Книга третья 4 страница

Пока один следил за Оспаком, второй подошел к Этайн; не обращая внимания на ее раны, он сдернул с нее одеяло и рывком поднял ее на ноги. И хотя лихорадка сделала ее слабой, как дитя, она стояла, вся дрожа, без посторонней помощи.

– Сестренка, – произнес Оспак. Этайн оглянулась на него; на лице ярла отразились смирение и печаль. – Молись своему Распятому Богу и благодари его за этот дар.

– Где есть жизнь, там есть и надежда, брат мой, – ответила она.

Старый дан вздохнул и кивнул ей.

– Надежда.

– Как трогательно! Надежда, да? Для тебя ее нет, сучка! – тюремщик сплюнул и потащил Этайн к выходу. Спотыкаясь, она вышла в узкий коридор, где ударилась о стену и закричала от боли; обдирая руки о шершавый камень, она пыталась удержаться на ногах. Тюремщик фыркнул. – Шевелись, черт тебя дери! Милорд ждет! – и бросил Оспаку: – Отдыхай, старик. Скоро я приду и за тобой.

Когда дверь с шумом захлопнулась, Этайн спросила себя, увидит ли она еще доброго старого ярла на этом свете.

Глава 17

Из подземелий Бадонского замка ее протащили по узкой винтовой лестнице в длинный, освещенный факелами зал. Четыре огромных очага приманили сюда знать и солдат, которые тихо переговаривались, стоя в ожидании лорда. Большинство были саксами, в начищенных кольчугах, изукрашенных жакетах и черных плащах с вышитой на них эмблемой Хротмунда – этот символ повторялся на тканых гобеленах, стягах и висящих на стенах щитах. Серебряная ива, увенчанная крестом; под ней Этайн прочла девиз на латыни, «In Christo Veritas» .

– Истина в Христе, – пробормотала она.

– Молчать!

Среди тех, кто провожал ее взглядом, Этайн приметила и капитана. Рыжебородый лорд стоял среди группки тэнов, держа, как и все они, в руках кубок – без сомнения, они пили в честь почившего Кюневульфа; многие обернулись и смерили ее злыми взглядами, видя в ней сообщницу убийцы их товарища. Этайн твердо смотрела в ответ.

В высокие узкие окна на западной стене зала забарабанил дождь; от порыва холодного ветра задрожало пламя факелов. Этайн против воли вздрогнула: она слышала в ветре приглушенные свирепые голоса беспокойных духов. Слышала резкий, как яростный вопль, крик воронов; слышала всхлипы и плач, взрывы дикого смеха и проклятия на непонятных языках. И не слышала, а скорее чувствовала чей-то монотонный гулкий зов, одинокий голос, звенящий силой и гневом. Знакомый зов из ее лихорадочного бреда:

– Клятвопреступник! Клятвопреступник! Отдай нам клятвопреступника!

Больше его никто не слышал. Не замечающие какофонии за стенами замка невозмутимые солдаты и прихвостни лорда смотрели, как она поднимается по короткой лестнице к потемневшей дубовой двери. За этим окованным железом проходом ждала ее судьба и, скорее всего, смерть. Но Этайн не чувствовала страха. Ее, словно ладная сутана, укрывало спокойствие юного бенедиктинца; дрожь в теле унялась, даже голоса притихли. Она была слугой Господней.

Дверь открылась, перед ней была огромная камера, подобной которой Этайн еще никогда не видела. По форме она напоминала крестообразный собор; вдоль длинного нефа возвышались три высеченные из камня колонны в виде деревьев, их ветви из витого железа украшали серебряные, медные и бронзовые листья. Проходя через цветные стекла ламп, подвешенных к некоторым сучьям, свет приобретал самые разные оттенки. На сучьях покрупнее Этайн увидела железные клетки на цепях; в каждой лежали тела пленных данов – некоторые умерли недавно, другие уже разлагались и кишели личинками. И хотя от тлеющих угольев жаровен в воздух поднимался ароматный дым, никакой ладан не мог скрыть запаха разложения. Этайн прикрыла рукой рот и отвернулась.

– Пошевеливайся давай, – сказал тюремщик, пихнув ее вперед.

В дальнем конце зала, за поперечным нефом, свисало со сводчатого потолка алтаря огромное распятие – резного Христа на нем изобразили в момент, когда его прибивали гвоздями к кресту, и Его благообразный лик искажала гримаса агонии. Под ним, подняв с обожанием вверх голову и сжав руки в молитве, стоял на коленях человек. Его черные волосы обрамляли священническую тонзуру, но широкая грудь и покрытые шрамами руки выдавали в нем воина. Заслышав их шаги, он встал и повернулся.

Этайн попыталась посмотреть на него, попыталась с вызовом взглянуть в его самодовольное лицо, но поняла, что не может на нем сосредоточиться. Словно на одном месте стояли двое: один земной, а второй бесплотный, и второй двигался немного быстрее первого. Человек и призрак, оба видимые ей. Закружилась голова, и Этайн чуть не упала на колени. Она закусила губу, острая боль и медный вкус крови ее отрезвили.

Мужчина был чисто выбрит и облачен в строгий наряд проповедника, однако другой выглядел очень странно, носил густую бороду и накидку из гниющих ивовых листьев, словно древний и забытый языческий жрец. У обоих в глазах горел яркий праведный огонь, мешавшийся с горячечным безумием.

– Я лорд Хротмунд, – произнес он, и два голоса прозвучали в унисон – но если мужчина говорил на языке восточных саксов, то второе наречие Этайн разобрать не смогла. Он подошел ближе, в его движениях не чувствовалось гармонии – лишь потусторонняя плавность духа, заключенного в телесную клеть. От этого рябило в глазах. Этайн зажмурилась. Хротмунд улыбнулся, будто играющий с мышью кот. – Вижу, моя слава меня опережает. Ты, без сомнения, слышала, что я искусно крушу тела и умы твоих собратьев данов? Мне известен и нрав их женщин. В них причудливо сочетаются женственность и мужественность.

– Я не из Дании, – повторила Этайн сквозь сжатые зубы. Она вынудила себя встретиться с ним взглядом. – Ты ошибаешься…

Тюремщик ударил ее по почкам. Этайн вскрикнула от боли и упала на колени.

– Говори с милордом, как подобает, поганая язычница!

Хротмунд поднял руку, остановив избиение.

– Что ты сказала?

– Я сказала, – ответила Этайн, задыхаясь, – что ты ошибаешься, милорд . Я не из Дании.

– И все же ты говоришь с датским акцентом. Если ты не датчанка, то точно провела среди них долгое время. Достаточно, чтобы предать Христа и преклонить колени перед их языческими божками. Фордрэд, – он подал знак тюремщику с крысиным лицом, – в кандалы ее.

Фордрэд с усмешкой схватил Этайн за загривок и оттащил к залитому светом поперечному нефу, у которого стоял покрытый насечками столб из дерева и железа и стол со всевозможными орудиями пыток: здесь были клещи, щипцы, долота и ремни, чтобы не только причинять боль, но и унижать пленников. Все они блестели от частого использования. Этайн тщетно билась в сильных жилистых руках, пока тюремщик заковывал ее в кандалы. Потемневший чугун все еще был липким от крови предыдущей жертвы. Цепь кандалов была перекинута через деревянное колесо и вела к верхнему концу столба. Фордрэд потянул за нее; заскрипели звенья, и Этайн, несмотря на все ее потуги, пришлось поднять руки над головой. Фордрэд, посмеиваясь, медленно натягивал цепь, пока столб не начал царапать ей спину, а ноги почти оторвались от пола.

– Умоляю, – сказала Этайн. – Умоляю, милорд! Я не враг вам.

Хротмунд медленно пошел вдоль стола, скользя рукой по пыточным орудиям. Он остановился на ужасающем кривом ноже для свежевания.

– И кто же ты?

– Я из восточных саксов, милорд. Я сирота, меня нашли монахи Гластонбери. Они вырастили меня, и сам аббат подыскал мне достойного мужа, – Этайн выбирала слова осторожно, помня о пропущенных ею пятнадцати годах, о которых она ничего не знала, и не желая рассказывать о том, как путешествовала с Гримниром по ветвям Иггдрасиля. – Даны… убили его, разграбили наш дом и забрали меня с собой. Я действительно провела среди них многие годы, но я жила в плену. Лишь недавно мне удалось сбежать, и я вернулась обратно на Родину.

– Лгунья! – рявкнул Фордрэд.

Но Хротмунд промолчал. Его лицо осталось невозмутимым, но через мгновение человек и дух помотали головами, будто придя к общему мнению.

– Нет. Нет, она говорит правду. Или полуправду. Должно быть, ты слышала об их планах. Теперь, когда умер Вилобородый, Данией правит его слабовольный сынок Кнут. Он собирается вернуться и грабить Уэссекс?

Этайн замешкалась. Вилобородый? Кнут? Эти имена ни о чем ей не говорили; нынешние правители данов пятнадцать лет назад были еще ничем не примечательными детьми. Чем дольше она молчала, чем шире улыбался Хротмунд.

– Не знаешь, верно? – спросил он. – У тебя должны быть хоть какие-то догадки. Если ты не враг, то к чему утаивать их? Открой нам свои мысли, о дитя Гластонбери.

– Я ничего не знаю, милорд. Вы должны мне поверить.

Фордрэд фыркнул. – Должен? – Хротмунд подошел ближе. Прикованной к столбу Этайн приходилось тянуться вверх и держать руки над головой; ее рубаха задралась, оголяя живот. Ее белая липкая от пота кожа натянулась на ребрах, как у Глада. – Возможно, ты не уверена в том, что знаешь, но что-то знать ты должна. И мне, без сомнения, удастся выудить из тебя правду.

Лорд Бадона взмахнул рукой, острие ножа прочертило на ее боку неглубокий порез. Этайн задохнулась, чувствуя, как стекает по боку теплая кровь.

– Видишь ли, в чем дело: я верю, что ты и правда саксонка. Но мой капитан Этельстан говорит, что нашел тебя в компании язычников. Значит, ты или их союзница или кто похуже – лазутчица и предательница. – Он снова занес нож и снова ее порезал. Этайн скорчилась и зашипела от боли.

– Если я лазутчица, – рыкнула она, – то кто тогда вы? Я вижу вас обоих!

Фордрэд рассмеялся.

– Милорд, да она уже лишилась рассудка!

Но Хротмунд опять промолчал. Он отвернулся и швырнул нож на стол. А потом сказал тюремщику:

– Принеси жаровню.

Человек с крысиным лицом стремглав побежал выполнять волю хозяина, а Хротмунд вновь повернулся к Этайн.

– Ты меня… видишь?

– Да. Что ты за тварь, дьявольское отродье?

Лорд Бадона перекрестился.

– Я не якшаюсь с Темными силами. А вот ты… ты, должно быть, владеешь Истинным видением. Воистину редкий дар для твоего народа.

– Кто ты такой? – спросила Этайн, подняв взгляд от человеческого тела к укрытому листвой духу.

– Этого тебе понять не дано, – дух раскинул руки, и через мгновение ока то же сделал Хротмунд. – Этот сосуд достался мне в Рингмере, что в Восточной Англии, когда он вместе со своим королем направлялся на битву с датскими захватчиками. Он не сомневался в победе вплоть до того момента, когда его настигла датская секира, – дух погладил Хротмунда по груди и стукнул по ней кулаком. – Сильный сосуд. Даже смертельно раненый, он полз по людским и конским трупам, через лужи крови и внутренностей. Через кровавое поле брани он прополз в прохладную манящую тень густого ивняка. Моего ивняка. Того, что осталось от моих лесов, – лорд Бадона перешел на шепот. – В этом новом мире дни моего народа, ландветтир , сочтены. С приходом Белого Христа… безразличие людей выросло и режет, как ножом. Глубоко ранит, выгоняет с нашей земли – а она нас питает, дает магию листьям и греет нашу кровь.

– Но этот… Он приполз ко мне и взмолился о помощи. Его молитвы отогнали от меня забытье. Пробудили от векового сна. Его слова жгли, как раскаленное железо. Я пожалел его… Я приник к нему всем своим существом. Я думал, что мое присутствие облегчит его переход в иной мир, – Хротмунд вдруг обернулся. Глаза духа пылали огнем. – Чувствовала ли ты когда-нибудь столь прекрасную, столь чистую и… живую веру, как вера в Христа, которую испытывает человек на пороге смерти? Его душа отлетела, но перед этим наполнила меня новой магией, волшебством Христа! Оно было столь велико, что я оставил мой любимый лес и, отрекшись от своего рода, ушел на поиски нашего Спасителя.

В этот момент вдруг обрели смысл возмущенные голоса.

– Так это ты. Ты клятвопреступник, – произнесла Этайн.

– Клятвопреступник? – расхохотался ивовый дух, а за ним и Хротмунд. – In Christos veritas. Какая варварская клятва сравнится с истиной Господа нашего Христа? Пусть мои обреченные братья воют себе. Пусть вопят и напрасно скрежещут зубами. Я под защитой Господа, я вечен!

– Но если ты и правда последователь Христа, то к чему все это? – Этайн кивнула на кандалы, приковывающие ее к столбу. – Зачем ты заставляешь людей так страдать? Христос учил нас любить наших братьев и не судить их раньше Высшего суда. Зачем…

Хротмунд затрещал от гнева.

– Наши братья Его убили! Наши братья избили сына Божьего плетьми, надели на него терн и подвесили к деревянному кресту! Наши братья заслужили гореть в огне!

Хротмунд резко повернулся к Фордрэду, который уже тащил жаровню, истекая потом от пламени.

– Фордрэд, я передумал, – сказал лорд Бадона. – Она не предательница и не лазутчица. Она ведьма. Она сгорит на рассвете. Но не хмурься так, мой яростный друг. Приведи других язычников. Развлечем ее перед встречей с ее Темным господином!

Глава 18

Пока Гримнир спускался в низину Эйвона, в его голове созревал план. В юности он путешествовал с Гифром, братом матери, – ведь он был только вторым из выживших сынов Балегира, а старший, Хрунгир, не терпел, когда совали нос в его дела с волчьими кораблями Севера. По настоянию их матери, Гифр водил Гримнира с собой по тенистым тропам Мидгарда, обучая его истории их народа и заставляя оттачивать навыки во время охоты на проклятых людишек.

Гифр вспоминал времена, когда асы еще не пробили стены крепости Ангрбоды и не выгнали их сородичей из Йотунхейма. Вспоминал о том, как Девять Отцов каунар , тогда еще простые гномы, шныряли по медовым мирам Одноглазого и пировали последами ужасного Фенрира, чешуйчатого Йормунганда и бессмертной Хель – это кровавое лакомство их и изменило, превратив из двегнар в то, чем они стали ныне. Гифр вспоминал о Суде Одина, страданиях каунар и путешествиях по Пути Ясеня. Вспоминал и передавал эти воспоминания Гримниру.

Старый Гифр был тощий как жердь, жилистый и высокий – выше Гримнира на голову; его лысую башку покрывали шрамы, а в оставшиеся вокруг ушей космы цвета водорослей он вплетал бесчисленное множество костяных пластин и бусин из серебра, граната и малахита – некоторые были родом из земель далеких, как утопающий в песке Эгипт. Из-под мохнатых бровей горели углями цепкие глаза. Гифр учил племянника делу жреца-goði , словам силы, способным крушить железо, и боевым песням древних скальдов.

Пытался учить, по крайней мере.

Гримнир без труда воскресил в памяти голос дядюшки, его глухой скрипучий смех – словно кто-то медленно волок по гальке чугунный котелок. Гифр называл его Skáfi – крысеныш:

– Что ж ты за болван такой, крысеныш, – говорил он каждый раз, когда Гримнир не мог припомнить какую-нибудь бесполезную мелкую деталь, которую дядя втолковывал ему век назад. – Тупой как пень!

Но тупой он был или нет, а кое-что из рассказов Гифра юный Гримнир запоминал, особенно о землях, которые грабил Балегир: о бриттских островах и изумрудной Эриу в Западном море, где умерли в пыли Маг Туиред мечты его сородичей. Давным-давно, еще до того, как на Севере воцарился тиран Один, этими землями правил Каменный народ, круитни, создатели огромных каменных колец. Эти круги служили им храмами, где круитни взывали к своему древнему богу и приносили ему в жертву сердца своих врагов. Богу, которого со временем прозвали Пастухом холмов. Но Гримнир так и не смог вызнать у хитрого старика Гифра, то ли круитни призвали ландветтир на острова, то ли это и были духи самих круитни. Да и все равно. Если он найдет их место, один из их камней, то, может быть, удастся заключить с ними сделку…

Гримнир незаметно перебрался через мост и головой вперед нырнул в заросли на дальнем берегу; медленно пополз через кусты шиповника и терна, приникнув к земле, словно выискивающий неуловимую добычу охотничий пес. Он рылся в кучах влажной листвы, надеясь найти застарелый запах круитни, чьи нацарапанные на валунах руны все еще хранили древнюю силу. Он поднимал каждый подходящий камень с земли, переворачивал его и тихо над ним бормотал. Одни он после этого отбрасывал с проклятиями, другие с внезапным почтением клал на место.

Уже был не за горами рассвет, когда перепачканный отчаявшийся Гримнир нашел то, что искал: основание каменного кольца из восьми валунов. Они скрывались под сенью корявого дуба, старого, как сам Мидгард, на небольшом возвышении, которое уберегло их от весеннего половодья. Время не пощадило их, сточив, словно зубы во рту старика; они прятались под терном и едва доходили Гримниру до колена. Но он все равно чувствовал исходившую от них силу, шедшую из самой земли. Он осторожно обошел камни кругом.

Сойдет. Он бросил недовольный взгляд на восток, где понемногу начинало уже светать. Потом, коротко выдохнув, вступил в древний круг круитни и вытащил сакс. Следовало бы принести кровь человека или священного быка, но из рассказов Гифра он понял, что духам любая кровь сгодится. Полоснув по левой руке, он давил на нее до тех пор, пока ладонь не заблестела от черной крови. Гримнир по очереди коснулся окровавленной рукой верхушки каждого камня, напевая на гортанном языке каунар :

В эпоху прапрадедов

Имир пробудился;

Ни моря холодного,

Ни желтых песков;

Ни тверди земной,

Ни сини небесной,

Ни травы изумрудной;

Лишь черная бездна.

Пожаловал к Льдистому

Злокозненный Один;

С ним Бора сыны

В одеянии бранном.

Убили Могучего

На княжеском троне,

На куски порубили,

Как вепря Сехримнира.

Землей обернулась

Плоть великана;

Кости уступами

Выросли горными.

Льдистый череп владыки

Небом раскинулся;

Черная кровь

Разлилась океанами.

Великанов былых

Попомни сегодня,

Твоих прародителей

Давних времен.

Девять миров

Под сенью древесной,

Его корни глубоки,

Укрытые мхом.

Закончив, Гримнир прошел в центр круга. Вокруг него двигались духи; он чувствовал холодную щекотку в загривке, слышал треск ветвей, тихий звук ударов камня о камень и заупокойные стоны мертвецов. Во влажном воздухе слышался крик воронов.

– Услышьте меня, духи этого проклятого места! – проревел Гримнир. – Я прожил тысячу людских жизней! Я Проводник Смерти и Гаситель Жизни, Предвестник Ночи, Сын Волка и Брат Змея! Я плоть от плоти Имира! Я последний сын Балегира Одноглазого, единственный выживший из племени каунар со Скандинавских гор! Испейте моей крови, и поймете, что я не лгу!

Он чувствовало, что от этих слов духи отшатнулись, но черная кровь все равно начала исчезать, впитываясь в камни. В ответ на его слова поднялся страшный шум; душераздирающий вой смешался с человеческими всхлипами и проклятиями, словно это сборище не могло решить, гневаться им или бояться. В грудь Гримниру ударил порыв ветра; затрещали, захрустели ветви – но он даже не шевельнулся. Его глаза горели яростью и нетерпением.

И вдруг какофония звуков стихла. Гримнир почувствовал, что над ним возвышается невообразимо древнее существо – порождение самой земли, отделенное от нее. Загрохотал медленный звучный голос:

– Synscatha имя тебе. Дитя и отец зла. Зачем ты потревожил это место?

Гримнир подавил первобытный порыв задрожать от мощи этого голоса. Он оглянулся. Кривой дуб, раскинувшийся у края каменного круга, тянул к нему развесистую ветвь, будто для зловещего рукопожатия. Гримнир собрался с духом.

– Меня обманули, лорд ландветтир . Люди Бадона обокрали меня. Я ищу твоей помощи: помоги мне вернуть мое по праву, и я хорошо тебе отплачу.

– Помощь? Зачем нам тебе помогать? Память плоти коротка, но древо и камень ничего не забывают. Мои дети помнят волчьи корабли Балегира, помнят кусачие топоры каунар. А что до платы… Можешь ли ты даровать нам вечную весну, synscatha? Можешь выжечь гниль, отвращающую от нас сердца людей? Нет. Твоему племени здесь не место, испорченное дитя Свартальфхейма.

Гримнир коротко рассмеялся.

– Я последний из своего племени, создание земли, но я все же здесь. Помоги мне, и я достану вам клятвопреступника, о котором трещат твои духи. Самому тебе до него не дотянуться, так ведь? Он в Бадоне? Помоги мне, и я притащу его тебе в целости и сохранности.

– Этот предатель! – содрогнулся дуб; от мощи Пастушьего гнева раскололись в круге камни, и рухнул на колени Гримнир. Несмотря на усилия, он склонился перед этой неприкрытой силой. – Этот осквернитель! Теперь он зовет себя Хротмундом. Лордом Хротмундом! Он правит каменным городом под защитой восточного Распятого Бога. Его оберегают знаки Белого Христа. Если бы не они, мы бы сокрушили его, сломали, разорвали на сучья и корни! Мы многое готовы за это дать!

– Хротмунд, говоришь? – повторил Гримнир, поглядывая на трясущиеся ветки дуба. – Лорд Бадона? Интересно. Очень интересно. Значит, у нас общий враг. Именно Хротмунд и его псы утащили у меня кое-что, и мне нужно это вернуть. Ну так поможем друг другу? Вам, проклятым деревяшкам, этот вонючий клятвопреступник не по зубам, а мне да.

Пастух холмов ответил не сразу; когда он заговорил вновь, его речь звучала мягче.

– Какой ты ищешь помощи, сын Балегира?

Гримнир вскочил на ноги.

– Расшатай кости Имира! Призови на помощь все свое колдовство и расколи этот проклятый каменный город! Обвали его стены и дай мне своих духов в проводники. Я приведу тебе Хротмунда, а заодно и верну свою пропажу!

– Но ведь погибнут невинные?

– Невинные? Разве не они отвергли вас и кинулись в объятия вашего недруга, Распятого Бога? Разве не они выжгли ваши рощи и опрокинули ваши камни? Разве не они охотятся за последними верными вам людьми? Невинные? Пф!

Настала тишина. Потекли, словно песчинки песочных часов, минуты. Наконец послышался громкий вздох, и мир застыл. Корявый дуб дрогнул, его ствол изогнулся – дух Пастуха покинул его. Гримнир почувствовал знакомый прилив сил, даже сильнее, чем прежде, будто под землей кто-то пробудился от долгого сна; потянулся и распрямил затекшие руки и ноги, ожил, разорвав корни и почву.

– Да будет так, – сказал гулкий голос под ногами у Гримнира.

Тот обернулся к Бадону. Он скорее услышал, чем увидел, как взвились в небо сотни птиц, облюбовавших карнизы и крыши города; почти одновременно завыли от страха все его дворняги.

Под вопли и крики тревоги Пастух холмов глубоко под землей шатал кости Имира.

Глава 19

Когда ее подвесили на кандалах, кровь застыла в жилах Этайн, она беспомощно смотрела, как Хротмунд и его прислужник с крысиным лицом Фордрэд во славу Божью превращают зловещий собор в бойню. Начали они с несчастных пленников из Брода Нунны.

– Прекратите, ради всего святого! – взмолилась она, когда двое дородных тюремщиков притащили из подвала к алтарю первого искалеченного дана. – Они достаточно страдали! Пожалуйста!

Никто не обратил на нее внимания. Хротмунд помолился и велел дану каяться, а Фордрэд приковал его к стойке и взял в руки шипастый хлыст. Он ударил тридцать девять раз – столько же вынес Христос; к тридцать девятому удару дан еле дышал, а сквозь кровавое месиво на его спине белели ребра и позвоночник. Этайн с ужасом смотрела, как Фордрэд берет кривой проволочный венец с колючками из черного железа и прибивает его к черепу бедняги. Дан бился в судорогах, на его губах выступила красная пена. С тихим вздохом отделилась от тела и исчезла в воздухе невидимая тень. Этайн повисла на цепях.

– Следующего! – приказал Хротмунд.

И так они привели в собор и замучили до смерти всех мужчин, женщин и детей, плененных под Бродом Нунны. Когда стражники протащили мимо Этайн знакомую старуху, она разрыдалась; несмотря на старость лет, та не пала духом и не дрогнула. Хротмунд велел ей покаяться, и она в ответ плюнула ему в лицо, а потом попыталась пнуть Фордрэда в пах, когда тот привязывал ее к дыбе, и укусила стражника, который хотел закрыть ей рот. На первые несколько ударов бичом она отозвалась крепкими ругательствами и обещанием возмездия от рук Одина. К двадцатому удару она замолкла, к двадцать пятому ее безжизненное тело обмякло на дыбе.

– Мы положим их трупы на твой костер, ведьма, – произнес пьяный от запаха крови Хротмунд. – Пусть смотрят, как ты горишь!

Следующим привели Скьельда, который и так уже был на пороге смерти; Этайн взмолилась Всевышнему о милосердии – и поблагодарила, когда тот даровал его: душа Скьельда отлетела еще до того, как Фордрэд начал его пытать.

– Неважно, – сказал Хротмунд. – Приведите последнего, этого дьявола Оспака!

Стражники поспешили выполнить приказ господина, несмотря на поднявшийся за стенами собора страшный крик. Духи зашептали и завыли, будто почувствовали что-то потустороннее.

Овладевший телом Хротмунда ивовый дух улыбнулся.

– Слышишь их? Старые боги кричат, алкая моей крови. Они цепляются за вуаль меж мирами, скребут землю лапами, будто ногтями. Я чувствую, как они тянут мою душу! Демоны! Но каждая пролитая капля крови язычников приближает их конец, а каждый язычник, которого я обрекаю на вечные муки, Его питает! – он поднял окровавленные руки к небесам, к распятию. – Восславь его вместе со мной, дитя!

И Хротмунд запел странным резким голосом:

Ныне восславим небес Вседержителя,

Его силу творца и всезнающий разум,

Наш вечный Господь, наш славный Отец,

Всесильный Творец всевозможных чудес,

Святейший Создатель небесного крова,

Крышею легшего над головой человека,

Подостлавший траву человеку под ноги,

Всевышний владыка Господь.

Неимоверное лицемерие Хротмунда разъярило Этайн.

– Глупец! – она забилась в приковавших ее к столбу цепях. – Безбожное создание! Я заклинаю тебя, возвращайся обратно в свою рощу и оставь мир людей в покое! Так-то ты несешь слово Божье? Через пытки? Предаешь души данов вечным мукам, когда истинный слуга Божий изо всех сил старался бы их спасти! И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари; вот что велел нам Господь!

– Верующий в Него не судится! – Хротмунд обернулся. – Не заклинай меня, дитя, ибо я не дьявол! Я читал труды святых апостолов. Предаст же брат брата на смерть, и отец – детей; и восстанут дети на родителей и умертвят их. Претерпевший же до конца спасется! Я претерплю, ведьма! Претерплю до конца и спасусь! И не пощажу ни одного язычника, как и велел Господь Всемогущий! Их кровь заполнит крещенские купели, и я смою с себя тысячи лет грехов! Приведи Этельстана, немедленно! – крикнул он изумленному Фордрэду.

– Милорд! – Фордрэд ринулся прочь от алтаря.

На несколько долгих мгновений в соборе повисла тишина. Этайн успокоилась, на нее снизошло умиротворение. Речь Хротмунда открыла ей мотивы предательства ивового духа.

– Не так уж привлекает тебя красота веры Хротмунда, верно? Ты ищешь в Божьем слове спасения души для самого себя. Что ты увидел, когда этот бедняга умер у тебя на глазах? Он показал тебе истинную любовь Христа – или доказал существование Ада, в который попадают неверующие в Него?

– И то, и другое верно.

– Верно для людей, – покачала головой Этайн. – Но тебя не сможет спасти даже сам святой Иоанн Креститель, пусть даже он окрестит тебя в реке Иордан. Я говорю не о твоем пристанище – ведь душа Хротмунда давно уже отлетела к вратам небесным, – а о тебе , ивовый дух… Спасение души – лишь для людей. Не для тебе подобных. Ты не получишь награды за свои труды – лишь долгие, тоскливые сумерки перед наступлением беспросветно темной ночи.

– Неправда, ведьма! – возразил Хротмунд, с его губ сорвались капли слюны. – Я видел свой конец! Когда я избавлю эту землю от языческой порчи, я пойду к королю и покаюсь, я буду поститься и возносить молитвы Господу, а с восходом дня летнего солнцестояния приму Святое Причастие. Когда меня помажут миром, я сброшу эту оболочку и присоединюсь к Господу на небесах! Мне виделось это во снах, а сны меня никогда не обманывают!

Огромные двери собора распахнулись, и Хротмунд обернулся. Охранники толкали перед собой одноглазого Оспака. За ними по пятам вошли саксонский капитан Этельстан и скользкий Фордрэд, подергивающий своим крысиным носом.

– Не теряй надежды, ярл! – крикнула Этайн, когда датского вождя протащили мимо нее.

Оспак свирепо улыбнулся в бороду. Его подвели к липкой от крови дыбе, вокруг которой лежали кучей изломанные и изрезанные тела.

Этельстан остановился у алтаря. Он искоса посмотрел на Этайн, но отвел взгляд, когда к нему подошел лорд Бадона. В том, как он застыл, пряча глаза, чувствовался страх перед вассалом.

– Милорд.

– Мне нужно больше язычников, Этельстан.

Помедлив, рыжебородый капитан помотал головой.

– В Уссексе их больше не осталось – только банда разбойников, с которыми шла эта . Вы узнали у нее, где они прячутся? Кто ими командует? Или кто укрывает? Ведь, скорее всего, кто-то им помог.

Хротмунд медленно повернулся. Его потусторонний взгляд застыл на Этайн. Глаза загорелись.

– Говоришь, банда разбойников? Нет, об этом ведьма упомянуть забыла.

У Этайн скрутило живот от страха.

– Он ошибается, лорд Хротмунд. Не было никакой банды. Нас было всего двое.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒