Не сотвори себе кумира. 1 страница

БАБОЧКА НА ЛАДОНИ

Глава 1

Пашка видел все тот же сон. Он сидит на скамейке во дворе их деревянного четырех квартирного дома на окраине райцентра. Пытается посмотреть на солнце, но жмурит глаза и ослепленный лучами, отводит их. Как все таки хочется разглядеть то, что так ярко светит, а у него не получается. Глаза начинают слезиться и слезинки текут по покрытым крупными веснушками щекам.

Солнце перестает его волновать, и он начинает наблюдать за гусеницей, ползущей по дощатым мосткам, ведущим от крыльца к колодцу. Она большая, коричневая и почему- то лохматая.

«Шубу поди забыла снять»- думает Пашка и начинает строить ей преграды, наблюдает, как та, извиваясь пытается преодолеть препятствие оказавшееся на пути в виде ветки дерева, камушка или щепки. Пашке хорошо, и ощущение теплых лучей солнца, ласкающих его, он чувствует каждый раз, когда видит все этот сон. (о бабочке???)

Его из сна выдергивает до боли неприятный голос старшего воспитателя интерната, и он, не желая расставаться с ощущением счастья, нехотя просыпается. От увиденного во сне кусочка тепла ему становится еще невыносимее это пробуждение в интернате, куда его привезли совсем недавно.

Ребята вскакивают с двухъярусных кроватей. В комнате холодно, пол ледяной. Пашка, наученный уже не первым горьким опытом, понимает, что залеживаться нельзя. Можно схлопотать затрещину от воспитателя. Он сбрасывает с себя одеяло, поднимается и осторожно ставит босые ноги на пол.

За окнами серое утро придает их жизни еще большее ощущение какой -то беспросветности и промозглости. Быстро одевшись, все бегут умываться. Вода настолько ледяная, что сводит пальцы, когда ты пытаешься брызнуть ею в лицо. Пашка не любит эту процедуру, но тоже спешит к умывальнику. Он знает, главное не выделяться, не попадаться на глаза воспитателям и старшим ребятам.

Вот уже месяц он здесь, но так и не заимел друзей, ему одиноко и страшно. Он боится того, что его побьют, что он куда- нибудь опоздает и его накажут, что не успеет куда-то за другими и заблудится в этом огромном здании с одинаковыми стенами, выкрашенными темно зеленой краской. Ему страшно от того, что он один.

Все ребята одеты в одинаковые костюмы и ботинки, девчонки - в одинаковые кофты и платья. Запомнить каждого трудно, все одинаковые. Он боится отстать от своей группы. Он вообще трус. Дома он боялся оставаться один. Когда мать и отец уходили в запои и шлялись неизвестно где , он бегал ночевать к соседке тете Клаве, там он боялся соседской собаки, которая сидя на цепи, оскалив клыки, все пыталась схватить его за штанину. Девчонки из соседних домов от него отворачивались, когда проходили мимо и почему-то затыкали носы, а парни смеялись и крутили у виска. Он не знал чего им всем от него надо и бегом несся домой.

В интернате, он слышал, как милиционерша, что привела его туда сказала директору, очень строгой тетке, что у него отклонения от психики из-за пьянства родителей и еще из за чего –то, но этих слов он не понял, так как они были длинными и ему не знакомыми.

- Запущенность в развитии – это норма для таких, - легонько толкнув его в спину и закрыв за ним дверь, - произнесла директорша.

Умывшись, все бегут на зарядку, но делать ее никто не хочет, все прыгают на месте оттого, что холодно. Пашка не может привыкнуть к запаху, он такой едкий, особенно на кухне и в туалете. Недавно он узнал, что зовут такой запах хлоркой, а может быть еще как-то, он точно еще не знает. От запаха этого щиплет глаза, но не так, как это делало летом солнышко, и слезы от него текут другие.

В столовой стоит гул, бряцание ложками, мелькают дежурные между рядами.

«Опять это пшено, как кусок глины,» - отмечает Пашка, конечно, кормят здесь каждый день три раза, не то что дома последнее время, но все равно «жрачка» никуда не годится. Старшие говорят, что воспитатели все домой прут.

«Неужели тут придется теперь жить долго, - запихивая в рот ненавистную кашу, думает он. И поразмыслив еще немного, решает: «Потеплеет, сбегу».

А до весны еще долго, на улице ноябрь. Сколько же еще до весны?- думает он, допивая чай цвета придорожной пыли : бледно-серый, мутный и совсем не сладкий.

Мать и отец Пашки пили горькую каждый день и вместе и поодиночке, компании приводил обычно отец, но и то редко. Раньше они пили меньше и жили в хорошей квартире, у магазина, на площади, там все демонстрации проходили и всякие гулянья. Пашка помнит, как забирался на подоконник и с интересом рассматривал разодетых и с шариками людей. Гремела музыка и всем было весело. Мать пекла пироги, они садились за стол. Но почему -то всегда их веселье заканчивалось тем, что отец кричал на мать, стучал кулаком то столу, а иногда и по лицу матери, та плакала долго на кухне. Пашке было жалко ее, а еще ему хотелось на улицу, туда, где громко играла музыка и ходили веселые люди и никто никого не бил. Но его туда не пускали, говорили, что он маленький и может потеряться.

Потом стало хуже. Отец пил каждый день, его выгнал с работы какой-то человек, Пашка слышал, что этого человека звали «сука – начальник». Кто это такой Пашка не знал. Мать стала все чаще пить вместе с отцом. Они напивались и спали, а проснувшись, пили снова. Иногда Пашка даже не знал сколько дней подряд они пили, и вечер на улице или утро. Жутко хотелось есть. А еще тогда он научился бояться. Страшно было сидеть и ждать, когда же родители, набравшись досыта, начнут скандалить и кому на этот раз достанется больше. Пашка тогда уже знал, достанется больше тому, кто больше выпьет. Из-за этого родители и ссорились. Страшно было сидеть в темноте одному, когда родители «намутозив» друг друга, засыпали. Дверь их квартиры не запиравшаяся из-за отсутствия запоров, приоткрывалась когда кто-то входил в подъезд и скрипела, напоминая ему скрежет зубов какого-то страшного зверя. Он прятался с головой под одеяло и дрожал от страха, пока не засыпал.

Эту жизнь он все же считал сносной, так как не надо было топить печки, и из крана текла холодная вода, которую он пил по утрам, заглушая голод.

Иногда к ним приходили соседи, кричали на родителей, а те что-то им обещали, смысла этих разговоров он не понимал, но ему было страшно, он боялся за мать и отца, которым грозились расправой рассерженные мужики и женщины.

Пашка помнит, как потом, немного позже, плакала мать, они с отцом говорили про какой-то грозный суд. Кто это такой он не знал, но понял только одно, что отец и мать бояться суда и ему снова становилось страшно.

А потом они стали жить в деревянном доме, где топили печку, а воду брали из колодца. Сам он не мог достать воды, когда заглядывал в колодец, ему становилось страшно. Там было холодно и глубоко. Родители уходили в запой уже на недели. Когда хотелось пить, он растаивал на печке в чашке снег, если была зима. Если печку нечем было истопить, то ходил к тетке Клаве, и та поила его сладким чаем. Мать запрещала ему «побираться» по соседям и лупила чем попало, когда видела, как он от них выходит. Опасаясь расправы, Пашка осторожничал, ходил в гости только когда родители засыпали и не засиживался там.

У соседей была красивая мебель, разноцветная посуда и на полу мягкие половики. А еще ему нравился ковер на стене, там красная шапочка шла к бабушке по тропинке в лесу. Такая книжка у него когда- то была, пока отец не спалил ее в печке. Пашка плакал и просил не трогать книжку, отец пообещал купить ему сто штук, но, похоже забыл об этом, да Пашка и не знал что такое «сто штук», а спрашивать отца боялся.

У них же дома все было иначе. Мебель была вся ломаная, не одного целого стула, шкаф без дверцы, зеркало на стене висело разбитое, напоминало паутину и нравилось Пашке больше, чем оно было раньше, целое. Он смотрелся в зеркало, в каждом осколке отражался Пашка , и ему становилось не так одиноко. Родители, когда дрались, а дрались они почти каждый день, швыряли друг в друга чем не попадя, в ход шли стулья, кастрюли, все, что попадалось под руку. Не было в доме не одной целенькой чашки, пили из каких-то осколков, стекла в окнах после побоищ заменялись фанерой. Становилось темнее, зато можно было не бояться, что ночью придется затыкать отверстие в стекле подушкой. Вот так они и жили. Сколько ему лет, Пашка не знал, но мать осенью плакала и говорила, что надо бы ему идти в школу, только одеть его не во что, да и она не знает где его документы. Пашка не грустил, ему не хотелось в школу, соседские ребята его дразнили и если он, зазевавшись подпускал их к себе поближе, бросались в него камнями.

Все равно, думал Пашка, сидя на уроке, вспоминая его жизнь в семье, - тогда ему было хорошо, мать же не всегда была пьяная. Она его жалела, потихоньку от отца даже приносила из магазина петушка на палочке. Пьяная мать была задиристой, начинала приставать к отцу и говорила, что он ей жизнь покалечил. Гладя Пашку по голове, она плакала и почему- то называла его сиротинушкой.

Учительница отвлекла Пашку от воспоминаний, вопроса он не слышал, поэтому промолчал. Поставив двойку, та обозвала его тупицей, а ему было все равно. Он ждал весну, так как решил убежать. Все мысли там, в будущем.

Пришла весна и Пашка убежал. Его поймали и привезли назад. Ребята, жившие с ним в комнате, его избили. Таков был обычай. Если кто-то сбегал, наказывали всех, кто жил с беглецом по соседству и не сообщил воспитателям о готовившемся побеге. Воспитатели видимо не подозревали, что не все делятся своими планами на будущее, не все откровенничают. Били нещадно, накрыв одеялом. Пашка не кричал, он, закрыв лицо руками, тихо плакал и пообещал себе убежать снова, окончательно озлобившись на весь белый свет. И убежал. Только случилось это тремя годами позже.

Обычно ребята бегут, когда наступают теплые дни. С весны воспитатели держат ухо востро и контролируют особо склонных к таким маневрам. Пашка решил всех перехитрить. За годы жизни в интернате он перестал бояться. Вместо страха всё непонятное или по его мнению угрожавшее ему хотя бы чем- то, вызывало теперь злобу и раздражение. Он бил нещадно каждого, кто казался ему опасным. С ним не связывались, с ним так и не сближались.

Стояли холодные январские дни. Интернат мылся в бане. Малышей мыли старшие, воспитатели сопровождали чистых партиями. В такие морозы легко одетые ребята вряд ли способны на побег. Им бы скорее добежать до интерната, не застыть как воробьям на лету. Город утопал в снегу, сугробы были повсюду: у дорог, у тротуаров, у домов.

Пашка, улучив момент, когда возвращались в интернат из бани, и воспитательница завернула за угол, шмыгнул в магазин, юркнул в очередь и забился к батарее. На улице и правда было очень холодно, даже волосы успели пристыть к воротнику его пальто. Увлеченные предстоящей раздачей выброшенного дефицита, бабы в очереди не обращали на него внимания, галдели каждая о своем, стояли годы сплошного дефицита. Пашка не мог этого знать, так как магазины не посещал, продукты не покупал, просто видел как толпы людей стоят у магазинов и слышал, что все кого-то ругают.

-Только бы не сразу хватились, только бы не кинулись искать – твердил про себя Пашка. И его не искали. После бани в комнатах не сидели. Кто-то шел в библиотеку к единственному в интернате телевизору, кто-то в гости к другим ребятам. Именно в этот день воспитатели давали небольшую слабинку. Пашку хватились за ужином, когда его место оказалось пустым, а жареная картошка, которую ждали всегда как подарка, не тронутой. На ноги был поднят весь интернат.

Но Пашка этого уже не знал. Он сидел на кухне у тети Клавы и пил чай с теплыми пирогами. Рядом с ним сидел большой пушистый кот серый в полоску и громко мурлыкал. Тетя Клава стояла у печки и, покачивая головой тихо-тихо повторяла, глядя на изголодавшегося паренька: «Сиротинушка ты мой, сиротинушка.» Пашке эти слова соседки напомнили мать. И впервые за многие годы захотелось плакать. Сделав вид, что трет глаз из-за попавшей в него соринки, Пашка сдержал слезы.

Он помнил, как жил с отцом и матерью, помнил, как они пили и дрались, а вот куда они подевались, он не мог вспомнить, как не старался. На его вопросы, где его родители и почему его не отвезут домой, воспитатели отвечали уклончиво типа: «Родители уехали далеко, надо подождать» или «Тебе что здесь не нравится?»

Обернувшись к тете Клаве, уже хлопотавшей около корыта с бельем, Пашка, не надеясь получить ответ, все же спросил:

- «Теть Клав, а куда делись мои родители, ты не знаешь?»

Вопрос, похоже, застал соседку врасплох, не расклоняяся от корыта, она на какое то время замерла , держа в руках мокрое белье. Затем, медленно распрямившись, повернулась к Пашке и спросила:

- «Ты так ничего и не знаешь?»- и замолчала.

- Что, что я должен знать? – переспросил он. В комнате повисла тишина. Вдруг дверь с шумом растворилась и в комнату вместе с клубами морозного воздуха влетела девчонка. Щеки ее были похожи на брюшко снегирей, что качаются на заиндевелых ветках, излучая неописуемую радость даже от того, что они такие красивые на фоне поблекшей от снега природы.

- Здраа-а- сьте, - протянула она и замерла, увидев гостя.

- Проходи Настена, чего застыла, - скомандовала хозяйка, -что не признала поди Пашку?

- Неа-а, - опять протянула девчонка, захлопав заиндевевшими ресницами, обрамлявшими голубые, как мартовское небо, глаза.

-Ну да и ладно, и ладно, - почему-то забормотала тетка Клава. Женщина понимала, что парень, похоже, сбежал из интерната и размышляла над тем, как она теперь должна поступить и что делать дальше. О том, как трудно живется ребятишкам одним, в казенных стенах она знала. Слышала, что подворовывают у них продукты работники, обутку и одежку домой таскают своим детям. Все живут в нищете, а в интернате хоть выдают посезонно. И всем- то сейчас было не сладко, талоны на продукты отоваривались и то не все. А что про сирот говорить.

«Пусть хоть отоспится, да отогреется, а там утро вечера мудренее»- думала женщина, глядя на неожиданного гостя.

- Так чего прилетела то? - спросила она у Насти. Та, взяв бидон и обещав принести парного молока, так же быстро исчезла, как и появилась. В комнате остался лишь какой-то сладкий аромат, исходивший от нее. У Пашки от этого запаха даже голову чуть закружило.

Заметив, как принюхивается парень, тетка Клава пояснила:

- Пироги видно с ванилином стряпают, мать у Настьки мастерица.

Да и чего не стряпать, когда корова в хозяйстве, молоко и сметана не покупные, - уже как бы сама себе добавила она, взявшись снова за стирку.

Спалось Пашке хорошо. Тепло, отдаваемое печкой, разливалось по всему телу. И он снова видел себя летом. Светило солнце, слепило глаза, вызывая слезы, ползла все та же гусеница . И просыпаться не хотелось…

Выглянув из-за занавески, он увидел в комнате, кроме тетки Клавы какого- то мужика и испугался, даже весь съежился поначалу. Но испуг тут же сменился злостью от того, что его ,видимо, опять нашли интернатовские.

Пашка стал прислушиваться к разговору между сидевшими за столом. Но его имя не упоминалось, тетка Клава кормила незнакомца, наливала водочку. У Пашки отлегло – значит не за ним. И он спрыгнул с печки.

-А, проснулся, малец, - повернувшись, произнес гость. И Пашке его взгляд показался знакомым.

- Это мой сын Петька прикатил ненадолго, - сказала тетка Клава, и обращаясь к Пашке, скомандовала – иди умывайся и за стол. Проспал десять часов, так уж точно выспался сорванец.

Пашке 11 лет, он рослый, жилистый, смотрит «из-под лобья». Волосы темного цвета, как проволока, торчат в разные стороны и свидетельствуют о необузданности характера хозяина. Пока парень ел, Петька внимательно его разглядывал.

Тот тоже времени не терял, бросал на нового знакомого полные любопытства взгляды. Петька был мужиком крепким, широкоплечим, а взгляд его, показавшийся Пашке таким знакомым, был теткин Клавин. Такие же черные раскосые глаза с прищуром и с лучиками морщинок, отходивших к вискам. Выпив еще не одну стопку водки, гость охотно ел все, чем угощала его хозяйка: суп, картошку, огурцы, грибы. Аппетитно жуя, он посматривал на Пашку, несколько раз подмигнув при этом. Чувствовалось, что парень его заинтересовал.

Попивая чай, Петька заговорил, обращаясь к Пашке:

-Ну и какие у тебя планы, пацан? Делать что думаешь?

Пашка пожал плечами. Он действительно не знал как быть дальше. Возвращаться в интернат не хотелось, тут вопрос был решен окончательно, где его родители он не знает и никто ему об этом не говорит. Когда шел к тетке Клаве, видел, что на окнах квартиры, где когда-то жила их семья висят красивые занавески, у крыльца на веревке сушится белье. Квартира была кем-то занята. Уж явно не его родителями.

-Тогда слушай суда, - утвердительно, как вопрос решенный, заявил Петька, - поедешь со мной, я пристрою тебя на время, а там поглядим.

В нерешительности Пашка посмотрев на тетку Клаву.

Та, увидев растерянный взгляд парня, молча закивала ему головой, мол, соглашайся, соглашайся. При этом пояснив:

-Петька у меня мужик справный, в большом городе живет, все у него есть, поможет. И Пашка согласился, еще и сам тогда не зная на что.

Ехали , как показалось Пашке долго, он успел выспаться, оглядеться.

Дорога была широкой не такой как в райцентре. Их обгоняли красивые машины, брызгая грязью в стекла, летели вперед. Смачно ругаясь, Петька посылал им вслед проклятья. Ночью приехали в большой город, названия которого Пашка не знал, а спросить у Петьки постеснялся. А еще он не мог понять откуда в такую стужу на дорогах грязь, зима же.

Остановив машину у подъезда кирпичного многоэтажного дома, Петька скомандовал:

-Выгружайсь, - и Петька выпрыгнул на тротуар. Ноги не слушались от долгого сидения в машине, затекли, он стоял и озирался по сторонам, еще не понимая радоваться ему всему происходящему или огорчаться.

Первый раз ехал на лифте. Он даже не подозревал о таком. Сердце почему- то подступило к горлу, голова закружилась. Однако, лифт слишком быстро остановился и они вышли на лестничную площадку неизвестно какого этажа. Дверь открыла с красными волосами женщина, в одной руке у нее была рюмка с водкой в другой дымящаяся сигарета.

-Вот только не это, - в ужасе подумал Пашка, - из огня да в полымя, помня пьяные скандалы родителей. Однако Петька, в отличии от его отца не бросился на крашеную хозяйку с кулаками, прошел в прихожую подталкивая гостя вперед.

-Кто там? – раздался звонкий голос из комнаты.

-Это я, Тома – ответил Петька. У Пашки немного отлегло. Может быть крашеная не его жена и вовсе они не пьющие и зря он так сразу струсил.

В прихожую, пока прибывшие раздевались и снимали обувь, выскочила маленькая женщина чем- то похожая на пацана с коротко подстриженными черными, как смоль волосами, бросилась на шею к Петьке и стала его целовать. Продолжая висеть на нем, обхватив шею руками, женщина, обратив внимание на стоявшего рядом с ними Пашку, спросила, прижавшись к Петькиному уху:

-Это кто?

Поставив женщину на пол, Петька спокойно представил их друг другу:

-Это моя вторая половина, вернее половинка- Тамара, а это, это, как бы тебе сказать, это Пашка, он поживет у нас немного.

Тамара широко открыла и без того большие, черные, как смоль глаза и удивленно спросила:

-Как это поживет? - как будто не замечая присутствия Пашки.

-Он у нас поживет – голосом, нетерпящим возражения сказал Петр и, оглянувшись на парня, добавил:

-Проходи, не стесняйся.

И Пашка стал жить.

Проснувшись по утрам, он долго прислушивался дома ли Тамара, и если той не оказывалось в квартире, быстро вставал, бежал на кухню чего-нибудь перекусить. Не избалованный деликатесами, Пашка хватал хлеб, брал молоко из холодильника и, закрыв от удовольствия глаза, ел этот хлеб, набивая им полный рот, запивая молоком. Когда приходило насыщение он шел и одевался. Можно было не умываться.

Когда Тамара бывала дома, то заставляла его идти в ванную, умываться, чистить зубы, а на кухне смотрела на него так, что кусок застревал в горле. Потом таскала за собой по магазинам, нагружала его сумками и все время ворчала, будучи всем недовольной. Пашка отмалчивался, он научился в интернате ни на что не реагировать. Среагирует, если его достанут. Пока сносно.

Хотя квартира у Петра была большая, комнаты просторные, ему определили место на раскладушке в маленькой комнатке, заваленной старыми вещами и пустыми бутылками. Там не было окна, но зато он оставался один, и ему это нравилось.

Тамара по долгу днем болтала по телефону с какими- то бабами о тряпках, банях и еще о чем-то. Приходили мужики, оставляли сумки, уходили. За сумками приходили уже другие и тоже молча брали их и уходили. Пашка так мало повидавший в жизни, смотрел на все с любопытством, многое ему было не понятно. Одно он понял сразу – что-то в этой квартире « не чисто». Но пока не мог сообразить что именно. Слоняясь по комнатам, он вспоминал мать. Ему хотелось к ней, забылись ее пьянки, разборки с отцом. Хотелось положить голову ей на колени, как раньше, сидеть и слушать, как мать гладит его волосы. От мыслей о матери сразу хотелось плакать, но привыкший сдерживать слезы, Пашка начинал злиться на себя и отгонял мысли о доме.

«Может спросить о родителях у Петра?» – думал он иногда .

Петр за эти дни дома появился только раз, и то ночью. Пришел с каким- то мужиком. Они сидели на кухне, слышно было, как чокались стопками, закусывали, о чем- то оживленно разговаривали. Потом дверь комнаты, где спал Петька, открылась. В освещенном дверном проеме появилась фигура Петра. Он дотянулся прямо с порога до лежащего на раскладушке Пашки, потеребил одеяло.

- Слыш, пацан, проснись, разговор есть, - заговорил он пьяным голосом. По привычке, выработанной с детства, что от пьяных добра не жди, Пашка весь съежился под одеялом. Но Петр продолжал его трясти.

Потянувшись и сделав вид, что только что проснулся, Пашка вылез из-под одеяла. Он весь напрягся, душа, что называется, ушла в пятки.

«Только бы не били», - промелькнуло в голове.

Незнакомый, здоровенный мужик в кожаном пиджаке сидел за столом, исподлобья смотрел на него. Глаза мужика напомнили ему жизнь в интернате. Так на воспитанников смотрели дежурные воспитатели, когда кто- то из воспитанников умудрялся чего-то стянуть на кухне. Под таким взглядом сразу же появлялось ощущение, что ты виноват даже в том, чего не совершал и доказывать свою невиновность бесполезно.

Как- то созвучно Пашкиным мыслям мужик спросил его:

-Крал?

-Чего? - не понял спросонья Пашка.

-Спереть сможешь? – продолжая пристально изучать его, переспросил мужик.

-Не знаю, - растерянно пробормотал Пашка, а про себя подумал: «Похоже, тут хуже, чем в интернате, надо бежать».

Он тогда еще и не подозревал чем ему предстоит заниматься в ближайшие годы и какой поворот сейчас делает его жизнь.

Не дождавшись ответа, и, похоже, забыв о его существовании, гость и Петр разлили по стопкам, выпили, закусили вкусно пахнувшей едой. Пашка стоял босыми ногами на холодном полу, боясь пошевелиться. Страх снова сменился злостью, и если бы мужики в это время обратили на него внимание, то увидели бы сжатые, посиневшие от напряжения губы и сжатые кулаки, которые Пашка спрятал за спину.

Мужики пили, а он все стоял и стоял, боясь уйти. Слезы текли по его щекам, ноги затекли. Не выдержав, преодолевая страх Пашка, развернувшись, поплелся к себе в каморку. Упав на раскладушку и уткнувшись лицом в подушку, он дал волю слезам, закусив губы, тихо скулил, продолжая сжимать кулаки будто приготовился к обороне.

Сколько он так лежал, Пашка не знает. Сон навалился тяжелый, его маленькое сердце, сжавшись от напряжения и боли так и не расправилось. Пробуждение не принесло облегчения. Болели руки, на ладонях выступили красные полосы, видимо от напряжения Пашка поранил их собственными ногтями.

В квартире было тихо. Прислушавшись, он встал и на цыпочках прошел в туалет, затем на кухню. Открыв холодильник, он хотел взять пакет молока, как вдруг почувствовал на своем плече чью то руку. От страха даже присел, боясь оглянуться.

-Ты чего такой трусливый?,- спросил стоявший сзади. Этот был тот мужик, что пил вчера с Петром.

– Чего трусливый спрашиваю, глухой что ли? – уже с раздражением повторил он свой вопрос и, отпустив Пашку, потянулся к бутылке с минеральной водой. Пока тот пил минералку прямо из горлышка, монотонно двигая огромным кадыком на его мощной шее, Пашка стоял неподвижно. В его маленькой голове крутилась и не давала покоя одна только мысль – будут ли его бить.

Но бить его не стали.

Мужика звали Алексей. Он то и поведал тогда Пашке чем тот будет заниматься.

Чутье парня не подвело. Квартира, в которую привез его Петр была совсем не Петра, а его сожительницы Тамары. Та занималась скупкой и хранением краденого. Петр и Алексей давно промышляли кражами. Отсидев не по одному сроку, и будучи уже людьми довольно авторитетными, сами на кражи не ходили. Для этого у них был народ помелче и помоложе.

Пашка был парнем щупленьким, приглянулся Петру сразу, поэтому и взял он его с собой в город. Его научили лазить в форточки и открывать изнутри входные двери, красть заходили другие. На этом его работа тогда заканчивалась.

Несколько лет для Пашки пролетели как один день. Ночью поездки по городу, окна, двери, днем «отсып» на квартирах, иногда и не знакомых. Нельзя сказать, чтобы ему это нравилось, но выбора все равно не было. Кругом были незнакомые люди, узнать, где родители было не у кого. Петра он видел редко. Кого-то сажали, им на смену приходили другие. Его как говорится, Бог тогда миловал.

Снов Пашка не видел, друзей не имел, но его никто не обижал, а главное - он был сыт. Это после прежней жизни казалось самым главным.

Однажды, проснувшись от чьих-то голосов, Пашка невольно начал прислушиваться. Вначале говорили об очередном деле, в одном из говоривших он узнал Петра. Когда разговор зашел о том, кто полезет в форточку, Пашка насторожился, понимая, что на эту роль уже не годится.

-Приладим кого нибудь,- рассуждал Петр, -Пашке пора на другую работу, нечего легкий хлеб жрать, да и форточки для него маловаты стали.

Неопределенность всегда пугала, Пашка затаив дыхание слушал.

-А сам- то пацан чей? - спросил говоривший, - что-то не припомню, откуда он взялся?

- Да я его притащил, ничейный он, у матери своей подобрал, - пояснил Петр.

- Подкидыш что ли?

-Нет, он с интерната сбежал и к матери моей, а я тогда как раз к ней зарулил. Посмотрел, ничего малец, щуплый, а взгляд отчаянный, решил - сгодится. И не ошибся. А родителей у него нет. Отец мать зарезал, когда Пашка соплей еще был, его без сознания тогда в квартире нашли возле матери убитой. А папашка его сидит, еще благодарен мне будет, что парня не кинул.

У Пашки потемнело в глазах. Так вот ,оказывается, какую тайну не решилась открыть ему тетка Клава, когда он спрашивал ее о родителях. Значит, нет у него матери, значит, нет ее давно. Слезы душили его, подступая к горлу, но он не давал им выплеснуться наружу, не по мужски это. Он лежал на диване и не мог подняться, как будто окаменел. Все эти годы у него была надежда, что он найдет мать, что он снова ощутит тепло ее рук на своей голове, та улыбнется ему. Не хотелось верить, что мать тогда спилась окончательно, и мысли всегда рисовали ее молодой и трезвой. А о том, что матери нет в живых, он даже и не предполагал.

-Ты чего лежишь, пора вставать, жрать охота, - вывел его из оцепенения кореш. Пашка не отреагировал, продолжал лежать, потом резко вскочил и пошел на кухню. Увидев выражение Пашкиного лица, его взгляд, полный какого-то отчаяния и ненависти, Петр поставил на стол стопку, которую намеревался выпить.

- Ты, ты почему мне ничего не сказал?! – только и выкрикнул Пашка.

- Охолонись, - взорал на него Петр, выплеснув стопку водки ему в лицо.

- Знать тебе это было незачем, мал еще был. Раз уж слышал, так садись, не кипятись, ничего уже не изменишь. Отец твой срок мотает, знает, что ты у нас, скоро ему на свободу.

- Я его убью, - только и произнес Пашка, побледнев так, что даже самые мелкие веснушки стали видны на его щеках.

- На, пей, - протянул ему стопку водки Петр, залпом осушив при этом свою. Первый раз Пашка напился так, что ничего не помнил, а на утро не мог встать. Выписал он раньше, но, так, забавы ради, по принципу: если можно, то почему не выпить, типа, взрослый уже. В подростковом возрасте все же себя взрослыми величают.

Ранним утром машина Петра подъехала к дому тетки Клавы, к их дому. Впервые за долгие годы Пашка увидел дом, где жил когда- то с родителями и где, оказывается, потерял мать. Не сказать, чтобы он уж очень разволновался, просто это было единственное место, которое он помнил из детства. Тетка Клава сильно постарела, остались такими же молодыми лишь ее глаза. Обрадовавшись их приезду, она суетилась на кухне, стряпала.

Усевшись на скамейку, Пашка закрыл глаза и, подставив лицо солнцу, наслаждался теплом его лучей.

-Как в детстве,- подумалось ему, и от этого на лице появилась улыбка.

Он вспомнил сон, который снится ему и по сей день. Один и тот же. В том сне он все такой же маленький, а солнце такое же теплое, как сегодня. Только гусеница, которой он строит преграды в последний раз почему то была другой, на ней не было красивой шубы. Проснувшись тогда, Пашка еще подумал: «Сперли, наверное».

Захотелось открыть глаза и непременно увидеть знакомую гусеницу, для полноты ощущения. Открыв глаза, Пашка от неожиданности увиденного даже вскочил.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒