Письмо IV

Письмо IV

Дорогой Бог!

Свершилось, мы поженились. Сегодня 21 декабря, я разменял третий десяток, и я женат. Что касается детей, то мы с Пегги решили с этим не спешить.

Все произошло нынче ночью.

Около часу до меня донесся стон Пегги. Я так и подскочил в кровати. Призраки! Они терзают плоть моей Пегги, а я-то обещал охранять ее. Она решит, что я трепло, и больше не скажет мне ни слова. И будет права.

Я поднялся и пошел в сторону стонов. Добравшись до палаты Пегги, я увидел, что она сидит в кровати и с удивлением смотрит на меня. Наверное, я тоже выглядел удивленным, поскольку рот у Пегги был закрыт, а крики не прекращались.

Тогда я дошел до следующей двери и понял, что стонет Бекон, извивающийся в постели из-за ожогов. Мне стало стыдно, я вспомнил тот день, когда поджег дом и поджарил золотых рыбок. Я представил, что им пришлось пережить, и подумал: бывает, все кончается гораздо хуже — ночные кошмары и мучительные ожоги, несмотря на пересадку кожи и всякие мази.

Бекон свернулся клубком и перестал стонать. Я вернулся к Пегги:

— Так это не ты стонала, Пегги? Я-то всегда считал, что это ты кричишь по ночам.

— А я думала, что ты.

Оказалось, что мы давно уже думали друг о друге. Вдруг Пегги еще больше поголубела, что означало: она сильно стесняется.

— Хочешь поспать вместе со мной?

Девчонки — это нечто. У меня подобная фраза крутилась бы в мозгу часы, недели, месяцы, прежде чем я сумел бы ее из себя выдавить. А она высказала это так естественно, так просто.

— О'кей.

И я лег рядом с ней. Было тесновато, но мы провели чудесную ночь. Пегги пахла орехами, и кожа у нее была такая нежная, как у меня на тыльной стороне руки, но у нее везде так. Прижавшись друг к другу, мы спали, мечтали, рассказывали о своей жизни.

Правда, утром, когда мадам Гоммет, старшая медсестра, обнаружила нас вместе, это был тот еще спектакль. Она развопилась, ночная сестра развонялась. Они голосили на два голоса то над Пегги, то надо мной. Двери хлопали, они призывали всех в свидетели, обзывали нас «несчастными несмышленышами». А мы как раз были вполне счастливы. И только приход Бабы Розы положил конец этому кошачьему концерту.

— Оставьте детей в покое! Вам что важнее – правила или пациенты? Плевать на ваши правила, можете ими подтереться.

Возражений не последовало, и Баба Роза проводила меня в мою палату, где я ненадолго погрузился в сон. Когда я проснулся, мы смогли все обсудить.

— Итак, Оскар, у вас с Пегги это серьезно?

— Супер-серьезно, Баба Роза. Я совершенно счастлив. Этой ночью мы поженились.

– Поженились?

— Да. Сделали все, что делают мужчина и женщина после свадьбы. Мне уже двадцать, я сам строю свою жизнь. Все по-взрослому. И потом, представляете, то, что в юности мне казалось отвратительным — поцелуи и все такое, ну вы понимаете, что я имею в виду — так вот, теперь мне все это нравится. Просто удивительно, как мы меняемся с возрастом.

— Оскар, ничего себе ты растешь.

— Одна вещь пока не получается — целоваться, касаясь языками. Пегги боится, что от этого могут случиться дети. Что вы думаете об этом?

— Думаю, она права.

— Вот как? А если просто поцеловался в губы? Один раз? Я про тот случай с Китаёзой. Могут появиться дети?

— Успокойся, Оскар, это маловероятно. Почти невероятно.

Вид у Бабы Розы был уверенный, и я немного успокоился, потому что… Бог, скажу только тебе… Все же один раз… Ну может быть два… Мы с Пегги все же соприкоснулись языками.

Я чуток поспал. Обедали мы вместе, Баба Роза и я, и мне стало получше.

-- Как же я устал сегодня утром!

— Это нормально, в двадцать — двадцать пять лет гуляют по ночам, устраивают вечеринки, ведут разгульную жизнь и при этом совсем не берегут силы. За это приходится платить. Слушай, а не повидаться ли нам с Богом.

— То есть вы хотите сказать, что все это время знали его адрес?

— Думаю, мы найдем его в часовне.

Баба Роза одела меня так, будто мы собрались на Северный полюс, обхватила за плечи и проводила в часовню, стоящую в глубине больничного парка, за замерзшими лужайками.

При виде твоей статуи я остолбенел, я наконец увидел, в каком ты состоянии, почти голый, тощий, на этом кресте, повсюду раны, на лбу кровь от шипов, и даже голова уже не держится. Во мне поднялся протест. Если бы я был Богом, то не позволил бы проделать с собой такое.

— Баба Роза, если серьезно, не можете же вы верить в это! Вы же были великой чемпионкой.

— Оскар, ты доверял бы Богу больше, если бы увидел культуриста с лоснящейся кожей и в кокетливых плавках?

— Ну…

— Поразмысли, Оскар. Кто тебе ближе: Бог, который ничего не испытал, или страдающий Бог?

— Конечно страдающий. Но если бы я обладал его возможностями, я бы избежал страданий.

— Никто не может избежать страданий. Ни Бог, ни ты. Ни твои родители, ни я. Но страдание страданию рознь. Вглядись в его лицо… Разве у него страдающий вид?

— Нет. Ему как будто и не больно.

— Ну да. Надо различать мучения физические и мучения моральные. И если физические страдания — это испытание, то страдания моральные мы сами себе выбираем.

— Что-то я совсем запутался.

— Если тебе в ноги или в запястья вбивают гвозди, тебе не остается ничего иного, кроме как испытывать боль. И ты ее испытываешь. Зато при мысли о смерти испытывать боль совершенно не обязательно. Ты ведь не знаешь, что это такое. Это зависит от тебя.

— И вы, вы сами знаете людей, которых радует мысль о смерти?

— Моя мать была такой. На смертном одре на ее устах появилась улыбка, она предвкушала, чтобы ей открылось то, что должно произойти. Но люди по большей части не любопытны. Они цепляются за то, что имеют, как вошь – за ухо обритого наголо хозяина. Возьмем, к примеру, Сливовую Запеканку, мою ирландскую соперницу, сто пятьдесят кило здоровья и мышц. Она говорила: «Простите, но я не собираюсь умирать, я на это не подписывалась». Она ошибалась. Ведь ей никто не обещал, что жизнь ее будет вечной! Но она упорно в нее верила, противилась самой мысли о неизбежности ухода, бесилась и даже похудела. Она превратилась в тридцатипятикилограммовый рыбий скелет, — и буквально распалась на части. Понимаешь, она умерла, как все на свете, но мысль о смерти испортила ей жизнь.

— Неужели Сливовая Запеканка была настолько тупая?

— Как деревенская кулебяка. Но такое довольно часто встречается.

Здесь я поддакнул. С этим, к сожалению, не поспоришь.

— Люди боятся смерти, потому что им внушает страх неизвестность. Оскар, попробуй заменить страх доверием. Посмотри на лицо распятого Бога: он испытывает муки физические, но не моральные, так как у него есть вера. Он повторяет себе: это причиняет мне боль, но оно не может быть болью. И сразу гвозди уже не так ужасны. Вот преимущества веры. Это я и хотела показать тебе.

— О'кей. Баба Роза, когда мне станет страшно, попробую заставить себя поверить.

Она обняла меня. Вообще-то, Бог, мне было хорошо в этой пустой церкви рядом с тобой, таким умиротворенным.

Вернувшись, я долго спал. Я сплю все дольше и дольше. Будто изголодался по сну. Проснувшись, я сказал Бабе Розе:

— Если честно, я не боюсь неведомого. Мне только жаль потерять тех, кого знал.

— У меня точно так, как у тебя, Оскар. А не позвать ли нам Пегги – выпить с нами чайку?

И Пегги пила с нами чай, они отлично поладили с Бабой Розой, и мы жутко смеялись, когда Баба Роза рассказывала историю своей битвы с сестрами Жиклетт, тройняшками, которые выдавали себя за одно лицо. После каждого раунда одна из сестричек, измотав соперницу, покидала ринг, чтобы пойти пописать, пряталась в туалете, а на ринг возвращалась ее свеженькая сестра, чтобы продолжить бой. А потом и третья. Все считали, что есть лишь одна неутомимая Попрыгунья Жиклетт. Баба Роза раскрыла эту авантюру и заперла двух сестричек в кабинках туалета, а ключ выбросила в окно и доконала оставшуюся. Ох и коварная это штука, борьба.

Потом Баба Роза уехала. Медсестры надзирали за мной и Пегги, будто мы петарды, которые вот-вот взорвутся. Черт, мне как-никак стукнуло тридцать! Пегги поклялась, что этой ночью при первой возможности она сама придет ко мне; в свою очередь я поклялся ей, что на сей раз обойдусь без языка. В самом деле, завести детей – много ума не надо, надо еще, чтобы хватило времени их вырастить.

Ну вот, Бог. Не знаю, о чем просить тебя сегодня, потому что это был прекрасный день. Хотя знаю! Сделай так, чтобы завтра операция Пегги прошла хорошо. Не так, как моя, если тебе понятно, о чем я...

До завтра.

Целую, Оскар

P. S. Операции, вроде, не относятся к духовным вещам, и, возможно, не в твоей компетенции. Тогда сделай как-нибудь, чтобы, каким бы ни был результат операции, Пегги восприняла его как благо. Очень рассчитываю на тебя.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 Следующая ⇒