Божественный ребенок 24 страница

Таким образом, между троичностью и четверичностью прежде всего сохраняется противоположность мужскогоженского, тогда как четверичность является символом целостности, а троичность — нет. На это указывает, как видно из алхимии, противоположение, — ведь одна троичность всегда предполагает другую, так же как верх — низ, свет — тьму, добро — зло. Энергетически противоположность означает потенциал, а там, где оказывается потенциал, есть возможность происшествия и события, потому что напря-

' Самое древнее из известных мне изложений этой проблемы — повезтвование о четырех сыновьях Гора, из которых три соответственно пред;тавлены с животными головами, а один — с человеческой. Хронологичecки это примыкает к видению животных в четырех лицах у Иезекииля, эти облики потом еще раз повторяются в атрибутах евангелистов. Как известно, трое имеют голову животных и один — человеческую (ангел).

'По утверждению из «Tabula Smaragdina»: Quod est inferius, est sicut quod est superius.

жение противоположностей стремится к уравниванию. Если представить себе четверичность как квадрат и разделить его диагоналями на две половины, то возникает два треугольника, чьи вершины указывают на противоположные направления. Поэтому, вероятно, можно метафизически сказать: если разделить целостность, символизируемую посредством четверичности, на равные половины, то возникают две троичности противоположного направления. Как только на основании этого простого соображения мы выводим троичность из четверичности, то разъясняется и охотник похищенной принцессы, а также почему и как его сивая кобыла стала из четырех- — трехногой (после того, как двенадцать волков ей отгрызли ногу). Трехножие сивой кобылы обязано своим существованием несчастному случаю, которой произошел в то мгновение, когда лошадь намеревалась покинуть царство темной матери. Выражаясь психологическим языком, это скорее всего означает, что если бессознательная целостность становится очевидной, т. е. покидает пределы бессознательного и переходит в область сознания, «одно» из «четырех» отстает и таится — horror vacui — в боящемся пустоты бессознательном. Благодаря этому возникает троичность, которой — как мы знаем не только из сказки, но и из истории символа, — соответствует противоположная троичность', т. е. возникает конфликт. Здесь можно было бы вместе с Сократом спросить: «Один, два, три, а где же четвертый, из тех, что вчера были нашими гостями, любезный Тимей, а сегодня взялись нам устраивать трапезу?»2 Он остался в царстве темной матери, задержанный волчьей жадностью бессознательного, которое, будь его воля, не отпустило бы ничего из сферы своего влияния, разве только в том случае, если за это будет принесена соответствующая жертва.

Охотник или старый колдун и ведьма — соответствуют негативным родительским имаго в магическом мире бессознательного. Охотник в рассказе встречается сначала в обра-

' Ср. Psychologie und Alchemic, 2 Aufl. 1952, подробнее в Der Geist Mercurius // Symbolik des Geistes. 2 Aufl. Zurich, 1953.

2 Это непонятное место хотели списать на «насмешливый нрав» Платон;

К. Г. ЮНГ

зе черного ворона. Он похитил принцессу и держит ее в заточении. Она называет его «чертом». Однако, как ни странно, его самого заперли в какой-то запретной комнате дворца и приковали там к стене тремя гвоздями, т. <:i. все равно что распяли. Он пойман, как и всякий тюремный надзиратель, и сам предан анафеме, как всякий, кто проклинает. Тюрьмой обоих является волшебный замок на вершине гигантского дерева, а именно мирового древа. Принцесса принадлежит светлому миру перигелия. Именно тогда, когда она заключена под стражу на мировом древе,) она является чем-то вроде amima mundi, которая очутилась во власти тьмы. Однако последней эта добыча, кажется, не пошла на пользу, потому что тот же самый ворон растят, и именно тремя гвоздями. Распятие означает, очевидно, мучительную связанность и подвешенность, наказание за безрассудство, которое осмелилось сунуться, подобно прометею, в сферу принципа противоположностей. Сделал же это ворон, который идентичен с охотником, когда выдрал из светлого мира драгоценную душу, и его в наказание пригвоздили к стене в верхнем миру или в сверхмире. То, что здесь речь идет о перевернутом отражении христианского прообраза, несомненно. Спаситель, который освободил душу человечества от господства этого мира, распят на тресте внизу, в подлинном мире, так же лукавый ворон — за превышение своих полномочий — был пригвожден к стене на небесной вершине мирового древа. Своеобразным путевидным инструментом проклятия в нашей сказке является троичность гвоздей. Кто заключил в тюрьму ворона - в сказке не говорится. Похоже, будто дело здесь было в проклятии триединым именем. Героический малый, который взобрался на мировое древо и проник в волшебный замок (из которого он должен освободить принцессу), имеет право заходить во все комнаты, кроме одной, а именно там, где находится ворон'. Как не следует есть от древа в раю, также нельзя открывать комнату, уж тем более заход и за нее: ничто не прельщает так внимание, как запрет Э >

'В сказке братьев Гримм (1912, Bd. I, «Marienkind») в запрете . »<иннате находится «триединство», что мне кажется весьма примеч^гечьн»- ч

О феноменологии духа в сказках

так сказать, самый верный способ, чтобы вызвать непослу шание.{ Очевидно, тайный умысел в том, чтобы освободить не столько светлую принцессу, сколько ворона. Как только герой уз^ел ворона, тот начал жалобно кричать и жаловаться на cboijo жажду", и юноша, побуждаемый добродетелью сострадания, утоляет его не губкой, иссопом и уксусом, а освежаюШей водой, вслед за чем тотчас выпадают три гвоздя, и воро! улетает через открытое окно. Тем самым злой дух опять оказывается на свободе, превращается в охотника, похищает принцессу во второй раз и запирает ее на этот раз на земле, 1 своей охотничьей хижине. Тайный умысел частично разоблачен: принцесса будет перенесена из сверхмира в человеческий мир, что без содействия злого духа и человеческого непослушания, очевидно, было бы невозможно.

Однако так как и в человеческом мире охотник за душой является также властелином принцессы, то герой должен вновь вмешаться, выманивая хитростью, как мы уже узнали, четырехногую лошадь у ведьмы и разрушая тем самым силу коддуна. Именно троичность заклинает ворона, и одновременно она является силой злого духа. Это две троичности, которые имеют противоположное направление.

Из совершенно другой области, а именно из область психологического опыта, мы знаем, что дифференцируютмогут стать сознательными три из четырех функ-

•Уже Ailian сообщает (Hist. Anim. 1,4), что Аполлон приговорил во ронов к жажде, т. к. один лукавый ворон слишком долго пребывал у водного источника. В немецком фольклоре говорится, что в месяц червем и август ворон должен страдать от жажды. В качестве причины приводится следующее: он один не сокрушался о смерти Христа, или то, что когда он был предан Ноем искать сушу — то не возвратился (ср. Fr. Panzet in Zeitschr. H- deutsche Mythologie. Bd. II. 171; Reinhold Kohler «KSeinen Schriften zur| Marchenforschung, Bd. I, S. 3). О вороне как аллегории зл; см. также исчерпывающее изложение Hugo Rahner (Eranos-fahrbuch 1945). С другой стороны, ворон находится в тесной связи с Аполлоном как исцелившее его животное; в Библии также о нем упоминается в положительном смысле: (Пел. 146,9) «дает скоту пищу его и птенцам ворона, взывающем к Нему». (Иов. 38,41): «Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы его кричат к Богу, бродя без пищи». Подобное в Лк 12:24. Как подлинно «угодливые духи» встречаются они в Книге царств (1 Цар. 17,4; 17,6), где они ежедневно приносят Ахаву пищу.

К. Г. ЮНГ

ций сознания, одна, однако, остается связанной с родной землей, с бессознательным, и называется она — низшей, соответственно, «неполноценной» функцией. ohа-to и представляет собой ахиллесову пяту доблестного сознания, где сильный — слаб, разумный — глуп, хороший — плох и т. д., и обратное тоже верно. Согласно нашей сказке, троичность представляется как изувеченная четверичность. Если бы можно было приложить одну ногу к трем другим, то возникла бы целостность. Как гласит загадочная аксиома Марии: «из третьего становится одно (как) четверное» (бк той Tpuov то ev тетартоу), т. е., вероятно, если из аретьего выходит четвертое, то тем самым одновременно возникает единство. Одна, пропавшая часть, которой обладает волки большой матери, является только лишь четвертью, но она, однако, составляет вместе с тремя другими ту целостность, в которой снимается разъединение и конфликт.

Как теперь объяснить, что одна четверть, по свидетельству символики, является также и троичностью? Здесь символика сказки бросает нас на полный произвол, и мы вынуждены прибегнуть к помощи психологических фактов. Я прежде говорил, что три функции могут быть дифференцированы и только одна пребывает в плену бессознаельного. Это определение все же следует уточнить. Как показывает опыт, дифференциация, лишь приблизительная, удается одной функции, которая вследствие этого называется высшей, или главной, функцией; она составляет (наряду с экстра- и интроверсией) тип сознательной установки. Этой функции пособляют одна или две, более или менее дифференцированные вспомогательные функции, которое, однако, почти никогда не достигают такой же степени дифференциации или пригодности к произвольному использованию. Поэтому они обладают большей спонтанностью по сравнению с главной функцией, которая в значительной степени надежнее и уступчивей нашим намерениям. Четвертая, низшая функция, напротив, недоступна нашей воле. То она предстает как кобольд', вызывающий забавные неполадки, то как ex machina. Всегда, однако, она по-

'Кобольды — в герм мифологии домовые, духи — Примеч. ред

О феноменологии духа в сказках

является и действует sua sponte. Из этого изложения следует, что даже дифференцированные функции лишь отчасти освободились от укорененности в бессознательном, в остальном же они прочно засели и действуют под его господством. Трем дифференцированным функциям, которые находятся в распоряжении Я, соответствуют три бессознательные части, которые еще не оторвались от бессознательного 1. И так же, как трем сознательным и дифференцированным частям функций противостоит четвертая, недифференцированная функция как более или менее мучительный и мешающий фактор, точно так же высшая функция представляется злейшим врагом в отношении к бессознательному. Нельзя обойти молчанием особую уловку: как черт любит рядиться в ангела света, так и низшая функция — тайным и коварным образом — оказывает влияние по преимуществу на главную функцию, так как последняя больше всего подавляет первую2.

Это, увы, несколько абстрактное отступление необходимо для того, чтобы мало-мальски прояснить хитрые и иносказательные связи нашей — как обыкновенно говорят — «просто детской сказки». Обе противоположные троичности — одна, которая нагоняет зло, и другая, которая противостоит, похожи как две капли воды на функциональную структуру нашей психики — сознательную и бессознательную. Сказка как спонтанный, наивный и нерефлексируемый продукт души не может высказывать ничего другого, кроме того, а что же, собственно, из себя представляет душа? Поэтому не только наша сказка изображает эти структурные психические соотношения, бесчисленные другие сказки делают то же самое3.

' В одной северной сказке три принцессы, которых надо выручить, изображаются воткнутыми в землю по шею.

2 К учению о функциях см. Psychologische Typen. Neueauflage. 1950.

ЗДля неспециалистов в этой области я хотел бы добавить, что учение о структуре психики было выведено не только из материала сказок и мифов, но основано на опытах и наблюдениях в области медико-психологического расследования. Лишь вторично было найдено подтверждение этому учению в сфере, лежащей очень далеко от врача, — в сфере сравнительного исследования символа.

К. Г. ЮНГ

Наша сказка на редкость отчетливо показывает, с одной стороны, полную противоречивость архетипа духа, с другой — запутанную сыгранность антиномий по достижении одной большой цели — наивысшего осознавания. Юный свинопас, который из животно-чувственной бездны взбирается на гигантское мировое древо и уже совсем наверху, в светлом сверхмире обнаруживает свою деву - Аниму, знатную принцессу, — символизирует восхождение сознания из приживотных областей к многообещающей вершине, которая самым наилучшим образом представляет расширение горизонта сознания*. Если мужское сознание однажды достигло этой высоты, то оно встречает там свое женское соответствие, Аниму2. Она — персонификация бессознательного. Встреча показывает, насколько неподходящим является обозначение бессознательного как «подсознания». Оно не только «под сознанием», но также над ним, и уже с давних пор над ним, так что герою нужно именно с большим трудом к нему карабкаться. Однако это «высшее» бессознательное ни в коем случае не является сверх-сознанием в том смысле, что тот, кто его достиг, как наш герой, будет возвышаться над «подсознанием» примерно так же, как над поверхностью земли. Напротив, он делает досадное открытие, что его высокая и светлая Анима, принцесса души, гам уже заворожена и так же несвободна, как птица в золотой клетке. Он может, правда, похвастаться, что преодолел низину чуть ли не животной тупости, однако его душа находится во власти злого духа, мрачного отцовского имаго из преисподней в образе ворона, этого известного териоморфного облика черта. Зачем ему нужна его высота и широкий горизонт, если его возлюбленная душа томится в плену? Да, она даже принимает участие в игре преисподнего мира и склонна, по-видимому, препятствовать юноше в раскрытии тайны своей неволи, запрещая ему входить в

' Речь идет о типичной энантиодромии: на этом пути выше не поднимаются, но должны реализовать еще и другую сторону своей сущности и до нее дорасти.

2 Юноша задается вопросом, взглянув на большое дерево: «Как же это здорово посмотреть с его верхушки на край света?»

О феноменологии духа в сказках

одну из комнат. Украдкой, однако, она все же приводит его к этому именно через запрет. Это так, как если бы бессознательное имело две руки, причем одна всегда делает нечто супротив другой. Принцессе и хочется и не хочется быть освобожденной. Злой дух, очевидно, именно на это попался в ловушку: он собирался, по-видимому, похитить для себя прекрасную душу светлого верхнего мира, что он, вероятно, мог сделать в качестве крылатой сущности, но вместе с тем он не рассчитывал, что и сам таким образом будет изгнан в этот верхний мир. Хотя он — темный дух, но он страждет света. В этом его тайное оправдание, так же как изгнание означает наказание за то, что он взял на себя лишнее. До тех пор пока злой дух заточен в верхнем миру, принцесса также не может опуститься на землю, и герой исчезает в раю. Тут он, однако, совершает грех непослушания, содействуя таким образом бегству разбойника, и служит причиной повторного умыкания принцессы, а также целого ряда скверных последствий. Результат таков; что принцесса возвращается на землю, а чертов ворон принимает человеческий облик охотника. Тем самым светлая, надмирная Анима, так же как и злой принцип, сближаются в человеке, т. е. оба переводятся в человеческую уменьшительную форму и поэтому становятся досягаемыми. Трехногая, всезнающая лошадь охотника представляет его собственную силу. Она соответствует бессознательной части дифференцированной функции'. Однако охотник персонифицирует низшую функцию, которая выявляется так же и в герое, как его любопытство и предприимчивость. В дальнейшем герой еще больше уподобляется охотнику: наш герой, так же как и охотник, заполучил своего коня от ведьмы. Однако в отличие от первого охотник в то же время промешкал и не прихватил с собой двенадцать ягнят, ' Всезнание бессознательных частей функции, конечно, утрировано. Фактически они распоряжаются или даже, лучше сказать, находятся под влиянием сублиминальных ощущений и воспоминаний, равно как и инстинктивных, архетипических содержаний бессознательного. Именно они сообщают бессознательной деятельности непредвиденно точную информацию.

к г. юнг

чтобы насытить двенадцать волков, которые затем и попортили ему лошадь. Он забыл уплатить дань хтоническим силам, потому что он только лишь разбойник. Его нерадение учит героя, что бессознательное отпускает своих чад только. взамен на жертву*. Число двенадцать здесь, вероятно, является символом времени, с побочным значением двенадцати дел (????)2, которые следует выполнить для бессознательного, прежде чем удастся от него освободиться3. Охотник появляется как первая и неудачная попытка героя пс овладению своей душой путем грабежа и насилия. Достижение души в действительности означает opus4 терпения, жертвенность и самоотверженность. Присваивая себе четырехногую лошадь, герой полностью замещает охотника и также гоняется за принцессой. Четверичность оказывается в нашем рассказе большей силой, потому что она интегрирует в свою целостность ту часть, которой ей недостает, чтобы быть целой.

Архетип духа в этой, кстати сказать, отнюдь не примитивной сказке имеет териоморфное выражение как систему трех функций, которая подчинена единству, злому духу, точно так же, как одна неназванная инстанция при помощи троичности гвоздей распяла ворона. В обоих случаях вышестоящее единство соответствует в первом случае — низшей функции, которая является бессознательным противником главной функции, т. е. охотнику, в последнем случае — главной функции, а именно — герою. Герой и охотник, наконец, уподобляются друг другу, так что функция охотника растворяется в герое. Да, сам герой уже с самого начала кроется в охотнике и побуждает его всеми на-

' Охотник ошибся в расчетах, как это чаще всего и происходит. Люди редко или никогда не думают об издержках, которые вызывает деятельность духа.

2 Ср. миф о Геракле.

'Алхимики подчеркивают большую продолжительность работы и говорят о «longissima via», «diuturmitas immensae meditationis» и т. д. Число 12, вероятно, можно связать с церковным годом, в котором совершается дело Христа по избавлению. Ягненок-жертва, конечно, также происходит из этого источника.

4 О pu s (лат.) — труд. — Примеч. ред.

О феноменологии духа в сказках

холящимися в его распоряжении аморальными средствами совершать грабеж души, подталкивая ее, так сказать, против собственной воли скрытно играть на руку герою. На поверхности царит яростная борьба между обоими, в глубине же — один выполняет обязанность другого. Развязка происходит в тот момент, когда герою удается покорить четверичность, т. е. психологически воспринять низшую функцию в систему трех. Таким образом, конфликт прекращен одним ударом, и личность охотника испаряется в Ничто. После этой победы герой сажает свою принцессу на трехногую лошадь и скачет вместе с ней в королевство ее отца. Она управляет, и отныне она персонифицирует ту область духа, которая прежде служила злому охотнику. Итак, Анима есть и остается представительницей той части бессознательного, которая ни за что не может быть вмещена в целостность, доступную человеку.

Дополнение

Лишь по завершении этой рукописи мои друзья обратили мое внимание на русский вариант нашей сказки. Она имеет название: Марья Моревна1. Герой истории не свинопас, а Иван Царевич. Трем помогающим животным здесь дается интересное пояснение: они составляют соответствие трем сестрам Ивана и их мужьям, поскольку последние являются настоящими птицами. Три сестры представляют бессознательную триаду функций, которая имеет отношение с животной, соответственно, с духовной областью. Птицылюди с виду похожи на ангелов, они подчеркивают вспомогательную природу бессознательной функции. В истории они также спасительно вмешиваются в тот решающий момент, когда герой (непохожий на героя немецкого варианта) оказывается во власти злого духа, им умертвляется и разрывается на части (типичная судьба Богочеловека!)2.

"Дочь моря.

'Старик кладет расчлененного мертвеца в бочонок и бросает его в море, что напоминает судьбу Осириса (голова и фаллос!).

К. Г. ЮНГ

Злой дух — это старец, он часто изображается голым и зо вется Кащей Бессмертный*. Ведьме соответствует известная Баба Яга. Три услужливых животных немецкого варианта здесь удвоены, один раз это птицы-люди, потом — лев, заморская птица и пчелы. Принцесса здесь — королева Мария Моревна, великая предводительница (Мария, небесная Царица, превозносится в русских православных гимнах как «предводительница»), которая в своем дворце, в запертой комнате держит злого духа, прикованного дванадцатыо цепями. Когда Иван утоляет жажду старика, последний похищает королеву. Магические верховные животные не превращаются в заключение в людей. Русская сказка имеет ярко выраженный наивный характер.

5. ПРИЛОЖЕНИЕ

Нижеследующие высказывания не претендуют ни на какой всеобщий интерес, поскольку они, по существу, являются техническими. Я намеревался было их здесь вовсе утаить, но затем одумался и добавил их в качестве приложения. Читатель, специально не интересующийся психологией, может спокойно пропустить этот раздел. Дело в том, что ниже ;я обсуждаю, по-видимому, трудную для понимания и абстрактную проблему трех- и четырехногости магических лошадей и при этом излагаю мои соображения так, что становится ясным метод, которого я придерживаюсь. Это психологическое Raisonnement2 покоится, с одной стороны, на иррациональной данности материала, т. е. сказки, мифов или сновидений, с другой — на осознавании «латентных»3 рациональных связей этой данности друг с другом. То, что такие связи вообще существуют, является прежде всего гипотезой, наподобие той, которая гласит, что сновидения имеют

•От «кош» — кость и пакость, к а пост — отвратительный, грязный. — Примеч. пер.

raisonnement (фр.) — рассуждение. — Примеч. пер. Патентный (лат.) — скрытый. — Примеч. ред.

смысл. Истинность этого допущения не установлена a priori. Его эффективность может явствовать только после его применения. Поэтому сначала нужно выяснить, действительно ли его методическое употребление на иррациональном материале содействует отчетливому истолкованию последнего. Его применение состоит в том, что с материалом обращаются так, как если бы он обладал внутренней смысловой связью. Для этой цели требуется много данных так называемой амплификации, т. е. некоторых пояснений, генерализаций и сближений с более или менее общим понятием в соответствии с карданическим правилом толкования. Так, например, чтобы познать трехногость, нужно прежде всего отделить ее от лошади и приблизить к ее собственному принципу, а именно к троичности. Упомянутая в сказке четырехногость также соотносится с троичностью на более высокой ступени, усиливая всеобщее понятие, из чего получается загадка Тимея, а именно проблема трех и четырех. Триада и тетрада представляют архетипические структуры, которые играют значительную роль во всеобщей символике, они важны в равной мере для исследования мифов и сновидений. Возведение иррациональных связей (а именно, трех- и четырехногости) на ступень всеобщего принципа воззрения позволяет выявить подспудное универсальное значение мотива, что придает размышляющему рассудку мужество всерьез приступить к доказательству. Эта задача затрагивает ряд соображений и выводов технического характера, которые я не хотел бы скрывать от читателя, интересующегося психологией, тем более что эта понятийная работа вообще типична для разгадывания символов и необходима для понимания продуктов бессознательного. Таким только образом может быть проработан смысл бессознательных связей из них самих, в противоположность тем дедуктивным толкованиям, которые выводятся из какой-то предполагаемой теории, как, например, из астро- и метеоромифологической и last not least из сексуально-теоретической интерпретации.

Трех- и четырехногость лошади составляет на самом деле загадочное обстоятельство, достойное более тщательного расследования. Тройка и четверка напоминают не только о

той дилемме психологической теории функций, но также о той аксиоме Марии Prophetissa (пророчицы), которая играет значительную роль в алхимии. Поэтому стоит, видимо, чуть ближе подойти к значению обоих диковинных лошадей.

Достойным внимания мне представляется прежде всего то, что трехногому предписано быть, с одной стороны, верховым животным для принцессы, а с другой стороны — эта же самая кобыла одновременно является заколдованной принцессой. Троичность связывается здесь недвусмысленно с женственностью, тогда как для доминирующего религиозного воззрения, присущего сознанию, троичность представляет изборное мужское дело, не говоря уже о том, что три, как нечетное число, и без того является мужским. Поэтому можно было бы троичность прямо перевести как «мужественность», и последняя еще более подчеркивается в древнеегипетской трехипостасности бога Ка-Мутеф-фараона1.

Трехногость как свойство животного означает мужествен ность бессознательного, присущую женской сущности. У реальной женщины ее мужественности, вероятно, соответствует Анимус, который, как заколдованный конь представляет «дух». У Анимы, напротив, троичность совпадает не только с христианским представлением Троицы, но и с «нижним треугольником», триадой низших функций, с триадой, которая составляет так называемую «Тень». Низшая половина личности чаще всего и по большей части — бессознательна. Она означает не все бессознательное, только лишь его личностный срез. Анима, напротив, отличается от Тени, постольку поскольку она персонифицируеэ коллективное бессознательное. Если троичность ей подчинена как верховое животное, то этим хотят указать на то, что она оседлала Тень, т. е. относится к ней как Мара2. В данном случае она дурачится над Тенью. Будь она сама ло-

' Ка-Мутеф означает «Бык своей матери». См. H. Jacobsohn: Die dogmatische Stellung des Konigs in der Theologie der alten Agypter. Agypt. Forsch. Herausg. v. A. Scharft, 1939. H. 8. S. 17, 35.

2 Ср. Wandlung w. Symbole der Libido. S.243 и 398. Новое издание. 1952. Symbole der Wandlung. S.427 и 725.

шадью, то она бы утратила свое доминирующее положение как персонификация коллективного бессознательного, ведь если она является верховым животным принцессы А, супруги героя, то она объезжена, т. е. одурачена. Она, как принцесса В, — правильно говорится в сказке — заколдована в трехногого.

Это несколько запутанное дело может разрешиться следующим образом: 1. Принцесса А есть Анима героя'. Она едет верхом, т.е. дурачится над трехногим, над Тенью, над триадой низших функций своего будущего супруга. Выражаясь проще, это означает, что она завладела низшей половиной личности героя. Она его подцепила со стороны его слабости, что часто случается в повседневной жизни, потому что человек нуждается в поддержке и в дополнении там, где он слаб. Женщине по смыслу подобает быть слабым местом мужчины. По всей вероятности, эта ситуация так и формулируется, если героя и принцессу А рассматривать как двух обычных людей. Но так как эта история удивительна и разыгрывается, главным образом, в мире магического, то все же правильнее толковать принцессу А как Аниму героя. В таком случае герой, благодаря встрече с Анимой, отрешается от дольнего мира, как Мерлин, благодаря своей фее, т. е. он похож на заурядного человека, который, захваченный удивительным сном, смотрит на мир лишь как сквозь туман.

2. Теперь положение дел значительно усложняется из-за непредвиденного обстоятельства, т. к. трехногий, со своей стороны, представляет женское, т. е. соответствует принцессе А. Он — принцесса В. Последняя как бы соответствует в своем лошадином обличье Тени принцессы А. (Стало быть, триаде ее низших функций.) Однако принцесса В отличается от принцессы А тем, что она не ездит верхом на лошади, а в ней заключена, другими словами, в нее заколдована и таким образом оказывается под господством мужеской троичности. Она также одержима Тенью.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒