СТИХИ. Ночь и Байрон

Стр 1 из 7Следующая ⇒

ВЕНИАМИН ГЛЕЙХМАН

СТИХИ

«ПОСТОЯНСВТО ПАМЯТИ»

Родителям, друзьям, музам

***

По-маяковски я сегодня бодр

И по-есененски сегодня свеж.

По-башлачёвски я сегодня добр

И по-егоровски сегодня меж.

И я по-янковски сегодня весел,

И по-эпигровски сегодня строг.

Поймите, господа, сегодня грезил,

Сегодня был мечтающим без ног.

Сегодня вновь я бесталанно правый

И вновь сегодня я Хемингуэй.

Я по-ремарковски сегодня старый

И вновь по-дублински я в параличе дней.

Я вновь пропетый чувственным словцом

И вновь прохожий смотрит вверх.

Сегодня вновь я с каменным лицом

Иду пустой, опаленный, без всех.

Сегодня чужд по-джойсовски мне город,

Сегодня я, как прежде, есть никто.

Сегодня говорил о чём-то с богом,

Сегодня вновь мне нервом был метро.

Сегодня вновь мне в поле несерьёзно

Впустилось небо в красные зрачки.

Я по-цветаевски сегодня борзый

И вновь шекспировски сегодня сны.

И я по-чеховски сегодня празен,

Сегодня я был светел и умён.

Сегодня я в наполнившемся зале

Был драматически-угрюмо томн.

И я лирически сегодня уходивший

Оставил шум народничества там.

В пустой и пыльный, круто изменивший,

Оставивший навек любимый храм.

Сегодня я по-маяковски бодр

И я сегодня вновь со списком дел.

Сегодня по-ахматовски без крова,

Сегодня с миром вновь я постарел.

Письма Элвису Листику

Дороги, занесённые по горло,

Оказались также чёрствы летом.

И в карете мраморного цвета

Сквозь туман летит остаток года.

Здравствуй, Элвис,

Друг мой беспредметный,

В жизни повидавший очень много.

Сквозь созвездия, туманы и кометы,

Я тебе пишу сиё письмо.

Нас с тобою сильно разделяют

Световых годов пути без меры.

Эти тучные, как время, расстоянья

Задают мне круг перерожденный.

Ты, мой Элвис, в звёздном океане

Так же жив и здравствуешь как я.

Мысли наши сильно заслоняют

Отговорки фраз и болтовня.

Мы с тобою, равно чередуясь,

Будто лунные затменья не видны.

Грохот той поломанной посуды

Означают жесты и мольбы.

Ты, мой Элвис, часто замолкаешь,

И не слышны более шаги.

Но потом, как звёзды отдаляясь,

Оставляешь кистью нам мазки.

Знаешь, Элвис, по тебе скучают,

Вероятно, тысячи таких,

Что когда-то бились в покаянье,

И когда-то ждали белый стих.

И сейчас, в подвалах, где рассветом

Освещаются лишь прорези для глаз,

Ты словами лестными воспетый,

Ты один не тягостный для нас.

____________________________

Мы схожи, Элвис. Пусть и рождены

Под разными осями ординат,

Всё также, тем не менее, должны мы

Вносить цветы в свой Гефсиманский сад.

Ты знаешь, Элвис, только пустота

Является оплотом неизвестных.

И именно от этого она

Так манит к изучению прилежных.

Сменяясь днём, тьма поглощает их,

И видна глазу только темнота,

Они в исканиях порочного следа

Надеются оттуда выйти.

Возможно, Элвис, ночь минует эта,

Но кто нам гарантирует ещё,

Что пустота не станет ясным светом,

А темнота - легчайшим из времён?

Пусть правда, Элвис, счастье только слово,

Но слово уступает ощущенью.

Читая буквы, сложенные домом,

Мы тайну понимаем изречений.

Пускай ты, Элвис, где-то далеко,

Твои мне не известны адресаты,

Пришли мне светлый дубликат Торо,

Где пишутся весёлые забавы.

Я с радостью послушаю о вере,

Восприму твои строчки о любви,

Ведь ты писал: «in vino veritas?»

И я в ответ тебе писал лишь «Oui».

***

Аж глаза мне немножко сжигает

Чудотворная сила людей.

Для ворот заповедного рая

Мне известен хранитель ключей.

Я прошёл бы до туда, как нимфа,

Ну а после, себя истрепав,

Я назвал своё верное имя

И накинулся б вновь, как рукав.

Я бы ушёл из любимого дома,

Ради радостных вестей с полей.

Мне для горя не выдуман повод,

На странице законов людей.

Убежать бы от зеркала к краю,

Где не кошена в поле трава.

Я бы там свои письма оставил,

Отпечаток оставил себя.

Смерть Осипа

Он жил на девятом,

В шестидесятом.

В комнате крайней

У Ленинграда.

Стоя на локте

Его голова

Еле держалась.

Как бы жива.

Ночью у окон,

Смотря на матрас,

Лёжа у двери,

Он думал о нас.

Так день за днём

У него протекали.

И как не крутись

Только ими он жил.

И по привычке своей

Вертикальной,

Он только и мог,

Что чернилой творить.

Он глаза закрывал,

И мечтал находясь

Вроде здесь, вроде там,

Но везде - только часть.

Своим именем он

Прославлял великанов,

Мог лишь им он похвастать,

Ибо больше не надо.

Для него целый день

Был подобен горенью,

Только слышал он стон

За соседскою дверью.

Он не понял тогда,

Что сгорает огнём

Точно также, всё та,

Что так честно берёг.

Он вкушал эти звуки

Своим ртом из ушей,

Вероятно, не думал,

Вопросом честней

Или ложью побольше.

Он отмажется так,

Ему кисти не нужны.

Он поглядывал в окна

И сверля потолок,

Только чувствовал звуки

Двух гортаней и глоток.

III

Он модальностью зримого

Себя не отменит.

Только цифры на карте

Его прах разумеют.

Подымаясь по лестнице

Видит отца,

Что испачкался в фосфоре.

Только беда.

Этот цвет - темнота.

Для него пустота

Это смысл творца.

По сему, обреча

Кадыка и врага

Он покрасит себя

Темноте подража.

Красный волос как нити

Засияли в мозгу.

Сердце прям из груди

Создавало дыру.

Подле дома, на крыше,

Он стоял и смотрел.

Небо делалось шире,

Чем глаза наркотел.

Севши рядышком с краем,

Он вздохнул глубоко,

Создалось напряжение,

Оно так не прошло.

И в ушах слышен голос

Откуда-то там,

Из каморки квадрата,

Где повёрнут закат.

Ты всем была его:

И голосом и телом;

Ты отдавала всё своё

На праведное дело.

Он это знал, ибо туда,

Где берега кипят, твердят,

Что света нисходя в года

Не видно толком, как черта.

Прощался он, пускай и тихо,

Привстал у горла сжатый ком.

Произнести было не в силах,

Тем более сказать «Потом...»

Сослался он на уголке,

Что цвёл возле ограды.

Глаголом мысли окромя

Он помнил лик кудрявый.

Взяв фотографию в альбом,

Он сжёг его, под стон

Квартиры рядом, за стеной.

В его ушах свистела трель,

Ни то чужая вовсе речь.

На каждый звук в свою метель

Он соглашался лечь.

Пройдёт сто лет, вороны в стуже

Слетят из города воров.

Пройдёт Луна над кислым мужем,

Зажжётся тихий огонёк.

И в рождество, под самый трепет,

Нужда его покинет вновь,

Как в костромской для них сочельник

До нас дошёл совсем седой.

На крыше буйной и старинной,

Над головой у старых дел,

Его задача выше меры,

Ибо она совсем не всем.

Моргнул глазами возле дома

И Ленинград его опять

Похож на маятник больного,

Что полагается в кровать.

И голова теперь у ручек,

И состоянье вновь гудит,

И старомодный подпоручик

Всё также искоса глядит.

Всё также шум, всё нынче редко,

Всё превратилось вновь в уста,

Зачем зажглись огни вечерней,

В простонародье, фонаря?

Ему искать теперь не в меру,

Пойти туда в свои пути,

И плыть в ночи, подобно снегу,

Что так сутуло нас смешит.

Он спит в ночи, под покрывалом.

И видит сон он, как ночлег

Сменился бурей, страшным валом,

Как бесконечный бег комет.

Молчит всё то, что говорило,

Ибо уснуло всё тогда,

Что живо было в ночи летом,

Что жило также, как карга.

Он тоже спит и просыпаться

Ему не нужно больше днём.

Он зажигался будто старцем,

А затухал он в унисон.

***

Привет, мой друг, касания всё те же.

Мы смотрим также, но немного выше.

У наших ног живёт охранник Вишну,

Чья цель одна - оставить эту крышу.

Мой друг, привет. Там Гаутама помнит

Слова из песен. Государство молкнет.

Судьба идёт, всё ведает, всё знает,

И только ночь в своих глазах мелькает.

Она всё слышит, помнит, замирает,

Но лишь подумав - сразу ускользает.

Всё исчезает, будто бы навеки.

Лишь Шива помнит. Протекают реки.

Загадка снов - число и разрушенье,

Молитва - помесь фраз в благоговенье.

Создатель ночью слышит песнопенья,

Что забываются, он выпускает время.

Мой друг один, всё Гаутама помнит,

Денёк прождав, тихонечко он молвит.

Он днём один, он зверь и человек,

Он в бой идёт, он у горы Казбек.

Мечта сбылась. Одна, как отголосок,

И чудо обращается в набросок.

Тела молчат, саамы спят под вечер,

Всё замирает там, где гаснут свечи.

***

Светлой памяти Бориса Рыжего

Я всех любил, без дураков,

И сколько бы бумаг я не измазал,

Чернильница - спаситель от оков,

Мой тяжкий век оставила как пазл.

Мне близко всё: холодное метро

И чемодан, когда-то там отставший,

Родное небо, братское нутро,

И детство той безвременно пропавшей.

Осталось быть навеки как ничто

И петь по вечерам в своей избушке,

Как унеслись года, всё шапито,

А я Пьеро - ненужная игрушка.

Как мир под одеялом мне не тесен

И возвращаться вновь не тяжело.

Я всех любил. В ночи я буду весел,

Как на гвозде висящее пальто.

Я всех любил, без дураков,

Без тех, кого оставить надо,

Без тех, чьё имя не занесено

В поля заманчивой прохлады.

Ночь и Байрон

Снова ночь. Мне Байрон снится,

Он молчит, Овидий с ним.

С адской курьей, чёрной птицей

Он стоит, смотря в Каир.

И пылает в их очах,

В жизнях их, живых локтях,

В их стопах, руках, кистях

Будто лунный маскарад.

На часах играет темень,

Зорька скоро, петухи,

Только глаз весь за неделю

От чего-то там болит.

Данте снова, Пётр спит,

Алексей молчит, забыт,

Ночь идёт, но не стареет,

Мир молчит, молчит Вергилий.

Дьявол спит, глаза сомкнулись,

Вий устал терзать свой взор.

Эхом жизни непорочен,

Только он им защищён.

Байрон смотрит, но молчит,

Ждёт чего-то, но не спит.

Под луной стоит пиит.

Вот он, Байрон, вот он Лит.

И в веках своих надрывно

Он сидит, лежит уныло,

Не забывшись непрерывно

Он косится с миром слитно.

Джон стоит, Лекс замирает,

Мефистофель оживает.

Сквозь пустыню, сквозь побег,

Вот что значит "человек".

Ночь спустилась. Лунный свет

Дон Жуану новых лет

Даровали лично, рано.

Ночь одна, одна пижама.

И Батист не спит, щебечет,

Наблюдает, семиречит,

Напевает, ждёт наречий,

Ждёт уход, ждёт чуда встречи.

Байрон возле них стоит,

Пристально при всех молчит.

Своей жизнью он зудит,

Жаждет солнца, но не спит.

Ночь настала. Солнце спит.

Гордость ночью не грешит.

Целой ночи нет побега,

Целой ночью мало света.

Солнце встало. Байрон спит.

Нежить встала, нежить бдит.

Нечисть ждёт, она пленит.

А пиит стоит, молчит.

***

Колит руки

В окнах свет

Моя тень

Кидает вслед

На бокал

Свой взор больной

Мы бывали

На часах

Свой окончив

Первый шаг

Столько лет

Ходили вдаль

Пара игл

Взгляд на небо

Колит руки мне

Несмело

Эхо рек

Вдали туман

Наши думы

Ураган

Ввысь стремилась

Чуть дыша

Оживленная душа

Кратко сшитая

Не та

Не поманит к ней

Стада

Реки с шумом

Замерзали

За пределом переход

Птицы там не застонали

Не стонал и небосвод

Колит руки,

Моё тело

Ничего,

А пустяки.

Я весёлый

Взгляд поэта

Наши песни

Ручейки.

***

Двоится в глазах,

Видится двоица:

Стоят на ногах

Кружатся готицей.

Ловится двоица,

Чудится, ломится,

Ручками дурится

Словно верблюдица.

Хлещется, дуется,

Песнями журится,

Мелочной пудрице

Гордая дюжица.

Чистенько плещется,

Глазками щурится,

Честная ночица

Лучшего блюдеца.

Бегает двоица,

Хапает, крутится,

Нежно волнуется

Аки безумица.

***

И не вспомнит наутро никто

Что случилось в ночной тишине.

Как уплыл Одиссей из бухты,

Как бежали троянцы к скале.

Как под звуки геройских литавр

Убегали враги при огне,

Как положенный огненный лавр

Оставался лежать на земле.

Как героев ждала, замерзая,

Нелюдимая хладная твердь,

Как в лучах многоликого рая

Было просто стоять и смотреть.

Не заметили грустные арфы

Как прошла своим ходом война,

Как колосья в полях стали стары

И как стало пустынно в дворах.

Как мгновение тяжестно тянется,

Как ползёт оно медленно, ждёт.

Телемах отправляется странствовать,

Предавая судьбе поворот.

Дождь идёт среди ночи лукавой,

Все солдаты в каютах лежат.

Менелай наблюдал, ожидая

Всех людей, не пришедших назад.

***

Популярности грозные сети

Протянулись по горестным ртам.

Клеветой с поруганием дети

Занимают прославленный храм.

Невзлюбили сердечные ритмы,

Что для нас забегающий звук.

Они точечным лезвием бритвы

Поражают душевный сосуд.

Бедолаги, церковные дети,

Неврастеники в царстве подруг...

Их божественный выход отметьте,

Их размашистый, пульсовый стук.

12 3 4 5 6 7 Следующая ⇒