

- Почему ты заговорил об этом? – Лера отодвинулась от мужа и села. – Или Алиса Григорьевна что-то тебе рассказала? Давай, выкладывай все начистоту!

- Да ничего она мне не говорила - вздохнул Слава. – Но ведь такое может произойти, не так ли? Нельзя ничего исключать. Дело не в моем упадническом настроение или скептицизме. Но факты говорят сами за себя. Я никогда не отличался крепким здоровьем, так что вряд ли все станет как прежде. Скорее, наоборот, будет только хуже. И мы не знаем, насколько и когда. А потому, Лерик, ты должна взвесить все «за» и «против». И только тогда дать себе, да и мне, ответ. Готова ли ты…

- Готова, - не дала закончить женщина.

- Лер…

- С самого начала была готова. – Снова шмыганье. На этой раз Валерия не стала прятать слезы. После нескольких недель ее впервые прорвало на откровенность. – С того момента, как ты сказал, что не слышишь. Я дико перепугалась тогда, не спала всю ночь, мучилась. Знаешь, это чувство, когда понимаешь – вот она, точка невозврата. Чтобы потом не происходило, к прошлому не вернуться. Это как лавина. Ты либо прячешься в укрытие и ждешь, когда его накроет тоннами снега, либо трусливо бежишь от нее. Я не хочу бежать. Не потому что я такая… смелая или упрямая. И не из-за тебя, не из жалости к тебе, уж точно. Просто, знаю: побегу, и тогда ничего меня не спасет. Так что, милый, цепляйся за меня как можно крепче.

Больше они о разводе не заикались, хотя Доброслав чувствовал, рано или поздно они с Лерой вернуться к этому разговору. И он не ручался, что тогда все пройдет также гладко. А пока приходилось наблюдать за тем, как жена нервозно потирает одну руку другой, как снова и снова перекалывает волосы, поправляет бант на блузке и манжеты рукавов. Они пришли на прием заранее, и вот уже полчаса сидели под дверью кабинета. Хотелось есть, хотелось воды, но ни того, ни другого было нельзя. Только и оставалось, что сглатывать вязкую слюну да заглядывать через каждые пять минут в телефон.

- Проходите, - с правой стороны длинного коридора показалась коренастая фигура врача.

- Подождешь меня? – обратился Доброслав к жене.

- Куда я денусь, клещик ты мой, - притворно скривилась та.

- А за козла ответишь, - хмыкнул мужчина.

В процедурном кабинете стояла готовая каталка. Врач взял у Славы все бумаги, сел за стол, а сам указал на нее:

- Раздевайтесь до пояса и ложитесь на правый бок. Процедура безболезненная, так что бояться нечего. Значит, вас прислала Александрова?

- Да, Алиса Григорьевна, - Доброслав послушно стянул свитер, потом расстегнул рубашку. Врач внушал доверие одним своим видом. Из-под синей шапочки торчали седеющие волосы, руки не совершали ни единого лишнего движения, а в глазах читалось отражение недюжинного ума. И Слава не удержался от вопроса. – Скажите, что вы о ней думаете?

- В каком плане? – Пальцы с зажатой в них ручкой замерли над карточкой пациента.

- Она толковая или так себе?

- Алиса Григорьевна одна из лучших специалистов, которых я знаю. Во всяком случае, в нашем городе. А что, у вас возникли сомнения в ее компетенции?

- Не то, чтобы сомнения, - промямлил Доброслав, залезая на каталку. – Она кажется слишком неуверенной, я бы выразился так.

Врач поднялся, подошел к раковине и начал тщательно мыть руки. Слава не мог видеть его лица, но по голосу понял – тот честно выражает свое мнение.

- Наша профессия не терпит самоуверенности. Если вам выписывают лекарство и при этом говорят, что оно тут же вас исцелит – вот где подвох. Настоящий врач никогда не может быть на все сто процентов уверен в том, что делает. Потому что каждый пациент, как и его недуг, уникальны. Нельзя прописать одни и те же таблетки, скажем, от головной боли и ждать, что на всех они подействуют одинаково. Как и нельзя по двум-трем симптомам из учебника поставить диагноз. Уверяю вас, если Алиса Григорьевна кажется неуверенной, это вовсе не означает, что у нее не хватает квалификации или знаний. Надеюсь, мой ответ вас устроил?

- Более чем, - не стал больше допрашивать врача Слава.

- Согните ноги и как можно сильнее прижмите их к телу. Так, хорошо. И голову, опустите ее… отлично.

Доброслав согнулся на кушетке в позе эмбриона, так что почувствовал, как начинает тянуть мышцы спины. Поза была крайне неудобной, зато позволяла максимально растянуть позвоночник и увеличить пространство между позвонками. К коже прикоснулись чем-то прохладным, запахло спиртом. Слава попробовал максимально расслабиться, что в его положении было довольно сложно.

- Дышите носом и думайте о чем-то приятном, - посоветовал врач. – Я сейчас сделаю укольчик, потерпите немного.

Что-что, а терпеть мужчина давно привык. Только втянул через сжатые зубы воздух, когда длинная игла прошила спину. Неприятно, но не так страшно.

- Не шевелитесь, - попросил доктор.

Пришлось послушаться. Пока позади него колдовал кудесник в синем одеянии, Доброслав пытался мысленно доказать один из геометрических постулатов. Математика всегда приносила ясность в его мысли. Изящество ее формул и постоянство законов восхищала мужчину, давала некую уверенность в том, что в этом мире есть хоть что-то незыблемое, что-то крепкое.

- Вот так. Все, сейчас я выну иглу и заклею место прокола. Старайтесь особенно не двигаться.

После процедуры Доброслава отвезли в палату. Какой бы, на первый взгляд, пустяковой она не выглядела, однако, пару часов после пункции не разрешалось даже садиться. Молоденькая медсестричка померила Славе давление, прощупала пульс и, наверное, раз пять спросила, не кружится ли у него голова.

- Все нормально, - успокоил ее, а заодно и пришедшую следом за ним Леру. – Вы не знаете, когда будут готовы анализы?

- Дня через три. Но это вы еще уточните у своего доктора.

Глаза закрывались сами собой. То ли это была реакция на забор ликвора, то ли он просто не выспался. А еще почему-то резко заболели кончики пальцев на левой руке. Интересно, это нормально? Доброслав попробовал как-то изменить положение, покрутил плечом, но вместо облегчения вдруг ощутил, как его черным непроницаемым мешком накрывает темнота. Рука дернулась сама по себе, вслед за ней нога, и вот уже все тело затряслось в судороге. Он едва слышал тонкий голосок, прорывающийся к нему словно через перьевую подушку:

- Что с вами?

- Слава, Слава! – вскрикнула жена, а потом и звуки, и свет выключили.

В себя Доброслав пришел, лежа уже на другом боку. Каждый мускул болел, на него навалилась неимоверная усталость. Едва разлепив глаза, мужчина увидел заплаканное лицо Леры:

- Господи, Слава, ты как?

- Что произошло? – язык не слушался, во рту ощущался привкус крови.

- Врач сказал, такое иногда бывает. Не надо было нам соглашаться. Ты потерял сознание, я… я…. - хлюпнула носом Валерия.

- Я тебя сильно напугал?

- До чертиков!

- Прости.

Свет бил по глазам, так что захотелось прикрыть их ладонью. Но ничего не вышло, руки стали тяжелыми, как две пудовые гири. Правая безвольно свисала вдоль туловища, левую сжимала Лера. Мужчина попытался сжать ее кисть в ответ, но только смог едва охватить пальцами.

- Что такое? – прочитав замешательство на лице мужа, спросила Валерия.

- Кажется, тебе все же придется бежать от лавины, - мрачно пошутил тот. – Я не могу пошевелиться.

Паутина

Символ правой руки. Также называется «Дом паука». Один из связующих знаков, объединяющих пиктограммы с направленностью в прошлое и будущее. Означает проистекание следствия из определенной причины. Как и большинство связующих знаков пишется сдержанными тонами.

Видение четвертое

Все началось с фотографий. Упакованные в светло-коричневый конверт из крафтовой бумаги без обратного адреса и каких-либо пометок, они хранились в ящике его стола вот уже несколько дней. Периодически бизнесмен доставал их оттуда, бережно, с осторожностью, словно ядовитых змей, и принимался разглядывать. Это была настоящая пытка. Фотографии сделал профессионал, с помощью отличного оборудования, но они не представляли никакой художественной ценности. Разве что ценность в суде.

Но нет, он не станет заявлять на нее. Да, эта сучка вымарала его имя в грязи, но упечь ее в тюрьму будет слишком просто. К тому же, какой от этого прок? Сколько сейчас дают за подобные преступления, а? Два года, год? А, может, наказание вовсе будет условным. «Да, ваша честь, - скажет она своим медовым голоском, - я виновата», - и на том все закончится. А дальше его бывшая жена, дьявол ее побери, помчится к своему любовничку.

От одного взгляда на это смазливое личико предпринимателя начинает мутить. Сколько раз он задавался вопросом: чего ей не хватало? Он обеспечил эту деревенщину всем. Купил машину, квартиру, дал должность в своей фирме. Каким же надо быть ослопом, чтобы не понять очевидных вещей. Тоня никогда его не любила. Использовала, слопала все, что он ей преподнес на серебряном блюдечке, а потом уничижительно отрыгнула в лицо: «Ты меня бесишь, Тунгусов! »

Но ничего, он еще ей покажет. Но прежде задаст урок этому наглому мальчишке, посмевшему увести его собственность. Именно так - собственность, потому что сама по себе Антонина Шаталова – никто.

Мужчина наливает себе виски, и, продолжая смотреть на снимки, прокручивает в голове события последних десяти лет. Десяти долгих лет, которые он посвятил этой мрази. Кем она была до него, до Тимофея Николаевича Тунгусова-Майского? Всего лишь обычной продавщицей в захудалом магазинчике. Когда они встретились, Антонина торговала паленой водкой из-под полы и дымила, как паровоз. Он вытащил ее оттуда, сделал настоящей леди, хотя родители были в ужасе, а подчиненные шептались по углам, что их начальник сошел с ума. Тимофей не обращал внимания на первых, а от вторых просто-напросто избавился.

- Я не намерена сидеть дома, - однажды заявила супруга.

- И чем же ты хочешь заняться? – поинтересовался Тимофей.

- Разве у тебя на фирме не найдется для меня места?

- Я руковожу строительной компанией, - напомнил он. – Вряд ли ты что-то понимаешь в строительстве.

- Так придумай то, что мне подойдет, - пожала плечами Тоня. – Ты же, вроде, крутой начальник, или я ошибаюсь?

Влюбленный мужчина – глупый мужчина. А Тунгусов любил свою Антонину настолько, что у него, видимо, совсем мозгов не осталось, раз уже через полтора месяца та стала руководительницей отдела по связям с общественностью. Должность была номинальной, но Тоню это мало волновало.

Ей нравилось ходить из кабинета в кабинет на своих десятисантиметровых брендовых каблуках, нравилось носить бедж на атласной белой ленте; нравилось организовывать так называемые «собрания для СМИ», больше напоминающие бесплатные попойки для пройдох-журналистов. А Тимофею нравилось иногда встречать жену в коридорах, нравилось смотреть, что она здесь, рядом, всегда на расстоянии руки, ну, или звонка из одного отдела в другой.

А что они творили, когда оставались одни! Ни одна молоденькая секретарша не была способна так «готовить кофе». Тунгусову даже пришлось стол в кабинете менять на более крепкий. И поискать другого заместителя, потому что Тоня один раз заявила, что ей нравятся мужчины с родинками на лице, а у Стасенко их было целых две.

Да уж, сколько безумств Тимофей тогда совершил, и продолжал совершать! Даже когда Шаталова подала на развод, он не поверил. Просто стоял, смотрел на копию заявления, которую она ему принесла, и не смог произнести ничего, кроме:

- Чего ты хочешь?

- В смысле? Ты что, не понял? Я развожусь с тобой, Тунгусов.

- Но почему? Разве мы не счастливы? Разве тебе что-то не хватает? Просто скажи, чего тебе не хватает. Я все куплю, все сделаю.

- В этом и проблема, - выплюнула Антонина. – Ты считаешь, что все можно решить с помощью денег. Что любовь – такой же товар, как красивое платье или дорогое украшение. Я не могу так жить, Тунгусов. Мне не хватает воздуха, не хватает простора. Но самое главное, я устала от тебя. Ты мне нравился, правда, но все прошло… ничего нет. И у меня нет больше причин с тобой оставаться. Твоя ревность, твоя мания меня контролировать просто сводят с ума.

- Я люблю тебя, - словно это могло служить оправданием всему, сказал Тимофей.

- Ты жалок, Тунгусов. Разве может нормальный мужик так таскаться за бабой? У тебя, вообще, гордость есть?

Нет. У него нет гордости. Но это вовсе не означает, что эта стерва имеет право так оскорблять его.

- У тебя кто-то есть? – догадался бизнесмен.

- Да при чем здесь это?! Ох, как же с тобой тяжело. Нет, у меня никого нет.

Лгунья. В этом не осталось никаких сомнений. Разве существует иная причина тому, что Антонина его бросила? Только другой мужчина. Хуже того – какой-то малолетний сопляк. И, конечно же, Тоня не может такого любить. Она просто играет с Тимофеем, пытается его разозлить. Ей всегда нравилось его провоцировать. Как тогда, за закрытой дверью кабинета. И эти фотографии доказательства не ее измены, это – вызов ему, Тунгусову. Давай, любимый, предприми что-нибудь, докажи, как сильна твоя любовь!

- И я докажу, - Тимофей сжимает в руках стакан с такой силой, что по стеклу проходит трещина. – Я всем докажу.

Фотографии летят в сторону. Частный детектив, которого мужчина нанял, ободрал его как липку. Но это того стоило. Он был слеп, но прозрел. Был глуп, но теперь все изменится. Сегодня Тимофей незаметно стащил у жены телефон. Только подумайте: эта курица не хотела пускать его в квартиру, в проклятую квартиру, которую Тунгусов ей купил! Но потом одумалась, даже чаю предложила. И пока возилась на кухне, Тимофей потихоньку поковырялся в ее сумочке.

План мужчины предельно прост. Достаточно нажать пару кнопок, и вот он уже набирает сообщение: «Хочу с тобою встретиться, ангелок» Потом добавляет сердечко. Лицо Тунгусова перекашивается от ярости и омерзения. Ему Тоня даже паршивого смайлика ни разу не прислала, а этого пацана буквально облизывает. «Милый мой мальчик», «солнышко», как Тоня только не называет этого мальчишку. Но чаще всего в их переписке мелькает именно это обращение: ангелок. Любовник жены, и правда, похож на подросшего херувима. Светлые волосы, пухлые губки. Молокосос, он и есть молокосос – ничего от настоящего мужика.

«Нет, - еще раз убеждает себя Тимофей, - она не может любить такого»

Ответ приходит спустя несколько минут, и это неимоверно бесит. Всего несколько слов: «Окей, договорились». Ну, хоть пишет этот придурок нормально, как положено парню, а не слащавой девке – коротко и ясно, без лишних сантиментов. Только это его уже не спасет.

- Я ухожу, - бросает Тимофей, на ходу застегивая пиджак. – Предупреди Павла, что поездка на объект откладывается и отмени на сегодня все встречи.

- Что-то случилось, Тимофей Николаевич? – исполнительная Жанна тут же хватает телефонную трубку, одновременно исправляя в компьютере расписание шефа.

- Тебя это не касается, - сегодня Тунгусов не хочет ни перед кем отчитываться. Сегодня он настроен сломать кое-кому пару костей.

Водитель выскакивает из машины, как черт из табакерки, но Тимофей отталкивает его в сторону:

- Сам поведу, можешь отдыхать.

Ему не нужны лишние свидетели, да и в помощниках он не нуждается. Дорога до железнодорожного переезда занимает всего полчаса. Мелкий засранец не удивиться, они с Тоней уже встречались тут. Недалеко лесопарк, в котором эти двое прогуливались, как выразился детектив, держась за руки и беспрестанно целуясь. Тогда Тимофей был готов выбить ищейке пару лишних зубов. Этот сукин сын сидел напротив с таким видом, словно рассказывал занятный анекдот, а не докладывал мужу об измене жены.

Хорошо, что больше Тимофею не придется выслушивать подобное. Фотографии стали последним заданием для детектива. Теперь бизнесмен будет действовать сам. Он заставит их обоих заплатить за свое унижение: и Тоню, и ангелочка. Но, в отличие от парня, свою жену он и пальцем не тронет. Что-что, а бить женщин в семье Тунгусовых-Майских не принято. Если она и будет страдать, то иначе. Уж Тимофей найдет способ, добьется того, что Тоня сама приползет к нему. Она прежде жаловалась на недостаток свободы, так вот: сначала он отберет у Антонины всю свободу. Сделает ее полностью зависимой от него, пока жена не научится уважать Тимофея. Но это все потом… сладкие грезы.

А сейчас предприниматель паркуется у ближайшей к переезду постройке и осматривается. Кажется, это склад, но его давно забросили. В этой стране слишком много пустоты: пустые здания, пустые пространства, пустые люди. А там, где есть пустота, немедленно появляется мусор. Вот он: щебенка, обломки кирпичей, какие-то детали, банки из-под пива и то, что нужно Тимофею – железный прут. Мужчина взвешивает находку в руке. Довольно тяжелый, но не слишком длинный, таким удобно орудовать, выколачивая из самоуверенных детишек дерьмо.

Он мог заплатить деньги и нанять пару мордоворотов. Мог, но не стал. Тимофею нужна была полная сатисфакция, его достали сухие отчеты. Настоящее правосудие вершится своими руками. Этот сопляк переступил черту и должен ответить за это, просто напугать его будет не достаточно.

Тимофей довольно ухмыляется и идет к путям. Телефон в кармане играет одну из слезливых баллад, но мужчина его игнорирует. Он уже приметил около шлагбаума очертания тонкой фигурки подростка. Фотографии не давали реального представления о любовнике жены. Тот оказывается довольно высоким, да и не таким уж щуплым, как думал Тимофей. Но все же со взрослым сорокалетним мужиком, вооруженным прутом, ангелочку явно не тягаться.

Мальчика тоже замечает Тунгусова. О, какие большие глаза! С удивлением они смотрят сначала на предпринимателя, потом на железку в его руках. Значит, догадался.

- Что… что вы делаете? – непонимающе вопрошает щенок.

- Ты спал с моей женой, - не вопрос - простое напоминание о свершившемся.

- Я не понимаю…

- Антонина Шаталова, - улыбается Тимофей, поудобнее перехватывает прут.

Вот теперь удивление сменяется страхом.

Тунгусов ворочал миллионами, он заставлял мелкие компании уходить с рынка, но лишь физическое превосходство над противником, осознание собственной силы приносит Тимофею небывалое удовольствие.

«Да, правильно. Так и надо. Ты должен обделаться от одного моего вида», - проноситься в голове мысль.

- Она сказала, что развелась с мужем.

- Да ну?

- Я видел свидетельство… - продолжает утверждать парень. – Тоня сказала, что ненавидит вас. Что ее муж – тиран, и она не хочет иметь с ним ничего общего.

- И ты поверил? – прут перекочевывает из руки в руку.

Мальчишка начинает пятиться, отступать подальше, но вскоре упирается спиной в угол будки. Раньше в ней сидел железнодорожник, управляющий шлагбаумом, но уже лет семь по этим путям не проезжал ни один товарняк. Как Тимофей и говорил: в этой стране слишком много пустоты.

Первый удар приходится по предплечью ангелочка. Тот пытается как-то защититься, инстинктивно прикрывает голову, и немедленно получает снова, теперь по ребрам. Ангелочек вскрикивает, но это лишь раззадоривает нападающего. Именно такой реакции Тимофей и ожидал. Кричи, кричи, сопляк! Рывок. Схватить за шиворот, хорошенько встряхнуть и бросить на землю. Мальчишка пытается пнуть предпринимателя, но тот отскакивает в сторону, а потом со всей силы ударяет подростка ботинком в живот. Вырывает из его глотки стон, и уж точно не от удовольствия. Перекатившись набок, юнец сжимается в комок.

- А ты, оказывается, слабак! – щерит зубы Тимофей.

- Не надо, пожалуйста…

Надо. Еще как надо. От очередного удара у сопляка что-то ломается. Скулеж переходит в полноценный вой, и это немного приводит Тунгусова в чувство. Он не собирался убивать парня. Но когда ангелочек, снова пытается встать, вместе с ним в мужчине поднимается волна гнева. Перед бизнесменом проносятся все десять лет брака, а в уши ударяют слова: «Ты жалок, Тунгусов».

Он никогда не был жалким.

Прут резко опускается на спину Даниила, и пара позвонков не выдерживает, как до того стакан, покрываясь сетью трещин. Тимофей успокаивается гораздо позже, когда противник перестает корчиться и окончательно затихает. В синее апрельское небо смотрят два карих глаза.

Роман дергается во сне, раскидывает плед, которым его заботливо укрыла Вика. Снова плохой сон. Уже четвертый за эту неделю. Детали сна постоянно меняются, но широко распахнутые застывшие на залитом кровью лице остаются неизменными. Он не знает, что будет дальше. Видение обрывается ровно в тот момент, как светловолосый юноша перестает сопротивляться.

Он мертв или просто не способен двинуть ни одним мускулом? И как дальше поступит тот мужчина? Множество вопросов, но у Романа нет на них ответов. Значит, это окончательно. Значит, такова расплата за выбор.

Только вот чей?

[i] Ассамбляж (фр. assemblage) — техника визуального искусства, родственная коллажу, но использующая объёмные детали или целые предметы, скомпонованные на плоскости как картина. Допускает живописные дополнения красками, а также металлом, деревом, тканью и другими структурами. Иногда применяется и к другим произведениям, от фотомонтажей до пространственных композиций.