ГЛАВА ХХХ.

ГЛАВА ХХХ.

СЛЕДСТВИЯ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ.

Упорство Бородинского сражения – Князь Кутузов. – Князь Багратион. – Барклай де-Толли. – Потеря и трофеи обоюдных армий. – Наполеон в Бородине.– Расположение войск после сражения. – Причины отступления от Бородина. – Распоряжения к отступлению. – Состояние неприятельской армии. – Донесение Князя Кутузова о Бородинском сражении.

«С нынешним днем и Эйлауское сражение сравниться не может», сказал Князю Кутузову Беннигсен, во время Бородинской битвы. Сущность его совершенно определяют слова Князя Кутузова в донесении Государю: «Батареи переходили из рук в руки, и кончилось тем, что неприятель с превосходными силами не выиграл ни на шаг земли». Слишком 170.000 человек, 20 лет искусившихся в войне, живших только войною, под предводительством полководца, не знавшего поражений, бились со 113.000 Русских, не хотевших пережить порабощения отчизны. В продолжении 15-ти часов все устремлено было к взаимному сокрушению армии, заключавших в себе цвет народонаселения от устьев Таго и подошвы Везувия до отдаленных краев Сибири, или, по выражению Державина:

Тут Север с Западом сражался

И ударялся гром о гром.

Медь и чугун оказывались недостаточными к смертельному истреблению. Раскаленные пушки не выдерживали действий пороха, разрывались и лопались. Пальба огнестрельных орудий, звук барабанов, восклицания победителей, стенания раненых, ржание лошадей, вопли умирающих, произносимые на всех Европейских языках крики командования, угроз, отчаяния, лютое ожесточение сражавшихся, превратили поле Бородинское в обитель ада. Не помогли Наполеону великое превосходство в числе войск, бешенство нападений, не умолкавший огонь семисот орудий, против нас гремевших. Конечно, нигде не показывали Русские более равнодушия в опасностях, более терпения, твердости, презрения смерти, как при Бородине. Они горели личною ненавистью к врагам, сражались с полным убеждением, что дело идет о всей отечественной славе минувших веков, о всей настоящей народной чести, о будущей судьбе и предназначении России. Успех, долгое время сомнительный, а всегда более льстивший неприятелю, не ослабил духа войск и воззвал к напряжениям, едва ли не превосходившим силы человеческие. В Бородине все было испытано, до чего может возвыситься воин. Преданность к Государю, любовь к Отечеству никогда не имели достойнейших жертв. Повиновение беспредельное, строгость в соблюдении порядка, гордое чувство быть защитником святой Руси никогда не являли более славных примеров. Европа очами сынов своих убедилась в Бородине, что Русские могут скорее пасть с оружием в руках, нежели остаться побежденными.

Хладнокровие ни на минуту не изменяло Князю Кутузову. Его великая заслуга под Бородиным состояла в решимости принять сражение и искусстве, с какими он противодействовал усилиям неприятеля. Куда Наполеон ни замышлял обрушиться, где ни думал сломить Русских, везде, во время, в урочную пору, подоспевали подкрепления нашим войскам. Не довольствуясь одним отпором нападений, Князь Кутузов атаковал левый фланг Наполеона, и сие наступательное движение имело на все дело благотворнейшее влияние.Ни ужасные потери армии, ни остервенение неприятеля, ни исполинская слава Наполеона, исполнявшая ум и воображение каждого, ничто не колебало Кутузова. Молча следил он ход битвы, сохраняя совершенное спокойствие духа, внимательно выслушивая привозимые к нему донесения, не торопливо отдавал повеления. Не оставляла его надежда удержать, опрокинуть Наполеона, и он хотел даже атаковать его в следующий день, о чем писал Дохтурову и Графу Ростопчину. Приказание Дохтурову, диктованное мне Князем Кутузовым, часу в 5-м после полудня, при взрыве лопавшихся вокруг него гранат, было следующего содержания: «Я из всех движений неприятеля вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение,и потому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодня всевойска устроить в порядок, снабдив артиллерию новыми зарядами, завтра возобновить сражение с неприятелем». Еще прежде отправления повелений Дохтурову, Князь Кутузов послал к нему Раевского, для предупреждения его о намерении своем атаковать на другой день неприятеля. Следующее письмо к Графу Ростопчину писано часа два позже, когда атаки неприятельские совсем прекратились и гудевшая канонада утихла: «Сегодня было весьма жаркое и кровопролитное сражение. С помощью Божию,Русское войско не уступило в нем ни шагу, хотя неприятель в весьма превосходных силах действовал против него. Завтра надеюсь, возлагая мое упование на Бога и Московскую Святыню, с новыми силами с ним сразиться. От вас зависит доставить мне из войск, под начальством вашим состоящих, столько, сколько можно будет»[340]. Тогда же Князь Кутузов подозвал к себе одного из стоявших возле него офицеров, Граббе[341], и сказал ему: «Поезжайот левого фланга до правого, поздравь всех с отражением неприятеля и предвари, что завтра атакуем». Войско было восхищено вестью предположенного нападения: от радости бросались в объятия вестника и снимали его с лошади.

Оба Главнокомандующие, Князь Багратион и Барклай де-Толли явили себя достойными помощниками Князя Кутузова. По преклонности лет и великим лежавшим на нем обязанностям, Кутузов, не мог и не должен был находиться везде, где кипела сеча. Доколе роковой удар не сразил Князя Багратиона, Французы не могли приобрести над ним перевеса. Мюрат, Даву, Ней и Жюно не были в состоянии оттеснить его. Впоследствии удаляясь с поля сражения, Князь Багратион видел, что наши редуты не были взяты, что знамена Александра еще развивались на твердынях, где накануне были они водружены. Когда привезли его па перевязочное место,и Лейб-Медик Виллие начал перевязывать рану, он встретил раненого Барклаева Адъютанта[342], возвращавшегося в дело, подозвал его к себе, и слабеющим голосом поручил ему уверить Барклая де-Толли в своем искреннем уважении. He один Князь Багратион, но и вся армия примирились с Барклаем де-Толли в Бородине. Вряд ли осталось в центре опасное место, где он не распоряжался бы, полк, не ободренным словами и примером его. Под ним убито и ранено пять лошадей; из адъютантов и ординарцев его весьма немногие уцелели. Велико было прежде негодование против Барклая де-Толли, но в Бородине общее мнение решительно склонилось на его сторону. Уже несколько недель не приветствовали его войска обычным восклицанием, но в Бородине от каждого полка гремело ему: ура! Однако же хвала, воздаваемая его бесстрашию, не могла искоренить из души его горести упреков, какими прежде его осыпали. Глубоко чувствовал он оскорбление и искал смерти, желая пожертвованием жизни искупить примирение с укорявшею его Россиею. В письме к Императору, за день до Бородинского сражения, он говорил: «Государь! с тем большею откровенностью пишу сии строки, что мы теперь накануне кровопролитного и решительного сражения, в котором, может быть, удастся мне найти совершение моих желаний»[343]. После сражения Барклай де-Толли не таил своей скорби, зачем неприятельский свинец не сразил его» Он писал Императору: «Что касается лично до меня, то с твердостью покоряюсь моему жребию. 26-го Августа не сбылось мое пламеннейшее желание:Провидение пощадило жизнь, для меня тягостную»[344].

Наша потеря убитыми, ранеными и без вести пропавшими, считая всех, выбывших из строя 24-го и 26-го Августа, составляла более 55.000 человек. По ведомости, представленной Дежурным Генералом 1-й армии, Кикиным, убыль ее в оба дня была следующая:

	Генералов	Штаб-офицеров	Обер-офицеров	Унтер-офицеров	Солдат	Нестроевых	Итого
Убито					8.536		9.252
Ранено					16.507		19.226
Без вести пропало					9.707		10.028
Итого					34.750		38.506

Подобного исчисления по 2-й армии не находится. Ее Главнокомандующий, Начальник Главного Штаба Граф Сен-При, офицеры дежурства и множество частных начальников были ранены, следственно не кому было составлять ведомостей. Сверх того, две недели после Бородина были беспрестанные переходы, уступление Москвы, и такое тревожное время, что невозможно было заниматься письменными делами, тем более, что 2-я армия почти всегда находилась в арьергарде и в виду неприятеля. Тогда было время действия – не письма. Примерно полагать можно потерю 2-й армии слишком в 20.000 человек. Некоторые ее части были совсем расстроены; например, в сводных гренадерских батальонах Графа Воронцова находилось перед началом сражения 4.000 человек, а через несколько часов осталось только 900: из 18-ти Штаб-офицеров, 15 выбыло из строя, осталось во фронте 3, но и из тех двое ранены[345]. Огромная растрата людей в Бородине, 24-го и 26-го Августа, около 60.000 человек, не подлежит сомнению еще и по следующему вычету. Перед Бородинским сражением было у нас под ружьем 113.000, а по прибытии в Тарутино 52.343 человека, (кроме 7.690 рекрутов, присоединившихся к армии во время движения от Бородина к Тарутину), следственно, разница в 61.000. Из них надобно полагать от 3-х до 4-х тысяч убитыми и ранеными в делах, случившихся между Бородиным и Тарутиным, а также слабых и запоздавших выходом из Москвы; остальные затем 57 или 58.000 соделались жертвою страшного побоища. Урон Французов, как то доказывается частью рапортами, отбитыми у них во время войны, частью показаниями пленных Генералов, простирался до 50.000 человек, в том числе убитыми и ранеными 43 генерала. Поутру потеря их была гораздо более нашей, потому что они атаковали батареи, обороненные рвами и палисадами, но после полудня, когда они овладели уже укреплениями, огонь их был несравненно губительнее нашего, ибо Русские войска долго стояли под перекрестными выстрелами, как неподвижные стены. Трофеи с обеих сторон почти равны. У неприятеля отбито 13 орудий; нами потеряно 15; сверх того, у нас подбито 37 пушек, да взорванных и доставшихся неприятелю зарядных ящиков 111[346]. В плен взято нами до 1.000 человек, и столько же неприятелем. По ожесточению обеих воевавших сторон, пленных много быть не могло; даже безоружных прикалывали, как у нас, так и у неприятеля. В самом пылу сражения, Милорадович и Раевский давали червонцы тем из нижних чинов, которые не убивали пленных и приводили их живыми. По изгнании неприятелей из России, на Бородинском поле пожжено человеческих тел, 58.521, да конских трупов, 35.478[347].

Неприятель сражался, как можно было ожидать от армии, образованной в победоносных станах, и от битвы, долженствовавшей довершить все прежние успехи, увенчать двадцатилетние торжества и упрочить владычество Наполеона, но счастье изменило своему наперстянку: Русские остались непобежденными. Недоумевая, как объяснить то, что после невероятных усилий своих, превосходя нас более чем 50.000 человек, неприятели не нанесли конечного поражения Русской армии, Французы утверждают, что мужеству войск не соответствовали распоряжения Наполеона, и под Бородиным нельзя было узнать его. «С самого начала сражения», говорит один Французский писатель, «Наполеон оставался на одном месте, прохаживаясь с Бертье взад и вперед. Вопреки своему обыкновению, он был нерешителен. Известие о наступлении Багратиона увеличило его смущение. Он советуется с Бертье и не отдает приказаний. Присланный от Нея офицер повторяет несколько раз, что нельзя терять ни минуты, что Ней будет сокрушен. Наполеон приказывает объявить молодой гвардии повеление идти вперед. Адъютант едет; Наполеон ворочает его и снова советуется с Бертье; наконец посылает к Нею дивизию Фриана. От его колебания потеряно полчаса, что имело великое влияниена сражение и следственно на участь самого Наполеона»[348]. Другой писатель говорит, что Наполеон отвечал «генералам, просившим подкреплений: «Я вижу лучше вас; «сражение еще не началось; оно разгорится через два часа. День долог; надобно уметь выжидать; дела не приняли еще настоящего развития». Почти во весь день Наполеон сидел или тихо прохаживался подле Шевардинского редута, далеко от сражения, которое едва было видно ему, с тех пор, как войска спустились с высот. Он не беспокоился, когда наши принуждены были отступать, и только движением руки выражал свою покорность судьбе, когда поминутно извещали его о смерти лучших генералов. Потом вставал, делал несколько шагов, вновь садился. Все смотрели на него с удивлением. Прежде, в решительные минуты, видна была в нем спокойная деятельность, но под Можайском обнаруживались какое-то тяжелое спокойствие, вялость, бездействие. Одни приписывали упадок духа следствию сильных ощущений. Другие полагали, что он сделался ко всему равнодушен, даже к самым сражениям. Наконец, с большею справедливостью должно отнести его нравственное состояние к ослабленному здоровью и тайным страданиям»[349].

Иные Французские Историки, умалчивая о болезненных припадках Наполеона, и даже не веря его недугу, говорят, что Русские были несокрушены потому, что нападения на нас производились несвоевременно и подкрепления приходили к Французам не в надлежащую пору. Но они забывают, что сражение зависело столько же от нападающего, сколько и от того, кто защищается. Когда Кутузов удостоверился в нападении превосходных сил на Князя Багратиона, он подкрепил его кирасирами, гвардиею, артиллериею, дивизиею Коновницына. Когда Понятовский стал теснить Тучкова, подоспел Багговут. Когда корпус Раевского был расстроен, на смену его явился Граф Остерман. Неуместно оспаривать великие воинские дарования Наполеона, но справедливость требует указать и на мудрые распоряжения Князя Кутузова, поддержанные несокрушимою храбростью Русского войска. Со стороны Наполеона не было ни каких маневров. Действия его походили на приступ крепости, защищенной железною грудью и стойкостью Русских. Упорный, ожесточенный бой и снова нападение, снова бой и снова отражение. Из всяких обвинений, изводимых Французами на Наполеона за Бородинское сражение, открывается только собственное сознание неприятелей в суетности надежд их победить в Бородине, хотя, впрочем, Наполеон возымел после предлог приписать победу себе, ибо следствием сражения было занятие им Москвы. Убедительным доказательством, что Наполеон не одержал победы, служат два обстоятельства: 1), по окончании сражения Французы отошли назад с тех мест, где застала их вечерняя темнота, даже с курганной батареи и из села Бородина, следственно, уступили нам поле сражения, и 2), до 11-го часа следующего утра, армия их не трогалась с места в ожидании, что Князь Кутузов атакует ее.

У Наполеона оставалось еще неприкосновенными от 20-ти до 25-ти тысяч гвардии; артиллерия его гвардейского корпуса была в огне; из ее 180-ти орудий только 30 находились в резерве. Гвардейская пехота и конница Наполеона стояли весь день при Шевардине, сберегаемые для сражения, долженствовавшего, по мнению Наполеона, быть под Москвою. К вечеру, после окончания Бородинской битвы, он сказал Генерал-Интенданту армии, Дюмасу; «Будут удивляться, за чем я не употребил резервов для приобретения значительнейших успехов, но мне надобно сохранять резервы, и нанести ими решительный удар в сражении, которое неприятель даст нам под Москвою. Сегодня успех обеспечен, а потому мне должно помышлять об участи всего похода и для этой цели сберегать резервы»[350]. Князь Кутузов не ввел в огонь 6-ти полков: четырех егерских, бывших под начальством Полковника Потемкина на крайнем правом фланге, и Преображенского в Семеновского; они стояли под ядрами и лишились 59-ти человек убитыми и ранеными[351]. Орудий было у нас в резерве гораздо более, нежели у неприятеля. Несколько рот артиллерии нашей не участвовали в деле. Сверх того, в Можайске, в 11-ти верстах от сражения, стояли 84 орудия, готовые двинуться по первому приказанию. Лошади под ними были уже запряжены; офицеры и солдаты, смотря с Можайских высот на дым сражения, и внимая перекатам пальбы, рвались от нетерпения лететь на бой.

После окончания сражения, Наполеон начал стягивать назад войска[352]; Князь Кутузов поехал в Татариново, и велел Барклаю де-Толли оставаться на поле и распоряжаться приготовлениями к бою на завтрашний день[353]. Войска стали следующим образом[354]; правый фланг 6-го корпуса, Дохтурова, на столбовой дороге при Горках, где предполагали ночью построить сомкнутый редут. На левом крыле 6-го корпуса стал 4-й, поступивший, по причине контузии Графа Остермана, под начальство Милорадовича. Ему велено было занять курган, где днем находилась батарея Раевского[355]. Дохтурову поручено собрать пехоту 2-й армии, между 4-м корпусом и старою Смоленскою дорогою. На этой дороге был Багговут с пехотными корпусами 2-м и 3-м. За пехотою расположились кавалерийские корпуса; позади их, против центра, пешая гвардия и кирасиры.

До 11-го часа вечера, Князь Кутузов не отменял повелений к возобновлению сражения. Поверяя неприятельское положение, наши патрули открывали Французские передовые посты отступающими все далее и далее. Посланный, поздно вечером, патрульный офицер 1-го егерского полка донес, что он не нашел неприятеля на батарее Раевского. Того же полка унтер-офицеру, с 10-ю рядовыми, приказано было перебресть через Колочу, ниже моста, поутру истребленного. Через полчаса они возвратились и донесли, что в Бородине нет неприятеля, а за селением, не в дальнем расстоянии, заметна конная цепь Французов. При таких обстоятельствах, когда Наполеон отошел назад, Князь Кутузов не находил причин оставлять поля сражения, но к отступлению побудили его донесения Дохтурова об убыли людей во 2-й армии, В 11 часов доложили о приезде Дохтурова. Кутузов вышел к нему на встречу и при всех сказал: «Поди ко мне, мой герой, и обними меня. Чем может Государь вознаградить тебя?» Он повел его в особенную горницу, и переговорив с ним, велел артиллерии тотчас отступать за Можайск, пехоте и кавалерии, по кратком отдыхе, идти туда

же. Войска разделены были на 4 колонны; 1-я поручена Дохтурову, 2-я Милорадовичу, 3-я Платову; 4-я состояла исключительно из артиллерии.

Отступление было необходимо, и по огромной убыли в людях, и для сближения с подкреплениями, формировавшимися за Москвою, между тем как Наполеон, следуя за нами, час от часу ослабевал в силах. Истины сии были очевидны, но вопрос состоял в том: куда отступать, на Москву, или Верею и Боровск, для перенесения театра войны к Калуге, в том предположении, что и Наполеон свернет тогда вправо, остановит движение на Москву и последует за нашею армиею? «Надобно идти по Московской дороге», сказал Князь Кутузов. «Если неприятель и займет Москву, то он в ней расплывется, как губка в воде, а я буду свободен действовать, как захочу». Намерение Князя Кутузова было: отвести армию за Можайск, и приведя ее там по возможности в устройство, ожидать, что укажут обстоятельства. Во все стороны, на утомленных лошадях, отправились с приказаниями офицеры генерального штаба. Мелкий холодный дождь кропил землю. Дул осенний ветер. Тускло и редко горели огни на кровавой равнине. Начальники с трудом собирали вокруг себя людей, разметанных огненным вихрем, бушевавшим весь день. С запекшеюся на лицах и мундирах кровью, покрытые пылью и порохом, солдаты и офицеры отыскивали свои полки, находили знамена, но не встречали множества товарищей. Были полки, поступившие под команду поручиков. Слабый и невнятный говор прерывался только стоном раненых: одни просили помощи, другие призывали смерть. Однако же, не смотря на утомление войск, приказание к отступлению было принято с грустью, как весть неожиданная, ибо все были исполнены желанием и твердою надеждою сразиться на другой день.

Как в Татаринове Князь Кутузов, так в своей палатке, близ Шевардина, Наполеон получал донесения об ужасных потерях. Не веря, чтобы столь кровопролитный бой не доставил ему более трофеев, он несколько раз приказывал пересчитывать отбитые орудия и пленных. Последних допрашивали о духе и силах Русского войска. По свидетельству неприятелю, наши пленные были ужасно раздражены и ожесточены; вместо требуемых от них ответов, они произносили ругательства. Раненые дрожали от гнева, бросали на Французов презрительные взгляды, отказывались от перевязки ран. Казаки нарушали спокойствие Наполеона, подъезжая к неприятельской армии; появление их принудило несколько Французских дивизий, из предосторожности против ночного нападения, становиться в ружье. При одной из таких тревог, гвардия Наполеона торопливо построила каре вокруг его шатра. Опасаясь, что истина огласится в раболепной ему Европе, Наполеон спешил диктовать известие о Бородинском сражении, и, как обыкновенно поступал в своих бюллетенях, где ложь гналась за ложью, представил битву в самом искаженном виде. Но стан неприятельский не походил на стан победителей, какими Наполеон хотел изобразить свои войска. Они провели холодную ночь без огня, посреди падших соратников, тревожимые Донцами, и терпели недостаток в пище, получив за несколько дней до сражения строгое запрещение отлучаться от знамен для добывания продовольствия. Пройдя великое пространство земли и испытав множество трудов для принуждения Русских к сражению, они выдержали бой на смерть, и увидели, что их усилия и пролитая ими кровь не были увенчаны победою, что война должна еще длиться, а с нею нужды и лишения всякого рода. Неприятель, по собственному своему сознанию, был после Бородина «поражен оцепенением»[356].

И Князь Кутузов в ту ночь не смыкал глаз. Сделав распоряжения об отступлении армии, отвозе раненых, продовольствии, присылке из Москвы снарядов, принимал он Барклая де-Толли и особенно долго беседовал с Беннигсеном. Потим, на рассвете, диктовал он донесение Государю. По какому-то странному предубеждению полагают, что он изобразил Императору Бородинское сражение решительною победою, и писал будто Наполеон отступил на 15 верст. Кутузов ни одним словом не упоминал о победе и отступлении Французов, а только говорил об упорности битвы, мужестве войск, великой потере и намерении своем отойти за Можайск. Вот слово в слово, что он писал Императору.

«После донесения моего о том, что неприятель 24-го числа производил атаку важными силами на левый фланг нашей армии, 25-е число прошло в том, что он не занимался важными предприятиями, но вчерашнего числа, пользуясь туманом, в 4 часа, с рассветом, направил все свои силы на левый фланг нашей армии.Сражение было общее и продолжалось до самой ночи; потеря с обеих сторон велика: урон неприятельский, судя по упорным его атакам на нашу укрепленную позицию, должен весьма нас превосходить. Войска Вашего Императорского Величества сражались с неимоверною храбростью: батареи переходили из рук в руки, и кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами. Ваше Императорское Величество изволите согласиться, что после кровопролитнейшего и 15-ти часов продолжавшегося сражения, наша и неприятельская армии не могли не расстроиться, и за потерею, сей день сделанною, позиция, прежде занимаемая, естественно стала обширнее в войскам невместная, а потому, когда дело идет не о славе выигранных только баталий, но вся цель устремлена на истребление Французской армии, ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить 10 верст, что будет за Можайском, и собрав расстроенные баталиею войска, освежив мою артиллерию и укрепив себя ополчением Московским, в теплом уповании на помощь Всевышнего и на оказанную неимоверную храбрость наших войск, увижу я, что могу предпринять против неприятеля. К сожалению, Князь Петр Иванович Багратион ранен пулею в левую ногу; Генерал-Лейтенанты Тучков, Князь Горчаков, Генерал-Майоры Бахметевы, Граф Воронцов, Кретов, ранены[357]. У неприятеля взяты пленные и пушки и один бригадный генерал. Теперь ночь, и не могу еще разобраться: есть ли с нашей стороны таковая потеря».

[340] Место сражения при селе Бородине, 28 го Августа 1812-го года, №70.

[341] Ныне Генерал-Лейтенант.

[342] Барона Левенштерна, ныне Генерал-Майор.

[343] Донесение из Татаринова, от 24-го Августа.

[344] Донесение из Красной Пахры, от 11-го Сентября.

[345] Из сведений, полученных от Графа Воронцова.

[346] Из сведений Артиллерийского Департамента.

[347] Донесение Можайского Уездного Стряпчего, от 20-го Мая 1836-го года, №85.

[348] Chambray, Histoire dе l'Expedition de Russiе, II, 66.

[349] Segur, Histoire de Napoleon et de la grande armee en 1812 II, 382.

[350] Souvenirs du comte Mathieu Dumas, III, 441.

[351] В Преображенском 37, в Семеновском 22 человека.

[352] Донесение Барклая де-Толли Князю Кутузову, от 20-го Сентября.

[353] Письменное о том повеление Князя Кутузова находится у Генерала Графа Закревского, состоявшего тогда при Барклае де-Толли.

[354] Расположение войск после Бородинского сражения. № 40-й.

[355] Донесение Барклая де-Толли Князю Кутузову, от 26-го Сентября.

[356] «L'armee etoit frappee de slupеur». Chambray, Histoire de l'Expedition dе Russie, II, 82.

[357] К сим Генералам, и тем, о коих упомянуто в описании сражения, надобно присовокупить еще 4-х раненых Генерал-Майоров: Графа Ивелича, Росси, Цыбульского и Алексополя.