Мы прекрасные и непостоянные девушки Нам поклоняются банкиры, брокеры и графы. 3 страница

Нэлл впустую потратила свое красноречие, осуждая классовую систему, и зря доказывала, что идея превосходства людей знатного происхождения антигуманна. Нора почему-то услышала совсем другое: Ричард Грандчестер – богатый аристократ, его семья никогда не примет простую американку, да еще и актрису. В их глазах, в глазах самого Ричарда, весьма вероятно, актриса – ничтожество, падшая женщина.

Люси Бейкер не добилась ответа на вопрос, почему дочь бьется в рыданиях на софе посреди гостиной, но решительно выпроводила её взбалмошную подружку, которая наверняка к этому причастна.

На следующий день Нора отказалась идти в театр и покидать свою комнату. На сцене она могла быть богатой наследницей, и принцы добивались её руки, а в жизни... Какой жестокий обман! Благородный Рыцарь не мог выбрать своей леди актрису. Может статься, он с самого начала её презирал. Он человек высокого происхождения, а она глупая, смешная простолюдинка, которая невесть что о себе вообразила. У неё даже гордости нет, чтобы на него разозлиться. Только боль, растерянность и лишних пять фунтов веса, как результат поглощения шоколадок и маминого печенья.

Потогонные предприятия ("потогонки") - это предприятия, где работники подвергаются жестокой эксплуатации.

Лето.

2.1

Богатство ль красота? Богатство, но на миг.
Словили бабочку - и сразу меркнет чудо.
Дохнуло холодом - и розмарин поник.
Один толчок - и нет хрустального сосуда.
Богатство, бабочка, стекло ли, розмарин, -
Растратил, застудил, разбил - конец один.

Нора положила травинку между страниц и уставилась в бледное послеполуденное небо. Строки обо всем чудесном, что разбилось, померкло и умерло, как нельзя лучше рифмовались с её настроением, но не гармонировали с пейзажем.

Пейзаж знаком Норе с детства: пустынная дорога петляет среди золотисто-зеленых кукурузных полей, по правую сторону невдалеке стоит дощатый амбар, по левую в ложбине поблескивает озеро. В воде отражались кусты дикой розы, прячущаяся от зноя Нора и небо. Порхающие над луговыми цветами голубянки с нежными, оливково-розовыми крыльями меркнуть вовсе не собирались. Нора сонно подумала о том, что если шелку придать оттенок крыла голубянки, вышло бы прелестное дневное платье. Амбар они с дедушкой подновили в начале лета, а бордовая краска на стенах уже слегка облупилась. Деревенское льняное платье Нора пахло ею до сих пор.

Нора разлеглась на траве, убаюканная тихим шуршанием – колыбельная ветра и кукурузных полей. "Страстный пилигрим" Шекспира выскользнул из руки. Никакая поэзия не могла расшевелить её сердца, погруженного в странную летаргию. С тех пор, как она прервала выступления из-за " пошатнувшегося здоровья" и уехала из Нью-Йорка, прошло...

Невероятно.

Уже два месяца.

Труд, молитвы, разговоры о Боге, птицы, поющие в саду под окнами, вместо грохочущих экипажей и газетчиков, выкрикивающих свежие заголовки об убийствах, грабежах и скандалах... В Айове люди не страдают от несчастной любви.

Им просто некогда.

Жители маленького городка в одну улицу и окрестных деревушек смотрели на Нору с уважением. О том, что она "Восходящая звезда Бродвея", может, кто из них и слышал, но говорили об этом редко. С некоторым смущением. Так, будто она играет в школьных спектаклях. Нора Бейкер-из-Айовы была внучкой местного духовного лидера: скромной, трудолюбивой, доброжелательной девушкой. Вот и всё.

Актрису она научилась оставлять в Нью-Йорке.

Кормление свиней, сад, огород, старый дом. Дел по хозяйству всегда было полно. В часы досуга Нора читала деду вслух Евангелие и труды святых отцов, переписывала его проповеди, приводя их в удобный для чтения вид. "О покаянии", "О прощении и возвращении в Рай", "О духе святом". Нору больше не тянуло плакать, когда она вспоминала презрительный вердикт Ричарда Грандчестера. Поначалу она испытывала облегчение, но сейчас ей казалось, что уж лучше бы она страдала. Безропотная тоска охватывала её всякий раз, как она заглядывала в себя. В сердце было пусто, казалось, нет границ у этой пустоты, как у неба над её головой. Разве что промчится иногда крылатый хищник, высматривающий в полях добычу. Нора села, проводив взглядом птицу, и нахмурилась. Небо напоминало голубое фаянсовое блюдце с молоком, а ей хотелось, чтобы набежали грозовые тучи.

А еще лучше, чтобы начался торнадо!

На дороге показались две черные кибитки аманитов, самой закрытой религиозной общины в округе. Хоть какое-то развлечение. Дедушка рассказывал, что аманаты прибыли из Швейцарии больше ста лет назад. Люди много сплетничали про них, чего дедушка не одобрял среди своих прихожан, но разговоры не прекращались.

Слишком уж странными были эти сектанты.

Первой кибиткой правил бородатый мужчина в соломенной шляпе с широкими полями, одетый в черную одежду без пуговиц. Даже удобную одежду аманиты считали соблазном, не говоря уже о красивой. На задках кибитки примостились девочки, напоминающие воробышков, в потертых синих балахонах и темных чепцах. Рядом дружной гурьбой семенили босые мальчишки в комбинезонах и таких же шляпах, как у мужчины.

Их отца, скорее всего.

Нора вглядывалась в лица детей, думая о том, правда ли, что аманиты женятся только на своих сестрах. Люди с отвращением говорили, что сектанты плодят детей, как кролики, называя божьей волей то, что многие рождаются больными и уродливыми из-за близкородственных браков. Нора ничего особенного в ребятишках не заметила, разве что вели они себя очень тихо. С любопытством вытянув шею, Нора попыталась рассмотреть, кто правит отставшей кибиткой. Может, их мать, похожая, как сестра, на отца?

Отнюдь нет. Нора разглядела юношу: еще один аманит. В груди болезненно кольнуло. Черноволосый, гладко выбритый, до странности похожий на человека, с которым никак не мог состоять в родстве. Потрепанная черная одежда подчеркивала красоту сильного, загорелого тела. Соломенная шляпа съехала на затылок, юноша с улыбкой щурился на солнце и расслабленно держал поводья, покачиваясь на облучке. Проезжая мимо, он глянул в сторону озера, будто почувствовал что-то, и встретился глазами с Норой. Точно так же, как Ричард Грандчестер делал много раз до него, юноша напрягся, как ужаленный, и отвел взгляд. Пегая лошадка рванулась вперед, и отставшая кибитка догнала первую на дороге, ведущей к обнесенному живой изгородью поселению, спрятанному в полях, как остров – маленькая страна со своими строгими законами.

Нора с мрачным удовлетворением всхлипнула, прижав к груди "Страстного пилигрима". Вот так, значит, что такое её красота. Запретный плод. Соблазн. Отрава. Поднявшись с травы, она направилась в сторону дома по тропинке между рядами высоких кукурузных стеблей. Шелест листьев в жарком воздухе напоминал тихий ропот, окружающий её со всех сторон. Нора с горечью рассмеялась. Английские аристократы за океаном и подумать не могли, сколько у них общего с членами странной, закрытой секты.

2.2.

Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? Развести костер и трижды сплясать польку вокруг него. Хикори дикори док. В грандиозных греческих виноградниках произрастают грациозные грозди греческого винограда. Элеонора Бейкер! Для кого, спрашивается, я диктую?

С пера на бумагу стекла жирная клякса, залившая все, что Нора успела записать, пока не отвлеклась на закат за окном. Не так уж много. Нора виновато потупилась, сдерживая приступ хихиканья. "Хикори дикори док"? В семье Бейкеров за веселье отвечал её отец. Порой не верилось, что у деда тоже есть чувство юмора.

Выглядел старик внушительно и грозно, как король Лир, когда его прогневала бедняжка Корделия. Без всяких усилий при том: всего лишь приподнял седую бровь и глядел на внучку поверх раскрытой книги Екклесиаста. На его проповедях Нора не раз думала о том, каким замечательным актером дед мог бы стать. Вряд ли кто-то учил его держать внимание слушателей, использовать акустику зала и управлять голосом так, что по коже бегали мурашки. Талант! Вот только на его выступлениях люди никогда не смеялись.

Разве что плакали.

Дед подошел к столу, за которым, съежившись, сидела Нора. Бросив короткий взгляд на записи, испорченные кляксой, он захлопнул книгу одной рукой, а другой устало потер переносицу. Глядя на его глубокие морщины, напоминающие о годах суровости, Нора вдруг подумала о маме. О её красивом, но так часто хмуром лице с похожими складочками, залегающими между бровей и в уголках губ. Возможно, мама не всегда была занудой? Ей просто приходится быть серьезной и строгой. Кто-то же должен.
– Я получила письма из Нью-Йорка, – в свое оправдание заметила Нора. – Папа утверждает, что все в порядке, но я не верю. Раз он дома, а не на гастролях, значит, маме снова нездоровится. Наверное, я им нужна, – она закончила полувопросительно.
– Поступай, как знаешь, дитя.
Дед вышел на веранду, опоясывающую дом. Послышался скрип кресла-качалки, в котором старик имел обыкновение отдыхать от трудов праведных. В детстве по вечерам Нора забиралась деду на колени, а став постарше, усаживалась рядом, на широкие ступени крыльца, увитого стеблями дикого винограда. Закатное солнце опускалось в синие облака на горизонте, расплескивая по небу огонь и золото.
Жару сменила прохлада, и в яблоневом саду щебетали невидимые птахи.
– Простите меня, дедушка, – Нора заглянула старику в лицо, опустившись на ступеньку, и на мгновение пожалела, что придется уезжать. – Вы скажете, что Господь всегда с нами, но мне почему-то кажется, что в Его обществе вам бывает одиноко. Давайте, закончим проповедь о.... тех двоих, которым не согреться... то есть о любви, да?
– О ценности брака, – сварливым тоном поправил старик, вытаскивая часы на цепочке из кармана потертого черного жилета. – Скоро ужин. Записать могу и сам. Ответь-ка мне лучше, почему вы, молодые, думаете о любви, а не о браке?
Нора смущенно улыбнулась.
– Вы не думали о любви, когда были молоды? Только о браке?
Дед прикрыл глаза и оттолкнулся ногами от пола.
– Даже не представлял себе одно без другого.
Нора недоверчиво покачала головой, разглядывая знакомые трещинки на ступенях.
– Я знаю, что вы полюбили бабушку задолго до свадьбы. Папа рассказывал, что она была не из этих мест. Её отец владел шахтами в Де-Мойне. Вас многое разделяло, помимо расстояния, ведь так? Вы не могли быть уверены, что женитесь на ней, вы даже не знали, когда увидите её снова, но все равно думали о ней, мечтали о встрече... Признайте!
Оглянуться на деда Нора не посмела. Так дерзко со старшими говорила Нэлл, у которой на всё было своё мнение. Нору же собственная пылкая убежденность смутила.
Край закатного солнца утонул в синих облаках, будто пылающих изнутри, а дед все молчал. Лишь его кресло, качаясь, привычно поскрипывало в вечерней тишине.
– Как думаешь, – дед, казалось, не сердился, но был опечален, – можно ли любить человека, если он совсем не знает тебя, а ты его?
– Конечно, – прошептала Нора. – Бывает же любовь с первого взгляда.
Её щеки вспыхнули, и она принялась скрести пятнышко от чернил на переднике. Только бы дед не спрашивал, откуда у неё такая уверенность!
Старик звучно вздохнул.
– Нет, девочка. Томление, пребывание в мечтах и вообще любое чувственное обольщение – это любовь к своему удовольствию, а не к человеку. Взгляни на яблоки. Обещание сладости есть в каждом, но по сути это плоды терпения и труда. То же необходимо любящим. Брачные клятвы не оковы, как шутят неразумные, а учение. Дар Божий. Соблюдая их, супруги заботятся об умножении любви, и в земных невзгодах любящее сердце становится для них приютом. Ежели сладкие плоды срывают, а об умножении не заботятся, сад пустеет и умирает. Так и люди, любящие свое удовольствие больше, чем друг друга, со временем обнаруживают, что их чувства мертвы, а сердца пусты.
Нора робко посмотрела на старика. Он догадался или?...
– Да, девочка. Можно полюбить незнакомца. Помнишь, – внезапно дед заговорил очень ласково, – как мать баюкала тебя, когда ты была младенцем? Помнишь, как несло рыбой от отца, когда он нанялся на работу в порт, чтобы оплачивать лекарства для тебя? Не помнишь. Твои родители полюбили тебя прежде, чем ты их узнала.
– Что ж, – вздохнула Нора, – полагаю, это делает меня яблоком их любви?
Бродвейкие лавры – что? Венчали многих. Нора чувствовала себя триумфатором, когда дед не мог сдержать улыбку, ибо ей одной в целом свете, кажется, удавалось его рассмешить.
– Уже скорее деревцем, знаешь ли, – кашлянув, старик снова напустил на себя суровый вид. – Когда вернешься в Нью-Йорк, Элеонора, спроси отца, всегда ли он хотел, чтобы его любили. Он скажет "нет", и ты учись на его примере. Думай прежде всего о том, как стать достойной любви, чтобы потом не сожалеть, не печалиться о том, кто занял твое сердце.

2.3

В толпе встречающих Нэлл напоминала солнышко. На ней был янтарно-желтый костюм и бежевая блузка с кружевами на вороте и манжетах. Непослушные золотисто-рыжие завитки вырывались из-под соломенной шляпки. Едва завидев подругу, Нэлл бросилась ей навстречу и тепло обняла. В письмах она ни словом не обмолвилась о том, что волнуется, но сейчас Нора могла прочитать все на её лице: беспокойство, вину, опасения.

Нэлл не умела скрывать свои чувства, но очень старалась. Когда подруги сели в экипаж, Нора с улыбкой заметила, что в этом нет необходимости. Не всем мечтам суждено сбыться. Она не первая, кому выпало испытать безответную любовь. Нэлл теребила кружева на манжетах, явно сомневаясь, стоит ли развивать эту тему. Нора остановила её, привычным жестом взяв за руку. Под рукавом, как она и ожидала, пряталось странное для барышни украшение: амулет в виде акульего клыка.

Нэлл рассеянно взяла яблоко из корзины с деревенскими гостинцами и пробормотала:

– Разве это безответная любовь, когда о твоих чувствах даже не подозревают?

Прежде, чем Нора успела ответить, она откусила чуть ли не половину яблока и пожала плечами, дескать, рот занят, извини. Нора посмеялась над её ухищрениями, но вопрос повис в воздухе: "Разве?"

Нэлл принялась громко жаловаться на жару. Дождя уже месяц не было, в городе настоящее пекло. Люди начали падать в обмороки на улицах, вытаскивают тюфяки на пожарные лестницы, чтобы там спать. Открылось семь новых итальянских кафе, торгующих мороженым.

Обычное лето в Нью-Йорке.

Нора едва слушала, пока экипаж катил по запруженным улицам, и слегка морщилась, заново привыкая к шуму и едкому смешению запахов помоев и уличной еды. В районе свалки Нэлл вынуждена прерваться. До конца поездки обе прижимали к лицу надушенные, промоченные в розовой воде платки, чтобы заглушить смрад.

Наконец, экипаж выехал на Амстердам-Авеню. Нэлл подхватила дорожную сумку, Нора половчее ухватилась за ручку корзины, обе сняли шляпки. Даже в отсутствие Фреда жильцы чтили заведенное им правило, шутливо объединяющее их в подобие братства.

Словно с тем, чтобы испытать Нору, из дома им навстречу вышел Р. Грандчестер в неизменной компании Тэда. Оба в по-летнему светлых костюмах, загорелые, они шли в сторону парка прогулочным шагом и увлеченно что-то обсуждали. Тэд остановился, заметив экипаж, и приветливо улыбнулся девушкам.

Или только одной из них.

– С возвращением, мисс Бейкер! – он подал Норе руку. – Как ваше здоровье? Надеюсь, вас больше не беспокоит... Эмм... Тот недуг. Без сомнения, ужасный недуг. Ведь из-за него мы лишились вашего общества на целых два месяца.

Нэлл выбралась из экипажа сама и ехидно вставила:

– Аллергия на самодовольных людей поистине мучительна.

Р. Грандчстер поклонился с обычной галантностью.

– Мисс Бейкер, мисс Белроуз.

Нора удивилась своему спокойствию, она уже начала было забывать, как звучит его голос – теплый, легкий баритон. Облик, если не считать загара, казался привычным: красивый, но скованный, "застегнутый". Всегда в броне. Соблюдайте осторожность, чтобы не поддаться чарам ушлой американки! Нора горько рассмеялась про себя.

– Благодарю вас, мне гораздо лучше. Причин волноваться нет. Я каждое лето навещаю дедушку в Айове. Угощайтесь, пожалуйста. Дедушка назвал этот сорт "Эдем". Вкус очень неплох, говорят.

Нора намеревалась отдать яблоки Тэду, который стоял ближе. Но, когда она подняла глаза от бордовых, налившихся соком плодов, то увидела, что Ричард оттеснил приятеля.

– Корзина выглядит тяжелой. Позвольте помочь вам.

– Спасибо за беспокойство. Я... справлюсь сама.

Нора сказала себе, что отклоняет очередную формальную любезность. Когда она передавала юноше яблоко, их пальцы соприкоснулись. Нора убедила себя, что ей только показалось, будто прикосновение было долгим. В такую жару неудивительно, что он снял перчатки. Снял, но взял с собой и мял в правой руке тогда, как левой неловко держал яблоко, будто не знал, что с ним делать дальше.

– Не желаете ли отправиться на прогулку с нами? – вдруг спросил Тэд.

Нэлл фыркнула.

– Может быть, – Нора улыбнулась с той очаровательной ранимостью, которая пробуждала в мужчинах рыцарей и, как выразился один обожатель, обещания и загадки таились в пленительном изгибе её губ, – в другой раз?

Может быть, любовь её была не совсем безответной, но в ту минуту эта мысль казалась слишком соблазнительной. Пережив первое разочарование, Нора запретила себе обольщаться и слишком много думать об Р. Грандчестере. Вот она отвернулась, взошла по ступеням и тотчас забыла о нём. Не стоит верить ощущению, будто он провожает её взглядом. Как глупо было бы думать о том, что ветер развевает её бледно-васильковый плащ, а золотистые волосы красиво блестят на солнце.

2.4.

Гостиная Бейкеров. Окна раскрыты настежь. Схваченные шнурами, занавески надуваются, как паруса, заполненные солнечным светом и голосами детей, которые играют на заднем дворе пансиона. Посреди гостиной стоит длинный кофейный стоик, заваленный предметами: корзина для рукоделия, вязание, трубка, неровная стопка рукописей, поднос с чайником и парой чашек, крошки от табака и бисквитного печенья.

Разомлевшие от жары, отец и дочь сидят возле столика на пестром диванчике-канапе. Том в черном домашнем халате, на вьющихся светлых волосах – сетка, на носу громоздятся круглые очки для чтения в роговой оправе. Не отвлекаясь от чтения криво сшитой рукописи, Том берет и откладывает обратно на столик желтую пенковую трубку. Нора в переднике поверх длинной белой сорочки чинит платье. Когда из соседней комнаты доносятся приглушенные стоны, отец и дочь замирают с напряженными лицами, переглядываются, изредка говорят шепотом:

Приняла настойку? Уснула? Нет? Нет. Пока нет. Окна бы закрыть, но... но...

Дружный вздох.

На фоне уличных криков хнычет ребенок, оказавшийся вне веселой игры из-за разбитой коленки или минутной обиды. Очки сползли на кончик носа: Том вот-вот уснет.

Нора:

Папочка [нерешительно] а ты всегда был рад тому, что тебя любят?

Том:

Всегда? Думаешь, я всегда имел успех? Ну-у. [листает рукопись, кривится, рассеянно бормочет] Спору нет, я отличный парень, просто молодец, к тому же красавец. Как можно меня не любить? Теперь я и сам удивляюсь. Мне же всегда предлагают играть симпатичных [трясет рукописью перед носом] Простачок со Среднего Запада по фамилии Скудер. Уморительный тупица. Носит клетчатые брюки, картавит, жует солому, вытащенную из волос. Полагаю, ответ на твой вопрос "да", мне всегда это нравилось, но я предпочел бы беседовать с черепом.

Нора:

Да нет же, папочка [смеется вполголоса] я о другой любви.

Том:

Нет, я не всегда был рад так называемой любви... [откладывает рукопись, снимает очки, глядит на дочь с подозрением] Почему ты спрашиваешь?

Нора:

Дедушка велел.

Том:

Велел! [закатывает глаза] Сколько раз мне нужно покаяться, чтобы он перестал припоминать мне тот случай?

Нора:

Тот случай? [переспрашивает с невинным видом] Это когда девушка утопилась из-за любви к тебе?

Том:

Что? [роняет очки] Ах, теперь она еще и утопилась?!

Нора:

Тише, папа.

Том:

Повесилась в нашем амбаре, прыгнула с обрыва, утопилась... Ба! Сколько смертей на моей совести!

Нора:

Это всего лишь деревенские слухи, папочка. Я никогда им не верила. Никогда.

Нора накрывает руку отца своей, с тревогой оглядываясь на дверь, ведущую в спальню. Том тяжело дышит, раскраснелся, сбив сеточку, расчесывает пальцами седеющую гриву. Некоторое время сидят тихо. Детские крики, хныканье, тяжелое дыхание мужчины.

Том:

До сих пор говорят? А-а. Конечно. За столько лет ничего более примечательного не случилось в этой глуши. Поди, для пущей остроты утверждают, что я её соблазнил?

Нора:

Не знаю. [опустив взгляд, делает неровные стежки, колет иглой пальцы] Я...

Том:

Это вздор! [переходит на средне-западный говор] Прости, детка. Не следовало б мне так. Гнусная история тогда вышла. Лучше тебе узнать её от меня, конечно. Ты же встречала аманитов? Слыхала, какие строгие у них порядки?

Нора, кивнув, замирает с иглой в руках.

Том:

Мне было семнадцать, я тогда не понимал... [хмурится, вертит трубку] Всё так. Девчонка по мне с ума сходила, но я-то не знал! Смотрю, кибитка набекрень, она сидит на обочине зареванная. Я же джентльмен! Колесо на место приладил, даму ободрил и пошел дальше амбар красить. На следующий день она опять прикатила, стала на своих жаловаться. А мне скучно, я не прочь про этих чудаков сектантов послушать. Чертов абмар! [вскакивает, расхаживает по комнате] Пока я его докрасил, починил и выскреб дочиста, неделя прошла. Девчонка успела меня разжалобить. Я по молодости, сдуру, стал её подбивать, дескать, изверги твои единоверцы, беги от них, следуй за мечтой. Ага, говорит, и вечером явилась к нам на порог с вещами. Я и тогда её пожалел: пустил переночевать. На утро отец вернулся из города, вытащил меня за шкирку на улицу и высек при всем честном народе. Теперь-то я понимаю, что он по-своему пытался помочь, но тогда мне казалось, он нелюдь. [наливает в чай бренди] Чу-до-ви-ще. Девчонку силой увез. Вот только [вздыхает] аманиты её назад не приняли. Подвергли "избеганию" – это они так своих наказывают в воспитательных целях. Ей бы повиниться, так нет же... [расплескивает содержимое чашки] Притащилась обратно, босая, тощая, в лохмотьях. Отец меня в доме запер, а я наружу-то и не рвался, как услышал под окнами крики. Со слов этой ненормальной выходило, что я спас её от жестокого обращения, в свою веру обратил и позвал замуж. Вся округа на следующий день эти слова повторяла. Наши аманитов никогда не жаловали, а тут повод.... Замучили девочку! Что тогда началось, Нора, стыдно вспоминать. Аманиты насилия не признают, а добрые наши христиане их кибитки камнями забрасывали, под ноги им плевали, дошло до того, что посевы подожгли. [тяжело опускается в кресло] Если думаешь, что меня они при этом щадили, то ошибаешься. Мою невесту-самозванку взяли под защиту местные кумушки. Отец твердил, что я уже получил свое наказание, но звучало это не слишком-то убедительно по сравнению с воззваниями к моему долгу джентльмена и христианина в местной газете. Пошли слухи, что девчонка пыталась наложить руки на себя, когда узнала, что я жениться отказываюсь. Мне припомнили все грехи, какие за мной водились сызмальства, и даже родной отец за меня не вступился. Отрицать нечего, я был тем еще шалопаем и покинул добрых христиан без сожаления. Мораль? Хм... Не верь женским слезам? Бойся фанатиков? О! [поднимает чашку, как бокал для тоста] Не приглашай в свой дом незнакомцев, даже если у них глаза, как у побитых щеночков!

Нора:

Папа [голос дрогнул] а что стало с той девушкой, когда ты уехал?

Том:

Насколько я знаю [ отвечает нехотя] твой дед каким-то чудом убедил её вернуться к аманитам, после чего долго и нудно учил своих прихожан веротерпимости с кафедры. Аманиты люди скрытные, но неплохие. Девчонке-то всего шестнадцать было. Уж наверное, недолго страдала от любви к парню, с которым знакома была без году неделю. [фыркает] Спорить готов, нашла другого дурака.

Нора:

То есть ты не знаешь.

Том:

И знать не хочу [закрывается рукописью]

Нора:

Мне кажется, папа [опустив глаза, сознает, что пришила рукав к воротнику] тут какая-то другая мораль.

Том:

Вот пусть твой дед тебе и скажет, какая [вытирает со лба испарину] А у меня есть заботы поважнее. Пьеса дрянь, но нам нужны деньги, малышка. Я уеду до осени. Присмотри за мамой. Что-то ей совсем худо, а эти проклятые медики ничего толком не говорят.

Нора смотрит на вязание, сиротливо лежащее на кофейном столике. Том, неловко помолчав, выходит. Красноватый свет медленно затухает: закатное солнце прячется за крышами соседних домов. Детские голоса на заднем дворе смолкают. Нора бесшумно плачет, распарывая нити, вместе с одиноким ребенком. Обиженным, раненным, возможно, не прощенным.

2.5.

После отъезда отца Нора остается в доме за старшую, что дает известную степень свободы, но пока она и не думает этой свободой пользоваться. Её внезапный уход со сцены в конце сезона слишком дорого обошелся. Родители вынуждены на всем экономить. Какой же эгоисткой она была!

Желая облегчить совесть, Нора преданно ухаживает за матерью, которая страдает от головных болей. Отдых, покой и сон требовались матери прежде всего. Норе скучно. Работа по дому отнимает самое большее полдня, а потом она не знает, чем занять себя в маленькой квартире при строжайшем соблюдении тишины. Чтение подходит для долгих зимних вечеров, а на дворе стоит последний месяц лета.

Любовь? Не к ней его мечты стремятся.*
И речь его, хоть в ней и мало строя.
Была не бредом. У него в душе
Уныние высиживает что-то...

За окном проходят безоблачные дни, манящие сочными красками и ветерком с побережья. Нора часто жалеет, что мама не отправилась в Айову вместо неё. Миссис Белроуз, еще по просьбе Тома, давно уже не приближается к пианино, соседи стараются не тревожить больную, но никак нельзя отгородиться от шумного, неугомонного даже по ночам Нью-Йорка. В жару окна приходится держать открытыми, и Нора почти физически страдает вместе с матерью от грохота проезжающих под окнами экипажей, ржания лошадей, звона колоколов, криков разносчиков газет, громкого смеха студентов, идущих в кампус поздно ночью в легком подпитии.

Норе не нравится, как на мать действует эликсир на основе опия, прописанный доктором, но только благодаря ему Люси может спать. Пока мать, одурманенная, лежит в неосвещенной комнате, Нора сидит за дверью и перечитывает любимые пьесы.

Тех, кто в замужество вступает вновь,
Влечет одна корысть, а не любовь...

Карандаш, которым Нора подчеркивает отрывки, то и дело замирает над страницей. Почему у Люси болит голова, врачи определить не могут, но это не пугает Нору так, как восковая бледность и почти детская беспомощность матери в первый час после пробуждения. В прежние времена Люси Бейкер могла отгородиться от мигрени одним усилием воли. За десять лет она ни разу не отказывалась от участия в спектакле, и вот ушла со сцены, ослабла и постарела за каких-то полгода. Уклончивый диагноз: "Худосочие". Нора чувствует себя непоправимо повзрослевшей. Если только взросление означает, что тревоги и печали становятся твоими постоянными спутниками.

Тоска и тысяча природных мук – наследье плоти.

У Белроузов тоже не всё гладко. Нора отмечает, что это никак не сказывается на её подруге. Нэлл всегда, сколько Нора помнит, была сосредоточена на каких-то неразрешимых, порой совсем не детских проблемах. Истребление коренного населения Америки. Страшная долина хибар и лачуг за Центральным парком. Нечто под названием "Долгая депрессия". Незаконный детский труд. Рабство. Безработные, нищие, бесправные... Теперь Нэлл меньше злится, теперь она может действовать, бороться за то, во что верит, хотя, по собственному признанию, только глубже увязает в проблемах.

Вечно с тучами над головой, шутил её отец.

Впрочем, с тех пор, как звукозаписывающая студия мистера Белроуза прогорела, отец и дочь выглядят одинаково пасмурно. Лишь королева нью-йоркских мюзик-холлов "Филомела Дю Морбиан" сохраняет на людях царственную невозмутимость, пока по пансиону ходят слухи о том, что её муж слишком много пьет.

2.6.

Подруга навещает Нору по вечерам. Точно так же, как в детстве – Нора тронута пониманием этого, – прибегала, чтобы поиграть в принцесс, теперь приходит, чтобы поболтать о девичьем. Нора довольна своей ролью. Рядом с Нэлл она так убедительно играет беззаботность и жизнелюбие, что сама себе верит, и увлеченно болтает о пустяках: модные фасоны шляпок, нашумевший водевиль, новые корсеты. Свет рассеивает тени. Нора отвлекает подругу от проблем. Ненадолго, ведь тени отчетливее проявляются на свету. Нэлл негодует по поводу корсетов: какая пытка носить их в жару. Пора избавиться от этих оков из нержавеющей стали! Тем более, что ученые давно твердят, что корсеты вредны для женского здоровья.

Нэлл не останавливается на том, что изгоняет корсеты из собственного гардероба. Она пишет статью "Жертва моды", которую отправляет в несколько журналов. В статье она приводит поучительный случай:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒