Мы прекрасные и непостоянные девушки Нам поклоняются банкиры, брокеры и графы. 7 страница

Ты тоже потеряла сон? Гадаешь, куда и зачем я внезапно уехал?

Если ты намеревалась расспросить Р., лучше откажись от этой идеи. Только подумай, какой ответственностью отягощает человека подобное вторжение в частную жизнь. Стоит раз дать слабину, и знакомые уже никогда не перестанут надоедать каверзными вопросами или, того хуже, двусмысленными просьбами.

Посему мой тебе совет: ближайшие лет пять не спрашивай м-ра Грандчестера, как дела у общих друзей, и не пытайся передать через него пожелание здоровья или, того хуже, привет. Бедняга будет страдать, подбирая слова, чтобы отделаться от тебя вежливо.

Уверяю, через пять лет он к тебе привыкнет и станет совсем ручным. Может быть, даже перестанет коситься на нас с подозрением из-за того случая с лифтом, и в ответ на твои расспросы милостиво выдаст: «А-а, Тед? Навещает родню, как я слышал».

Не сердись на него. Ты сама виновата. Я перед отъездом заходил и не раз. Мог оставить записку, но уж очень был раздосадован. Где ты целыми днями пропадаешь?

Нет, я уже не злюсь, собираюсь с мыслями. Мешают ночные приступы желания видеть тебя, целовать, ласкать – вот, о чем я хотел написать? Ах, да, лисы.

Ненавижу парфорсную охоту. Лошади и гончие делают всю грязную и тяжелую работу, пока нарядные господа наслаждаются ездой и красуются друг перед другом. Охотник, который успевает выхватить из зубов пса хоть кусочек лисьей шкуры, становился героем дня.

Традицию открывать сезон охоты на лис в этот уик-энд здесь соблюдают без малого сто лет. Охота завтра, ей предшествовал семейный ужин. Французское игристое, тост за хозяев, рагу из глухаря с грибами; рейнское красное, тост за процветание, пересушенный фазан – соте по-охотничьи; еще три перемены блюд, застольные беседы, скука смертная, сидр, фиги, сыр и вот мы здесь. Я, бессонница и мой тезка – бурбон из Кентукки. Могу поклясться, он сделан из огня, черного перца, кленового сиропа и твоих локонов.

"Здесь" – это край гор, лесов и озер. Положим, ты отправилась искать единения с девственной американской природой вслед за Торо и Эмерсоном. Прибыла вечерним поездом на станцию Речколесье, и тут всё без обмана: лес, речка, лягушки в камышах квакают, дощатый помост скрипит. Смотритель из будки не вышел – то ли мертвецки пьян, то ли с тоски повесился. Над деревьями догорает закат, облака перепутанными клочьями овечьей шерсти тянутся по остывающему небу. Дорога перед тобой одна, петляет между рекой и оврагами, словно на пару со смотрителем за воротник закладывает.

Ты прошла через сонный городок и оставила его лежать у подножия синих гор маленькой желтой горошиной. Мили две-три ты еще видишь поля, крыши амбаров и лошадей на выпасе, но затем окрестности пустеют, словно кто-то провел невидимую черту. Дорога сужается, лес густеет, обступая её со всех сторон. Углубись в него и вскоре забудешь о том, что люди есть где-то на свете.

Кругом природы храм. Воздух чист, по-зимнему, с холодком свеж, в нём ощущается запах хвои и предчувствие снега. Тихо. Веточка под ногами хрустнет, будто гром прогремит. Прислушаешься – различишь отдаленный плеск водопада и перекличку лесных дроздов. Вдумаешься – птахи с твою ладонь, ты сама – крошка в сравнении с зелеными великанами, а лес, что мох, если смотреть с высоты гор.

Ты готова к духовному обновлению и постигаешь тайны бытия, обратив взор к звездам, усыпавшим небеса. И вдруг по лесу прокатывается колокольный звон. И так каждый час: "Бом, бом, бом!" Откуда? Зачем?

Найди холм повыше и заберись на сосну, чтобы разгадать эту тайну. Среди деревьев прячется громадина, не уступающая в размерах дворцу Её Величества на острове Уайт. Да еще с часовой башней, будто снятой с городской ратуши.

Я смотрю на эту башню из окна прямо сейчас. Четыре ровно. Небо чуть светлеет, и ты начинаешь ускользать. Твердишь, что тебе рано вставать и et cetera, и et cetera. Я без слов убеждаю тебя остаться. По ночам колокола молчат, но в темноте ясно различается белый глаз циферблата. Поспешим же, милая, скоро через туманные вершины сюда заглянет день.*

Вернись на лесную дорогу, и она приведет тебя к кованым воротам, увенчанным аркой из роз. Ворота заперты. На замке изображен орел, расправивший крылья, такой же, как на гербе великой империи, только без надписи «Сенат и граждане Рима».

Этот позолоченный орёл – шотландский беркут, давно покинувший родное нагорье. Он высоко поднялся.

В кружеве роз за витыми решетками под знаком орла лежит длинная, густо обсаженная дубами аллея. Вдоль неё выстроились мраморные калеки – изувеченные временем божества и герои, останки древней Греции, водруженные на американский газон. Аллея упирается в парадный вход. У основания широкой лестницы стоят вазы на тумбах, коринфские колоны поддерживают крышу над крыльцом, а выше – арочные окна: одно, второе, третье, балкон...

Дом, прячущийся за деревьями – мое нынешнее пристанище. Страдающая гигантизмом помесь итальянского палаццо и усадьбы в духе греческого возрождения. Вооруженные до зубов всадники день и ночь стерегут границы этих владений, поэтому кругом ни души. Без особого приглашения к дому тебя не подпустят и на пушечный выстрел. Но ты уже догадываешься, кому он принадлежит? Тщательно охраняемый, спрятанный за решетками и стенами, баснословно дорогой, кричащий.

В самый раз для преуспевающего американского банкира.

Ты бы и не пожелала в такой дом входить, а только поинтересовалась, скольких бедняков нужно растоптать, чтобы его содержать. Обожаю тебя. Но, признайся, ты задумывалась, что за люди живут в таких домах? Было любопытно, кто они, эти "денежные мешки"?

Я тебя удивлю.

Постоянных обитателей, не считая слуг, здесь всего трое: формально мертвая и не вполне законная жена хозяина, его прелестная, но чахлая дочь и сварливая, рано овдовевшая сестра. Троица живописная, хоть аллегорическое полотно с них пиши: "Юность, зрелость и старость".

Леди живут уединенно. Из развлечений у них только прогулки, книги, рукоделие, воскресные поездки в церковь и богоугодные дела. Забот немного, но есть одна постоянная – здоровье девицы. Приняла ли она лекарство, не слишком ли утомилась, хорошо ли спала? Разговор в семейном кругу постоянно возвращается к этим вопросам.

Недужная красавица хоть и юна, но глаза у неё уставшие, будто жизнь уже стала ей в тягость. А что она видела в жизни, сидя в четырех стенах под неустанным надзором лекарей и сиделок? Томится бедная, скучает.

С хозяйкой ты уже в некотором роде знакома – это моя мать-беглянка. Не отпирайся, я знаю, это ты ей написала. Спасибо тебе большое еще раз! Когда ты загремишь за решетку, я тоже всенепременно напишу твоей матери. "Мадам, сожалею, что вынуждена беспокоить вас... " - можно подумать, ты представляла заправскую гранд-даму, которая холодно смотрит на тебя сквозь лорнет. Видела бы ты, как эта гранд-дама выходит в сад ни свет, ни заря, таскает тачки с навозом для удобрения клумб и воюет с тлей при помощи мыльного раствора.

Сестра хозяина по сравнению с ней особа малопримечательная. Постарела прежде времени, и не от вдовства. Помню, она и в юности была настоящей старой перечницей.

Родители отчаялись найти ей жениха в Америке и вывезли перезревшую невесту в Старый Свет. Мы гостили у общих родственников в Эдинбурге. Но и там она распугивала кавалеров раздражительностью и стариковским занудством. Фред жалел её и пытался развлечь, а я всюду за ними таскался. Так она до сих пор на меня в обиде за: "Фред и Эмили на дереве сидели... " *

Мне было семь! Я не понимал, чем их компрометирую, и даже не знал продолжения. Вместо того чтобы произносить по буквам: "И-Ц-Е-Л-О-В-А-Л-И-С-Ь", я издавал неприличные звуки и – вот теперь я, кажется, начинаю понимать, почему Эмили от меня не в восторге.

Между ней и матушкой тоже чувствуется натянутость. Бывшая "Эмили" стала властной дамой и считает, что вольна всеми помыкать по праву старшинства. Категорически не одобряет того, что матушка работает в саду – плебейское занятие, не подходящее для жены банкира, веснушки и загар не к лицу леди, плохой пример для дочери и так далее. При этом знатность невестки завораживает старушку Эмили, так что две хозяйки вполне мирно уживаются в одном доме.

Хозяин домочадцев своим обществом не балует. Большой человек, глава клана. В городе его держат дела. Очень важные и неотложные, видно, человек спины не разгибает. От загребания долларов ему не оторваться – семью видит хорошо, если раз в месяц. К нему я еще вернусь, ведь как раз его приглашение и выманило меня из Нью-Йорка, где по ночам в конце осени бывает так жарко.

Прежде надо добавить, что гостей в дом-дворец, затерянный в лесах, зовут крайне редко. Отговариваются тем, что хворает драгоценное чадо, а в действительности, надо полагать, боятся привлекать внимание к хозяйке. Какой громкий скандал разразится, если тайны её прошлого всплывут из мрака! Тут вам и адюльтер, и мезальянс, и преступное двоебрачие. Приходится держать её подальше от света, чтобы не рисковать.

Этот уик-энд – уступка традициям.

Каждый год в ноябре многочисленная родня приезжает, чтобы гоняться за лисами по полям и холмам. Пригласили на лисью охоту, считай, приняли в клан. С чего мне оказана такая честь, не знаю, я всего лишь скромный бедный родственник, троюродный племянник собственной матери и, по слухам, у меня проблемы с законом.
Притворство опостылело. Но пусть уж лучше эти снобы считают меня пустым местом и нос воротят. Всё лучше, чем быть "единственным сыном" и наследником великолепного сэра Х.

Возвращаясь к личности хозяина.

Мучительно решаю, как его называть. Отчим? Новый муж моей матери? Гораздо привычнее: "Шотландец". Хотя в действительности он американец, я всегда думал о нём, как о своем шотландском дядюшке. И он нравился мне уже потому, что его терпеть не мог сэр Х.

Это старая история.

История моей семьи, пожалуй, даже – Семьи, насчитывает семьсот лет, три старших рода, дюжину младших и не менее десяти поколений. Небольшой легион получится, если собрать родню где-нибудь на уикенд. Можешь себе представить, чтобы за семь сотен лет никто не затеял ссору?

А при условии, что долг каждого – служить интересам Семьи, и за неподчинение карают похлеще, чем в армии? Средневековыми пытками и кострами попахивает, зато семья у нас на редкость сплоченная, агентурная сеть обширная и надежная, а на случай смуты мошна набита до отказа, чтобы связать недовольных благодеяниями, запугать или, в крайнем случае, истребить.

О чем ты сейчас подумала? Кровь родственника священна, в нашем кодексе поведения так написано, и первое золотое правило гласит: умереть, убить, защищая своих – долг каждого и высочайшая честь. Причинить вред, ни дай Бог, кровь пролить – страшное преступление. Но даже еретикам, посягнувшим на святое, дозволяется "уйти с честью".

Никаких костров, милая, всё гораздо изящнее. Отступнику присылают уведомление: его собственный портрет в одеянии вдовца на фоне руин, локон его первенца, перевязанный траурной лентой, щит его дома с перевернутым гербом, облитый черной краской, и тому подобные мелочи, прозрачно намекающие на грядущую развязку. После милостиво дают три дня, чтобы покаяться и написать завещание, а затем любезно предоставляют богатый выбор ядов. Пышные похороны – знак того, что предатель искупил вину, и Семья позаботится о его вдове и сиротах.

Позаботится о том, чтобы они преданно служили интересам Семьи, а покойного отступника презирали.

А если кто не готов отдать жизнь, чтобы спасти своих родных, тут уж ничего не попишешь: больная ветвь – угроза для здоровых.

Остается только рубить.

Разбогатеть не трудно, если хорошо разбираться в ядах и не считаться ни с чем, кроме своих интересов. Веками удерживать и преумножать богатство – это поистине искусство, требующее жертв. Пара трупов, внушал мне сэр Х, небольшая цена за благоденствие великой династии. И мне всегда было интересно, как же наши шотландские родственники умудрились без потерь от этой династии отделиться.

Сто лет назад люди были уверены, что в Америке с тебя снимут скальп или угостят отравленными стрелами быстрее, чем ты выговоришь свое имя. Могло показаться, что шотландцы выбрали нетривиальный способ самоубийства, когда решили туда отправиться. И, вероятно, мой прадед, носящий почетный титул главы клана, рассудил так: им же хуже, пусть катятся и гниют в колониях.

Однако шотландская ветвь на новой земле прижилась, окрепла, и по какой-то причине до сих пор никто не предъявил им счет за предательство семейных интересов. А пострадали интересы весьма ощутимо. Семья вскормила этих неблагодарных сыновей Севера, читай – агентов влияния в стане горцев, а они взяли и упорхнули за океан в разгар якобитского восстания. Убытков в результате не сосчитать.

Еще более интересный вопрос: почему Шотландец до сих пор жив? Не просто жив, процветает. После того, как увёл жену, да не у какого-то кузена Игнация из рода осевших в Австралии неудачников, а прямо из-под носа главного чудовища.

Положим, Шотландец и его семейство остаются под защитой кодекса. Нигде не сказано, что нельзя уезжать в Америку и добиваться успеха своими силами.

Положим также, что сэр Х. не может мстить открыто, чтобы не разрушить миф о матушкиной смерти. Вдовцом ему быть приятнее, чем брошенным мужем.

Но ведь его приказам подчиняется целая армия богатых и влиятельных монстров. Уж мог бы найти способ испортить врагу жизнь. Но нет. Шотландец победил?

Хочу знать, в чем его секрет.

За одно то, что он не побоялся вырвать любимую женщину из лап чудовища, я почитал его героем. Не носился, как Ричард, с сумасшедшим Хэнсоном, но уважал.

Но вот я в его "скромном загородном доме". Дом-сейф под завязку набит драгоценным старьем, а живую душу еще попробуй найди. Даже сейчас, когда семья почти в сборе, можно часами бродить по коридорам и комнатам одиноким призраком. Роскошь пылится вместо того, чтобы пускать пыль в глаза. Не правда ли, странно?

Непрактичность обычно несвойственна успешным дельцам.

За вычетом безвкусицы, этот дом очень похож на тот, в котором я вырос. До чертиков надело слоняться по нему призрачным родственником. Я думал, что найду в Шотландце единомышленника, а попал на парад тщеславия финансовой аристократии. Только напрасно трачу время. Бог ты мой, половина шестого!

Тёмный шоколад, кленовый сироп, печеное яблоко, черный перец, корица, табак, кофейные зерна и, кажется, орех пекан. Все, что радует меня, это ты и мой американский приятель бурбон, чудом вобравший в себя столько оттенков вкуса. Не отбыть ли мне по-английски, пока все спят? Избавлю себя от полного разочарования.

Или довериться матушкиному вкусу? Раз она выбрала этого мужчину, значит, человек он, во всяком случае, не плохой. Был к ней добр, опять же, построил для неё одной такой огромный дом. Это одинокое и пустынное жилище в глуши, но я полагаю, джентльмен старался.

Может, рассудил, что матушка меньшим не довольствуется, раз её детство прошло в замке? Дама королевских кровей не обойдется без роскоши? Расхожее заблуждение снобов.

Родовое гнездо Де Мортенов – средневековая развалина в бедном, рыболовецком краю Бретани. Я там бывал. Разница между долговой тюрьмой и этим замком в том, что в тюрьме узники проклинают холод и сырость, а замок воспет в стихах, как суровый, но любящий отец, закаляющий характер своих чад. Подтверждаю со своей стороны: закаляет. Кастель де Мортен ни разу не был взят. В его стенах многие поколения чад стоически мерзли, полагая своим долгом заботиться о том, чтобы груда замшелых камней продолжала стоять на морском утесе под натиском ветров с угрожающим видом.

Счастлива ли матушка, воспитанная в таких традициях, жить в пышном и огромном до нелепости "американском дворце"? Вряд ли я когда-нибудь узнаю.

Жизненная философия дочери настоящего замка такова: счастье – не мимолетное чувство, не блага, переходящие, как сон, а способность ценить то, что имеешь, и не поддаваться унынию. Если она несчастна – это, разумеется, временно, а посему не стоит обременять окружающих жалобами.

Мне хочется верить, что ныне она сполна вознаграждена за все мучения, но, увы, не получается. Оттого ли, что она – затворница, и её новый дом слишком похож на тот, что много лет служил золотой клеткой. Или оттого, что я прочел между строк в сегодняшних заздравных тостах. Глава клана должен оставить наследника мужского пола. Стервятники! Понимают, что она уже не молода, и наверняка готовятся делить наследство. А я знаю, она и жизни не пожалеет во имя долга.

Одно неоспоримо: Шотландец хотя бы пытается сделать мою мать счастливой. Позади дома обустроен розарий с каменными террасами – её маленький, личный Рай. Мраморные Амуры на тумбах – ужасная пошлость, но их легко не замечать, когда всюду розы. Всюду красота, пронизанная изысканной печалью, потому что в это время года цветы облетают.

Когда сэр Х. уверял нас, что матушка умерла, я выходил в сад и смотрел, как её любимые розы теряют лепестки на ветру. Memento mori, дружок, говорил я себе, утешься, и ты выберешься отсюда когда-нибудь, умчишься, как на крыльях, в Страну свободы.

До смерти хочется оказаться в Нью-Йорке сейчас, чтобы залезть в твое окно и, не слушая протестов, обнять. Ты шептала бы – "Нет, нет!" – и обнимала в ответ, и позволила остаться рядом, и я был бы счастлив и согласен спать на коврике возле твоей кровати.

На башне ожили колокола. Скоро начнется охота. Отхожу ко сну с мыслью о том, что ты пахнешь солнцем, цветущим клевером и американской мечтой.

Твой Т. Форсайт,
Далеко не образец трезвости и целомудрия.

P.S. Только, что понял: у меня нет ни одного знака твоей привязанности. Пришлешь свой портрет, чтобы я мог вздыхать над ним по ночами? Медальон с локоном? Кружевной платочек с инициалами? Библию с дарственной подписью?

4.2

"А, может, сломанную лебедку?" – подумала Эллен, краснея в очередной раз.
Ричард Грандчестер явно что-то подозревал.
Иначе, с чего бы он вдруг завел разговор о сломанном лифте?
В коридоре перед гримерной, где переодевалась Нора, было не протолкнуться. Мимо сновали рабочие сцены, костюмерши, хористки в розовых перьях, девицы в трико из труппы "Колесящие красотки", веселые и не слишком трезвые джентльмены – их поклонники и спонсоры. Пахло, как в борделе, духами, вином и потом. Сумрак то сгущался, то рассеивался, когда хлопали двери, выпуская наружу свет. Шум не стихал: смех и визг, ругань и крики, велосипедные звонки и оркестровая музыка из зала.
Да, чинная светская беседа о погоде как-то не вязалась в эпицентре закулисной кутерьмы. Хористки дразнили поклонников кокетливым припевом:

Мы прекрасные и непостоянные девушки
Нам поклоняются банкиры, брокеры и графы
Мы роскошны в своих настоящих бриллиантах и жемчуге
В самых изящных накидках и шляпках!

И вдруг ни с того, ни с сего мистер Грандчестер решил порассуждать о недостатках и достоинствах канатных лифтов. Теребил программку длинными пальцами, обтянутыми тончайшей белой лайкой, и вещал в пространство над головой Эллен:
– ... осмотрев механизм, я пришел к выводу, что такое повреждение не могло быть следствием износа или перегрузки. Лифт был сломан и, полагаю, случайно.
Эллен пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать последние слова за хохотом девиц и хриплыми воплями режиссера. Ричард слегка поморщился. Наверное, от брани.
– И что же? – Эллен посмотрела на него с вызовом.

И хотя мы ужасно скромны и застенчивы,
Мы любим, когда нас зовут на ланч.
Цыплята и куропатки с бокалом шампанского –
В этом нет ничего такого!

Из гримерной выглянула Нора – наполовину еще Цветочница, исчезающая с приходом зимы в первом акте после песни об остывающей любви. Платили вчерашней звезде немногим больше, чем пернатым хористкам, но гримерную выделили отдельную. Зрители полюбили безымянную нищенку в её исполнении, а Эллен вообще полагала, что её выход – единственный момент во всей постановке. Массовка вечно спешащих ньюйоркцев рассыпалась после энергичных плясок, и на сцене оставалась сутулая фигурка Цветочницы в серой шали. Вступала она так тихонечко и нежно, что мурашки по коже бежали: "Цветет одиноко последняя Роза, подруги погибли под гнетом мороза..."
Трогательные ржаные косички уже исчезли, но веснушки Нора еще не стерла. Виновато улыбнулась. "Пять минут!" - показала на пальцах и снова исчезла.
Ричард нахмурился, опустив взгляд на помятую программку.
– Случайность, – тихо сказал он, – можно назвать удачей.
Эллен хотела бы знать, как можно назвать человека, который вечно ходит вокруг да около.
– Я инженер и не привык полагаться на удачу, мисс Белроуз.
– Вот и не привыкайте. Если фортуна один раз вас побаловала, это еще не значит, что вам будет везти всегда. Мне вспоминается один случай. Мой знакомый капельдинер указал на юношу, который был тайно влюблен в актрису и посещал все её спектакли. Актриса о его чувствах не узнала. Смекаете, почему?
Ричард загнул уголок программки.
– Ну, разумеется. Удача была не на его стороне, – произнес он спокойно, а ощущение было такое, словно по коже прошелся ледяной сквозняк. – Зато Тед всегда был невероятно удачлив. Его семья славится этим качеством. В Англии это даже вошло в поговорку: черная кошка сворачивает в сторону, лишь бы не переходить этим людям дорогу.
Эллен закатила глаза.
Вот, что странно: ей должен был понравиться Ричард Грандчестер.
Во всяком случае, Эллен думала, что если и влюбиться однажды, то герой её романа будет полной противоположностью отца. Будет вот таким – сдержанным, терпеливым, немногословным и, главное, искренне увлеченным стоящим делом.
Красавец-брюнет, мечтающий о покорении неба, прекрасно сложенный, напоминающий печального рыцаря из легенд, стоял рядом с Эллен.
И Эллен отчего-то хотелось щелкнуть его по носу.
– Удача капризна, мисс Белроуз, – вещал он, глядя не столько на Эллен, сколько на мыски её туфель и лежащий под ногами коврик. – Чертежи и расчеты надежнее. Я хочу быть уверен, что лифт, которым я пользуюсь каждый день, не сломается вновь. Одна случайная поломка обернулась удачей для меня, но следующая может привести к тому, что кабина упадет в шахту. Надеюсь, вы понимаете мое беспокойство.
Эллен вообще-то понимала. Вопреки мнению мистера Т. Форсайта, ей не нравилось играть людскими судьбами – она сознавала ответственность, тревожилась о будущем и всецело разделяла точку зрения мистера Гранчестера: расчеты надежнее.
Эллен смиренно приняла бы его упреки, если бы не одно "но". Она любила Нору. А любовь, тут уж ничего не попишешь, глупа. И порой толкает на безрассудства. Если полагаться на один расчет... Что же это за любовь?
О своей выходке Эллен не сожалела, видя, что подруга на седьмом небе от счастья. Не то чтобы она ждала от мистера Грандчестера благодарности, но и прощения просить не собиралась. Надежности он хочет – и замечательно. Честная, верная, трудолюбивая Нора как нельзя лучше ему подойдет.
Эллен улыбнулась её избраннику.
– А я надеюсь, что вы будете счастливы, мистер Грандчестер, и нам обоим никогда не придется сожалеть о том, что произошло с лифтом.
– Хм...
Нет, решительно, этот хмыкающий, высокомерный за... нуда с застывшей верхней губой и холодными манерами не мог ей понравиться.
Молчание затягивалось.
Эллен ничего другого не осталось, кроме как любоваться на его идеальный, равнодушный профиль и скрученную на манер папиросы программку. Пролетавшая мимо "райская птичка" в розовом бросила на юношу лукавый взгляд и пропела:

Мы так красивы, когда танцуем в трико,
Нас обожают щеголи уже сотни вечеров подряд,
Они шлют нам браслеты и приглашеньица
И ждут снаружи под дверью на коврике!*

Птичка скрылась за поворотом, её смех затих, а неподвижное лицо Ричарда Грандчестера всё продолжало наливаться багрянцем.
Даже в полумраке коридора было заметно.
– Ну что, идем ужинать? – Нора вышла из гримерной, сияя.
– Прости, я вспомнила, у меня срочное дело.
Любовь, безусловно, глупа.
Поэтому в половине десятого вечера Эллен не ужинала в приличном ресторане с лучшей подругой и её кавалером, а бродила по улицам в поисках фотоателье. К тому же улыбалась, будто именинница, и напевала куплеты из самой популярной музыкальной постановки сезона: "Да, мы ужасно скромны и застенчивы..." Хотя пошлятину эту терпеть не могла. Однако ничего странного: в ночном небе над Нью-Йорком кружил первый снег, Эллен впервые влюбилась и, как в детстве, ловила снежинки на ладонь.

4.3

Дорогая Эллен!

Шотландца до сих пор нет. Вот, почему я снова пишу тебе, а не шепчу под луной, убирая за ухо тот локон, что вечно выбивается у тебя слева и щекочет мне нос.
Гости пьют, едят, охотятся за счет хозяина и, кажется, не огорчатся, если он не приедет вовсе. Матушка нездорова, так что в доме воцарилась суровая Эмили. Пристал было к ней с вопросами – ответила, что её брат занятой человек, и смерила неодобрительным взглядом. Люди в глазах Эмили делятся на два типа: достойные леди и джентльмены, и те, кого следовало бы выпороть. Полагаю, из неё бы вышла славная гувернантка.
Погода испортилась, и необходимость ежедневно гонятся за лисами по холмам и лесам стала совсем уж несносной. Дни под стать пасмурному небу тянутся одинаково, наполненные усталостью, ожиданием и постоянным желанием как следует высохнуть и согреться. Если бы не моя юная сообщница, я бы окончательно впал в хандру.
Сегодня мы осматривали дорогую, но скучную коллекцию живописи, древние вазы и безруких богинь. В галерее семейных портретов веселились до упаду, придумывая прозвища славным предкам. В самих портретах ничего особенного – льстивые изображения людей, одетых по моде своего времени. Примечательно, что лица разные, а взгляды одинаково надменные и требовательные. Словно говорят: "А ты еще кто такой?".
Только один портрет заметно выделяется. Косматый старик в национальной одежде. Краски мрачны и общее настроение траурное, но лицо волевое и взгляд излучает силу. Когда я впервые увидел тебя, в твоих глазах был такой же свет. Взгляд, говорящий: "Я могу, я сделаю". И сталь. Характер. Таких людей можно любить или ненавидеть, но нельзя не уважать.
Вот он, ликую – тот самый храбрец, который послал к черту моего прадеда. Ему обещали награду, он посмеялся. Пригрозили – отрекся от всего, что было неправедно нажито, и повел своих людей в дикий, необжитой край. Какими путями он добился процветания, не знаю, но свободу для своих потомков он честно отвоевал.
Мы прониклись к нему таким почтением, что забыли об игре и с минуту помалкивали. Насколько я понял из рассказа моей спутницы, старый шотландец много хлопотал о том, чтобы его потомки гордились своим происхождением и чтили традиции исторической родины. Но, как я погляжу, почтение к корням выродилось у них в манию величия.
Одежду "бедных, но честных" горцев они надевают по случаю торжеств, с Шотландией не связанных – выходит одно глупое ряженье. Фамильный герб, некогда украшавший боевые знамена, теперь повсюду. Даже замки на воротах кричат – ни дай Бог кто забудет, как эти господа благородны. Но они превзошли заурядных парвеню, без сомнения.
После ужина я остался без своей очаровательной провожатой и заплутал. Очутившись в темном коридоре, спросил дорогу у первого встречного. Ответа так и не дождался, потому что беседовал с восковой статуей. Их там много. Два ряда истуканов с мертвенно-желтыми лицами выстроились вдоль стен. Предки хозяина, ты представляешь? Даже в моей жуткой семейке культ предков не принимал столь нелепых форм.
Мои мысли постоянно возвращаются в этот странный коридор. В конце я обнаружил загадку, которая беспокоит меня – тёмную комнату, заполненную старьем, которое обычно хранят на чердаке. Ржавые рыцарские доспехи, выцветшие щиты, полусгнивший рундук, побитые молью игрушки – и не нужны никому, и выбросить жалко, это ясно.
Но среди этого памятного хлама был один неуместный предмет. Огромное, историческое полотно. Переломный момент в судьбе клана: переселение на равнины под предводительством лидера-родоначальника, который изображен в полный рост на фоне гор. Реалии соблюдены очень точно, краски подобающим образом состарены, рама искусно украшена резьбой. Кичащиеся своим происхождением хозяева должны были с гордостью повесить эту картину в галерее семейных портретов. Почему же она пылится в кладовке?
Моя юная подруга припомнила, что это свадебный подарок от кого-то из родственников, и беспечно рассмеялась. Мол, художник слишком точно придерживался исторических реалий. В результате благородный родоначальник похож на спустившегося с гор дикаря. Надо вернуться в ту комнату с лампой и как следует разглядеть детали, чтобы пресечь нехорошие подозрения. Холодею при мысли о том, кто мог прислать такой неприятный подарок. И пока стараюсь не думать о том, что это послание может....
*часть письма сожжена*

4.4

В Нью-Йорке началась метель, от чего вечерние сумерки стали густыми и хмурыми. Хмурилась и Эллен Белроуз, глядя из окна на собор, проступающий в серой мгле, как на смазанной фотокарточке. Вроде той, что она отправила почти месяц назад на адрес почтового отделения в неком Речколесье.
Вдоль черной от грязи дороги медленно, будто нехотя, зажигались огоньки, а перед глазами у Эллен кружился хоровод розовых лепестков.
Над городом поплыл колокольный звон, приглашающей к вечерней мессе.
Эллен, очнувшись, поразилась самой себе – простояла перед окном дотемна с мятым письмом в руках.
Целый час в облаках витала.
Неслыханно.
Эллен ударила ладонью по фарфоровому рычажку, и свет рассеял унылую мглу гостиной. Пальто и сапожки вымокли – к радиатору их. Сумки с продуктами на кухню.
А письмо... Спрятать? Выкинуть? Сжечь? С глаз долой!
"Уже наизусть могла выучить, за две недели-то. Профессорша!" – ехидного университетского прозвища Эллен показалось мало. Своему отражению в стеклянной дверце буфета она адресовала презрительный взгляд. Мол, тебе заняться больше нечем?
Зеркальная Эллен, вызванная на объяснение, озадаченно нахмурилась. Скоро Рождество. Родители вернутся из Нью-Порта. А стекло вон какое пыльное. Мама этого не любит. Все блестеть должно.
Эллен яростно терла рукавом пятнышко на стекле, как будто могла таким образом избавиться от навязчивой мысли: "А вдруг с ним что-то случилось?" Жалкая дурочка!
Стекло засверкало. Отражение на нём проступило четче, безжалостней. Никакого света взгляд Эллен не излучал, увы. Не было в нем и стального "Я могу! Я сделаю!". На неё смотрела растрепанная, шмыгающая носом девица. А хуже всего, что глаза у неё были на мокром месте.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒