Письмо II

Письмо II

Дорогой Бог!

Ты реально крутой. Не успел я отправить тебе письмо, как тут же получил ответ. Как ты это делаешь?

Сегодня утром я играл в шахматы с Эйнштейном. В холле. Вдруг является Попкорн и говорит, что здесь мои предки.

Вдумайтесь. Мои предки! Сегодня! Как! А главное, зачем! Они навещают меня раз в неделю, по воскресеньям, когда оба не работают.

Пока я обмозговывал эту новость, Эйнштейн… Кстати, Эйнштейном его зовут не потому, что он типа самый умный, просто у него башка в два раза больше, чем у других. Наверняка, от водянки. А если бы это было из-за мозгов, наш Эйнштейн такие бы делишки проворачивал. Ух!

Так вот, пока я обмозговывал, этот… Эйнштейн стибрил с доски мои фигуры. Это меня выбесило. Я бросил шахматы и потащился за Попкорном в палату, очень кстати выходящую окнами на автостоянку. Да, он был прав: наш красный джип сигнализировал о том, что предки действительно приехали.

— Ну, убедился? — сказал Попкорн. — Чего ты мне дашь за то, что я тебя предупредил?

— Шоколад с орехами будешь?

— А клубники больше нет?

— Нет.

— О'кей, шоколадка тоже сойдет.

Попкорна положили в больницу, чтобы он хорошенько схуднул. В девять лет — девяносто восемь кило при габаритах метр десять на метр десять! Честно говоря, здесь уже никто не верит, что ему когда-нибудь удастся похудеть, он вечно такой голодный, что мы постоянно его чем-нибудь подкармливаем. Конечно, это неправильно, но ведь даже сиделки прекратили пичкать его слабительными свечками.

Я отправился в свою палату. Родителей там не было. Странно. Пока я ковылял по коридору, они бы уже раз двадцать добрались до меня. И тут до меня дошло, где они могут быть. Убедившись, что меня никто не видит, я спустился по лестнице и в полумраке подкрался к кабинету доктора Дюссельдорфа. Они были там. Из-за двери доносились их голоса. И вот тут-то я услышал то, чего не должен был слышать. Мама рыдала, доктор Дюссельдорф повторял: «Мы уже все испробовали, поверьте, мы сделали все, что могли», на что отец отвечал севшим голосом: «Я верю вам, доктор, я в этом не сомневаюсь».

Я будто прирос к металлической двери ухом. Уж и не знаю, что было холоднее: металл или я. Затем доктор Дюссельдорф сказал:

— Вы хотите с ним повидаться?

— У меня не хватит духу, — ответила мама.

— Нельзя, чтобы он увидел, в каком мы состоянии, — добавил отец.

И вот тут я понял, что мои родители – жалкое ссыкло. Нет, хуже: они ссыкло, которое и меня держат за себе подобного!

Из кабинета донесся шум отодвигаемых стульев. Они сейчас появятся на пороге, догадался я и юркнул в первую попавшуюся дверь. Так я очутился в стенном шкафу, где санитарки хранит всякие швабры, щетки и прочую фигню. Поскольку здесь опасаются, как бы ночью все эти швабры, ведра и тряпки не удрали, эти шкафчики можно открыть только снаружи, а изнутри – фигушки. Вот там я и провел остаток утра.

Сидеть в полной темноте было совсем нетрудно. Мне не хотелось никого видеть, а после всего услышанного руки и ноги будто отнялись. Ближе к полудню на верхнем этаже поднялся кипиш. Шаги, топот, беготня. Больницу прочесывали цепью. Повсюду выкрикивали мое имя:

— Оскар! Оскар!

Мне нравилось слышать, как меня зовут, и не отвечать. Хотелось им досадить. Досадить всем на свете. Кажется, я даже вздремнул, потом различил шарканье башмаков санитарки мадам Н'да. Она распахнула дверь, и тут мы оба реально испугались и завопили. Она — потому что не ожидала наткнуться на меня здесь, а я — потому что забыл, что она такая черная… и может так оглушительно визжать.

На крики сбежались доктор Дюссельдорф, медсестры, нянечки, еще кто-то. Я-то ожидал, что мне всыплют по первое число, а они чуть не хлюпали носами. Ну я и подумал, что глупо не воспользоваться ситуацией.

— Как ты себя чувствуешь, Оскар?

— Хочу видеть Бабу Розу.

— Как ты очутился в стенном шкафу? Ты за кем-то следил? Ты слышал что-нибудь?

— Хочу видеть Бабу Розу.

— Выпей воды.

— Нет. Хочу видеть Бабу Розу.

Гранит. Скала. Бетонная плита. Эти расспросы ни к чему не привели. Я вообще не слушал, что они говорили. Я хотел видеть мою Бабу Розу. Доктору Дюссельдорфу было жутко неловко перед всей его свитой из-за того, что на меня он не имеет никакого влияния. Кончилось тем, что он не выдержал:

— Дайте ему эту, как ее… Ту, что он просит!

И я сразу согласился передохнуть, а когда проснулся, Баба Роза была рядом. Она улыбалась:

— Оскар, что-то случилось?

— Доктор Дюссельдорф сказал моим родителям, что я скоро умру, и они сбежали. Удрали, поджав хвост. Как же я их ненавижу.

Я ей рассказал обо всем, ну как тебе, Бог, в этом письме.

— М-м-м, — протянула Баба Роза, — это напомнило мне мой поединок в Бетюне с Сарой Ап-и-Шмяк. Представляешь, перед схваткой она натиралась маслом и выступала почти голой. Ее прозвали угрем ринга, она буквально выскальзывала из рук. Она выходила на ринг только в Бетюне и каждый год выигрывала там кубок. Однако я тоже хотела выиграть кубок Бетюна!

– И что же вы сделали?

— Когда она поднималась на ринг, мои друзья обсыпали ее мукой. Масло плюс мука — отличная панировка. В два счета я отправила на ковер непобедимую Сару Ап-и-Шмяк. После этого ее стали называть Треской в Панировке.

— И где тут связь?

— Дорогой мой Оскар, безвыходных ситуаций не бывает. Всегда можно что-то придумать. Вроде трюка с мукой. Тебе нужно написать Богу. Он все же помощнее, чем я. Что тебя мучает больше всего?

— Я ненавижу своих родителей!

— Тогда ненавидь их как можно сильнее.

— Это вы мне такое говорите, Баба Роза? Поверить не могу.

— Пусть твоя ненависть станет еще сильней. Это будет как кость для собаки. А когда ты ее догрызешь, то увидишь, что в этом не было никакого смысла. Расскажи все это Богу в письме, попроси его навестить тебя.

— Разве он может двигаться?

— На свой лад. Нечасто. Скорее даже редко.

Баба Роза вздохнула, и я понял, что и ты, Бог, чувствуешь себя неважно.

— Оскар, разве твои родители никогда не говорили тебе о Боге?

— Говорили как-то раз. Сказали, что не верят в него. Они верят Деда Мороза.

— Неужели настолько все плохо?

— Вы представить себе не можете насколько! Однажды я вернулся из школы и сказал им, что хватит выставлять меня идиотом, что я знаю, что Деда Мороза нет. Они хлопали зенками так, будто с Луны свалились. Я был взбешен: ведь из-за них я выставил себя полным кретином на школьном дворе. А они давай клясться, что вовсе не хотели меня обманывать, что искренне верили, что Дед Мороз существует. Они были страшно разочарованы, узнав от меня, что на самом деле его нет! Два старых придурка!

— Так значит, они не верят в Бога?

— Нет.

— Хорошо, пусть твои родители не верят в Бога, но почему тебе самому в него не поверить и не попросить его навестить тебя?

— Ладно. Но разве он не прикован к постели? Вы же сами сказали.

— Нет. Но у него есть свой особый способ навещать людей. Он навестит тебя в мыслях. В твоем сознании. Вот увидишь, его посещения приносят большую пользу.

— О'кей. Я поговорю с ним об этом. А сейчас, если мне что-то и приносит пользу, так это ваши посещения.

Баба Роза улыбнулась и с почти смущенным видом склонилась, чтобы поцеловать меня в щеку. Но не осмелилась. Она взглядом попросила разрешения.

— Валяйте. Целуйте меня. Я никому об этом не скажу. Чтобы не портить вашу борцовскую репутацию.

Ее губы коснулись моей щеки, и мне было приятно, тепло и щекотно, и пахло пудрой и мылом.

-- Когда вы опять придете?

— Я имею право приходить не чаще двух раз в неделю.

— Ждать целых три дня!

— Таковы правила.

— Кто выдумал эти правила?

— Доктор Дюссельдорф.

— Доктор Дюссельдорф теперь при виде меня готов обделаться от страха. Спросите у него разрешения, Баба Роза. Если вы не будете навещать меня каждый день, я не стану писать Богу. Я не шучу.

— Ладно, я попробую, - сказала Баба Роза вышла из палаты.

А я разревелся. При мысли, что не увижу Бабу Розу, слезы текли сами собой и обжигали мне щеки. К счастью, она вернулась не сразу.

— Все хорошо: я получила разрешение. В течение двенадцати дней я могу приходить к тебе ежедневно.

-- Ко мне и только ко мне?

-- К тебе и только к тебе, Оскар. Двенадцать дней.

Тут уж я не знаю, что со мной произошло, я не мог сдержать рыданий.

-- Двенадцать дней? Значит, дела так плохи, Баба Роза?

Она тоже еле сдерживала слезы. Бывшая кетчистка мешала бывшей девочке дать себе волю.

— Знаешь, Оскар, у меня на родине есть легенда о том, что в течение двенадцати дней уходящего года можно угадать погоду на следующие двенадцать месяцев. Достаточно каждый день наблюдать за погодой, чтобы получить в миниатюре целый год. Сегодня 19 декабря, оно представляет январь, двадцатое — февраль, и так далее, до тридцать первого декабря, которое соответствует следующему декабрю.

— Это правда?

— Это легенда. Легенда о двенадцати волшебных днях. Мне бы хотелось, чтобы мы с тобой сыграли в это. То есть, ты. Начиная с сегодняшнего дня, смотри на каждый день так, будто он равен десяти годам.

— Десяти годам?

— Да. Один день — это десять лет.

— Значит, через двенадцать дней мне будет сто тридцать лет!

-- Да. Представляешь?

Баба Роза поцеловала меня и ушла.

Так вот, Бог, я родился сегодня утром. Я довольно слабо это помню; к полудню мне стукнуло пять лет, я вошел в сознание, но это принесло мне не слишком добрые вести; а вечером мне исполнилось десять, это вполне разумный возраст. Воспользуюсь этим, чтобы попросить тебя вот о чем: когда у тебя будут для меня новости, как вот нынче, в полдень, делай это как-нибудь помягче, что ли. Не так прямолинейно.

До завтра.

Целую, Оскар

P. S. Хочу попросить тебя еще об одном. Знаю, что имею право только на одно желание в день, но предыдущее желание и желанием-то не назовешь. Это скорее совет. Я согласен на короткую встречу. Воображаемую. По-моему, это клево. Мне бы очень хотелось, чтобы ты навестил меня. Мои приемные часы с восьми утра до девяти вечера. В остальное время я сплю. Иногда я даже днем могу ненадолго вздремнуть. Из-за лекарств. Если застанешь меня в этом состоянии, буди без колебаний. Глупо пропустить такую встречу из-за какой-то минуты несовпадения.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 Следующая ⇒