Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Table of Contents 17 страница



На острове давно толковали про нее и ее отца, синьора Арканджело. Все знали, что Арканджело раздражала его непокорная младшая дочь. По мнению отца, Кончетта достигла уже того возраста, когда она должна носить длинные юбки и думать о замужестве, а вместо этого она носилась по острову с подростками из рыбацких семей, жгла костры и ныряла в море в обрезанных штанах. Эпилептические припадки остались в прошлом. Она больше не позволяла, чтобы над ней бормотали молитвы, и даже во время одного особо жаркого скандала, который слышал едва ли не весь остров, вышвырнула во двор четки и объявила себя безбожницей – как Агата-рыбачка.

Скандалы в семействе Арканджело продолжались от дня Богоявления и до Сретения. В праздничный вечер, во время особенно ожесточенной ссоры, Кончетта восстала против родителя. Она покинула лавку отца в разгар последнего зимнего проливного дождя и направилась с холщовой сумкой, в которой были все ее вещи, мимо покрытого тиной фонтана, через переулок, где жили Фаццоли, вверх по проходу с громким именем виа Кавур к дому своей двоюродной бабки Онофрии, куда прибыла в четверть первого ночи. За ней сквозь жалюзи наблюдал весь город, и каждый заметил красные полосы на тыльной стороне ее голых рук и синяк под глазом. Кончетта потом будет клясться, что следы те были стигматами, но любой дурак понимал, что когда на руках остаются такие красные следы, то между лопатками должно быть сплошное месиво от ударов ремня.

И теперь даже те жители острова, которые всегда были на стороне Арканджело, симпатизировали Кончетте. Выяснилось, что бакалейщик бил дочь с малых лет. И всплыло кое-что еще: девочку заставляли спать на полу и частенько запирали в чулане или уборной, чтобы она своим очередным припадком не распугала покупателей. Кончетта не опровергала, но и не подтверждала эти слухи. Она просто заперлась в одной из комнат в доме вдовы Онофрии и отказывалась возвращаться домой.

– Она опозорила меня, – лютовал Арканджело перед il conte. – Вы не можете что-нибудь сделать – заставить ее вернуться домой, прекратить эти враки, что распространяют обо мне?

Остальные дети Арканджело всегда были послушными. Филиппо все время ходил за ним по пятам и сейчас фактически заправлял всей торговлей в магазине, позволив отцу уйти на покой. Сантино работал земельным агентом у il conte, и сердце отца наполнялось гордостью, когда его сын ехал в авто рядом с самим графом.

Но il conte не желал вникать в затруднения своего старого приятеля. После отъезда Андреа граф потерял интерес ко всему.

– Но разве не все лупят упрямых детей? – взмолился Арканджело. – Разве наказать сына или дочь не долг каждого родителя? И что, меня надо упрекать и стыдить за то, что я наставлял своего ребенка – из любви, учтите, не из злобы – на путь истинный?

– Ни я, ни моя жена никогда не били Андреа, – сказал il conte. – Ты должен сам решать свои семейные дела. Но, – тут он перекинул мостик надежды, – я полагаю, Кончетта вернется, когда наголодается. Бог свидетель, вдова Онофрия не сможет содержать лишний рот.

Граф уволил Онофрию, батрачившую на него всю жизнь, и женщина была бедна как распаханное зимой поле. Выживала она, иной раз раскидывая желающим карты на судьбу, а то и благодаря милости соседей.

– Да, – сказал Арканджело, немного успокоившись, – да-да, Кончетта вернется, черт бы ее побрал, как раз к приезду ее кузена Чезаре. Он приезжает на Фестиваль святой Агаты и, если повезет, избавит меня от нее. Девчонке пора замуж.

– Не строй пустых планов, – посоветовал il conte. – А когда Кончетта вернется, разберись с ней.

Но у Кончетты были совсем другие мысли. И теперь, стоя на коленях около Марии-Грации и держа за шкирку Серджо одной рукой и вопящего Джузеппино – другой, она сказала:

– Я хотела попросить тебя.

– Да, cara, рассказывай.

Мария-Грация всегда любила эту девочку, смышленую и живую. Теперь же Кончетта, впервые в жизни нервничая и смущаясь, откашлялась и сказала скованно:

– Мне нужна работа, чтобы содержать себя и мою старенькую тетю Онофрию. Но кто даст мне работу после моего разлада с отцом? Люди не дураки. Они понимают, что он большой друг il conte.

– Работа? – спросила Мария-Грация. – А как же школа?

– Я закончила школу прошлым летом. Мне уже скоро восемнадцать.

Восемнадцать. Она и не заметила, как девочка повзрослела. Марию-Грацию обожгло чувство вины, когда она поняла, что синяки, которые она считала результатом похождений Кончетты, были следами побоев.

– Я хотела бы работать в баре, – сказала Кончетта. – Ты не можешь нанять меня?

– Конечно, могу!

Кончетта продолжила торопливо:

– Вам нужна помощь – вы сами только что говорили, и ты, и синьор Роберт, а я люблю бар и знаю, как тут все устроено. Я умею готовить кофе и горячий шоколад и знаю, как вести учет. Или же я могла бы присматривать за Серджо и Джузеппино. Я буду как Джезуина, которая присматривала за тобой и твоими братьями, когда вы были маленькими. Разница только в том, что мне не сто двадцать лет и я не слепая, как она, упокой Господь ее душу.

Мария-Грация не сомневалась, что от Кончетты будет сплошная польза. Лишняя пара рук, да еще каждый день!

– Пожалуйста, Мария-Грация, скажи «да». Ты же видела, как ловко я разобралась с попкой Серджо…

– Это был Джузеппино.

– Неважно. Я научусь их различать. Пожалуйста, скажи «да», Мария-Грация.

– Да, – сказала Мария-Грация.

А Роберт добавил:

– Конечно, Кончетта, ты должна работать у нас. Если Мария-Грация согласна, начинай прямо сейчас.

В следующий понедельник Кончетта в новом черном фартуке, подогнанном швеей Паскуалиной под ее тонкую талию, в свежевыглаженном единственном платье и опрысканная лавандовой водой, со щеками, пылавшими от гордости и волнения, ходила между столиками «Дома на краю ночи». Это был ее первый рабочий день в качестве помощницы в баре. Она с неожиданной грацией поднимала над головой тарелки и принимала заказы туристов, почтительно сложив руки.

– Чудеса, – повторяла Агата-рыбачка. – Эспозито приручили Кончетту, хотя прежде это никому не удавалось.

Арканджело же ходил мрачнее тучи, считая, что опозорен навеки.

 

С появлением Кончетты дела в доме пошли на лад. Она научилась успокаивать мальчишек криком Basta! – в точности, как это делала Джезуина. Она затевала с ними игры столь бурные, что оба уставали до такой степени, что забывали о своей вражде. Она гордо катала их коляски по городу. Роберт соединил две коляски шваброй, чтобы можно было катить их одновременно и при этом держать драчунов по отдельности, так как они заводились от одного вида друг друга под боком. Тем временем за баром никогда так хорошо не присматривали. Кончетта, которая выросла в баре, могла нести в одной руке поднос с напитками, другой – подобрать ревущего Серджо и не забыть передать Марии-Грации листок с заказом. Но важнее всего было то, что она любила «Дом на краю ночи». Оглядываясь назад, Мария-Грация не могла понять, как они управлялись со всем до нее. Теперь они с Робертом высыпались, а порой даже выкраивали часок, дабы уединиться в своей спальне с видом на пальмы и вновь ощутить себя беззаботными любовниками. Она посылала святой Агате благодарственные молитвы за девушку.

Отец Кончетты теперь редко появлялся за прилавком в своем магазине, оставив его на попечение своего сына Филиппо. Он проводил дни на пустующем участке земли около старой арабской tonnara. Там нанятые им молодые рыбаки ‘Нчилино и Тонино что-то копали.

– Новый дом будут строить, – предположила Агата-рыбачка. – А что, человек так устыдился разговоров о своей дочери, что решил уйти из города насовсем.

– Вторую лавку, – говорили другие. Всем было известно, что, с тех пор как появились туристы, дела у Арканджело шли хорошо, даже лучше, чем в «Доме на краю ночи».

Ясными летними ночами из бухты доносился визг пилы. Это ‘Нчилино и Тонино трудились при свете луны. Вскоре на берегу бухты выросло здание.

За день до фестиваля с материка на лодке прибыли рабочие и доставили большие ящики. Арканджело лично сопроводил их внутрь здания, отгоняя любопытствующих. Последним доставили продолговатый деревянный ящик, похожий на гроб. Было слышно, как приезжие рабочие сверлили что-то до самого утра. Пока женщины в вечернем сумраке собирали лепестки бугенвиллей и олеандра, чтобы наполнить корзинки для цветочного дождя, что-то вдруг вспыхнуло, озарив все вокруг пурпурным светом, подобным таинственному инфернальному огню.

Наутро стало понятно, что именно затеял Арканджело. На фасаде нового здания сияла первая на острове неоновая вывеска. Дети и взрослые останавливались поглазеть на нее, завороженные переливающимися буквами. У здания была новенькая красная крыша и замысловатой формы балкон. На чисто выметенной цементной террасе расставили дюжину столиков. Внутри гудели холодильники, радиоприемник вещал по-английски, а в глубине поблескивал аппарат для мороженого, словно священный ковчег. Неоновая вывеска в американском стиле провозглашала название заведения: «Прибрежный бар Арканджело».

 

Мария-Грация узнала о происходящем только после того, как, открывшись в День святой Агаты пораньше, еще до мессы, обнаружила, что посетители в бар не спешат. Обычно жители острова толпились на террасе, пропуская стаканчик arancello или limonata перед службой в честь Дня святой Агаты, но сегодня не было ни картежников, ни рыбаков с сигаретами за ухом, ни лавочников, собиравшихся в баре, чтобы почитать утренние газеты. Один лишь легкий бриз порхал по пустому помещению. Из-за занавески появился Роберт с ребенком на руках.

– Что случилось? – спросил он. – Кто-то умер?

– Я не знаю, caro.

Слегка встревоженный, он ласково поцеловал ее волосы.

– Уверена, этому есть какое-то объяснение.

Роберт отдал ей Джузеппино, чтобы она его покормила, и примостил Серджо между пустыми столами, где тот мог поучиться стоять.

Через полчаса прибыли Агата-рыбачка и Бепе.

– Вам нужно кое-что увидеть, – угрюмо сказала Агата и повела семейство Эспозито – Марию-Грацию, Роберта со сдвоенной детской коляской, только что появившуюся Кончетту, Пину и Амедео – по тропинке через опунции. Еще издалека Мария-Грация разглядела неоновую вывеску Арканджело и толпившихся на цементной террасе людей. С берега неслись музыка и звон бокалов. Кончетта едва не разрыдалась от злости:

– Будь проклят мой отец stronzo! Он хочет разорить «Дом на краю ночи».

Однако к вечеру в «Доме на краю ночи» опять было полно народу. Смущенные постоянные посетители парами и по одному входили в бар и занимали свои привычные места. И только танцующих на веранде было чуть меньше, чем всегда.

– Ты только посмотри, сколько этот синьор Арканджело просит за чашку кофе, – бормотала синьора Валерия. – И как мы на это попались?

Но кое-кто остался в новом баре на берегу. Когда Мария-Грация и Роберт незадолго до рассвета прогулялись к смотровой площадке, она различила у черного моря в свете неоновых огней танцующие фигуры.

Амедео, чувствуя, что отмечает некий знак свыше, записал в своей красной книге: «28 июня 1955 года, открытие “Прибрежного бара Арканджело”».

 

Появление конкурента стало вызовом, на который Эспозито обязаны были ответить.

– Мы должны наконец купить аппарат для мороженого, – сказал Амедео.

И машину тут же заказали, оплатив иностранными купюрами, которыми была забита касса «Дома на краю ночи». Туристы все еще приезжали посмотреть на археологические раскопки и занимали террасу бара с утра до ночи. Обладатели бледных коленок, они пугали вспышками своих фотоаппаратов маленьких детей и оставались сидеть на солнце даже в полдень, они носили специальную летнюю одежду – неприличные помятые шорты, белые носки и шляпы с полями, точно были не обыкновенными туристами, а исследователями Африки. Эти посетители, приезжавшие ради раскопок, могли оказаться спасением для острова шириной в пять миль, где было целых два бара.

С материка был доставлен каталог и внимательно изучен.

– Все, что делает он, должны делать и мы, – сказал Амедео.

Но Пина с ним не согласилась:

– Это старый бар с историей. Люди все равно будут к нам приходить.

Мария-Грация поддержала мать, и неоновая вывеска не появилась на фасаде «Дома на краю ночи». Но с тех пор, когда дела шли хуже обычного, или поток археологов редел, или какая-нибудь другая напасть грозила «Дому на краю ночи», не проходило и нескольких минут, чтобы кто-нибудь не поднимал глаза к небесам и не произносил проклятье в адрес синьора Арканджело. В первые годы брака Мария-Грация и Роберт завели обыкновение играть в слегка нелепую игру. Лежа ночью без сна – переживая из-за резавшихся зубов Джузеппино, или высокой температуры у Серджо, или плохих результатов бухгалтерских отчетов, – Мария-Грация яростно шептала, неизменно до слез смеша мужа: «Во всем виноват этот Арканджело и его прибрежный бар».

II
 

Серджо и Джузеппино родились в разгар эпохи процветания на острове. Мария-Грация нарадоваться не могла, что жизнь настолько изменилась. Для ее сыновей прибрежные пещеры были археологической достопримечательностью с небольшим навесом у входа, где Сальваторе Маццу продавал билеты. Они не помнили времена до парома Бепе или времена, когда на острове был только один автомобиль, и они бы не поверили, что на месте греческого амфитеатра некогда было заброшенное поле, где паслись козы. (Il conte раскопал его, поставил вокруг ограждение и посадил в будку Сантино Арканджело. Он тоже захотел получить свою долю от популярности Кастелламаре.) Для Серджо и Джузеппино «Дом на краю ночи» всегда был местом, где приезжие пили чай на террасе и щелкали фотоаппаратами. А для Марии-Грации остров стал местом новых возможностей. Роберт излечил все ее тревоги, – Роберт, для которого не было большего счастья, чем воскресным днем окунуться в море вместе с сыновьями, жаркими ночами лежать, прижавшись к жене и слушая, как шелестят пальмы под окнами, сидеть на террасе вечером, подсчитывая итоги дня, и расписывать блестящие перспективы. Мечты его были трогательно скромными.

– Мальчики могут закончить школу на материке, – говорил он Марии-Грации. – А ты могла бы установить в баре кондиционер и телевизор – лучше, чем у Арканджело.

За годы модернизации на Кастелламаре появилось много иностранных диковин, включая телевидение. Паромщик Бепе заработал столько денег на своем пароме, что не придумал ничего лучше, чем потратить их на телевизор, который он приобрел в магазине электротоваров в Сиракузе. Он перевез его через море в ящике, набитом смятыми газетами, словно археологическую реликвию. Рабочие, приехавшие с материка, установили антенну на крыше его голубого дома за церковью, и теперь жители острова собирались в старой гостиной матери Бепе среди бархатных занавесей и статуэток скорбных святых, дабы посмотреть, как черно-белые иностранцы мельтешат на экране, балаболя по-своему. («Я думала, они будут по-нашему говорить, – разочарованно протянула Агата-рыбачка. – Ну хоть парочка из них».)

Сидя на коленях у родителей перед телевизором Бепе, Серджо и Джузеппино наблюдали похороны американского президента синьора Кеннеди. Им обещали, что когда иностранцы, запустившие в космос ракеты, russi и americani, высадятся на Луне, это тоже покажут по телевизору. Мария-Грация дивилась, как на острове, где она собирала улиток и молола цикорий для «кофе», где Роберт явился из морской пучины и умирал без пенициллина, ее сыновья теперь увидят, как человека запускают в космос. Но видя мир только по телевизору Бепе и на газетных страницах, она изо всех сил старалась не представлять весь прочий мир, находившийся за пределами Кастелламаре, только в черно-белом цвете.

В баре теперь стоял аппарат для мороженого самой последней модели, холодильники прохладно гудели. Иногда туристы открывали дверцы холодильников и какое-то время стояли, наслаждаясь ледяными дуновениями их родного севера. Тем временем Бепе сменил свою моторку на большой современный паром Santa Maria del Mare грузоподъемностью в пять автомобилей.

Мечты жителей острова росли как миражи, становясь все безудержней и головокружительней.

– Может, нам открыть ночные клубы, как в Париже? – рассуждали молодые рыбаки, собравшись в углу бара. – Целый квартал, а не просто пару антикварных баров, где старичье стучит в домино. И настоящий магазин модной одежды, как в Милане.

Островитянам все сложнее было довольствоваться обычной одеждой, которую заказывали на материке и привозили в коричневой оберточной бумаге или покупали в хозяйственном магазине вдовы Валерии, где в витрине десятилетиями висели одни и те же выцветшие подштанники, пыльные носки и похоронные брюки.

Но что на острове в конце концов появилось, так это сберегательный банк.

Никто не помнил, чтобы на Кастелламаре когда-нибудь был свой банк. Обычно семья Арканджело давала соседям в долг деньги на починку крыши или покупку новой сети, а предки Пьерино установили в свое время систему своеобразного ростовщичества: одалживая суда и рыболовные сети рыбакам, потерявшим свои лодки, они забирали половину пойманной рыбы в уплату, ничем не рискуя. Родственники семейства Маццу, ныне покойные, давали напрокат похоронные костюмы по десять лир в час, зарабатывая на продолжительных поминках, принятых в девятнадцатом веке. Их затраты окупались двадцатикратно. И хотя все эти проявления капитализма бытовали на острове в прошлом, банк – совсем другое дело.

– Нам ничего такого не нужно, – сказала Агата-рыбачка. – Разве мы не обходились без всего этого?

Жители острова хранили сбережения в жестяных коробках (редко – под замком) и под матрасами. Расплатиться тунцом или оливковым маслом было в порядке вещей, даже обычнее, чем деньгами. У всех была крыша над головой и еда на столе. («Не то что у этих americani во время их Великой депрессии», – угрюмо заметила Агата-рыбачка.) Но теперь появился банк – со сверкающими окнами и золотыми дверными ручками, переделанный из старого дома Джезуины. С легким вызовом он сверкал на площади прямо напротив «Дома на краю ночи».

Все началось после смерти il conte. Старый враг Амедео тихо умер весной 1964-го, за рулем своего древнего авто. Восемь мужчин и три осла с трудом вытащили машину из канавы, в которую она съехала. Тело графа не пострадало, на нем не было ни единой царапины. Казалось, что он просто заснул за рулем.

Похоронили его со всеми почестями. Гроб несли герцоги и графы, прибывшие с материка, такие же, как и он, обломки уходящей эпохи. Его старый друг доктор произнес надгробную речь. У изголовья могилы одиноко, с сухими глазами, в старой траурной вуали стояла Кармела.

Андреа на похороны опоздал. Мария-Грация не видела его в первый день, так как он появился ночью и заперся с матерью на вилле. Но посетители бара донесли, что одет Андреа был в роскошный костюм и очки без оправы – вылитый иностранец. Престарелые крестьяне-батраки прямо на пристани вручили ему отцовский графский перстень с печаткой, но кое-кто выразил и недовольство приездом Андреа – раздались возгласы про призрак Пьерино. Встречавшая сына Кармела прильнула к нему и не отпускала. Поместье – вернее то, что от него осталось, – теперь перешло к Андреа. На следующее утро Кармела столь бурно радовалась возвращению сына («мой мальчик… мой красавец… хвала святой Агате и всем святым…»), что вдовы из Комитета святой Агаты сочли ее поведение непристойным в свете давешней кончины ее супруга.

– Он намеревается остаться, – сообщил Тонино на весь бар. – Заплатил нам с ‘Нчилино за ремонт половины пустующих домов. У нас теперь столько денег, что мы собираемся купить новые инструменты и стремянки.

Мария-Грация не понимала, почему ей стало не по себе и почему на вопрос Роберта: «Что это все говорят о возвращении сына il conte?» – она не нашлась что ответить. Муж знал, что сын графа когда-то был влюблен в нее, но его это ничуть не беспокоило. Но почему же она так растревожена приездом Андреа?

Вскоре над восстановлением графской собственности трудилась половина безработных батраков острова. И к концу лета Тонино и ‘Нчилино могли себе позволить не только новые инструменты и стремянки, но и микроавтобус, и три акра земли, чтобы было где его парковать. Новый il conte вернулся на остров богатым человеком с большими планами на будущее.

Банк с его белоснежными оконными рамами и солнечно-желтой с синим вывеской, прикрытой материей, возбудил в островитянах интерес и подозрительность. За день до Фестиваля святой Агаты, когда никто еще не догадывался о предназначении нового здания, Андреа д’Исанту объявил о торжественном открытии. Не решившись лично предстать перед жителями острова (по крайней мере, так посчитали старики в баре), он поручил эту почетную миссию своей матери. Стоя перед толпой в поблекшем, цвета баклажана костюме, она перерезала голубую ленточку. Земельный агент Сантино и его отец Арканджело стянули запылившуюся материю, прикрывавшую вывеску, и все увидели название: «Кредитно-сберегательная компания Кастелламаре».

– Вы все получили прибыль от туризма на нашем любимом острове, – объявила Кармела, подражая властным интонациям покойного мужа. – Теперь у вас есть безопасное место, куда вы можете вложить свои накопления. А также, если вы захотите переселиться из своих старых домов в новые, приходите к нам, и мы постараемся одолжить вам денег на строительство.

Первым в банк, явно нервничая, вошел Филиппо Арканджело, в руках он держал холщовую сумку. За ним последовали булочник и цветочница. А когда, впервые в жизни робея перед приехавшими с материка банковскими служащими в блестящих костюмах, Агата-рыбачка спросила, может ли она претендовать на небольшой заем на починку разрушенных землетрясением полов, Андреа д’Исанту предложил ей сумму, которой хватило бы, чтобы снести дом и построить на его месте виллу из бетона, – с небольшой, разумеется, комиссией. А поскольку Бепе убедил Агату войти в долю его паромного бизнеса, вести бухгалтерию, собирать заказы, а также водить четверть рейсов, она вскоре должна была разбогатеть.

– Как будто я захочу сносить дом, который построил мой прадедушка, – презрительно усмехнулась Агата. – Но я возьму денег на ремонт пола. Надоела сырость во время дождей.

Прошел слух, что компания Андреа д’Исанту давала в долг не только друзьям его отца, но всем желающим. В то время как Агата-рыбачка была счастлива в дедовом доме, где гуляли сквозняки, а по стенам шмыгали ящерицы, другие не упустили возможность выбраться из убогих развалюх, в которых жили многие поколения. На Кастелламаре дома всегда переходили по наследству. Это была своего рода лотерея: ты радовался, если окна большие и выходят на море, или страдал и переделывал все, если оконца узкие, да и глядят на какие-нибудь скалы – как в старом материнском доме Бепе за церковью. Если наследников не было или их, напротив, было слишком много и все они разъехались кто куда, то дом стоял пустой, безжизненный, жалюзи постепенно провисали, плющ пробирался внутрь, затягивая стены. Так было и с домом Джезуины, пока он не перешел к банку. Но теперь, объявил новый il conte, всякий, у кого есть работа и хоть немного сбережений, может подать заявление и взять заем на покупку участка неиспользуемой земли и построить там настоящую виллу из бетона.

– Не стоит ли нам положить наши накопления в новый банк? – спросил как-то вечером Роберт, поглаживая руку Марии-Грации. – А то я все время натыкаюсь на деньги в ящичках и конвертах, разложенных по всему дому. Мы становимся богатыми, cara. На прошлой неделе я нашел бутылку, заполненную купюрами.

Накопления, что она собирала годами для бегства с острова. Мария-Грация и забыла о них. Она достала бутылку и откупорила. Оттуда пахнуло кампари и пылью. Пошурудив разогнутой шпилькой, она извлекла из бутылки лира за лирой целую кучу слипшихся купюр.

– Как они там оказались? – удивился Роберт.

Улыбнувшись, она рассказала ему.

– Но, cara, – прошептал Роберт полушутя, полусерьезно, – неужели ты и вправду собиралась уехать отсюда? – И он привлек ее к себе, будто желая согреть. – Так что ты думаешь? Насчет банка?

– Нет, – ответила Мария-Грация. – Я не хочу класть туда деньги.

– А я бы ничего не имел против. Меня не волнуют твои отношения с д’Исанту. Я его не пугаюсь.

Иногда в его итальянском проскальзывали вот такие странные обороты. Ее муж – сильный, загорелый, с налитыми от постоянного таскания сыновей плечами, – с чего бы ему пугаться нового графа-калеку, такого болезненного с виду? Она поочередно поцеловала ладони Роберта и сказала:

– Lo so, caro. Я знаю.

Но все же отказалась класть деньги в банк.

– Эта компания не просто так называется кредитно-сберегательной, – сказал Амедео, пытаясь притушить жаркие дискуссии в баре. – Андреа д’Исанту одной рукой берет у вас деньги в долг, а другой дает вам взаймы. Если Арканджело кладет в банк свои сбережения за месяц, например, сто тысяч лир… – тут он достал две солонки для наглядности, – то все, что должен сделать синьор д’Исанту, это взять эти сто тысяч и одолжить их Агате-рыбачке на починку полов. Она вернет ему деньги с процентами, он выплатит Арканджело маленькую часть от полученных процентов, а остальное оставит себе. Вот что он делает.

– Что бы он ни делал, – сказала Агата-рыбачка, – но это работает. И, разъезжая по заграницам, он заработал больше денег, чем его отец.

На острове знали, что Андреа д’Исанту затеял реконструкцию отцовской виллы. Он полностью заменил электропроводку, снес дышавшие на ладан пристройки, навесил новые жалюзи. Старое авто он отправил на свалку, и Кармела теперь разъезжала на новеньком немецком седане, специально доставленном на пароме Бепе. Что касается самого молодого графа, то он по-прежнему не покидал виллу, и никто его не видел.

Пина тоже выступала против нововведений.

– Эти ряды бетонных вилл, – говорила она, – что в них хорошего, как их можно сравнивать со старыми домами? Любому понятно, что первое же землетрясение разрушит их. И не успеете оглянуться, они закроют вид на море и на бухту и не останется места, где смогут пастись козы, а туристов станет больше, чем местных жителей. И этот новый conte заграбастает все на острове.

Но Мария-Грация не могла отрицать, что бар приносил все больше денег, и касса, содержимое которой по-прежнему каждую пятницу перекочевывало в банку на книжной полке и под матрасы, а не на счет в банке il conte, наполнялась все быстрее. Они заново выкрасили дом, купили новую кофемашину, Кончетта, благодаря повысившейся зарплате, привела в порядок домик тети Онофрии и посадила во дворе апельсиновые деревья. Роберт по субботам допоздна перекрашивал комнаты Туллио и Аурелио, которые Амедео наконец согласился отдать Серджо и Джузеппино. Он обсуждал с плотником новую мебель, полировал дверные косяки и до блеска натирал воском полы.

 

Андреа вернулся на остров уже как несколько месяцев, но Мария-Грация его так ни разу и не видела. Но однажды ранним утром она подошла к воротам виллы и позвонила в колокольчик. Она и сама толком не понимала, зачем она здесь. Вскоре к старинным кованым воротам подошел агент Сантино Арканджело.

– Да? – спросил он. – Что вам угодно?

– Я хочу повидаться с синьором д’Исанту.

Сантино удалился. Он возвращался к дому не спеша, останавливаясь, чтобы сбить палкой высокую траву, демонстрируя, насколько ему безразлично, что она его ждет. Вернулся он почти через полчаса, и на его лице играла глумливая ухмылка.

– Он вас не примет, – объявил Сантино из-за ворот. – Вам следует уйти, Мария-Грация Эспозито, signor il conte не желает вас видеть.

На обратном пути она удивлялась, откуда вдруг взялась эта тяжесть. Да и что бы она сказала Андреа д’Исанту? Они не встречались пятнадцать лет. Она хотела, чтобы он узнал, что она не стала думать о нем хуже, после того как он признался в том, что это он избил Пьерино; что Флавио теперь живет в Англии и, судя по его посланиям, по-прежнему без знаков препинания, вполне счастлив; что призрак рыбака больше не тревожит остров, ну разве если кто-то переберет limettacello вдовы Валерии. Но смогла бы она найти слова, чтобы рассказать ему об этом?

– Я знаю, где ты была, – сказал отец. – Об этом уже вовсю судачат. Будь осторожна, cara. Твой муж слишком порядочный человек, чтобы расспрашивать тебя о таких вещах.

– К черту всех этих сплетников и шпионов – им что, нечем заняться? – ответила Мария-Грация. – Они не могут не совать нос в дела других людей?

И впервые в жизни она поругалась с отцом.

– Я не понимаю, о чем тебе с ним говорить, – сказал Амедео. – По какому такому делу ты могла отправиться к нему на рассвете, надев свое лучшее платье? В то время как твой муж заботится о твоих сыновьях, работает в баре…

– Он меня ни в чем не подозревает, папа. Может, и тебе стоит последовать его примеру?

– У Роберта, – заметил отец, – терпение, как у святой Агаты. Мы все это знаем.

Уязвленная Мария-Грация расплакалась.

– Cazzo[82], я что, должна отчитываться за каждый шаг? Ты, оказывается, не только мой отец, но и тюремщик?

Это было несправедливо, она сознавала. Но извиняться не стала, выскочила в бар и с яростью включила кофемашину.

Весь день в баре шушукались об утреннем происшествии. Все разрешилось, когда она увидела, как Роберт идет к ней через площадь, его фигура размывалась в знойном мареве, он вел за руки мальчиков. Мария-Грация кинулась ему навстречу, уткнулась мужу в шею и прошептала:

– Прости, прости меня. Все это ничего не значит.

– Я знаю, – ответил Роберт.

Амедео погладил дочь по руке, когда она вернулась за стойку бара. Мария-Грация была полна решимости больше никогда не вспоминать о сыне il conte.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.