Не сотвори себе кумира. 4 страница

Долго не задерживаясь, закупив продукты и побывав в церкви, тетка Клава уехала назад, хлопотать с похоронами. Петр бросился к Насте.

Дорога была скользкой, водитель нервничал. Петр нервничал еще больше. Как поведет себя Настя, узнав о смерти матери, не обвинит ли она его в том, что случилось? Эти мысли угнетали его. Никогда не сомневаясь в своей правоте, он чувствовал себя сейчас «не в своей тарелке». «Почему эта пигалица имеет над ним такую власть, что вообще происходит?» – терзал он себя и не находил ответа. Смертей он не боялся, не смущался и не сторонился уже давно, столько полегло на его глазах пацанов, столько «закатанных» в неизвестность врагов, что такая вот его реакция на смерть какой-то там бабы для него была необычна. Он мог бы и не ездить с девчонкой, зачем? Справились бы там и без него, поручения бы дал пацанам и все, а он сам едет, оценивал ситуацию Петр, наблюдая, как все приближается и приближается то место, где ему сейчас меньше всего хочется быть.

Настя сидела на заднем сидении машины и широко раскрытыми глазами смотрела в лобовое стекло, не мигая, словно хотела увидеть то, что ждало ее впереди. Голубого цвета курточка, отороченная мехом норки стального цвета, очень шла ей, была к лицу, гармонируя с глазами. Волосы, уложенные в тугой пучок делали ее более взрослой , а завитки вокруг лица, еще более привлекательной.

«Только бы она опять не заболела» - думал Петр, поглядывая на девушку через зеркало заднего вида.

Машина остановилась у подъезда. Соседи стояли кучками по обе стороны калитки. Это был первый признак, что в доме что-то не ладно. Увидев Настю, одетую по последней моде, женщины зашушукались. До девушки донеслись обрывки фраз: … бесстыжая, наболталась…, …сгубила мать…, молодежь пошла…

До Насти дошел смысл услышанного, она остановилась, обернулась на Петра и потеряла сознание.

Очнулась Настя в своей маленькой спальной комнате. Это была территория, отгороженная от основной комнаты дощатой заборкой. Пахло лекарством и еще чем-то неприятным, непонятным ей. Открыв глаза, она увидела женщин в белых халатах, испуганное лицо тетки Клавы в черном платке, поняла, что снова куда-то проваливается. Громкий голос женщины, ее слова :

-Ну ко держись, девка, не уходи, не смей, ты здесь нужна, крепись!- возвратил ее к реальности. А так не хотелось к этой реальности возвращаться. Она, еще не веря, что мама, ее мама, умерла, тихо спросила:

-Где мама?- соседка в ответ тихо заплакала, прижав ладонь к губам.

Во время похорон Настю кололи какими-то лекарствами, скорая помощь дежурила у подъезда, всем командовал Петр. Она мало что понимала и выглядела ко всему безучастной. Гроб, венки, поминки были необычно дорогими для здешних мест. На кладбище ледяной ветер продувал всех насквозь, выворачивал на изнанку человеческие души, и так стывшие от горя и нищеты.

Оставшись дома одна, Настя сидела за столом, не двигаясь. Не верилость ей, что мамы больше нет. Хотелось лечь, заснуть и больше не просыпаться или проснуться и увидеть рядом живую маму. Не включая свет, она легла поверх одеяла, свернувшись калачиком, как в детстве. В дверь тихо постучали, и, не дождавшись ответа, кто-то вошел. В полумраке по очертанию Настя поняла, что это Петр.

-Уходи, - тихо сказала Настя. Петр продолжал стоять, прислонившись к косяку.

-Уходи, - повторила она, - и никогда не появляйся в моей жизни, никогда, - леденящим душу шепотом, четко произнося каждое слово, выдавила из себя.

Но Петр не двигался, а у нее не было сил, чтобы встать и вытолкать его за дверь. Она лежала и тупо смотрела в никуда.

Очертание начало двигаться, Петр прошел и сел напротив Насти. Та от отсутствия возможности хоть как-то сопротивляться складывающейся ситуации просто закрыла глаза.

Петр сидел и смотрел на ее бледное безжизненное лицо, и, действуя с несвойственной ему осторожностью начал успокаивать девушку, хотя понимал, что любые слова в данной ситуации звучали бы нелепо и неуместно.

-Ты не убивайся, побереги себя, мать же не вернуть. Не вини ни меня, ни себя, она слегла почти сразу, как ты пропала, она же и раньше болела. Я не знал, если бы я знал, то все бы сделал, чтобы ее спасти. Ты не вини никого, надо жить.

Петр все говорил и говорил, заполняя словами тишину комнаты, а Настя, стараясь из всех сил противиться услышанному, вдруг поняла, что снова проваливается куда-то, слова Петра звучат все отдаленнее и отдаленнее.

Петр подхватил на руки, потерявшую сознание девушку, долго стоял в растерянности, держа ее на руках, не зная, что делать. Решение пришло мгновенно: - «Надо увозить ее отсюда, пока она не пришла в себя, иначе она с ним не поедет».

Быстро укутав хрупкое тельце в покрывало, побросав в сумку Настины вещи, он отнес ее в машину. И не было у него мысли о том, что она может умереть в машине, он был уверен, что девушка эта будет его. Действуя можно сказать «на автомате», горя своим желанием обладания ею, он положил Настю на заднее сидение машины. Дверь квартиры не закрыл, то что в ней было гроша ломаного не стоило, да и возвращаться девчонке туда, где ее грязью ни за что поливают, было не за чем. Он в этом просто был уверен.

Свет фар разрезал беспросветную темень дороги. Он несся в город, на ходу давая распоряжения врачам, чтобы приехали в нужное место, спрашивал, что ему делать, если девушка не приходит в себя. Медики торопили, он уже злился… «Быстрее, быстрее», - монотонно стучало сердце, готовое выскочить из груди.

Паша лежал на горячем от солнца песке теплого моря. Срок командировки закончился, сегодня он летел домой. Пахнущие йодом волны зеленоватого цвета монотонно шуршали о серый песок.

Июль стоял жарким, на удивление жарким для этих мест. Пляж был переполнен, дети визжали, прыгая в пенившуюся волну, взрослые радовались как дети подплывающим к самому берегу медузам. Убаюканный плеском волн и гулом загоравших Паша задремал.

Гусеница, ползла по дощатым мосткам, солнце светило по летнему ярко. Он, пацан, сидит и любуется, как извивается тельце гусеницы, преодолевающей огромное расстояние. Вдруг тень, чья- то нога занесена над гусеницей, сейчас раздавит. Он кричит, понимая, что не сможет спасти ее, он слишком мал и беспомощен.

Проснувшись, Паша лежал, не открывая глаз.

«Вдруг он и в самом деле кричал, как отреагируют находящиеся рядом люди?»- была первая мысль. Но на него никто не обращал внимания, разноцветный разноголосый пляж жил своей праздной, беспечной жизнью.

Этот сон снится ему уже десятки лет. Паша повернулся на живот и стал пересыпать песок, теплый, податливый.

«Скоро он встретится с Настей, как то она там. Петр обещал за ней присмотреть, не должен обмануть»- думал Паша, поворачивая лицо к солнцу.

На его расспросы в коротких телефонных разговорах Петр отвечал односложно: «Все хорошо», «Поправляется», «На контроле». Что- то настораживало в этих ответах, но он отгонял от себя мысли о том, что Петр может не выполнить обещание.

«Да,» - думал Паша, гуляя по вечерней набережной, -«за время учебы он узнал, что человеческие отношения бывают совсем другими, не такими, к каким привык с детства. Что можно жить спокойно, без пьянок и разборок во хмелю. Что можно зарабатывать деньги, а не отбирать их у других, закатывая в ковры и затыкая кляпами рты.

Рос в нужде, грубости и обидах, взрослея в команде Петра, считал, что сильный всегда прав, а крадут все, только по разному. Что самое главное не попасться, а попавшись не сдать других.»

Оказавшись в непривычной для него обстановке, Паша долго присматривался к людям, его окружавшим. Общались они друг с другом совсем иначе, звонили женам, дети кричали им в трубки, что скучают и ждут.

Отмечая дни рождения, мужики не напивались до чертиков и не били друг другу морды. Утром не устраивали разборки по поводу того кто чью бабу увел. Ему это нравилось, но было настолько непривычным, прямо сказать, диковинным, что он поначалу сторонился всех, кто учился вместе с ним.

Деньги за учебу была заплачены немалые, все использовали каждую минуту во благо. Паша выделялся среди обучающихся умением быстро усвоить новое и необычными решениями поставленных задач. Потихоньку группа перезнакомилась. Были тут в основном представители бизнеса: банков, фирм. Он по документам значился работником крупного акционерного общества с мудреным названием.

Он уже представлял, как расскажет Насте о том, что узнал и увидел, о том, как ребята собирались вечерами, ходили в город, сидели в кафе, играли в боулинг, ездили на экскурсии. Чем дольше длилась их командировка, тем чаще каждый вспоминал о доме. В основном это были рассказы о женах, детях, подругах. Показывали друг другу фотографии, хвалились.

Паша в таких случаях все больше отмалчивался, иногда отшучивался, говорил, что работа сложная, что есть девушка, но она болеет и общаться с нею он не может, Насте он об этом говорить не будет.

Пашка начинал понимать, что его мир совсем другой, он агрессивный и опасный. И ему он, похоже, переставал нравиться.

Самолет набирал высоту, облака оказались под ним. Взору открылась необычайно красивая картина. Солнце было ближе, но выглядело почему- то чужим. С земли оно смотрится привычнее, теплее что ли. Облака как колечки дыма, наслаивающиеся друг на друга, стелились внизу. Рядом пролетел встречный самолет.

«Оказывается и на небе, как и на Земле, у каждого своя дорога» - подумал Паша и закрыл глаза. Возвращаясь домой, он был уже другим, а какими, он и сам еще не знал.

Настя открыла глаза и долго не могла понять, где она и что с ней. Но то, что она была не дома, стало ясно сразу. Чужие обои, чужой запах, и постель чужая.

-Где я?- обращаясь быстрее всего сама к себе, спросила тихо.

-Слава богу, слава богу, ожила, - затараторил кто-то радостно в комнате. Голос ей показался знакомым. И в это время над ней наклонилось, расплываясь в улыбке большое лицо Полины.

Если бы были силы, она закричала бы, но крик раздался только в ее измученной душе. А из глаз вытекла одна слезинка, даже плакать не было сил.

- Деточка, как ты нас напугала, Петр то весь извелся, не спит уж третьи сутки, а ты все лежишь, как мертвая, разве так можно? - бормотала Полина, поправляя одеяло и подушку, поглаживая Настю своей мягкой рукой по раскидавшимся по подушке волосам.

Опомнившись, женщина поспешила, сообщить хозяину, что гостья очнулась.

Настя постепенно приходила в себя, набирала сил. С Петром она так и не общалась, спускалась в гостиную только в его отсутствие, много гуляла, с удовольствием ела всякие вкусные салаты, любовно приготовленные Полиной. Первое время Петр приезжал часто, пытался поговорить с девушкой, но та отворачивалась и молчала. Он злился, но вида не показывал, так как боялся, что Настя снова потеряет сознание. Врачи ему сказали, что если это случится, может оказаться необратимым, она умрет.

Зима стояла теплой, слякотной. Новый Год отмечали втроем, если можно так назвать то, что Настя просидела весь вечер не проронив не слова, Полина, приносила и уносила наготовленную ею еду, пытаясь разрядить обстановку, говорила и говорила, нахваливая нарядную елку, и ругая погоду. Петр, уставившись в телевизор, искоса поглядывал на Настю. Про себя отметил, что она похорошела, поправилась, легкий румянец играл на щеках. Прогулки на свежем воздухе, уход и спокойная обстановка сделали свое дело.

Оправдывая себя, Петр думал: «А так бы она не выжила, что бы там делала в своем захолустье, ни заработка, ни ухода.»

Сдружившись с Полиной, Настя помогала ей по хозяйству, хотя та и противилась этому всякий раз. Но безделье надоело, хотелось быть хоть кому то полезной. Воистину время лечит. Мысли о маме она пыталась отогнать, сразу наворачивались слезы, хотелось упасть на кровать, зарыться головой в подушку и рыдать громко-громко, до изнеможения, но она понимала, что настолько слаба, что любое нервозное состояние может снова привести к обмороку. Приезжающий к ней каждую неделю доктор строго настрого наказывал не волноваться, иначе повториться обморок, из которого она может и не выйти. И Настя крепилась изо всех сил, умирать она не хотела, пыталась думать о хорошем, а главное о том, как она отыщет Пашу. Ведь не может такого быть, что они больше никогда не встретятся, обязательно должны встретиться. А еще она мечтала о детях, которых непременно родит. Их будет обязательно трое. Она, как никто знает, как страшно оставаться в жизни одной, без поддержки и участия близких людей.

«Почему взрослые все такие эгоисты, они считают, что дети, это дополнительные хлопоты, лишние проблемы, забывая , что при всем этом больше радости и больше любви.»- так думала Настя, гуляя по лесной тропинке. Стояли долгожданные морозы. Ей не озвучивали ее диагноз, хотя она прекрасно понимала, что он серьезный. Не может так человек бесконечно падать в обморок, на это есть причины и они в ее организме. Но, как не спрашивала врача чем она больна, вразумительного ответа так и не смогла добиться. Ее обследовали, делали разные снимки, бесконечные анализы, просвечивания, а документы проходили мимо ее и она прекрасно понимала кто знал ее диагноз. Но разговаривать с Петром она так и не могла, обида душила ее как только она его видела.

Рассматривая летящие снежинки, Настя сразу вспоминала детство. Она любила зиму с ее снеговиками, снежками, сугробами. Пушистый снег напомнил ей сказку «12 месяцев». Она зачитывалась ею в детстве. Могла часами разглядывать картинки, на которых маленькая девочка страдавшая от несправедливости и унижений, наконец- то, обретает счастье. Снежинки искрились и придавали всему происходящему еще большую сказочность. Хлопья снега лежали на деревьях, пни, покрытые пушистым снегом, выглядели гномами,- сказочными героями из детских сказок.

Тишина стояла такая, что слышно было, как стучит ее сердце. Настя поежилась, подняла воротник ее белоснежной норковой шубки и быстрым шагом пошла по направлению к дому. Снег поскрипывал под ее аккуратными валеночками, приобретенными Петром, как и все предметы ее туалета, и это она прекрасно осознавала, даже вначале не хотела одевать. Но Полина ей сказала, что не Петр покупал все это, он занятой человек и ему не до тряпок, женщины с его работы все это прикупили, не зная даже кому. О ее существовании, действительно, никто в окружении Петра не знал.

Раньше, когда нечего было одеть и мать перешивала свои вещи, что бы хоть как то разнообразить наряды дочери, Настя даже не могла предположить, что сможет когда- то вот так одеться. А сегодня ее все эти тряпки не радовали совсем. Перенесенная утрата, ощущении собственной вины в том, что заставила мать страдать и таким образом ускорила смерть, собственная болезнь сделали свое дело, струившийся когда-то свет из ее глаз потух. Она почти не улыбалась. Пребывание в этом доме ее пугало.

Петр редко напоминал о себе, но ведь он был здесь хозяином и, она отдавала себе отчет в том, что если он захочет, сможет сделать с нею все, что заблагорассудится. От этого становилось страшно.

О том, что нужно уйти отсюда, что такая жизнь не может продолжаться бесконечно, она думала временами, но пока, не предпринимала никаких попыток что-либо изменить. «Кому она «там» нужна без средств к существованию, без работы, без мамы, больная? – спрашивала Настя себя и снова шла в этот дом, что стал для нее золотой клеткой.

На минутку остановившись, она вдруг интуитивно ощутила, а затем и услышала звук направлявшейся к дому машины. Она всегда чувствовала тот момент, когда в доме появлялся Петр.

Прибавив шаг, успела до приезда хозяина заскочить в дом, скинуть шубку и валенки спрятаться у себя в комнате. Петр шумно сбил снег с ботинок, стуча по ступенькам крыльца, зашел в дом. В последнее время он стал уставать, все чаще ему хотелось покоя. А покоя не было. Пашка доставал его с расспросами о Насте, она упорно не хотела общаться, его это злило, раздражало и пугало. Командировку Павлу он продлил до лета, пусть себе учится, все во благо. Тот уехал сам не свой. Рабочие вопросы он привык рано или поздно разруливать. А вот Настя, Настя его волновала. Он не любил, когда что-то шло не по его сценарию. А сценарий им был написан давно. Эта девка должна быть его и все, без или.

Именно с такими мыслями он приехал сегодня к себе домой. С того самого дня, когда Настя поселилась здесь, он понял, что хочет только ее, он готов отойти от дел, жениться, завести детей, но это должна быть только она и никто другой, на покой ему и правда пора, смену вырастил. Поужинав, как всегда в одиночестве, он сидел и смотрел, как играет огонь в камине.Его даже не волновало как отреагирует на их отношения Пашка, молодой еще, найдет кем утешится. Рюмочка «Наполеона», принятая им за ужином приятно согрела нутро. Наполненные смолой, поленья потрескивали в очаге, стекла окон были замысловато разукрашены морозом. «Чем не сказочная ночь, он заслужил хорошего отношения, он приютил ее и создал ей такую жизнь, о которой эта «соплюшка» даже и не мечтала» - думал Петр, пытаясь оправдать свои намерения.

«Откуда такая сентиментальность, старею что ли, да не посмеет она мне отказать, побоится» - настраивал он себя, перед тем, как подняться на второй этаж. «А вдруг снова грохнется в обморок, что тогда? Врачи сказали, что смерть. Нет, последние результаты обследования показали, что Настя здорова, есть проблемы, но они не настолько сложны, все лечится, по крайней мере, то, что заставляет ее падать в обморок, может быть удалено,»- терзался в сомнениях.

Посидев еще немного, Петр резко поднялся с кресла. Быстрыми, решительными шагами поднялся наверх. Даже по его походке можно было угадать, что решение принято, и он просто идет к цели. На минуту остановившись у Настиной двери, толкнул ее и вошел во внутрь. Здесь он не был с того момента, как Насте стало лучше. Воздух, наполненный ею, пьянил, как добрая рюмка «Наполеона». Их взгляды встретились.

- Что случилось?- не отводя холодного взгляда, спросила Настя.

- Я пришел сказать, что не могу без тебя жить, что ты мне нужна, я хочу на тебе жениться -громко и четко произнес он давно готовые слова.

Повисла гробовая тишина. Настя молчала и это ее молчание, постоянное, презрительное, как ему казалось, вдруг вывело его из себя, и он закричал:

- Скажи хоть что- нибудь, только не молчи. Ты же давно умерла бы, если бы не я. Ты умрешь, если останешься одна, как выброшенная на помойку собака погибнешь от грязных рук бомжей…»

И тут она заговорила. Настя даже сама не ожидала от себя, что посмеет говорить с Петром таким тоном:

- Послушай ты, кем ты возомнил из себя, почему ты решаешь мою судьбу, лезешь в мою жизнь? Да я бы лучше умерла в комнате, где прожила всю жизнь с мамой, чем жить все это время здесь. Ты говоришь, что хочешь на мне жениться, а ты спросил, хочу ли этого я? Или тебе это не важно? Ты же все и за всех привык решать. А я отвечу, что не хочу с тобой жить, не хочу и не буду. Можешь забирать все свои тряпки, отвезти меня на вокзал, где подобрал когда- то. Я не буду твоей, никогда. Я люблю другого, слышишь, другого, а тебя я ненавижу, ненавижу.

Перейдя на крик, Настя начала доставать и шкафа вещи и бросать в Петра, когда вещей в шкафу не осталось, она принялась снимать с себя одежду. Петр стоял и молча наблюдал за всем происходящим. Он умел держать паузу. Оставшись в одном бюстгальтере и кружевных трусиках, Настя вдруг опомнилась и натянула на себя лежавшее на кровати покрывало. Петр жадно смотрел на ее ноги, стройные, одетые в ажурные колготки. Ее голое тело окончательно лишило его рассудка.

Он бросился к ней, схватил в охапку и бросил на кровать. Настя опешила. Лежала и смотрела на него, не мигая.

-Ты говоришь, что любишь другого? – стоя у кровати заговорил Петр.

И не дождавшись ответа продолжил:

-Уж не сученка ли Пашку, уж не его ли?

- А какое тебе дело, если и Пашку,- продолжала огрызаться Настя.

- Да, это прекрасный выбор,- оскалив рот в злой улыбке, снова заговорил Петр.

- Да твой Пашка, такой же уголовник, как и я, только рангом поменьше, да без денег. Он мой выкормыш и будет жить так, как я ему прикажу. И не пикнет. Думаешь где он сейчас? А, не знаешь? Пашку отослал подальше от тебя я, спас я его. Ведьма ты. Пашка бы тоже погиб, как я. Это он бы ползал около тебя, как я теперь. А потом бы ты его бросила, нашла себе другого…- все говорил и говорил Петр.

Только Настю это уже не интересовало. В ее голове звучало только одно – Паша преступник. Она не могла в это поверить.

-Ты все врешь, - остановила она Петра, -я тебе не верю.

-А ты пойди к Полине, пойди и спроси, куда ты голубка вляпалась и кто мы все такие, пойди и спроси. Она тебе расскажет, я разрешу, - вспотев от напряжения говорил Петр.

Настя лежала на кровати, натянув покрывало до самого подбородка. А Петр все говорил и говорил, описывая их подвиги, совершенные вместе с Пашкой. Рассказывал и рассказывал, уже не обращая внимания, слушает его Настя или нет.

Настю била мелкая дрожь, ошарашенная всем услышанным, она лежала не шевелясь. Петр, воспользовавшись ее растерянностью, лег рядом.

Своей огромной рукой, обняв хрупкое тело той, о ком уже так давно мечтал, он потерял самообладание. Сбросив покрывало, начал жадно целовать, пытавшуюся было сопротивляться девушку.

Все произошло как во сне, не так как хотелось каждому из них. Петр мечтал о Настиных ласках, Настя о том, чтобы рядом с нею был Павел. Лежа рядом друг с другом каждый из них думал о своем.

Петр, достигший наконец - то желанной цели, довольно ухмылялся, поглаживал обнаженную девичью грудь и думал, что нет еще тех крепостей, что он не сможет взять, что Настя принадлежит ему, и он у нее первый. Самолюбие его было удовлетворено.

Настя не потеряла сознания, а именно этого она хотела сейчас. После смерти мамы она думала, что слишком много горя выпало на нее одну. Оказывается, она ошибалась, оказывается, это было не все. Ей хотелось встать под душ и стоять так целую вечность, чтобы смыть с себя даже воспоминания о том, что только что произошло. А рядом лежал Петр и самодовольно улыбался. Мечты о Паше были разбиты, жизнь и без того беспросветная теперь и вовсе потеряла для нее всякий смысл.

Жадно прильнув к ее груди, Петр решил продолжить.

Настю чуть не стошнило. Заметив брезгливость на ее лице, он отпрянул.

-Ты не довольна? А все было просто замечательно, я на седьмом небе, ты прелесть - не обращая внимание на то, как Настя смотрит на него, шептал Петр.

И вдруг ему показалось, что в ее взгляде мелькнуло что-то жесткое, не присущее ей, для него, по крайней мере, не знакомое. Или ему показалось? Глаза Насти отражали ледяное спокойствие.

Петр расценил этот взгляд, как смирение перед неизбежным и как бы уговаривая ее тихо произнес:

- Ну вот и ладушки, вот и умница.

А Настя лежала на чужой для нее кровати и будучи, казалось бы, совсем раздавленной вдруг поняла, что в ней зародилось или может быть проснулось совсем ранее не знакомое ей чувство. Она лежала и пыталась прислушаться к себе. Все происходившее в ней ей самой было не понятным и не знакомым. Считая себя довольно слабым существом, не умеющим сопротивляться, она всегда сторонилась скандалов, обходила, что называется, стороной споры и неприятности, а тут вдруг почувствовала, что не намерена терпеть этого самодовольного и наглого мужлана. Это не было протестом, это было чем-то другим, ею еще даже не осознанным. В это мгновение она была похожа на тонкое деревце, которое какая-то неведомая злая сила долгое время наклоняла и наклоняла до земли, и вдруг, устав сопротивляться, дерево резко выпрямилось.

И это было уже другое дерево, упружить его было бесполезно, стержень окреп и готов к сопротивлению.

Утро наступило как обычно, хотя Насте хотелось, чтобы оно вообще не приходило. Она долго лежала в постели. Ощущение брезгливости наполняло ее всю до отказа. Ей не хотелось прикасаться к себе, было противно. Ночь прошла без сна. Петр ушел уже под утро, когда небо посерело, на кухне зашуршала, обутыми на босу ногу огромными тапками Полина.

Встав и не одевая халата, Настя на цыпочках прошла в ванную комнату. Включив воду и не дождавшись пока та потеплеет, встала под ее ледяные струи. Не почувствовав холода, стояла.

Полина прятала взгляд, тихонько поставила перед Настей чашку кофе. Обычно она любила поговорить за завтраком с Полиной о всяких пустяках. Сегодня молчали обе. И это молчание было невыносимо для них обеих.

Полина, понимая всю трагичность ситуации по-женски жалела девочку. Они за это время привыкли друг к другу. Одиночество Полины вдруг рядом с Настей стало не таким отчаянно безысходным. Женщине вообще свойственно все время о ком-то заботится. Эта потребность у нее, похоже, с рождения. В детстве она заботится о куклах, одевая, пеленая и укладывая их спать. Потом это муж и дети. В заботе и проявляется вся ее женская суть. Исчезни тот, о ком она заботится и исчезнет смысл ее жизни. Давно Полина заботилась о Петре. Но это была ее работа, хорошо оплачиваемая, но работа.

А с появлением Насти, понимая, что она нужна этой бедной девочке, раздавленной свалившейся на нее чередой потерь и разочарований, принялась ухаживать за ней с материнским теплом и любовью.

Чувствуя расположение женщины, Настя инстинктивно потянулась к Полине.

Выпив кофе, Настя поблагодарила Полину, и поднялась в свою комнату. Посмотрев ей вслед, поджав губы, Полина тихонько покачала головой. Нет страшнее сломанной женщины, она это знала. Спать с нелюбимым мужчиной - каторга, ее вынесет не каждая. С высоты прожитых лет она понимала как тяжело сейчас Насте, но слов для утешения не было. Их просто не существовало.

Петр, спустившись рано утром вниз, сам сварил себе кофе, оделся и уехал. По его надменно улыбающейся физиономии Полина понимала, как тот доволен собой. Будучи благодарной этому человеку за кров и кусок хлеба, сегодня она злилась на него за Настю, злилась тихо, не проявляя своих чувств, прекрасно осознавая, что они для Петра ничего не значат.

Весна и лето пролетели незаметно, по крайней мере для Петра. Он был счастлив, не осознавая, что каждый его визит к Насте был для нее пыткой. Не осознавал или не хотел осознавать. Петра ничего не волновало. Привыкший прислушиваться только к себе, он знал, что ему хорошо, так хорошо, что лучше и не бывает. Дела шли нормально, деньги давно работали на него, приносили неплохие дивиденды. Ребята служили ему верой и правдой, когда- то давно налаженный им механизм «зарабатывания денег путем их перераспределения» уже работал сам по себе, передан был им в надежные руки и напоминал о себе лишь при подсчете доходов. Павел должен был возвратиться к сентябрю, а Настя к этому времени привыкнуть, что она принадлежит только ему – Петру. Так , по крайней мере, он думал и планировал.

Петр встречал Павла в аэропорту, был ему искренне рад, так как парень всегда ему нравился. Он вырастил его, дал возможность выжить в этом мире зла и беспредела. Он по своему его любил, любил как свое творение, как дорогую вещь, ему принадлежащую. Крепкое рукопожатие, серьезный взгляд

Павла показались Петру незнакомыми. «Вырос»- отметил он про себя.

И тут же вспомнил о Насте. Пока Павел был далеко, проблема казалась простой и легко разрешимой. Он отгонял мысли о том, что когда-то придется объясняться перед ним. И не зная как тот все воспримет, надеялся, что все рассосется само собой, что может статься Паша уже нашел себе другую. Будучи молодым, сам он любил девок, менял их как перчатки пока Томка не захомутала.

В ресторане, где был накрыт стол, стоял полумрак. Отсутствие посетителей свидетельствовало о том, что ресторан снят полностью. Компания из трех человек стояла у гардероба. Увидев вошедших, все подошли к Павлу, по братски обняв его каждый. Шумно рассевшись за столом, налили водочки. Первый тост пили за встречу, второй за братство, а там пошло само собой. Девочки, обслуживающие стол были очаровательными, как с подиума. Лукаво подмигнув Паше, немного захмелевший Петр, провожая взглядом уходившую с подносом диву, игриво спросил: «Что нравится?».

- Хороша, - в тон ему ответил Павел.

-Так бери, - радостно продолжил Петр.

Паша враз посерьезнев, пристально посмотрел на начальника.

- Где Настя? - сдержанно спросил он, не отводя взгляда.

-Да зачем тебе эта девка, больная вся, что здоровых мало, подумай сам – не желая продолжать разговор, поднялся Петр.

- Нет, ты подожди, - дернув за рукав, Паша усадил его назад.

- Чего ждать, чего ждать? – занервничал Петр, пытаясь вновь подняться.

- Где Настя, говори, не финти, - уже с железными нотками в голосе потребовал Павел.

- Откуда мне знать, где эта девка. Вылечилась и уехала куда- то – заговорил Петр.

- Как уехала, куда? Ты же мне обещал о ней позаботиться, ты говори, что с ней? – выходя из себя, требовал Павел.

Петр резко отдернул руку парня, которой тот удерживал его, встал и пошел к выходу. Сидевшие за столом ребята, притихли, следили за происходящим, ничего не понимая, и недоумевая как это Паша не боится таким тоном разговаривать с начальством и уж тем более были изумлены поведением Петра, позволившего вести себя с ним подобным образом. Паша вскочил следом, уронив стул. Догнав Петра, он схватил его за плечо и резко повернув к себе, намереваясь что-то спросить, осекся. В глазах Петра была такая неподдельная ненависть, что стало ясно, он зашел слишком далеко.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒