Глава IV. Глава V. Глава VI. Глава VII

Глава IV

Оле Камп находился в плавании уже год. Как он и говорил в своем письме, зимний рыболовный сезон близ Ньюфаундленда был крайне тяжелым. Заработанные деньги, — когда их удается заработать, — даются рыбакам поистине каторжным трудом. Весеннее равноденствие знаменуется жестокими шквалами, которые, налетая на корабли в открытом море, способны за несколько часов разметать и потопить целую рыбацкую флотилию. Но зато рыба вблизи Ньюфаундленда водится в изобилии, и экипажи шхун, если повезет с погодой, бывают щедро вознаграждены и за утомительный труд, и за все опасности, перенесенные в этом средоточии ураганов.

Впрочем, норвежцы издавна славятся как опытные моряки и никогда не теряют присутствия духа в трудных обстоятельствах. А трудностей этих — что в прибрежных фьордах, от Христиании до Нордкапа, что у скал Финмарка, что близ Лофотенских островов — яростно бушующий океан предоставляет в избытке. Только для того, чтобы пересечь Северную Атлантику и всей флотилией достичь богатых рыбой отдаленных мест близ Ньюфаундленда, требуется немалое мужество. В юности рыбаки переносят достаточно бурь у европейского побережья, но это лишь отголоски жестоких штормов, с которыми им приходится потом бороться у берегов Ньюфаундленда. Просто теперь они встречают эти штормы в самом их начале — вот и вся разница.

Норвежцам было от кого унаследовать свое бесстрашие. Их предки прославились как храбрые мореплаватели в те времена, когда Хансены занялись торговлей в Северной Европе. А может быть, в старину и они слегка пиратствовали, но что поделаешь: пиратством тогда промышляло немало людей. Разумеется, с тех пор коммерция стала куда нравственнее, хотя позволительно предположить, что на этом пути ей предстоит еще сильно совершенствоваться.

Как бы то ни было, норвежцы всегда были отважными моряками, являются таковыми сейчас и останутся ими в будущем. И Оле Камп, само собой, не подумал отказаться от дела своих предков. Своим обучением, своим посвящением в это трудное ремесло он обязан был одному старому бергенскому боцману^[47] каботажного судна. Все его детство прошло в этом порту, одном из самых крупных и оживленных в норвежском королевстве. Перед тем как пуститься в дальнее плавание, он был обычным юнцом-сорвиголовой, — плавал по фьордам, разорял гнезда морских птиц, ловил сотнями мелкую треску, которую затем вялил. Став юнгой, он начал плавать по. Балтике, потом стал уходить в дальние рейсы по Северному морю, а порою добирался и до самого Ледовитого океана. Совершив множество таких рейсов на борту большой рыболовной шхуны, он дослужился до боцмана, каковую должность получил в возрасте одного года. В настоящее время ему было двадцать три.

В перерывах между плаваниями он неизменно навещал единственную семью, которую любил и которая осталась у него в этом мире.

И каким же верным товарищем был он Жоэлю, когда приезжал в Дааль! Он сопровождал его во всех походах по горам, вплоть до самых высоких плато Телемарка. После фьордов горные пики уже не пугали молодого моряка, и он никогда не отставал от Жоэля, а если и отставал, то затем лишь, чтобы составить компанию своей кузине Гульде.

Мало-помалу Оле и Жоэля связала теснейшая дружба. Но по отношению к юной сестре Жоэля чувство это приняло совсем иную форму. И кто, как не Жоэль, поощрял в этом Оле?! Во всей их провинции его сестра не нашла бы лучшего парня — с таким преданным, добрым нравом и любящим горячим сердцем. В браке с Оле Гульда непременно обрела бы свое счастье. Так что молодая девушка, с молчаливого одобрения своей матери и брата, уступила захватившему ее чувству. И не смотрите, что обитатели Севера столь скупы на проявление своих эмоций,^[48] — это вовсе не свидетельство их холодности, отнюдь нет! Просто такова уж их манера поведения, и, кто знает, не стоит ли она любой другой!

Словом, однажды, когда все четверо сидели в большом зале, Оле вдруг без обиняков сказал:

— Есть у меня одна мысль, Гульда!

— Какая же? — спросила девушка.

— Я вот думаю, а не пожениться ли нам?

— Да, я тоже так думаю.

— Это было бы неплохо, — добавила фру Хансен так, словно вопрос обсуждался уже множество раз.

— И верно. А знаешь, Оле, — вмешался Жоэль, — ведь таким манером я стану тебе шурином.^[49]

— Верно, — ответил Оле, — но вполне возможно, дорогой Жоэль, что от этого я полюблю тебя еще больше.

— Если такое возможно!

— А вот увидишь!

— Ну, я-то ничего лучшего и не желаю! — воскликнул Жоэль, подходя к кузену, чтобы крепко пожать ему руку.

— Значит, ты решила, Гульда? — спросила фру Хансен.

— Да, матушка.

— Ты правильно решила, — сказал Оле. — Я ведь давно люблю тебя, только молчал об этом.

— И я тоже.

— Просто не знаю, как это со мной случилось.

— Да и я не знаю.

— Наверное, оттого, что я видел, как ты хорошеешь с каждым днем и делаешься все добрее…

— Ох, милый Оле, уж ты скажешь!..

— А что ж тут такого, коли это чистая правда, тебе и краснеть нечего! А вы, фру Хансен, разве не приметили, что я люблю Гульду?

— Да, кое-что примечала.

— А ты, Жоэль?

— А я сразу приметил.

— Ну тогда прямо скажу, вы должны были меня предупредить! — с улыбкой отвечал Оле.

— Но как же твое плавание? — спросила фру Хансен. — Ведь когда ты женишься, тебе, верно, тяжко будет уходить в море так надолго?

— Верно, тяжко, — проговорил жених, — вот потому-то после свадьбы я плавать больше не стану.

— Не станешь плавать?

— Нет. Разве я смогу разлучаться с Гульдой на долгие месяцы?

— Значит, сейчас ты уйдешь в рейс последний раз?

— Да, но если нам хоть немного повезет, этот сезон позволит мне прикопить деньжат, — ведь господа братья Хелп твердо посулили мне полную долю в выручке.

— Какие славные люди! — воскликнул Жоэль.

— Лучше не бывает, — ответил Оле. — У нас в Бергене все моряки знают их и ценят выше некуда.

— Дорогой мой, чем же ты займешься, когда перестанешь плавать? — спросила Гульда.

— А вот чем: я стану компаньоном^[50] Жоэля. Ноги у меня крепкие, а если они и не сдюжат, то со временем, мало-помалу, я их приучу к ходьбе. Впрочем, я тут обдумал еще одно дело, которое также обещает стать небезвыгодным. Почему бы нам не наладить почтовую службу между Драмменом, Конгсбергом и селениями Телемарка? Сообщение тут трудное, нерегулярное, вот где можно неплохо подзаработать. В общем, есть у меня задумки, не считая еще…

— Не считая чего?

— Да так, ничего. Об остальном потолкуем после, когда я вернусь. Хочу только заверить вас, что я готов заниматься всем чем угодно, лишь бы сделать Гульду самой счастливой женщиной в стране. Да, вот так-то! Это я решил твердо.

— Ах, Оле, если бы ты знал, как это легко! — воскликнула девушка, протянув ему руку. — Считай, что полдела уже сделано, — есть ли более счастливый дом, чем наш в Даале?!

При этих словах фру Хансен почему-то на мгновение отвернулась от них.

— Ну так, значит, все решено? — радостно повторил Оле.

— Да, решено, — ответил Жоэль.

— И больше к этому разговору не вернемся?

— Никогда.

— А ты, Гульда, ни о чем не пожалеешь?

— Ни о чем, милый Оле.

— Ну а что касается дня свадьбы, я так думаю, лучше будет дождаться твоего возвращения, — добавил Жоэль.

— Ладно, пусть так, но назовите меня разнесчастнейшим из людей, если меньше чем через год я не поведу Гульду в церковь Мела, где наш друг пастор Андресен охотно прочтет в нашу честь самые свои прекрасные молитвы!

Вот таким образом и решен был брак Гульды Хансен и Оле Кампа.

Через неделю молодому моряку предстояло подняться на борт своей шхуны в Бергене. Но перед разлукой он и Гульда, следуя трогательному обычаю, принятому в скандинавских странах, помолвились.

В Норвегии, славящейся простыми и честными нравами, действительно существует подобный обряд. Иногда сама свадьба празднуется только два-три года спустя. Не напоминает ли эта церемония ту, что происходила у первых христиан, когда церковь в Европе только зарождалась? Но помолвка — это не простой обмен словами, опирающимися только на добрую волю обеих сторон. Отнюдь нет! Обязательство, взятое ими, весьма серьезно, и даже при том, что этот акт не считается официальным, он защищен древним обычаем, естественным законом данного народа.

Вот и в случае с Гульдой и Оле следовало организовать подобную церемонию под руководством пастора Андресена. Ни в Даале, ни в близлежащих селениях своего пастора не было. Но зато в Норвегии существуют городки, называемые «воскресными», ибо там имеется дом пастора — «proestegjelb». Вот там-то и собираются на религиозную службу самые влиятельные семьи прихода. В доме им даже отведено особое помещение, где они могут остановиться на ночь, если какая-нибудь церемония требует длительного времени. Оттуда прихожане возвращаются домой, как с паломничества. Впрочем, в Даале-то часовня имеется, но пастор наведывается туда по личным просьбам прихожан, а не для официальных церемоний. Да и Мел расположен не так уж далеко: всего-то в половине норвежской мили, иначе говоря, его отделяют от противоположного берега Тинна десять километров. Что же до пастора Андресена, то он прекрасный ходок и всегда рад услужить своим прихожанам.

Вот потому-то его и попросили явиться на помолвку в двойном качестве — духовного пастыря и друга семьи Хансенов. Они знались уже много лет. Пастор наблюдал, как росли Гульда и Жоэль, любил их так же, как любил он «юного морского волка» Оле Кампа. И ничто не могло доставить ему большего удовольствия, чем этот брак. Он стоил того, чтобы его праздновала вся долина Вестфьорддааля.

Словом, пастор Андресен надел свой белый воротничок, взял молитвенник и одним прекрасным (а впрочем, весьма дождливым) утром направился в Дааль, куда и прибыл в сопровождении Жоэля, встретившего его на полпути. Не стоит и говорить о том, как радушно он был принят в гостинице фру Хансен и какую уютную комнату отвели ему на первом этаже. Пол был устлан свежими ветками можжевельника, наполнившими весь дом благоуханием, словно в часовне.

На следующий день, с утра пораньше, двери маленькой даальской церквушки распахнулись перед пастором и его молитвенником, и в присутствии нескольких друзей и соседей семьи Хансен Оле дал клятву жениться на Гульде, а Гульда — выйти замуж за Оле по возвращении юного моряка из плавания, куда ему предстояло вскоре отправиться. Год ожидания — срок немалый, но когда-то ведь кончится и он, особенно если жених и невеста так уверены друг в друге.

Теперь Оле уже не смог бы без веской причины отвергнуть ту, которую назвал своей невестой. Да и Гульда не сможет нарушить клятвенное обещание, данное ею Оле. И если бы Оле Камп не уехал через несколько дней после помолвки, он бы пользовался теми неоспоримыми правами, какие получают здесь женихи: видеться со своей невестой когда захочется, писать ей когда заблагорассудится, прогуливаться с нею под ручку наедине, а не вместе с другими членами семьи, первым приглашать на танец во время праздников и в прочих торжественных случаях.

Но, увы, Кампу пришлось отправиться в Берген. А спустя неделю «Викен» отплыл на рыбный промысел к берегам Ньюфаундленда. И теперь Гульде оставалось лишь ждать писем, которые жених пообещал присылать со всеми встречными кораблями, держащими курс на Европу.

В письмах, ожидавшихся с таким нетерпением, не было недостатка, они вносили хоть немного радости в дом, погрустневший после отъезда Оле. Плавание началось при благоприятных обстоятельствах, сообщал он. Лов проходил удачно, и выручка ожидалась немалая. Кроме того, в каждом письме Оле намекал на какой-то секрет и богатство, которое тот должен был принести ему. Вот этот-то секрет Гульде и не терпелось узнать, и не меньше ее того желала фру Хансен по причинам, пока неясным.

Дело в том, что фру Хансен день ото дня становилась все более мрачной, беспокойной и замкнутой. И одно происшествие, о котором она ни словом не заикнулась своим детям, еще более усугубило ее тревоги.

Девятнадцатого апреля, то есть три дня спустя после получения письма Оле, фру Хансен одна возвращалась домой с лесопилки, где заказала мастеру Ленглингу мешок стружек для растопки. Неподалеку от гостиницы к ней подошел незнакомый человек. Среди местных такого не было.

— Это вы и есть фру Хансен? — спросил он.

— Да, — ответила она, — но я вас не знаю.

— О, это не важно, — сказал тот. — Я прибыл сегодня утром из Драммена и тотчас возвращаюсь.

— Из Драммена?! — взволнованно переспросила фру Хансен.

— Знаком ли вам некий господин Сандгоист, там проживающий?

— Господин Сандгоист! — повторила Фру Хансен, побледнев при этом имени. — Да… я знаю о нем.

— Ну так вот, когда господин Сандгоист узнал, что я еду в Дааль, он попросил меня передать вам привет.

— И… ничего более?

— Ничего, разве только велел сказать, что, вероятно, сам приедет повидаться с вами в будущем месяце. Будьте здоровы и до свиданья, фру Хансен!

Глава V

Нужно сказать, что Гульде не давали покоя постоянные намеки Оле в письмах на загадочное богатство, якобы ожидавшее его по возвращении домой. На чем этот славный парень основывал свои надежды? Она никак не могла разгадать тайну, а жених был далеко. Что ж, простим ей вполне понятное нетерпение. Ведь то было не простое любопытство: тайна частично касалась и ее самой. Гульда ни в коей мере не страдала тщеславием, она была простой честной девушкой, и никогда мечты о будущем не сопровождались мыслью о блеске богатства. Ей вполне хватало любви Оле, и большего она не желала. Если же богатство все-таки придет к ним, — что ж, его примут, хотя и без особого восторга. Ну а не придет, значит, обойдутся и не станут особенно сожалеть.

Именно так рассуждали про себя брат и сестра на следующий день после получения в Даале последнего письма Оле. Да, они и об этом думали совершенно одинаково, как, впрочем, случалось всегда и во всем.

Итак, Жоэль сказал Гульде:

— Нет, сестренка, такого быть не может: что-то ты от меня утаила.

— Утаила, от тебя?!

— Да! Не верится мне, что Оле мог уехать, ни словечком не обмолвившись о своем секрете.

— А тебе он что-нибудь говорил? — спросила девушка.

— Нет, сестра. Но ведь я — не ты!

— Да нет, братец, ты — все равно что я!

— Но ведь я же с Оле не помолвлен.

— Почти, — отвечала она. — Если с ним стрясется какая-нибудь беда; если он не вернется из этого плавания, для тебя это будет таким же несчастьем, и ты станешь оплакивать его так же горько, как и я.

— Ох, сестренка, не смей даже думать о таком! — воскликнул Жоэль. — Как может он не вернуться из своего последнего плавания, пусть даже дальнего! Ты ведь не всерьез это сказала, Гульда?

— Ну конечно, нет. И все же… не знаю… Никак не могу отделаться от мрачных предчувствий… от дурных снов.

— Сны, Гульда — это всего лишь сны!

— Ты прав, но откуда-то они ведь приходят к нам?

— Да от нас же самих и приходят, а не откуда-то свыше. Когда чего-нибудь боишься, страхи смущают твой сон. И потом, так всегда бывает, когда сильно чего-нибудь желаешь, а время подходит и желание твое вот-вот сбудется.

— Это мне известно.

— По правде говоря, сестренка, я-то считал тебя храбрее! Да, храбрее, мужественнее! Подумай сама: ты только что получила письмо, где Оле пишет тебе, что «Викен» меньше чем через месяц вернется в гавань, а сама мучаешься страхами!

— Ах, Жоэль, сердце у меня не на месте!

— Ты лучше вспомни, — продолжал брат, — нынче у нас девятнадцатое апреля. Оле должен вернуться между пятнадцатым и двадцатым мая. Стало быть, пора бы подумать о подготовке к свадьбе.

— Ты так полагаешь, Жоэль?

— Еще как полагаю! Я даже думаю, не припозднились ли мы? Ведь это не шутка — такая свадьба, которой обрадуются не только у нас, в Даале, но и по всей округе. Я твердо намерен устроить самую распрекрасную свадьбу и займусь этим теперь же.

Нужно сказать, что подобная церемония — в норвежских деревнях вообще, и на Телемарке в частности — дело отнюдь не пустяковое. Она проходит весьма шумно и торжественно.

Вот почему в тот же день Жоэль все обсудил с матерью. Случилось это как раз вскоре после того, как душевный покой фру Хансен нарушила встреча с незнакомцем, посулившим ей скорый визит в Дааль господина Сандгоиста из Драммена. Войдя в дом, она уселась в свое кресло в большом зале и, все еще не отделавшись от тревожных мыслей, машинально пустила в ход прялку.

Жоэль сразу приметил, что его мать необычайно взволнована, но, поскольку на все его расспросы она упрямо отвечала «все в порядке», он решился заговорить о другом, а именно: о Гульдиной свадьбе.

— Матушка, — сказал он, — вы знаете, что в своем последнем письме Оле обещал вернуться через несколько недель.

— Хорошо бы это было так! — отвечала фру Хансен. — Дай-то Бог, чтобы ему не пришлось задержаться!

— Я надеюсь, вы не будете против, если мы назначим свадьбу на двадцать пятое мая?

— Конечно, если Гульда на это согласна.

— С нею я обо всем договорился. А теперь хочу спросить вас, матушка, когда вы займетесь свадьбой, ведь предстоит столько всего сделать.

— Что ты хочешь сказать этим «столько всего»? — спросила фру Хансен, не поднимая глаз от прялки.

— Я хочу сказать, что церемонию, — конечно, с вашего позволения, матушка, — надобно отпраздновать сообразно с нашим положением в округе. Мы должны созвать на нее друзей и знакомых, а если наш дом не вместит всех гостей, то, я думаю, любой из наших соседей с радостью приютит их у себя.

— Кого же ты собираешься звать, Жоэль?

— Я так полагаю: надо пригласить всех наших друзей из Мела, Тинесса и Бамбле, этим я займусь сам. И надеюсь, господа братья Хелп, арматоры из Драммена, пожелают оказать нам честь и приехать на свадьбу, так что я, с вашего позволения, приглашу их в Дааль на целый день. Они славные люди, очень любят Оле и, уверен, согласятся пожаловать к нам.

— Значит, ты считаешь, что свадьбу надобно праздновать с таким размахом?

— Да, матушка, и это полезно хотя бы даже в интересах гостиницы; ей ведь никогда не грозило разорение, насколько мне известно, — даже несмотря на смерть отца.

— Нет… Жоэль… не грозило.

— Так разве это не наш долг — поддержать ее репутацию^[51] такой, какая она была при нем? Словом, мне кажется, во всех отношениях будет только полезно, если свадьба моей сестры пройдет как нельзя более пышно.

— Делай как знаешь.

— А кроме того, не пора ли Гульде начинать готовиться? Что вы скажете на это, матушка?

— А вот что: делайте все, что сочтете нужным ты и Гульда, — ответила фру Хансен.

Можно, конечно, подумать, что Жоэль слегка торопил события и что разумнее было бы дождаться возвращения Оле, чтобы назначить день свадьбы и, главное, взяться за приготовления к ней. Но, как он любил говорить, пораньше начнешь — пораньше закончишь. И потом, все многочисленные хлопоты, которых требует церемония такого рода, отвлекут сестру от мрачных мыслей и не дадут пустым, ни на чем не основанным предчувствиям овладеть ею.

В первую очередь следовало подумать о подружке невесты. Но тут оснований для беспокойства не было: Гульда давным-давно выбрала на эту роль самую близкую подругу — милую молодую девушку из Бамбле. Ее отец, фермер Хельмбе, был главою одного из самых больших провинциальных округов. Этот почтенный и отнюдь не бедный человек давно оценил великодушного, доброго Жоэля: добавим, что и его дочь Зигфрид относилась к молодому человеку не хуже отца, правда, на иной лад. Словом, вполне вероятно, что в скором времени, после того, как Зигфрид послужит Гульде в качестве подружки невесты, Гульда окажет ей ту же честь. В Норвегии такое возможно, — здесь эту приятную обязанность весьма часто выполняют замужние женщины. Так что Зигфрид Хельмбе, хотя и в нарушение официального обычая, зато к удовольствию Жоэля, должна была сопровождать Гульду Хансен в церковь именно в этом качестве.

Необычайно важное значение придается нарядам невесты и ее подружки в день церемонии.

Зигфрид, красивая восемнадцатилетняя блондинка, твердо вознамерилась появиться на свадьбе в самом авантажном^[52] виде. Получив от невесты записочку, которую Жоэль, разумеется, передал ей в собственные руки, она, не медля ни минуты, занялась подготовкой, которая требует немалых хлопот.

Во-первых, на свадьбу следовало надеть определенного покроя корсаж, сплошь расшитый узорами и охватывающий стан девушки на манер панциря из перегородчатой эмали. Далее, полагалось надеть парадную юбку поверх такого количества нижних, какое приличествовало зажиточному положению Зигфрид, притом никоим образом не умаляя природной ее стройности и грации. Что же до украшений, то легко ли было выбрать подходящие к наряду ожерелье с подвеской из серебряной филиграни с жемчугом, пряжечки для корсажа — медные или позолоченного серебра, височные подвески в виде сердечек с качающимися кольцами, двойные пуговицы, скрепляющие ворот сорочки, пояс из красного шелка или полотна с четырьмя рядами цепочек, кольца с висюльками, что так мелодично звенят, ударяясь друг о дружку, сережки и браслеты из ажурного^[53] серебра, — словом, всю эту любимую деревенскими девушками мишуру,^[54] в которой, если уж говорить откровенно, золото и серебро — накладные, узоры — штампованные, жемчужины из белого стекла, а бриллианты — из граненого. И тем не менее полагалось, чтобы весь ансамбль был гармоничным и радовал глаз. Так что, при необходимости, Зигфрид без всяких колебаний наведалась бы в богатый магазин господина Бенетта в Христиании, чтобы пополнить запас своих «драгоценностей». И отец ни в коем случае не стал бы препятствовать ей в этом. Такое ему и в голову прийти не могло! Превосходнейший человек, он оставлял за дочерью полную свободу действий. Впрочем, Зигфрид была достаточно рассудительна, чтобы не опустошать до дна отцовский кошелек. Главное, все устроить так, чтобы в торжественный день Жоэль увидел ее в полном блеске.

Что касается Гульды, то и здесь забот хватало с избытком. Но делать нечего: мода безжалостна, и невестам приходится немало помучиться, выбирая себе свадебный наряд.

Гульде предстояло расстаться с длинными косами в лентах, ниспадавшими из-под ее девичьего чепчика, и с широким поясом на пряжке, стягивающим передник и алую юбку. Больше она не будет носить ни косыночки, которые Оле подарил ей перед отъездом по случаю помолвки, ни шнурок на талии с подвешенными на нем в расшитых кожаных футлярчиках несколькими предметами, которые женщины часто используют в домашнем обиходе: серебряной ложечкой с короткой ручкой, ножиком, вилкой, игольником.

Итак, накануне свадьбы волосы Гульды свободно лягут на плечи, и уж ей-то не будет нужды добавлять к своей густой шевелюре искусственные пряди из льняных нитей, как это делают юные норвежки, менее богато одаренные природой. А в общем, для приготовления свадебного наряда и украшений невесте нужно лишь отпереть сундук матери. Ведь здесь в каждой семье принадлежности свадебного туалета передаются от поколения к поколению. Так что стоит лишь порыться в сундуке и извлечь оттуда расшитый золотыми нитями корсаж, бархатный пояс, шелковую юбку — гладкую или полосатую, чулки, шейную золотую цепочку и, наконец, корону — знаменитую скандинавскую корону, заботливо хранимую в особой укладке; этот головной убор из позолоченного картона с выпуклостями по всей окружности, усеянный звездами или обвитый зеленью, заменяет венок из флердоранжа,^[55] украшающий головки невест в других европейских странах. И можете быть уверены: этот сияющий нимб с затейливой резьбою, звенящими подвесками и цветными стеклышками, заменяющими драгоценные каменья, как нельзя выгоднее подчеркнул бы все очарование юного личика Гульды. Наша «коронованная невеста», как их здесь величают, сделала бы честь любому жениху, кем бы он ни был. Да и жених окажется ей под стать в своем ярком свадебном костюме, состоящем из куртки до талии со множеством серебряных пуговиц, накрахмаленной рубашки со стоячим воротом, жилета, обшитого шелковым сутажем,^[56] узких штанов с помпонами у колен, мягкой шляпы, желтых сапог и кожаного пояса с ножнами, где покоится скандинавский нож «dolknif», с которым истинный норвежец никогда не расстается.

И жениху и невесте, как видите, было чем заняться накануне свадьбы. И если Гульда намеревалась поспеть с приготовлениями к приезду Оле Кампа, то нескольких оставшихся недель едва хватало на все эти хлопоты. Правда, вернись Оле чуть пораньше и не успей Гульда приготовить свой наряд, ни он, ни она все равно не слишком тужили бы по этому поводу.

Вот в этих-то заботах пролетели последние недели апреля и первые дни мая. Жоэль, со своей стороны, воспользовался тем, что ремесло проводника оставляло ему немного свободного времени, и обошел всех, кого намеревался пригласить на свадьбу. У него оказалось множество друзей в Бамбле, судя по тому, как часто он туда наведывался. Правда, он не смог поехать в Берген, чтобы пригласить господ братьев Хелп, зато написал им. Как он и думал, арматоры, эти славные люди, весьма охотно приняли приглашение побывать на свадьбе молодого боцмана с «Викена» Оле Кампа.

Тем временем наступило пятнадцатое мая, и обитатели Дааля со дня на день ожидали, что Оле подкатит на повозке к дому, спрыгнет с нее, распахнет дверь и радостно крикнет: «А вот и я! Я вернулся!»

Оставалось потерпеть совсем немного. Все приготовления к свадьбе уже завершились. И Зигфрид, у себя в Бамбле, ожидала только этого известия, чтобы явиться в Дааль во всем своем великолепии.

Но прошло шестнадцатое, затем семнадцатое мая, а ни Оле, ни писем от него с Ньюфаундленда не было.

— Да ты не удивляйся, сестренка! — успокаивал ее брат. — Парусники — они всегда запаздывают. От Сен-Пьера и Микелона до Бергена путь неблизкий. Ох, ну почему «Викен» не пароход, почему я не его машина! Уж я бы пыхтел вовсю, одолел бы и ветер и отлив, пусть бы меня даже разорвало по прибытии в порт!

Так говорил Жоэль, видя, как тоскливое беспокойство сестры растет день ото дня.

Справедливости ради нужно отметить, что в ту пору погода на Телемарке стояла прескверная. Жестокие ветры бушевали над горными лугами, и дули они с запада, со стороны Американского континента.

— Но ведь они должны ускорить ход «Викена», — часто говорила Гульда.

— Конечно, конечно, — отвечал Жоэль, — но когда ветер слишком силен, он мешает шхуне, — ведь ей надо бороться с ураганом. С морем, знаешь ли, приходится считаться.

— Значит, ты не беспокоишься, Жоэль?

— Ну ясное дело, нет! Обидно, что он запаздывает, но это дело вполне обычное! Нет я совсем не беспокоюсь, да и тебе волноваться не о чем!

Девятнадцатого мая в гостиницу явился турист, нуждавшийся в проводнике. Его нужно было сопроводить через горы Телемарка к Хардангеру. И хотя Жоэлю очень не хотелось оставлять Гульду наедине со страхами, он не мог отказать этому человеку. Впрочем, он отлучался самое большее на двое суток и рассчитывал по возвращении найти Оле дома. По правде сказать, славный малый и сам уже начинал крепко тревожиться и ушел из дома с тяжелым сердцем.

И как раз на следующий день, в час пополудни, раздался стук в дверь гостиницы.

— Это, наверное, Оле! — вскричала Гульда.

И побежала открывать.

У порога стояла повозка, в ней сидел человек в дорожном плаще; лицо его было Гульде незнакомо.

Глава VI

— Это гостиница фру Хансен? — спросил он.

— Да, сударь, — ответила Гульда.

— Дома ли фру Хансен?

— Нет, но она скоро вернется.

— Очень скоро?

— Да, и если вы желаете с ней поговорить…

— Вовсе не желаю. Мне нечего ей сказать.

— Тогда, значит, вам нужна комната?

— Именно, и притом самая удобная.

— Приготовить ли вам поесть?

— Как можно быстрее, и проследите за тем, чтобы мне было подано все самое лучшее!

Именно такой разговор произошел между Гульдой и неизвестным путешественником, который даже не сошел с повозки, доставившей его в самое сердце Телемарка через леса, долины и берега озер центральной Норвегии.

А сейчас отвлечемся на минуту, чтобы описать «kariol» — повозку, главное средство передвижения в Скандинавии, особенно любимое ее обитателями. Пара длинных оглобель, соединенных с хомутом на шее приземистой лошадки, напоминающей мула своею полосато-желтой мастью; веревочная уздечка, продетая не через рот, а через ноздри животного; два больших тонких колеса без рессор; ось, на которой укреплен маленький расписной кузов, рассчитанный лишь на одного пассажира, и ни откидного верха, ни кожаного фартука, защищающего от грязи, ни подножки, лишь дощечка сзади, на запятках, для skydskarl — того, кто доставит эту двуколку обратно на почтовую станцию. Все вместе слегка напоминает огромного паука, сидящего меж двух паутин, иначе говоря, между колесами повозки. Именно в таких примитивных экипажах путники преодолевают расстояния от пятнадцати до двадцати километров, даже не слишком при этом утомляясь.

По знаку путешественника сопровождающий его skydskarl взял лошадь под уздцы. Седок поднялся, встряхнулся и сошел наземь не без некоторых усилий, вылившихся в мрачное бурчание.

— Можно поставить повозку в сарай? — резко спросил он, остановившись на пороге.

— Да, сударь, — ответила Гульда.

— И накормить лошадь?

— Да, сударь, на конюшне о ней позаботятся.

— Проследите за этим хорошенько!

— Все будет сделано, сударь. Могу ли я узнать, сколько дней вы пробудете в Даале?

— Понятия не имею.

Лошадь и повозку поставили в небольшой сарай во дворе гостиницы, рядом с лесной опушкой, у подножия горы. Это было единственное укрытие для экипажей постояльцев, вполне, впрочем, поместительное.

Минуту спустя путешественник уже входил в свою комнату, лучшую в гостинице, как он того потребовал. Скинув плащ, он велел развести огонь и теперь грелся у камина, где весело потрескивали сухие поленья. А Гульда тем временем, стараясь смягчить мрачное расположение его духа, приказала служанке поскорее состряпать самый что ни на есть вкусный ужин. Их «piga» была крепкой крестьянской девушкой из местных; в течение летнего сезона она помогала на кухне и во всех тяжелых работах, какие требуются в гостинице.

Новоприбывший выглядел еще довольно крепким мужчиной, хотя ему явно перевалило за шестьдесят. Худой, сутуловатый, среднего роста, с резкими чертами лица, гладко выбритыми щеками, острым носом и пронзительным взглядом маленьких глазок за толстыми стеклами очков, с почти постоянно сморщенным лбом и тонкими губами — слишком тонкими и плотно сжатыми, чтобы пропустить хоть одно доброе слово, с длинными цепкими костлявыми руками, он являл собою классический тип скряги-ростовщика. И у Гульды возникло предчувствие, что человек этот не принесет ничего хорошего в дом фру Хансен.

Не приходилось сомневаться в том, что он норвежец, но из всех скандинавских черт он, казалось, собрал в себе самые вульгарные.^[57] Его дорожный костюм состоял из широкополой шляпы с низкой тульей, сюртука из светлого драпа, застегнутой на груди куртки и штанов с кожаными ремешками на пряжках у колен; поверх этого он носил плотный суконный плащ, подбитый бараньим мехом — вполне уместное одеяние для все еще холодных вечеров и ночей на плато и в долинах Телемарка.

Что же касается имени нового постояльца, его Гульда не спросила: так или иначе она скоро узнала бы его, поскольку путнику следовало записаться в книгу проезжающих.

Вот тут-то и вернулась фру Хансен. Дочь объявила ей о приезде путешественника, потребовавшего самую лучшую комнату и самый лучший ужин. Но она не смогла сообщить матери, долго ли он пробудет в Даале.

— Он не назвал своего имени? — спросила фру Хансен.

— Нет, матушка.

— Ни откуда он приехал?

— Нет.

— Вероятно, какой-нибудь турист. Жаль, нет Жоэля, чтобы услужить ему. Вдруг он потребует проводника!

— А мне кажется, он не турист, — ответила Гульда, — такой пожилой человек…

— Если он не турист, то зачем пожаловал в Дааль? — прошептала фру Хансен, больше для себя, чем для дочери, и в голосе ее прозвучала некоторая тревога.

На этот вопрос Гульда ничего не смогла ответить, поскольку незнакомец не посвятил ее в свои планы.

Спустя час после прибытия он появился в большой зале, выйдя из своей, смежной с ним, комнаты.

При виде фру Хансен он остановился на пороге.

Ясно было, что они видят друг друга впервые. После минуты замешательства гость подошел к фру Хансен и, пристально взглянув на нее сквозь очки, спросил:

— Фру Хансен, я полагаю?

При этом он даже не подумал хотя бы коснуться шляпы, которую так и не снял, входя в дом.

— Да, сударь, — ответила та.

При одном только взгляде на этого человека она, как и ее дочь, испытала смутную тревогу, которую он не мог не заметить.

— Значит, это вы и есть фру Хансен из Дааля?

— Именно так, сударь. Вы имеете сообщить мне что-нибудь важное?

— Ни в коей мере! Я просто желал познакомиться. Я ведь ваш гость, не так ли? А теперь проследите-ка, чтобы мне как можно скорее подали ужинать.

— Ужин ваш готов, — вмешалась Гульда. — И если вам угодно пройти в столовую…

— Мне угодно!

С этими словами новый постоялец направился к двери, которую девушка указала ему. Миг спустя он уже сидел у окна перед опрятно накрытым столиком.

Ужин оказался и впрямь хорош. Ни один турист, даже из самых привередливых, не нашел бы, к чему придраться. Однако этот брюзга выказал — и высказал — все признаки неудовольствия, главным образом первое, ибо особой разговорчивостью он не отличался. Непонятно было, чем оно вызвано — больным ли желудком или скверным характером. Но отменный суп с вишнями и смородиной не пришелся ему по вкусу. Он едва притронулся к лососине и маринованной селедке. Копченый окорок и аппетитнейший жареный цыпленок с овощным гарниром также не удостоились его похвалы. Даже бутылка «Сен-Жюльена» и полбутылки шампанского не рассеяли его раздражения, хотя поступили сюда из лучших винных погребов Франции.

Так что по окончании ужина путешественник даже не соизволил сказать хозяйке традиционное tack for mad.

Покончив с едой, грубиян закурил трубку, вышел из дома и отправился прогуляться по берегу Маана.

Подойдя к реке, он обернулся и впился взглядом в гостиницу. Казалось, он изучает ее во всех ракурсах,^[58] словно желая определить точную стоимость этого помещения. Он даже пересчитал все двери и окна. Потом, приблизившись к дому, вынул свой dolknif и сделал им две-три зарубки на горизонтально уложенных бревнах у фундамента, как будто намеревался проверить их прочность и сохранность. Неужто он и впрямь решил оценить гостиницу фру Хансен? Неужто собирался купить ее, хотя она и не продавалась? Все это выглядело по меньшей мере странно. Покончив с осмотром дома, он обошел двор, где тщательно пересчитал все деревья и кусты. Затем измерил его шагами вдоль и поперек и, судя по движению карандаша, которым он делал пометки в своей записной книжке, помножил эти цифры одна на другую.

И каждое подобное действие сопровождалось у него покачиванием головы, недовольными гримасами и презрительным хмыканьем.

Фру Хансен и ее дочь наблюдали из окна зала за этими исследованиями. Что за странный гость пожаловал к ним в гостиницу! Уж не маньяк^[59] ли он? С какой целью приехал сюда? И ведь ему предстояло провести у них ночь, — до чего же неприятно, что это случилось в отсутствие Жоэля!

— Может, он сумасшедший? — предположила Гульда.

— Сумасшедший? Нет, вряд ли, — ответила фру Хансен. — Но какой странный человек!

— А главное, мы даже не знаем, кто он, кого мы поселили у себя.

— Вот что, Гульда, — сказала фру Хансен, — пока он не вернулся к себе в комнату, отнеси-ка туда книгу для проезжающих.

— Хорошо, матушка.

— Может, он впишет туда свое имя…

К восьми часам вечера, когда уже совсем стемнело, зарядил мелкий дождик и долину заволокло влажным туманом, окутавшим гору чуть ли не до самой вершины. Погода не благоприятствовала прогулкам, вот почему новый постоялец фру Хансен, пройдя по тропинке до лесопильни, повернул назад к гостинице, где и потребовал стаканчик водки. Потом, не сказав более ни слова, не пожела

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒