Уэссекс, 537 г

Уэссекс, 537 г

Когда живешь в палатке, есть предел тому, насколько сильно можно разжечь огонь, не поджигая ее целиком, и Кроули вздымает пламя так высоко, как только осмеливается, и подтаскивает скамейку поближе к огню, съеживаясь под подбитым мехом плащом.

Доспехи — ужасная вещь для ношения: тяжелые, неудобные и холодные, просто ледяные. Он промок и промерз до костей, а теперь ворчит и набрасывает на плечи еще один плащ. А хуже всего то, что он здесь ничего не добился. Не смог. Заранее должен был догадаться, что внезапная вспышка мира и равенства на юге Англии как-то связана с ангелом, это же просто в его стиле.

Кроули вздрагивает. Благослови Господь это несчастное место. Он замерз и устал, а больше всего устал от себя самого и от мыслей, которые снова и снова возвращаются к разговору с Азирафаэлем.

«Я здесь собираюсь заварить крутую кашу, ангел!»

«О… Ты варишь кашу? Овсянку?»

Кроули терпит так долго,как только может, но вкравшееся недопонимание раздражает его («Я собираюсь заварить крутую кашу!»), как зуд, который он не может почесать («О… Ты варишь кашу?»), повторяясь и повторяясь в его мозгу. Если бы это был другой ангел или демон, Кроули указал бы ему на ошибку, просто чтобы лишний раз уязвить, но Азирафаэль не имеет понятия о тонких издевках или крошечных ехидных подколах, и наконец Кроули рычит себе под нос, берет миску и выходит из палатки в ночь, сосредоточившись на чувстве местонахождения Азирафаэля.

Ангельский шатер чистый и белый — и чудесным образом остается таковым; воистину маленькое ангельское чудо для рыцаря, который проводит все свое время, путешествуя по грязной английской сельской местности — и сияет в ночи, словно маяк. Легкое неуловимое воздействие на разум часового убеждает того, что беспокоиться ему не о чем, и вот уже Кроули входит в палатку Азирафаэля и видит его — в меховом плаще, наброшенном на плечи, склонившегося над походным письменным столом.

— Фрументи, — говорит Кроули без всяких предисловий.

— Кроули! — Азирафаэль вздрагивает, опрокидывая чернильницу. — О, какая досада!

Четыре с половиной тысячи лет среди людей, а он все еще не позволяет себе ругаться, даже самым мягким и не богохульным образом, и Кроули закатывает глаза и ждет, пока Азирафаэль смахнет поток черных чернил с пергамента и вернет ему подобающий вид.

— Как ты узнал, где меня искать? — спрашивает Азирафаэль.

— Ерунда, — усмехается Кроули. — Я всегда знаю, где тебя найти. И ты тоже можешь найти меня, если захочешь.

Азирафаэль опускает глаза, но не отрицает этого, ведь они уже столько раз предлагали друг другу еду, что связь между ними укрепилась. И они ее чувствуют — оба.

— Как бы там ни было, — Кроули поднимает миску. — Фрументи. Сладкая пшеничная каша на молоке, приправленная корицей и фруктами.

— Да, ты говорил. — Азирафаэль хмурится. — Но что это значит?

— Раньше, — говорит Кроули, — когда ты болтал о каше. Ты думал о фруктах, а не о разжигании заварушек.

— О! А, понятно. — Улыбка Азирафаэля озаряет все его лицо. — Да, ты совершенно прав.

Он смотрит вниз, в чашу, и Кроули крепче сжимает ее, слегка нагревая адским огнем, чтобы ароматы подслащенного молока и экзотических специй, сливочного миндаля и пухлого изюма смешались и поднялись к носу ангела.

— Знаешь, я никогда не пробовал, — бормочет Азирафаэль и вынужден сделать паузу, чтобы проглотить слюну. — Это выглядит очень вкусно.

— Ну тогда ешь. — Кроули пододвигает к нему миску. — Это для тебя.

Азирафаэль тянется к нему, но в последний момент колеблется, так и не решившись.

— Ради всего святого, ангел! — рычит Кроули. — Если бы я хотел искушать тебя видениями невыразимо сладостных земных удовольствий, то не стал бы делать этого с миской остывшей каши.

Это неправда: Кроули давно уже убедился, что секрет искушения заключается в том, чтобы предложить жертве то, чего она сама хочет больше всего в этот момент, и за прошедшие столетия не было ничего, что Кроули не предлагал бы людям. Драгоценности, власть, любовь красивых женщин — или красивых мужчин... его давно перестали удивлять вещи, за которые люди готовы продать свои души.

И то, что этот ангел хочет прямо сейчас, — передышка от холода, сырости и своего одиночества, ибо общество людей с их маленькой продолжительностью жизни поденок едва ли считается.

— Ну что ж, тогда присаживайся. — Азирафаэль придвигает два стула к маленькой жаровне, делая слабое усилие, чтобы прогнать сырость из воздуха, и Кроули использует маленькое демоническое чудо, чтобы зажечь приличное пламя. Наверху и Внизу решили, что оба они должны быть именно здесь, но будь он благословен, если кто-то мог себе представить, как же они оба будут тосковать по жаркому зною пустыни, где все это началось.

Азирафаэль наливает им по чашке вина. Оно горячее и сильно приправлено специями, чтобы скрыть кислоту и горечь, и это еще одна вещь, по которой Кроули скучает. По крайней мере, римляне знали, как изготавливать что-то пригодное для питья, и он превращает содержимое их чаш в вино с южных склонов Авентинского холма.

Азирафаэль ждет, когда Кроули начнет есть первым. Приверженность ли это этикету или затянувшемуся недоверию, но как только Азирафаэль видит, что Кроули ест из миски на столе между ними, он берет свою ложку, а Кроули свою откладывает. Он предпочитает пить, а не есть, и еще глубже зарывается в меха, которыми покрыто его кресло, пьет вино и слушает рассуждения Азирафаэля о том, как ему не хватает пьес Сенеки.

С тех пор как Кроули принял свое решение в Риме, он понемногу подталкивал ангела к разного рода искушениям, принося ему еду и вино и устраивая вроде бы случайные встречи между ними. И каждый раз, к тайному удовольствию Кроули, Азирафаэль принимал его подношения. С каждым разом это становилось все проще.

Значит, скоро. Кроули еще глубже зарывается в меха своего кресла, наблюдает за выразительным лицом Азирафаэля, пока тот говорит, и думает про себя, что еще нет. Пока нет.

Но очень скоро.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒