Международная научно-практическая конференция «Гостеприимный Петербург – 2020» Сроки проведения: 30 мая 2020 года - 12 мая 2020 года

Шестакова Елена Юрьевна

кандидат филологических наук, библиотекарь, Центральная библиотека имени Н.В. Гоголя, г. Северодвинск

shestackova.lena2013@yandex.ru

Принцип духовной антитезы в ранних рассказах о детстве И.С. Шмелева

Статья посвящена рассмотрению принципа духовной антитезы в ранних рассказах о детстве выдающегося писателя русского зарубежья первой половины XX века Ивана Сергеевича Шмелева. В центре исследовательского внимания – авторское осмысление различий детского и взрослого мировосприятий, проявляющихся в отношении к природе. Малоизученность рассматриваемой темы и выводы автора могут представлять особый интерес для специалистов, занимающихся проблемами русской литературы XX века.

Рассказы о детстве, Иван Сергеевич Шмелев, образ ребенка, принцип духовной антитезы, раннее творчество, духовная жизнь человека, проблемы русской литературы.

Феномен творчества выдающегося русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева (1873–1950) привлекает пристальное внимание современных исследователей. Его художественное наследие – необычное явление в отечественной литературе, исключительное по глубине созданных образов и оригинальности творческой манеры. Редкий писательский дар Шмелева, своеобразие художественного видения становятся неисчерпаемым источником литературоведческих и читательских интерпретаций.

В русскую литературу Иван Сергеевич Шмелев вступает как автор целого ряда произведений, в которых тема детства и образ ребенка обретают глубокий философско-этический смысл. В некоторых из них («Гассан и его Джедди», 1906; «Мэри», 1907; «Мой Марс», 1910; «Липа и пальма», 1912) писатель обращается к проблеме человек и природа, размышлению о различии в восприятии мира природы взрослым человеком и ребенком, о возможности постижения человеком гармоничности бытия.

Сюжето- и смыслообразующим принципом рассказа «Гассан и его Джедди», созданного в 1906 году, становится духовная антитеза детского и взрослого мировосприятий. Начало произведения изобилует описаниями картин природы, увиденных взрослым рассказчиком, от чьего лица ведется повествование. Перед читателем проходит череда образов – «теплый июльский вечер», солнце, которое «собиралось опуститься в морскую пучину», начало «легкой зыби на вечерней заре» [1, с. 3]. Открывает рассказ мирный, спокойный пейзаж: «Тянуло холодком. Небольшие баркасы и шхуны едва покачивались, шурша друг о друга боками. Пахло смолой, водорослями и соленой свежестью моря. Солнце все ниже и ниже… Скоро с далекого запада двинется ночная синева волн» [2, с. 3]. Взрослый повествователь стремится передать прежде всего личностные впечатления, автор не скупится на цветописную образность («ночная синева волн», «потемнело море», «густая зелень акаций»), необычные сравнения и метафоры («солнце… стало приплюснутым, как каравай хлеба на громадном синем блюде»; «солнце приняло вид яйца, горбушки, точки»; «море зверем кидалось на дамбу») [3, с. 5–29]. Взгляд рассказчика наслаждается красотой открывающихся природных видов, любуется их непредсказуемой изменчивостью и непостоянством. Мирный пейзаж внезапно сменяется картиной бурного шторма, когда «потемнело море», «сильней зашумели волны», но уже через мгновение «доносится ласковый ропот прибоя» и «море едва-едва дышит» [4, с. 5–11]. Еще несколько легких мазков писательской кисти, и море снова «окутывает пеной и неистово ревет» [5, с. 31]. Такой взгляд взрослого рассказчика на пейзаж родственен методу художника-импрессиониста, стремящегося воплотить образы, рожденные личностным восприятием, передать многообразие пейзажных оттенков цвета, создать «эффект непосредственности, трепетности, красоты бытия» [6, с. 8], постичь закономерности изменчивости окружающего природного мира, и, в конечном счете, воплотить мечту о гармоничном единстве бытия природы и человека.

Однако усилия взрослого повествователя остаются тщетными в постижении глубины окружающего мира, он осознает свое бессилие, невозможность внутреннего слияния с природой. И это становится очевидным при встрече с маленькой большеглазой Джедди – «ребенком-феей», «то печальной, то порывисто веселой» [7, с. 19, 3], похожей на пугливую птичку. Рассказчик застает ребенка во время молитвы, произносимой на берегу моря. Он с удивлением отмечает, что девочка пребывает в состоянии неразрывного внутреннего единства с окружающим природным миром, – тем самым, которым он любовался и восхищался, оставаясь лишь сторонним наблюдателем. Ребенок предстает частью теплого июльского вечера, вечерней зари, мирно плещущихся волн. Если для взрослого рассказчика богатство и разнообразие морских запахов (терпкой смолы, соленой свежести морского воздуха) воспринимается как нечто экзотически чуждое, то в восприятии Джедди – это родные и привычные природные ароматы. Как и природная стихия, непостоянная и изменчивая, то полная покоя, то готовая перерасти в бурю, завораживающая и одновременно пугающая взрослого повествователя, выражает внутреннюю эмоциональную жизнь Джедди.

Взрослый рассказчик поражен силой и глубиной детской молитвы, позволяющей не просто ощущать духовную связь с природным миром, но прозревать в нем бытие Бога. В восприятии ребенка голос моря становится гласом Господним, предвозвещающим приближение непогоды. «– Шторм… большой шторм… Джедди хорошо знает море. Ей сам Аллах говорит» [8, с. 5], – сообщает рассказчику дедушка девочки. Джедди обладает особой мудростью сердца, интуитивно ощущая, что все вокруг сотворено Господом. Она умеет «за тварью различать Творца… и радоваться ее красотам, и восхвалять Бога за то, что посылает всяческое природное изобилие, и страшится, видя в природных катастрофах знак гнева Божия… и пребывает в мире и с Богом, и с природой» [9]. Детское сердце чутко улавливает отчаяние путешественников, застигнутых штормом, и немедленно откликается молитвой, призывая Бога вызволить людей из беды. Чистая, искренняя просьба ребенка часто оказывается услышана Господом, и корабли благополучно прибывают к берегу: «– Да… Как шторма или осенью буря, Джедди не спит ночи… Все плачет… плачет… говорит: «–Страшно на море»… Или начнет просить – на руки ее взять, на море идти… И мы… мы идем к маяку… Я закутаю ее, и мы стоим… долго стоим. А ветер рвет все. Шумит камни, гремит камни… Да, Аллах говорит ей… и всегда мы увидим какой-нибудь бриг или шхуну. Их треплет волнами. Дождемся их, и тогда – домой… О, ей сам Аллах говорит, сам Аллах…» [10, с. 5].

Доверием и близостью к Богу обладает и душа Гассана, дедушки Джедди. Встретившись со стариком уже после смерти девочки, повествователь, желая утешить, рассказывает об искупительной жертве Господа Иисуса Христа, который «всех воскресил для новой, вечной жизни» [11, с. 25]. Чуткое сердце Гассана, наделенное даром «детской веры в светлое будущее», незамедлительно откликается на эту весть: «Христоса… хороший Христоса… Гассан будет любил Христоса… А-а… Джедди не ушел… Джедди живой… Гассан нашел Джедди» [12, с. 25]. Рассказчика потрясает душевная чистота и доверчивость взрослого человека, сумевшего не утратить детскую простоту, непосредственность и искренность. Гармония, царящая в душе старого Гассана, позволяет ему видеть и гармонию вокруг себя. Это и есть то подлинное Царство Божие, которое находится «внутри нас» (Лк. 17:21).

Однако сохранить в себе ребенка удается не каждому взрослому человеку. Возрастая, впитывая новые знания, развивая разум и обретая опыт, человек закрывает свое сердце для добра, света и любви, воплощением которых является Христос. И особенно ярко это проявляется в отношении к животным. Так, в рассказе «Мэри» художественно воссоздается образ греховного мира, утратившего гармонию взаимоотношений человека и животного. Перед читателем проходит череда образов: богатый граф – владелец знаменитой конюшни, озабоченный выгодными заездами, приносящими деньги, безжалостный и беспощадный к жокеям, которые не в состоянии побеждать и выигрывать призы; старик Числов, для которого скаковая лошадь является воплощением личных тщеславных мечтаний и источником возможной будущей прибыли: «Он жил теперь одною мыслью. Судьба толкнула его купить лошадь. Он приготовит ее, разовьет ее скорость… и снова увидят его желтый камзол с алой лентой, красный картуз. Он поедет за заветным призом, из-за которого бьются все владельцы конюшен, жокеи, спортсмены, он победит, возьмет деньги, вернет свою славу и, когда его снова будут приглашать эти гордые люди, он скажет им все. «Мэри» вернет ему все» [13, с. 10].

Мир взрослых, погрязших в страстях и эгоизме, духовно противопоставляется миру детей и животных, которые сохраняют чуткость сердца, любовь и милосердие. Так, для восьмилетнего Сеньки, внука старого жокея, лошадь – это предмет неустанной любви и заботы. Мальчик щедро дарит ей свою ласку и «днями сидит в конюшне» [14, с. 12]. Именно в отношении ребенка к Мэри явлен пример восстановленной гармонии между человеком и животным. Детское сердце, полное любви к Богу и созданному Им тварному миру, перед решающим заездом, который погубит животное, особенно встревожено, прозревая будущую беду: «Сенька сидит на крыльце и ревет. Знакомый белый кусочек, сахар, зажат в его пальцах… Сенька вскочил, обхватил ее шейку, прильнул… Горячее что-то упало на вздрагивающие ноздри» [15, с. 14]. Мальчик понимает, что дед уводит любимую лошадь на гибель ради денег: «– Зачем ты уводишь ее, зачем?.. Ты хочешь продать ее?.. – Сенька был бледен… – Не надо денег, не надо!.. Дедушка, оставь «Мэри», оставь! Сенька уткнулся в ворота и плакал» [16, с. 30]. Именно ребенок становится главным обвинителем тщеславного жокея после того, как лошадь была погублена заездом, его сердцем и совестью: «– Дедушка! Зачем ты уводил «Мэри?» – вдруг спросил Сенька. – Она была здорова тогда… Зачем ты уводил ее, зачем?» [17, с. 31].

Мир животных в рассказе олицетворяется и одухотворяется, наделяется способностью мыслить, чувствовать, говорить. Животные по духу родственны детям, сохраняют в себе возможность любви и милосердия к себе подобным и человеку. Так, лошадь Мэри по-детски бескорыстно и искренне стремится помочь старому жокею выиграть заезд, чтобы отплатить за любовь и заботу, встреченные в его доме: «Мэри» дрожала: чувство восторга и непонятного страха охватило ее. – Я так рада! Я буду добывать деньги, я буду трудиться» [18, с. 21]. Провожая Мэри перед заездом, собака по кличке Жук, как и маленький Сенька, предчувствует надвигающуюся беду и, заранее оплакивая участь лошади, одаривает ее прощальной лаской: «Он лижет ее белую ножку и печально виляет хвостом. Глаза его мутные. Уши повисли. – Прощайте, «Мэри»… – говорит он глазами. – Я… я… плачу, «Мэри»… о вас» [19, с. 50].

И все же автор полон оптимизма и веры в то, что взрослый человек способен сохранить в себе детскую чистоту, склонность к добрым поступкам, искреннему состраданию и милосердию. Об этом он повествует в рассказе «Мой Марс», где основным становится размышление об «обманчивой наружности» [20, с. 1]. Автор с юмором сравнивает взрослого человека с разными растениями – «шишковатым и толстокожим ананасом», гранатом, чья «кожура крепка, как подошва, как старая, усохшая резина», «неуклюжим кактусом, колючим и толстокожим», который «стоит ненужный и угрюмый, как еж» [21, с. 1]. Однако «под бугроватой корой» ананаса «прячется душистая золотистая мякоть», внутри граната «притаились крупные розовые слезы, … мягкие хрустали, – его сочные зерна», а кактус способен «вдруг ночью, на восходе солнца» вспыхнуть «огненной звездой» и «улыбнуться» [22, с. 1]. Так и душа взрослого человека, угнетенная грузом знаний и жизненного опыта, суровостью будней, тяжестью недоверия к миру, в один миг может раскрыться с неожиданной стороны, и «угрюмый господин» окажется «величайшим добряком», а «деловой человек… раскроется, как угрюмый кактус» [23, с. 1].

Это духовное пробуждение, выраженное в способности к неэгоистичной любви, происходит в момент сочувствия животному. Падение собаки в море и ее возможная гибель становится событием, композиционно разделяющим рассказ на две части. В начале произведения превалирует мотив разобщенности людей (пассажиров парохода) друг с другом, их взаимной неприязни и раздражения, возбуждаемых непоседливым и игривым поведением рыжего сеттера Марса. «Деловой человек» требует, чтобы собаку сбросили «за хвост, да в воду», а старичок в бархатном картузе жалуется на отсутствие тишины и ругает тех, кто «всюду таскает собак за собой» [24, с. 100]. Простодушный поступок Марса, от полноты чувств лизнувшего в нос маленькую девочку, вызывает бурю негодования у ее фрейлины: «– Нельзя позволять грязной собаке лизать чистое лицо, Нина! Ты будешь наказана дома. Выучишь десять строк дальше» [25, с. 110].

Даже дети, правда, находящиеся в процессе взросления и начинающие утрачивать чистоту и непосредственность, оказываются заражены озлобленностью, их шалости не невинны, а полны желания причинить страдание другому, беззащитному существу. Так, десятилетний мальчик Вилли преимущественно занят тем, что дразнит мопса тросточкой и доводит его до состояния бешенства. Проказливого Марса, вызывающего раздражение у пассажиров, ребенок с удовольствием готов ударить палкой. В тон ему действует старичок в бархатном картузе, нанося удары ногой надоедливому мопсу и замахиваясь палкой на Марса.

Однако все меняет беда, в которую попадает собака. Беззащитность тонущего животного и его страдания пробуждают в людях все самое лучшее, светлое, возвращая казалось бы утраченную способность к любви и состраданию. Писатель обнажает «укрытую красоту» под внешнею оболочкою» [26, с. 188]. «Деловой человек» предлагает принести коньяк, чтобы согреть продрогшего пса. Строгая фрейлен, услышав совет, тут же спешит на помощь. Рассказчик удивляется: «… несет что-то... «– Вот, дайте ему… Это коньяк» [27, с. 279]. И мальчик Вилли, до глубины души испугавшийся, что собака может погибнуть, после удачного спасения «два раза прибежал снизу справиться о положении дел» [28, с. 280], проведать пострадавшее животное. Наблюдая за этими переменами, рассказчик восклицает: «Какие лица! Я не узнаю их. Хорошие человеческие лица… Все вдруг почувствовали в себе что-то такое теплое и хорошее, и на самое короткое время стали детьми… чистыми детьми» [29, с. 282]. Писатель стремится «выявить лучшее, доброе и светлое, что присуще душе человека – и что хоть в малой мере выражает присутствие в человеке образа его Творца» [30, с. 176]. В итоге любовь и радость объединяет людей, исчезает взаимное раздражение и озлобление, наступает примирение и покой. Финалом рассказа становится описание торжества тишины, когда все наслаждаются гармонией в мире и себе.

Этой детской способностью утишать страсти, привносить в мир взрослых покой и радость обладает маленький герой еще одного рассказа Шмелева – «Липа и пальма». Сказочные мотивы (говорящие и мыслящие пчелы, грач, скворец, липа, пальма, олицетворенный образ весны) задают духовную антитезу произведения: природа, наполненная гармонией и живущая по законам настоящей, подлинной жизни, противопоставляется людям, ведущим неестественное, вымученное, словно искусственное существование. Природный мир, расцвеченный богатой палитрой цветовых эпитетов (голубые подснежники, фиолетовый мышиный горошек, розовый цвет гречихи), среди которых доминирует золотой (золотые сережки липы, гроздья золотистых цветов, молочно-золотые цветы), ассоциативно связывается с символикой рая, гармонического бытия. Здесь все (цветы, пчелы, деревья, птицы) дружно просыпаются весной, наливаясь жизненными соками приходящей весны, приветствуют друг друга, «поют трудовые песни» и осенью «сладко засыпают после трудового лета» [31, с. 10].

Вмешательство человека нарушает этот круг живой природной жизни, лишая ее подлинности и естественности. Человек омертвляет природу, заточает в «холодные стекла оранжереи» [32, с. 10], отчуждает от живительных соков земли. Сотни оранжерейных цветов – «милые тюльпанчики», «нежная семейка ландышей», «хрупкие, словно фарфоровые гиацинты», «облитые бело-розовым цветом азалии» – «были мертвы», «точно спали, эти красавицы, в своем хрустальном гробу» [33, с. 5]. Они становятся недоступными для пчел, устремляющихся к их сердцевинам и разбивающихся о преграду холодных стекол.

Природа, над которой стремится властвовать человек, ставится на службу его собственному тщеславию. Для пальмы, выращенной в искусственно созданных условиях, солнечный свет и земля оказывают губительное воздействие, а сама она, ее неестественная красота, предназначается лишь для демонстрации на выставках и получения медалей. И душа пальмы становится холодной, высокомерной, неспособной, в отличие от липы, сочувствовать, сопереживать, радоваться солнцу и весне. «– Грубый урод! Такой же, как это дерево» [34, с. 14], – говорит пальма скворцу и липе. Напротив, липа, растущая вне вмешательства человека, напоенная солнечными лучами, окруженная гудящими и звенящими пчелами, овеваемая ветром, берегущая в своих ветвях гнездо грача, «чувствовала, как тянулись в нее могучие соки, как что-то живое бродило в ней» [35, с. 9]. Липа, «обвешанная гроздьями золотистых цветов, тихая и довольная» [36, с. 16], насыщенная Божьей благодатью, сохраняет непосредственную связь с Творцом, наполняется любовью и жалостью ко всему окружающему.

Жизнь природы, ее глубокие и разнообразные переживания, остаются тайной, сокрытой от взрослого человека. Хозяин оранжереи совершенно равнодушен к красотам дикорастущего сада, живущим в нем пчелам и птицам, и вместе с тем крайне внимателен к оранжерейным цветам и пальме, которые являются предметом хвастовства перед соседями и выращиваются для получения наград. Человеческое равнодушие приводит к желанию совершить преступление – уничтожить липу, заслоняющую солнце от оранжереи. Сердце взрослого человека остается невосприимчивым к переживаниям дерева, которое страшится смерти, «сыпет свою пыльцу, точно льет золотые слезы» [37, с. 18]. Такому мировосприятию противопоставляется детский взгляд на природу – «бледного, тоненького мальчика» [38, с. 21] Андрюши. Именно детское сердце чутко отзывается на жестокое отцовское решение, интуитивно прозревая страдания обреченного дерева: «Мальчик посмотрел вверх и сказал едва слышно: «– А, может быть, она… и сейчас слышит… а?» [39, с. 31] И бросается защищать липу, предназначенную к уничтожению: «Тяжелый вздох вырвался из груди бледного мальчика. «– И-и-ван… Сте-па-ныч… Ты ее… не руби… не руби ты ее, Иван Степаныч» [40, с. 31].

Единственным взрослым человеком, сохранившим, как и ребенок, духовную близость природному миру, оказывается старик садовник Иван Степаныч. С этим героем в текст произведения вводится тема противопоставления интеллигенции и народа, не потерявшего живую душу, способную сострадать, сохранившую детскую чуткость и милосердие. Иван Степаныч ощущает неестественность, искусственность оранжерейных растений, составляющих предмет гордости его хозяина. Мотив холода, устойчиво сопровождающий описание оранжереи, прослеживается и в речи старого садовника: «Ну ее! чисто гроб хрустальный. Ни бревнушка. В ей замерзнешь» [41, с. 23]. Иван Степаныч, как и маленький Андрюша, всей душой сожалеет о необходимости уничтожения липы: «И голо будет кругом, и чайку не попьешь в удовольствие, и веселого гула пчел не будет, и грач не прилетит, и скворец» [42, с. 24]. Старый садовник словно слышит плач дерева, обреченного на смерть от рук равнодушного человека: «Вот и липа-то. Глядеть – и не чувствует она ничего, а ежели проникнуть, она чу-ует» [43, с. 31].

В общении с Иваном Степанычем – представителем простого народа – маленький Андрюша «обретает духовные силы» [44, с. 11]. Старый садовник обучает мальчика слышать и понимать жизнь природы, ее душу, видеть, как «страдает все живое» [45, с. 34]. Этот простец, наделенный «неповторимым, присущим ему одному языком» [46, с. 105], ведет ребенка к особой, духовной мудрости, – умению любить и сопереживать всему окружающему. С образом Ивана Степаныча в повествование вводится еще одна важная тема – Промысла Божия, премудро и справедливо все устраивающего: обреченная на уничтожение липа остается жить, тщеславная и высокомерная пальма погибает от мороза, а сам старый садовник счастливо избегает наказания хозяина благодаря заступничеству мальчика. Финальные слова Ивана Степаныча – «Как оборотилось-то!.. Дела Божьи» [47, с. 45] – обнаруживают духовный смысл судьбы каждого живого существа, ведомого Богом.

Таким образом, для Ивана Сергеевича Шмелева поиск духовных основ бытия стал основополагающей творческой задачей уже в ранних произведениях. Образ ребенка наделялся особой духовной глубиной, таинственной сопричастностью Богу и всему созданному им тварному миру. Одновременно с этим внутреннее духовное развитие взрослого человека обретало противоположный вектор движения – устремление к злу и страстям, утрата образа Божьего. Обращение к отображению мира природы позволило выявить различия детского и взрослого мировосприятий, раскрыть авторскую идею о необходимости возвращения к идеалам любви, добра и милосердия. Народные образы наделялись лучшими человеческими качествами, сохранившими душевную чистоту и близость Богу.

Ссылки на источники

Список цитируемой литературы

1. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

2. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

3. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

4. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

5. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

6. Захарова В.Т. Поэтика прозы И.С. Шмелева: монография. – Нижний Новгород: Мининский университет, 2015. – 106 с.

7. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

8. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

9. Журинская М. Природа и Бог // Православный журнал «Фома». – 2009. – № 10 (78). – URL: http://foma.ru/ priroda-i-bog.html.

10. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

11. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

12. Шмелев И.С.Гассан и его Джедди: рассказ. – М.: Изданиередакции журнала «Юная Россия», 1917. – 23 с.

13. Шмелев И.С. Мэри. – Париж: Возрождение, [192-]. – 177 с.

14. Шмелев И.С. Мэри. – Париж: Возрождение, [192-]. – 177 с.

15. Шмелев И.С. Мэри. – Париж: Возрождение, [192-]. – 177 с.

16. Шмелев И.С. Мэри. – Париж: Возрождение, [192-]. – 177 с.

17. Шмелев И.С. Мэри. – Париж: Возрождение, [192-]. – 177 с.

18. Шмелев И.С. Мэри. – Париж: Возрождение, [192-]. – 177 с.

19. Шмелев И.С. Мэри. – Париж: Возрождение, [192-]. – 177 с.

20. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

21. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

22. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

23. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

24. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

25. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

26. Дунаев М.М. Духовный путь И.С. Шмелева // Духовный путь Ивана Шмелева. – М.: Сибирская Благозвонница, 2009. – С. 171–197.

27. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

28. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

29. Шмелев И.С. Мой Марс. – М.: Сов. Россия. 1990. – 284 с.

30. Дунаев М.М. Духовный путь И.С. Шмелева // Духовный путь Ивана Шмелева. – М.: Сибирская Благозвонница, 2009. – С. 171–197.

31. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

32. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

33. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

34. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

35. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

36. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

37. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

38. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

39. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

40. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

41. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

42. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

43. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

44. Любомудров А.М. Иван Сергеевич Шмелев.Биография // Духовный путь Ивана Шмелева: Статьи, очерки, воспоминания. – М.: Сибирская Благозвонница, 2009. – С. 9–23.

45. Ильин И.А. Творчество Шмелева // Духовный путь Ивана Шмелева: Статьи, очерки, воспоминания. – М.: Сибирская Благозвонница, 2009. – С. 23–40.

46. Черников А.П. Проза И.С. Шмелева: концепция мира и человека. – Калуга: Калуж. обл. ин-т усовершенствования учителей, 1995. – 341 с.

47. Шмелев И.С. Липа и пальма: рассказ. – М.: Издание редакции журнала «Юная Россия», типография К.Л. Меньшова, 1912. – 45 с.

Shestakova Elena Yur’evna, Ph. D. in Philology, librarian, N.V. Gogol Central Library, Severodvinsk

· Article topic: The principle of spiritual antithesis in Ivan Shmelyov`s early childhood stories. · Abstract: The article is devoted to the consideration of the principle of spiritual antithesis in early childhood stories by Ivan Shmelyov, a prominent writer of the Russian Diaspora Literature the first half of the 20th century. The research focuses attention on the author's understanding of differencies in perceiving the world by children and adults in relation to nature. Given the lack of study on the topic, the conclusions may be of particular interest to specialists of the Russian literature of the XX century. · Key words: childhood stories, Ivan Shmelyov, image of the child, the principle of spiritual antithesis, early works, spiritual life of a person, problems of the Russian literature. ·