Книга четвертая 5 страница

– Даны? Пугливые?

– Я не говорила, что это даны, – и Этайн, не оглядываясь, протиснулась между ирландцами; она вскарабкалась на уступ, не обращая внимания на крапиву и колючие кусты, и взобралась на влажную траву на верхушке насыпи. Всего в тридцати шагах от нее росли кривые тисы, и сквозь их переплетенные ветви мерцал зеленый огонь. Притаившись, Этайн дождалась, пока к ней присоединятся Бран и Дунлайнг. Но когда те начали затаскивать на насыпь брюхастого Руэ Мора, Этайн побежала к опушке.

За деревьями кружили зловещие огоньки; сквозь завывание ветра слышались два приглушенных голоса: непонятная речь Гримнира на резком гортанном языке и мрачная, торжественная, полная силы речь его собеседника. Этайн вдруг поняла, что успеет еще не поздно прервать смертельную трагедию, развернувшуюся в зарослях. И хотя сердце с чудовищной силой билось о ребра, штурмуя свою клетку в попытке вылететь на волю, Этайн вынула из ножен холодный стальной сакс Гримнира.

Неожиданно рядом возник кто-то еще. К ней подошел Бран: его серебряная борода распушилась, а рука уже наполовину натянула тетиву лука. В полушаге от него стоял Дунлайнг, он вынул меч и молча поцеловал его на удачу. Наконец, тяжело и рвано дыша, до них доковылял Руэ Мор, утер со лба пот. Но ладонь на древке копья не дрогнула, да и сам он не колеблясь перекрестился.

Благодарно кивнув каждому по очереди, Этайн повела их в лес, следуя за странными огоньками и призрачными звуками. Вскоре впереди показалась коронованная стоячим камнем вершина Каррай Ду…

Глава 17

Припав к земле у подножия стоячего камня, Гримнир слушал, как пищат и жужжат насекомые. Они были совсем рядом, и их несмолкаемый шум действовал на нервы – а он и так уже устал от ожидания.

– Где они, старый мерзавец? Будь ты проклят! Ты вообще уверен, что это то самое место?

Глянь-ка туда, мой нежный маленький тупица, велел Гифр.

Гримнир повиновался. Между деревьями плыли вверх по склону сотни мерцающих сфер – блуждающие огоньки, пучки зеленого света фейри, танцующие на траве и под листвой. Гримнир видел, что за сиянием скрываются силуэты, слышал тихий шелест крыльев.

– Nár, parái vestálfar! – он шумно сплюнул, не скрывая черной ненависти к этим шавкам, идущим по следу его господина. – Командуй, старый ты мерзавец! Гифр? – Гримнир поднялся и, вдруг что-то заподозрив, оглянулся. – Гифр?

Внезапно тысячи блуждающих огоньков над ним и над стоячим камнем, вспыхнули, и яркое зеленое свечение обожгло глаза не меньше, чем солнце Иномирья. Гримнир зарычал и, отвернувшись, прикрыл руками глаза.

Это и спасло ему жизнь.

Со спины к нему подкрадывались в тумане четверо существ на голову выше его, худых, как щепки. Они были так похожи один на другого, что Гримнир не мог их различить; полупрозрачную кожу, белые волосы и впалые щеки подчеркивала и их одежда: хауберки из серебристо-зеленых пластин и штаны из светлой парчи. Тонкие пальцы сжимали рукояти мечей с лезвием в виде листа или лежали на древках коротких тяжелых копий. Они разделились и обступали его полукругом. От Гифра не осталось и следа.

– Трусливые свиньи! – взвился Гримнир. Он оттолкнулся от камня. – Думали, я не замечу, как вы подкрадываетесь, чтобы засадить мне в спину нож? И кто из вас вытянул короткую соломинку, а? Ты? – он ткнул в того, что стоял слева от него. – Или ты, долговязый? Ха! Неважно! Кости брошены, и вам не хватает очков…

Гримнир, быстрый, словно змей, метнулся влево. Те двое, что зашли с этой стороны, отступили, а их собратья справа бросились вперед. Но Гримнир был к этому готов. С нечеловеческой ловкостью он оттолкнулся ногой от земли и метнулся вправо – это был отвлекающий маневр. В загадочном свете зазвенел смертоносный наконечник его копья – длинное лезвие в форме листа. Гримнир изогнулся, вкладывая в удар всю свою силу. Он пришелся в голову: копье вошло через левый висок эльфа и вышло у правой челюсти, пробив череп насквозь.

Но не встретило никакого сопротивления. На пути выверенного удара не оказалось плоти. Гримнир завалился вперед и полетел на траву. Перекатился, поднялся на четвереньки и, тяжело дыша, вновь встал лицом к лицу с противником. Эльф должен был лежать мертвым у его ног; но вместо этого Гримнир увидел, как растворяется в воздухе похожая на болотную дымку тень.

– Колдовство, – прошипел он.

В ответ послышался мрачный низкий голос, гулкий, словно доносящийся из могилы. Голос всех троих оставшихся противников.

Да, фомор. Чары Туат. Но чьи клинки сотканы из дыма, и чей оборвет твою жизнь?

В подтверждение своих слов, один из эльфов метнул ему в глотку копье. Гримнир не мог бы сказать, кто трудился над ним: кузнец или колдун. Оно казалось тяжелым, острый наконечник поблескивал в свете фейри. Его сжимала напрягшаяся до предела тонкая рука, было слышно, как противник тяжело дышит сквозь сжатые зубы.

В последний миг Гримнир все же уклонился, копье пронеслось в дюйме от него – а его ответный удар прикончил бы любого живого врага. Однако он вновь столкнулся с мертвой пустотой, вновь потратил кипящие в широких плечах и длинных руках силы на то, чтобы развеять призрачного противника, обернувшегося облачком пара. Он восстановил равновесие и разразился проклятиями – двое оставшихся решили атаковать вместе: один тыкал клинком Гримниру в лицо, пока второй поднырнул и вытянул руку с копьем.

Гримнир пригнулся и отбил удар своим копьем. Но когда древко снова погрузилось в призрачную дымку, он оборвал ответную атаку. Эльф-мечник пролетел мимо него, Гримнир резко развернулся и накинулся на него прежде, чем тот сумел понять, в чем дело. Он с криком ярости обрушился на восточного эльфа…

…и пролетел его насквозь.

С привычной проворностью и быстротой Гримнир, вместо того чтобы неуклюже повалиться на траву, лишь перекатился. А поднявшись, широко развел руки и громогласно зарычал, бросая вызов безмолвному камню с короной из огоньков фейри и неясным фигурам позади него.

– Балегир!

Мерзкий глупец, ответил голос мрачно . Балор мертв, его и остальных твоих жалких собратьев убили при Маг Туиред! Этот жалкий бродяга, которого ты зовешь королем, – мы отрубили его трижды проклятую голову и выкинули ее в море!

– Балор, да? Так вы его зовете? – спросил Гримнир. – Вам, слизнякам, даже имя его не выговорить! Он Балегир Одноглазый, сын Имира, воин Злокозненного и хозяин волчьих кораблей каунар. Он мой отец.

Он был червем и умер, как червь, – пойманный вороньим клювом!

Гримнир широко открыл рот и вывалил язык, задыхаясь.

– Пф! – выплюнул он. – Ложь и пустые насмешки!

Его собеседник с издевкой рассмеялся.

Может быть. Но разве удар, нанесенный в насмешку, не так смертоносен?

У Гримнира не было сил ответить. Пока звенел мрачный голос, вокруг него кружилась целая орда вестэлфар, они нападали поодиночке, вдвоем или втроем – абсолютно одинаковые и неотличимые от живых, пока не попадут на острие его копья. Он кружился и отбивал удары, уворачивался и бил в ответ; он нутром чуял, что сражается лишь с армией призраков, но как он мог пойти против главного инстинкта – самосохранения? Как мог стоять на месте под градом вражеских ударов? Все внутри восставало против, добровольно сложить оружие – значило испытывать терпение норн. Он может отразить девяноста девять ударов – а потом сотое копье, принятое им за мираж, окажется совершенно реальным и выпустит ему кишки.

И он отбивался, отбивался усердно, используя все мастерство и ловкость, приобретенные за долгую жизнь. Он отбивался, пока глаза не застлал пот, пока руки и спина не начали гореть огнем; отбивался, пока он не начал терять легендарную выносливость, которой славился его народ. И лишь тогда поток врагов иссяк.

Мы знаем тебя, фомор, произнес его незримый собеседник. Тебя это удивляет? Ветер прошептал нам легенды о тебе: тебя называют Проводником смерти; Тем, кто носит капюшон, Предвестником ночи. Некоторые говорят, что ты сын Фенрира, другие – что ты брат Змея, опоясывающего мир. И все же ты лишь жалкое печальное напоминание о проклятом роде.

Тяжело дыша, Гримнир стоял в кругу подрагивающих теней, брызжущий от камня свет слепил его. На оскаленных клыках появилась пена, пряди жестких волос нависли над горящими вызовом глазами. Он откашлялся и сплюнул.

– Значит, тебе известно, – тяжело выговорил он, – что если твои слова о моем повелителе правдивы, я стребую с тебя кровавую плату, белокожий ты сукин сын!

Его враг расхохотался.

– Я и забыл, какие вы забавные. Может быть, оставить тебя себе…

Гримнир повел плечами, стряхивая с себя усталость.

– Тогда попробуй достать меня, если посмеешь!

– О, я посмею, – ответил вестэлф.

– Я посмею, – эхом откликнулся второй. И третий. Четвертый. Еще и еще, пока вся вершина не задрожала от силы их голосов. – Я посмею. Посмею! ПОСМЕЮ!

Гримнир медленно обернулся, сделав полный круг. Сощурив глаза, он высматривал любой намек на атаку, сжимая и разжимая кулаки, удобнее перехватывая пальцами с черными когтями липкое от пота древко копья.

– Посмею, – прошептал кто-то у него за спиной.

Резко развернувшись, Гримнир на краткий миг заметил того же высокого мрачного эльфа, которого убил уже с десяток раз, – те же длинные белые волосы и впалые щеки. Но если глаза других напоминали молочные опалы, то глаза сверлившего его взглядом эльфа были глубокого изумрудного, какого-то древнего цвета.

Гримнир хотел было издать победный рык, но как только его смертоносное копье понеслось к цели, вестэлф поднял к лицу длиннопалую руку, словно бледную орхидею на стебле, и раскрыл ладонь. Сжав тонкие губы, он сдул в землистое лицо Гримнира пригоршню серебряной пыли.

Его ослепила вспышка света. Гримнир споткнулся, копье выпало из вдруг ослабевших пальцев. Он попытался сморгнуть, и рык перешел в рев боли – с каждым движением пыль царапала глаза, словно стеклянная крошка. Он пошатнулся, оступился, с хриплым стоном тяжело привалился к стоящему камню. Гримнир скорчился от боли. Жестокий белый свет неумолимо пробирался в его разум. Он чувствовал его на языке, холодный и соленый, как застывшая морская пена. Она обжигала. Жгла в глотке, в легких; превращала каждый вздох в пытку.

Гримнир ничего не видел. Тело не слушалось; он сполз к основанию камня – судя по его форме, когда-то ходившего живым по земле. Прежде чем рухнуть в беспамятстве, горевшем белым пламенем, Гримнир услышал прокатившийся эхом над бездной между жизнью и смертью голос:

– Он не твой, эльф!

Знакомый голос. Женский.

– Сними свое заклятье и возвращайся в тень!

Гримнир с хрипом вобрал в раскаленные легкие воздух – лишь затем, чтобы, обдирая горло, сипло расхохотаться.

– Христоверка.

Глава 18

Скрывшись в тисовых зарослях, Этайн смотрела на Гримнира. Она не кинулась ему навстречу, подсознательно поняв, что что-то не так. Он был гол по пояс, черные волосы растрепались и спутались, его кожа казалась мертвенно-бледной в потоке зловещего зеленого света, льющегося с вершины Черного камня. Казалось, он танцевал в этом жутком сиянии. Танцевал со старой метлой – он прыгал и бросался в стороны, перекатывался и выбрасывал вперед черенок. Гримнир уворачивался от ударов теней и отступал перед духами, незримыми для других. И он говорил. Собственный резкий голос служил ему музыкой – и он рычал, ругался, выл и невнятно кричал от ярости, с кем-то споря. Он останавливался лишь затем, чтобы сделать глубокий вдох или утереть со лба пот. Это было бы смешно – и наградило бы за все то горе, которое ей пришлось пережить из-за него, – если бы Этайн не была уверена, что Гримнир борется за жизнь.

– Христос наш спаситель, – пробормотал Бран. Бесшумные, словно сам ветер, гаэлы подобрались ближе и припали к земле рядом с ней. И выпучив глаза, уставились на скачущее по вершине Каррай Ду странное существо. – Это твой приятель?

Этайн кивнула.

– Что это на него нашло? – прошипел Дунлайнг, вспугнув сидевшую в гнезде у него над головой птицу.

Этайн резким жестом велела ему замолчать; она указала на темное место у основания камня позади Гримнира, которое не освещало даже бившее сверху жуткое сияние. В этом уголке ночи чувствовался намек на глаза – в их взгляде ощущалось жестокое веселье кошки, решившей поиграть с добычей, пока та не упадет без сил.

Чем дольше они смотрели, тем больше рассеивалась тьма; сворачиваясь спиралью, она уплывала прочь, как дым лампы на ветру. Исчезавшая пелена тьмы открыла их взорам мужчину и женщину: она была темноволосой и выглядела опасно; а он, величественный, как короли прошлого, был высок и бледен. Когда он подошел к Гримниру сзади и заговорил, пластины его хауберка засверкали, точно вороньи перья.

– Я посмею, – сказал он голосом, в котором звучал могильный холод.

Гримнир обернулся. Существо с необъяснимым изяществом подняло руку и, раскрыв ладонь, сдуло в землистое лицо Гримнира белый порошок. Он подействовал мгновенно: Гримнир оступился и скорчился от боли, словно высокое существо его подожгло.

И тогда Этайн ринулась вперед. Она видела достаточно. Хотя Бран попытался затащить ее обратно в заросли, она вырвалась и выбежала из-под хоть как-то укрывавших ее тисов. Как там назвала ее Мэйв? Светоч Христа? Что ж, этот свет воссияет, пусть и в защиту безбожника Гримнира. Сердце ее наполнилось верой, положившись на ее силу, Этайн позволила славе Всевышнего говорить за нее:

– Он не твой, эльф! Сними свое заклятье и возвращайся в тень!

Бледный князь Туат полуобернулся и, приподняв брови, остановил на ней взгляд изумрудных глаз. В них блеснуло узнавание.

– А, ты, – сказал он. – Ступай спать, дитя. Это тебя не касается.

Он пренебрежительно махнул на нее рукой – но и от этого Этайн вдруг почувствовала, как тело наливается тяжестью. Она ощущала такую усталость, что едва могла пошевелиться. Ей так хотелось поспать… хоть несколько часиков…

Ты светоч Христа!

Далекий голос Мэйв отрезвил Этайн. Она встряхнулась и сбросила с себя чары Туат, словно ничтожную горсть песка.

– Пес Сатаны! – она перекрестилась. – Я заклинаю тебя, эльф, заклинаю силой истинного Бога и всех живущих – покинь это место!

Туат с шипением отшатнулся, словно сам звук ее голоса жег его, как вынутые из огня уголья. Он выпрямился и хотел было заговорить, но темноволосая женщина его опередила. Она с присвистом произнесла слово на языке более древнем, чем весь людской род, а затем запела. Ее тихая ритмичная песнь – ее погребальный плач – призывал смерть на голову женщины. Перед глазами Этайн встали высокие меловые скалы у ирландского побережья, зеленые от тины; у обрыва стояла рыжеволосая женщина, ее плащ трепало ветром. Ее глаза покраснели от слез – она оплакивала потерянную любовь, отобранную богами и морем, она взывала о помощи к Морриган. Когда песня достигла кульминации, на плечи Этайн легла вся тяжесть ее горя. Это было ее собственное горе – столь тяжкое, что в этой печали можно было утонуть. По щекам против воли побежали слезы, в поисках утешения Этайн сделала шаг к пропасти Каррай Ду… и остановилась. Тяжесть исчезла.

– Господь пастырь мой, – сказала она черноволосой ведьме. – Милость моя и прибежище моё, заступник мой и избавитель мой – Бог мой, научающий руки мои для битвы, персты мои – для войны! – Этайн наставила меч на мужчину и женщину. – Предупреждаю в последний раз: сын Балегира не ваш! Изыди, эльф, и прихвати свою потаскуху с собой! Оставь мир людей в покое!

Бледное лицо Туат скривилось в гримасе ненависти. Он выступил вперед и положил ладонь на рукоять меча с листообразным лезвием.

– Ах ты нахальная мелкая обезьяна! Хочешь забрать этого жалкого фомора себе? Тогда давай посмотрим, чему научил твои руки Распятый Бог! – Он вынул меч из ножен – звякнул металл. – Сражайся или беги. Все одно.

Этайн не тронулась с места.

Слово Его станет твоим клинком!

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…

Туат внезапно отпрянул назад, пошатнулся; звякнули пластины, послышался треск – в защищенную хауберком грудь вонзилась стрела.

– Да приидет Царствие Твое. Да будет воля Твоя и на земле, как на небе! – прорычал за спиной Этайн Бран из рода И Гаррхонов. Когда прозвучало последнее слово молитвы, сребробородый гаэл уже успел вложить на тетиву и выпустить еще одну стрелу. Она воткнулась едва ли в полудюйме от первой: ивовое древко с широким наконечником с той же силой прошило кольчужные пластины на груди Туат. – Беги к своему другу, девочка! – произнес Бран, доставая из колчана третью стрелу. – А мы покончим с этими жалкими тварями, да, парни?

– О да! И озолотимся вдобавок! – заревел Дунлайнг. – Вон та баба – ценная добыча! Сама дублинская ведьма! Бьюсь об заклад, славный король Бриан набьет нам карманы серебром, если мы принесем ему ее миленькую голову!

Этайн кивнула и со всех ног ринулась налево. Эльф попытался ее остановить, но третья стрела – выпущенная так близко от лица, что оперение чуть не запуталось в серебряных волосах, – заставила его обернуться к Брану.

– Да, иди сюда, черт!

Презрительно скривив губы, Туат бросился к нему, в его глазах, поблескивавших в полутьме зловещим зеленым светом, горела жажда крови. Бран выругался – его четвертая стрела пролетела мимо цели. Старый ирландец оскалился, отбросил лук и, защищаясь, схватился за топор. Меч Туат с мрачным звоном рассек холодный воздух у него над головой.

И Бран из рода И Гаррхонов погиб бы от эльфийского клинка, если бы не его родич Руэ Мор. Хоть он и был больше поэтом, чем воином – причем и то, и другое получалось у него неважно, – этот брюхастый потомок Уа Фейеле тем не менее сумел сдержать могучий удар Туат, приняв его на окованное железом древко копья. Клинок отскочил от него.

Руэ Мор взвизгнул и попятился перед ответным ударом Туата, который иначе отсек бы ему голову.

И Дунлан тоже не стоял на месте, хотя молодого гаэла больше интересовала черноволосая женщина. Он подбирался к ней с недобрым весельем во взгляде. Дублинская ведьма улыбнулась ему в ответ. Она сложила губы, свистнула на странный манер…

…и призвала тьму. Она туманом опустилась с небес на землю, накрыла вершину Каррай Ду плотным покрывалом и сдула блуждающие огоньки с вершины Черного камня. Эта темнота, непроницаемая и ужасающая, показалась Этайн знакомой… как шелест тысячи крыльев.

– Вороны, – выдохнула Этайн. – Над Бадоном!

Что-то проскользнуло мимо, задев руки и колени, и Этайн пошатнулась, упала на четвереньки. Боком, на ощупь она поползла к месту, где в последний раз видела распростертого на земле Гримнира.

По ту сторону тьмы закричал Дунлайнг, закричал так, словно его свежевали заживо тысячи невидимых ножей. Затем на блестящую от росы траву будто полилась вода. Взревел, как раненый бык, Руэ Мор; он выкрикнул имя сына, вслед за ним послышались ругательства Брана. Совсем близко раздался низкий потусторонний смешок Туат, и мороз пробежал по спине Этайн.

– Гримнир! – позвала она шепотом. Она вцепилась в сакс, словно в талисман.

Свободной рукой она ощупывала камень, с нарастающим отчаянием беспорядочно водила по нему ладонью, пока не почувствовала под пальцами теплую кожу. На короткую, страшную секунду она подумала, что это нога эльфийского князя, что его клинок, будто Дамоклов меч, нависает над ее головой. Потом нащупала подбитую гвоздями сандалию; и хотя она поморщилась от ударивших в нос вони и пота, но все равно начала тормошить Гримнира.

– Вставай, скрелинг несчастный! – Этайн стукнула его кулаком под ребра; потом замолотила по груди, шлепнула по губам, из-под которых торчали клыки. – Вставай!

Сквозь темную вуаль просочился лунный свет. К Этайн постепенно возвращалось зрение. Широко распахнув глаза, она взглянула вверх и увидела кружащую воронью тучу. В сердце этого вихря мелькнуло что-то белое – подрагивающая фигура из скользкого от крови мяса – Этайн узнала в ней Дунлайнга. Он упал на землю и лежал, сотрясаясь от дрожи. Размахивая копьем над головой, как пытающийся отпугнуть стаю ворон крестьянин, к нему подскочил Руэ Мор. Одна из огромных птиц – черная, как смоль, тварь, прожившая наверняка уже не одно столетие, – спикировала на Руэ Мора и, не обращая внимания на безумные взмахи копья, вырвала брюхастому ирландцу глаза. Руэ Мор закричал и пошатнулся, прижимая руки к кровавым ранам на лице. Вниз нырнули и другие птицы: они клевали его в голову и рвали когтями его цветастую тунику.

Он ринулся прочь от ужасной стаи, и Этайн выкрикнула его имя. Она не замолкала, умоляя остановиться, пока тот не пробежал мимо улыбающейся ведьмы… и не сорвался с головокружительной высоты пика Каррай Ду.

Остался лишь Бран, он пытался нащупать свой упавший лук и горестно смотрел на Этайн. В его взгляде не было ни злобы, ни осуждения, лишь печаль – и она поняла, что он смотрит на нее в надежде увидеть, как она убегает прочь. Он подхватил лук, потянулся за стрелой…

Бледный князь Туат наклонился и поднял треснувший наконечник стрелы на коротком древке. С нечеловеческим изяществом он выпрямился и легким движением кисти метнул его в Брана. Наконечник впился сребробородому гаэлу в правый локоть, широкое лезвие пронзило мышцу и сухожилие. Бран зарычал, он слишком рано спустил тетиву, посылая стрелу в короткий полет.

Эльф перехватил ее в воздухе, перевернул и запустил обратно в лучника, словно дротик, направив полет нашептанным словом. Бран отвернулся, думая, что защитит от колдовства голову и внутренности. Но стрела впилась с такой силой, что вытолкнула воздух из легких. Она прошла низко, прошила мышцы, кости позвоночника и застряла в кишках. Он схватил ртом воздух, пошатнулся на ставших вдруг бесполезными ногах, и тяжело рухнул наземь, извиваясь в попытке дотянуться до оперения торчащей из спины стрелы.

Туат со смехом отвернулся.

Потеряв всякую надежду, Этайн воткнула сакс глубоко в каменистую землю и, повернув, вытащила. К клинку пристали комья сырой земли. Сжав зубы, она приставила острие к бедру Гримнира. Хлынула черная кровь, и в воздухе поплыл сильный запах влажного железа.

– Твои люди умерли на этой земле, – прошептала она, втирая грязь с меча в рану. Она не отводила взгляда от длинного мрачного лица Туат, недобро сверкавшего зелеными глазами. – Она впитала их кровь, в ней гниют их кости. Ветер говорит их голосами. Они приказывают тебе восстать. Восстань и отомсти за них, сын Балегира.

– Что ты ему сказала? – спросил Туат, убрав меч в ножны. Его зеленые глаза поблескивали в лунном свете, и в их глубинах таилось обещание долгой пытки.

Теперь, когда все ее союзники умерли или стояли на пороге смерти, Этайн почувствовала, как слабеет ее воля к борьбе. Она поднялась и попятилась от этих двоих, оставив сакс Гримнира лежать у него поперек живота.

– Что ты ему сказала? Думаешь, эта падаль восстанет и спасет тебя, как твой Распятый Бог?

– Принеси ее в жертву, Нехтан, – сказала дублинская ведьма. – Ночь угасает. Отдай ее Морриган, и Великая королева дарует нам свое благословение.

Но Нехтан словно ее не слышал.

– Не тронь меня, – Этайн схватилась за шершавый Черный камень. Она отважилась быстро взглянуть влево – на осыпавшийся обрыв Каррай Ду. – Тебе не уложить меня на языческий алтарь, ведьма! Я лучше отдамся в руки истинного, живого Бога!

– Наивное дитя, – ответила Кормлада. – Глупо верить в то, что у тебя есть выбор.

Нехтан переступил через лежащего на земле Гримнира. Он навис над Этайн, словно бледная тень самой Смерти.

– И где же твой спаситель, маленькая обезьянка?

Глава 19

– Куда уходят мертвые?

Гримнир ворошит костер. Его глаза горят так же ярко, как отлетающие с треском во тьму датской ночи угольки. С неба вот-вот сорвется снег.

– Наши, не их мертвые.

Старый Гифр, брат его матери, отрывает взгляд от работы – он водит желто-серым точильным камнем по краям широких железных наконечников стрел – и сплевывает; в свете танцующего пламени его лицо выглядит столь же холодным и неподвижным, как черная от сажи костяная маска.

– Nár! А сам как думаешь?

– В Хельхейм, – отвечает Гримнир. И тыкает палкой в самое сердце костра. – В величественный зал Эльюднир, ждать, пока протрубит рог, возвещая о Рагнареке и конце времен.

Гифр хмыкает. Под густыми бровями сверкают расплавленным железом глаза. Он ведет камнем по вороненому наконечнику, выкованному из металла, который упал с неба, когда мир был еще юн.

– Что ж ты за болван такой, крысеныш… пожалуй, даже идиот, раз считаешь, что нам место в Хельхейме!

– А где тогда? – спрашивает Гримнир, выпятив с вызовом подбородок. Его остроносое лицо напоминает волчью морду; хоть шрамы на его темной коже под стать воину в расцвете сил, есть что-то в его повадке, что выдает в нем юношу – взмахнув жесткими черными волосами с вплетенными в них редкими костяными амулетами, он вскидывает голову и сердито смотрит на дядю. – Стоишь тут, задрав нос! Сам и скажи, куда отправляются мертвые!

Гифр поднимает стрелу и с прищуром осматривает древко, косится на своего юного спутника.

– Не в обоссанный зал Хельхейма, где нет ни костров, ни медовухи. Мы сыновья Волка и Змея!

– Так куда? – Гримнир презрительно кривит губы. – Пф! Да ты и сам не знаешь, верно? Словно какой-то годи! Бесполезный старый хрыч!

Гифр откладывает в сторону камень и начисто протирает только что наточенные наконечники масляной тряпкой. А закончив, смотрит на Гримнира поверх костра. Когда он открывает рот, вместо слов звучит мрачная песня:

Стоят палаты

во тьме великой,

в Настронде, в тени

самого Нидафьолля;

Зловоние схватки

и пламя повсюду:

огонь до небес достает,

алокровый.

Сидят там кауны,

сыны Волка и Змея;

лишенные жизни

в проклятом Мидгарде.

Ломают копья

и ожидают,

когда Гьяллархорн

протрубит к Рагнареку.

– Настронд! – Гримнир продолжает тыкать палкой в самое сердце костра, с треском летят в небо искры. И так же ярко поблескивают его собственные глаза. – Ломают копья и ожидают!

– Но не ты, – произносит Гифр. Гримнир поднимает на него взгляд. – И не сейчас.

– Что ты там несешь?

– Не ты, крысеныш.

– Почему?

Гифр берет в руки следующую стрелу; поднимает точильный камень, плюет на него и проводит им по широкому наконечнику.

– Настронд для бойцов, а не для таких, как ты, тупоголовых болотных скрелингов, которых прикончила щепотка эльфийской магии. Тупой ты как пень. Ты позабыл все, чему я тебя учил? Похоронный плач йотунов, кузнечное мастерство двергар… они реальны, и силы они черпают в древе и камне, крови и кости; чары эльфар? Nár! Их сила в слабых духом. Если ты помрешь в их жалкой западне, то лишь оттого, что недостаточно старался из нее выбраться!

– Ха! Да что ты можешь знать? Я еще жив, жалкий ты старый мерзавец!

– Докажи, – откликается Гифр.

Хотел бы Гримнир поспорить, но бедро взрывается болью, и он лишь разъяренно шипит. На землю падают первые хлопья снега, небо затягивает тьмой – грядет снежная буря. В сердце костра звучит, отдаваясь эхом, новый голос:

– Твои люди умерли на этой земле. Она впитала их кровь; в ней гниют их кости. Ветер говорит их голосами. Они приказывают тебе восстать. Восстань и отомсти за них, сын Балегира.

Гримнир очнулся.

Он не вздрогнул от внезапного пробуждения; скорее, просто пришел в себя – его сны рассеялись, и грудь сдавила тяжесть реального мира. Самыми первыми вернулись обоняние и слух. И боль. Мучительная тупая боль расползалась по жилам, суставы и кости болели, словно от изнеможения, на языке чувствовался солоноватый привкус железа. На поджаром животе лежала знакомая тяжесть. Холодная сталь его сакса.

На мгновение Гримнир испугался, что проспал слишком долго и черная кровь успела застыть в жилах. Но нет. Хоть его тело и походило на труп, оно еще не окоченело. Все еще билось сердце, вздымалась грудь, он вдыхал мириады запахов: соленой вони моря и жирной сырой земли; трупной гнили и истлевшего савана; свежей крови и страха, вышибающего пот… и сквозь все это пробивалось еле слышное зловоние его сородичей.

Права была эта несчастная христоверка. Губы Гримнира дрогнули и расползлись в торжествующей улыбке. Полудан близко. Но… где? И где он сам? Точно не в жалком домике старой карги. Уже нет. Но и не в Дублине – место казалось ему заброшенным, очень далеким от людских поселений. Сквозь каменные щели свистел ветер, а мошкара…

Нет, не мошкара. Гримнир приоткрыл глаза. Оказалось, за стрекот сверчков он принимал голоса. Мимо кто-то прошел – какая-то бледная тень, и от ее плавной походки у Гримнира волосы на загривке встали дыбом. В ту же секунду он понял, кто перед ним, – и ворвавшиеся в его сон чары растаяли, обнажая правду: Вестэлфар. Эти жалкие белокожие! Утащили его, пока он спал.

– И где же твой спаситель, маленькая обезьянка?.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒