ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ КОННИЦА 8 страница

Дальнейшая работа на скаковом круге включала в себя движение по восьмерке («оковы»), круги на одну сторону, начиная внезапно с места в галоп и останавливаясь на как можно более коротком участке. Всадник должен останавливать лошадь на поворотах и побуждать ее разгоняться, когда голова будет держаться прямо, что ему придется делать во время преследования или бегства в боевых условиях. В завершение всадник должен был спешиваться внутри школы для верховой езды, чтобы лошадь могла отдохнуть там же, где она трудилась298.

Когда конь был уже достаточно обучен на скаковом круге, но не прежде, его можно было выводить из школы и ездить за ее пределами. Никто, видимо, не думал об обучении лошади прыжкам через искусственные препятствия, и у древних, судя по всему, не было соревнований такого рода. Ксенофонт не рекомендует их, хотя и советует проводить состязания в других конных упражнениях для укрепления духа299. Это упущение кажется довольно странным, поскольку древние зрители в значительной степени походили на современных: «Многие считают, что на конных ристалищах приятнее всего наблюдать за крушением колесниц»300. Ксенофонт описывает скачки во время импровизированных игр, которые Десять тысяч устроили по случаю выхода к Черному морю через Курдистан и Армению — превосходное зрелище, поскольку там было много соревнующихся и внушительные состязания, за которыми наблюдали и женщины из лагеря.

После борьбы и бега, проводившихся на склоне холма, по решению спартанца, распорядителя игр, «состоялись также конные ристалища. Коням предстояло бежать вниз по крутому склону, развернуться у моря и возвратиться к алтарю. При спуске многие скатывались вниз, а на подъеме кони из-за большой крутизны с трудом могли идти шагом. При этом было много крика, смеха, поощрительных возгласов»301. Насколько я знаю, это соревнование было единственным такого рода. Конечно, здесь нельзя говорить о дороге с препятствиями, расположенными на определенном удалении друг от друга.

Я не могу привести ни одного древнего изображения прыгающей лошади. Вероятно, подобное упражнение не производило сильного впечатления и не практиковалось в школах верховой езды.

Таким образом, цель Ксенофонта состояла не в подготовке прыгуна для представлений или лошадь для скачек с препятствиями, а такого коня, который будет благополучно нести своего хозяина. Лошадь не должна обходить препятствия, поскольку быстрота необходима в военном деле, но безопасность гораздо важнее внешнего блеска. У древних греков не было ни седел, ни стремян, и коню приходилось бы очень несладко, если бы ее рот случайно дергали древними «грубыми» удилами. Поэтому Ксенофонт рекомендует, «держаться за гриву, чтобы лошадь не страдала от неудобной местности и узды, перепрыгивая через ров или взбираясь на крутизну»302. Этот совет часто подвергают критике современные комментаторы, возможно, без должных оснований; верно, что всадник, держась за гриву, теряет контакт со ртом лошади, однако Ксенофонт не пытается установить этот контакт любой ценой и не хочет, чтобы лошадь хватала удила или чтобы всадник постоянно натягивал поводья. Всадник не должен был «висеть на гриве», чтобы уберечь себя от падения.

Кроме того, комплекция греческой лошади не соответствовала комплекции настоящего прыгуна. Крепкое тело и «двойной хребет», о которых говорит Ксенофонт, вызывают в воображении современного читателя скорее перевозящего грузы коба, чем лошадь для охоты. При этом и «шея у нее должна быть не как у кабана — вниз, не как у петуха, прямо до темени и узкая в изгибе... Таким образом, шея окажется перед всадником, а глаза будут смотреть прямо перед ногами. Лошадь с такой наружностью, даже и очень норовистая, выкажет меньше упрямства, потому что его проявляют лошади не сгибающие, но растягивающие шею»303.

С такой осанкой обычно и изображали лошадей в греческом искусстве. Горло вертикально продолжает линию груди или даже выгибается, а грива поднимается из загривка прямо перед всадником. Лошадь, у которой шея находится в таком положении, должна сильно сгибать верхние позвонки и наклонять вниз голову, иначе ее глаза будут обращены к небу вместо того, чтобы смотреть вперед.

Как указывает ниже Ксенофонт304, такая постановка головы и шеи характерна для жеребцов, любящих покрасоваться, особенно перед кобылами. Афинский всадник должен был выбирать молодую лошадь, способную к этому, и научить ее вести себя таким образом и тогда, когда она несет всадника. Это касалось не только головы, поскольку лошадь необходимо было научить сосредотачивать под собою заднюю часть тела. Никому не приходило в голову заставить лошадь принять неестественную позу при помощи механических средств305. Однако не каждый обладал мастерством и терпением Ксенофонта. «Коли лошадь хорошо выращена, — говорит Поллукс, — то даже если уронить удила, она будет скакать галопом, держа голову прямо. Но попробуйте-ка заставить плохую лошадь с помощью одних удил принять хорошую осанку!»306 Немезиан и Тимофей говорят, что ливийские лошади держат головы низко, поскольку не носят уздечек. Из этого можно сделать вывод: многие другие лошади, видимо, держали головы высоко потому, что их вынуждали делать так из-за неудобных удил. И действительно, судя по изображениям, многих греческих лошадей или «перегибали», прижимая им подбородки к груди, или делали так, что они «вскидывали носы». Древний способ надевания упряжи, когда хомут давит на дыхательное горло, вынуждал колесничных лошадей держать высоко свои головы. Возможно, именно поэтому древние считали, что верховая лошадь должна выглядеть таким образом.

«Лошадь с таким типом сложения будет менее всего способна понести», но она также не сможет легко прыгать. Однако в Греции, где местность не была огорожена в английском значении этого слова (и не огорожена по сей день), смелый прыгун не требовался. Возделанные равнины, на которых действовали конница и тяжелая пехота, изрезаны оврагами и речками, естественными и искусственными, обычно сухими — по крайней мере в то время года, на которое приходились военные кампании в древности. Разница между «дорогой» и «речкой» подчас оказывалась довольно условной; то и дело приходилось преодолевать канавы или широкие овраги. Оппиан рассказывает о прыжках через них307, но когда овраг оказывался слишком большим, то обычно искали удобное место, чтобы пробраться на один берег и подняться на другой.

«Между ними (т. е. Филопеменом и Маханидом. — Прим. пер.) был большой глубокий ров, и они разъезжали по разные стороны его друг против друга; один желая переправиться и убежать, другой — помешать этому. Впечатление было такое, будто не полководцы сражаются, а ловкий охотник Филопемен сошелся со зверем, вынужденным обороняться. Тут конь тирана, сильный и горячий, с обоих боков окровавленный шпорами, отважился перескочить ров; выдвинув грудь вперед, он изо всех сил старался упереться передними ногами в противоположный край рва. В это время Симмий и Полиен, которые постоянно находились при Филопемене в сражениях и прикрывали его щитами, одновременно подлетели к этому месту с копьями, направленными на Маханида. Но Филопемен успел раньше их броситься ему навстречу. Видя, что лошадь Маханида поднятой головой заслоняет его тело, он заставил своего коня немного податься в сторону и, стиснув в руке копье, сильным ударом сбил Маханида с лошади»308.

Овчарни и другие подобные места ограждались небольшими, сложенными без раствора стенками или изгородями из терновых кустов. Хороший всадник не стал бы избегать ни их309, ни террасы на границах холмов, где рос виноград или фруктовые деревья. Всадник должен был уметь запрыгивать и спрыгивать с них, а также «перелезать» через стены310. (Ксенофонт в действительности не говорит, что он должен «прыгать» на них, но вряд ли верно использовать в качестве аргумента то, что, возможно, является лишь изящным словесным оборотом.) Впрочем, овраги были наиболее существенным препятствием.

В восьмой главе трактата Ксенофонта об обучении лошадей описывается отработка прыжков. Сначала коня нужно вести маленькими прыжками за повод (если необходимо, то кто-то должен стоять сзади с палкой), сесть на него и затем поставить перед ним постепенно усложняющиеся препятствие. Не следует злоупотреблять шпорами, чтобы принудить животное к прыжку, так же как и заставить его подобрать мышцы крупа и прыгнуть с двух ног. Мы опять убеждаемся в том, что Ксенофонт не имеет в виду большие прыжки, как в стипль-чезе.

В девятой главе Ксенофонт завершает свои соображения об обычной верховой езде советом, как обращаться с очень горячей или очень ленивой лошадью. Но последний случай, очевидно, не очень интересовал его.

Глава IX

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛОШАДИ В ДРУГИХ СЛУЧАЯХ

От каждого афинского гражданина требовалось помогать государству как лично, так и имуществом, и хороший всадник с нетерпением ожидал случая продемонстрировать свое мастерство для блага государства и к собственной выгоде. Поэтому Ксенофонт не делает различий между «военной» и «гражданской» верховой ездой. Его лошадь, хотя и рассматривалась в мирное время как упряжная или для охоты, выбиралась в первую очередь как боевой скакун, и трактат Ксенофонта о верховой езде завершается приложением, посвященным кавалерийскому вооружению.

Даже на обед, проходивший за пределами города, богатый человек мог отправиться верхом. Так, рассказ о пиршестве в Пирее, где присутствовал Сократ, оканчивается описанием драматического представления любви Вакха и Ариадны, которое побудило неженатых гуляк дать клятву вступить в брак, а женатых вскочить на лошадей и помчаться к своим супругам. Сократ, конечно, пошел пешком с друзьями311.

Верховая езда по узким улицам самого города была затруднительной, и богатый человек, возвращавшийся домой с наступлением сумерек, разгоряченный от езды, был вынужден последнюю часть пути идти пешком в темноте и грязи, к тому же рискуя подвергнуться нападению разбойников312.

Ксенофонт поясняет, что сам он ездил верхом на лошади как для удовольствия, так и для удобства. Занятия гимнастикой сильно изматывали, тогда как верховая езда обычно была очень приятным занятием, ибо из действий, доступных человеку, она особенно напоминала полет. Достоинства верховой езды перед ходьбой как более быстрой и удобной восторженно превозносятся в «Киропедии». У всадника есть все преимущества кентавра. Вдобавок лошадь — это лишняя пара глаз. Наконец, наездник может сойти с коня, если ему нужно поспать или поесть313. Царь Агесилай, друг и покровитель Ксенофонта, также считал охоту и верховую езду подходящим развлечением314. Он очень любил своих детей, и «когда они были маленькими, часто скакал вместе с ними верхом на палочке. Когда один из друзей увидел его за этим занятием, Агесилай попросил не говорить об этом никому, пока тот сам не станет отцом»315.

Вероятно, лишь немногие афиняне часто путешествовали по суше, за исключением периода военной службы. Но когда они это делали, даже богачи, судя по всему, в основном передвигались пешком. Один из друзей Сократа сказал как-то, что хотел бы отправиться в Олимпию, но боится утомительного путешествия. Философ заметил: ведь тому целый день приходится шагать по городу, и если все эти маленькие путешествия соединить в одно, то их будет достаточно, чтобы привести его из Афин в Олимпию за пять или шесть дней без особого напряжения. Еще один друг Сократа пожаловался, что измучен долгой дорогой. Его спросили, как он чувствует себя по сравнению со своим слугой, который шел вместе с ним и тащил поклажу, и тут же упрекнули за то, что он менее вынослив, чем раб316. Возможно, отсутствие достаточного числа постоялых дворов с хорошими стойлами побуждало людей не рисковать ценными животными в многодневных путешествиях. Кроме того, надо было также учитывать, что неподкованные копыта страдают от каменистых дорог.

Во время коротких путешествий передвигались верхом не только члены всаднического сословия, молодежь и атлеты. Оратор Демосфен, сколотивший немалое состояние отнюдь не на земледелии и служивший в пехоте или во флоте, как замечает его противник Эсхин, не был человеком атлетического телосложения, чья юность прошла в охотах на кабана и состязаниях борцов. Однако в 348 г. до н. э., будучи одним из уполномоченных, которым афиняне поручили вести переговоры о мире с Филиппом Македонским, Демосфен не только нанял вьючных животных для македонских послов, когда те собрались домой, но и сам поначалу сопровождал их верхом317. Чуть раньше, в начале IV в. до н. э., Лисий написал речь от имени мелкого торговца, старого и больного, чьи враги пытались лишить его пенсии, положенной немощным гражданам, поскольку он ездит верхом и поэтому его нельзя считать ни немощным, ни бедным. Он отвечал, что хотя сам и очень беден, но использовал лошадей, сданных ему в аренду богатыми друзьями для того, чтобы облегчить длительные путешествия, которые ему приходится совершать. В пути он пользовался двумя посохами, но это еще не доказывает, будто он вдвое богаче человека, который имел только один. И если бы у него было сколько-нибудь денег, то он не стал бы полагаться на чужих лошадей, а купил бы себе вьючного мула318.

Этот способ передвижения, бывший, похоже, обычным для стариков и немощных, а также для женщин, если когда-либо им приходилось отправляться в путешествие, часто изображается на вазовой живописи. Так, мы видим Гефеста, хромого бога-кузнеца, которого с триумфом везут на Олимп с дионисийской свитой. Гефест сидит верхом на муле либо прямо, либо свесив ноги на бок и, как правило, без седла. Правда, иногда под ним имеется подобие стула, поставленного на спину мула боком и снабженного горизонтальной доской в качестве подставки для ног, обычно на правом боку мула. Всадники также могли использовать обычные вьючные седла или же перекидывать через спину животного плащи и одеяла319.

Животных, использовавшихся для этой работы, иногда вели при помощи удил и уздечки, но обычно на них надевали простой недоуздок с чумбуром, закрепленным под подбородком. Всадник мог держать животное сам или же доверить погонщику мулов (в случае с Гефестом в его роли выступает один из пьяных силенов). Это отдавало всадника во власть погонщика, который мог злорадствовать над молодым щеголем, если того начинало трясти от быстрой езды. Он даже иногда начинал спорить о том, кто должен сидеть в тени животного, когда они останавливались для полуденного отдыха320.

Это, по-видимому, был единственный вид верховой езды, использовавшийся женщинами в древних Афинах. (Слова «всадница» в классической литературе не существовало.) Длинные платья, доходящие до щиколоток, делали для женщин невозможной езду верхом, а чего-либо, напоминающего современное боковое седло, еще не изобрели. Неуклюжее кресло могло быть заменено толстым сложенным одеялом321, и часто богини, нимфы и легендарные героини не без риска для себя забирались на непокрытую спину лошадей, баранов, лебедей, драконов, морских коньков и прочих животных. Однако для простых смертных подражать столь небрежной посадке было небезопасно. Вероятно, в реальной жизни мулы и ослы использовались чаще, чем лошади. Софокл сажает героиню своей трагедии Йемену на «афинского жеребенка» для путешествия, но, возможно, ее платье не позволяло ей сидеть верхом (хотя здесь и упоминается лишь фессалийская солнцезащитная шляпа, оттеняющая ее лицо)322.

У светской дамы не было никакой возможности для верховой езды — ни ради удовольствия, ни в качестве физического упражнения. Когда Исхомах говорит, что его жена совершает моционы и потому сохраняет здоровый цвет лица, не пользуясь косметикой, то он не имеет в виду, что она выезжает вместе с ним на поля по хозяйственным делам. Его супруга не сидит на одном месте, как рабыня, но старается, и да помогут ей в этом боги, стоять у ткацкого станка, как положено хозяйке, чтобы учить других или учиться у них, следит за кухней, наблюдает за выдачей припасов ключницей и обходит дом, проверяя, все ли находится на своем месте, сочетая, таким образом, выполнение своих обязанностей с прогулкой. Кроме того, она должна замешивать муку, вытряхивать и складывать плащи и одеяла. Это поддерживает ее крепкое здоровье, хороший аппетит и привлекательную внешность323.

Женщины в Афинах не часто выбирались за город. Жены более бедных граждан могли посплетничать с приятельницами-селянками или держать в городе овощные лавки. Но благородная дама, чей муж имел большое хозяйство, которое требовало постоянного надзора, и множество слуг, находившихся у нее на посылках, едва ли выходила из дому, за исключением важных семейных событий (например, похороны) и религиозных празднеств. Некоторые из этих празднеств были исключительно женскими324, а в других они участвовали вместе с мужчинами. И когда эти празднества требовали продолжительного присутствия на людях, то благородных дам привозили мужья в роскошных колесницах. Так, Демосфен упрекает своего противника Мидия за то, что он подвозил на паре сикионских серых лошадей свою жену на Элевсинские мистерии и вообще туда, куда она желала. (Мидий был кавалерийским офицером, который, похоже, в среднем возрасте покинул военную службу; у него, по словам Демосфена, даже не было собственного скакуна и он одалживал его для смотров, а когда ему приходилось отправляться на войну, то он восседал на украшенном серебром седле325.) Позднее великолепные выезды богачей по пути в Элевсин возбуждали столько зависти, что под страхом крупного штрафа женщинам вообще запретили ездить в Элевсин на колеснице. По преданию — правда, не вызывающему особого доверия, — первым человеком, попавшим под действие этого закона, был сам его инициатор, Ликург. С другой стороны, «блестящие кортежи и позолоченные экипажи» действительно имели преимущество (с точки зрения ревнивого мужа), ибо жена оказывалась на виду. Рассказывается, что законодатель Солон попытался предотвратить тайные встречи путем наложения запрета для женщин выходить из дому, разве что в колеснице, перед которой несли факел326. На свадебных процессиях невеста также ехала в колеснице, и именно такая процессия, видимо, изображена на фрагменте вазы, хранящейся в Копенгагене и датируемой концом V в. н. э.: мужчина и женщина, несущие цветочные гирлянды, стоят в богато украшенной колеснице; за ними следует спешившийся всадник, также увитый гирляндами и плотно закутанный в плащ327.

Ясно, что в классических Афинах женщины не ездили сами. (Героиня трагедии Еврипида Федра в данном случае не доказательство.) С другой стороны, в Спарте во время праздника Гиакинфий девушки ездили на легких плетеных, искусно украшенных экипажах. Ксенофонт подчеркивает скромность Агесилая, рассказывая, что экипаж его дочери не был роскошнее, чем у кого-нибудь другого. Другие девушки даже правили беговыми колесницами (в то время как юноши скакали на нарядно убранных лошадях). И поскольку управление беговыми упряжками требовало практики, то, вероятно, спартанские девушки также ездили на них и в других случаях, следуя в этом обычаям героической эпохи328.

Возможно даже, что спартанские девушки ездили верхом, как то утверждают римляне329. По крайней мере, в этом им не мешали бы их платья, короткие и открывающие бедра. Также сообщается, что они принимали участие в охоте, и Ксенофонт заканчивает свой трактат об охоте замечанием о доблести тех, кто любит данный вид спорта — как мужчин, так и женщин. Однако он говорит о пешей охоте (с собаками, сетями и копьями) и его примеры взяты из мифов330. Спартанские дамы ввели в своей среде моду на беговые упряжки, хотя они, конечно же, не управляли ими на больших состязаниях, а в Олимпии даже не могли наблюдать за ними. По словам Ксенофонта, царь Агесилай был озабочен тем, как удержать спартанцев от трат на скаковых лошадей. Так что он убедил свою сестру Киниску вписать колесницу в Олимпии под своим собственным именем, дабы на ее примере стало ясно, что невелика слава от победы, которую может одержать женщина331. У нее было много подражателей в эллинистический период, когда женщины, судя по всему, часто вели менее замкнутую жизнь, чем это было в классических Афинах. Мы даже встречаем эпизод, когда царевна садится на лошадь, чтобы остановить бегущих воинов своего отца332. Однако бесспорное доказательство того, что в классических Афинах такого не случалось, приведено в «Лиси-страте» Аристофана. Поэт говорит о верховой езде как об одном из видов деятельности, в котором женщины могут превзойти мужчин, если займутся этим. Однако комедиограф не может подкрепить свое утверждение примером из жизни, а лишь упоминает об изображениях амазонок художником Миконом333. Здесь можно добавить, что хотя легенда об амазонках и получила широкое распространение, неизвестно, была ли у нее историческая основа. Более того, традиция об амазонках как великолепных наездницах возникла, судя по вазовой живописи, не ранее середины VI в. до н. э. — в первоначальном варианте предания о них ни о чем подобном речи не шло. Возможно, она была навеяна рассказами о сарматских женщинах, которые в отличие от женщин других кочевых племен Причерноморья, передвигавшихся в крытых повозках, скакали на лошадях и вместе с мужчинами присматривали за стадами и даже участвовали в битвах. В причерноморские степи амазонки были перенесены также несколько произвольно. В более древних сказаниях местом их обитания, возможно, считалась Малая Азия334.

В свою очередь, не следует думать, что изображения на вазах последовательниц Вакха, менад, которые скакали верхом на мулах, отражали реалии жизни.

Глава X

ВЫСШИЙ КЛАСС ВЕРХОВОЙ ЕЗДЫ

В десятой и одиннадцатой главах своего трактата о верховой езде Ксенофонт объясняет, как «обращаться с хорошим боевым конем, чтобы он выглядел более величественно и хорошо смотрелся во время скачки» и как «тренировать лошадь для смотра, состязаний по выездке и для того, чтобы она имела прекрасный вид». И если начальные главы этого сочинения Ксенофонта содержат рекомендации, как сделать лошадь пригодной, то эти две — превосходной.

Высказавшись против использования хлыстов, шпор и жестких удил, «с помощью которых, как считают многие, можно сделать лошадь великолепной», Ксенофонт продолжает:

X, 3. Если же приучить лошадь идти со слабой уздой, высоко держа шею и подняв голову, тогда она будет делать то, что ей самой приятно и чем она может покрасоваться.

X, 4. Можно доказать, что коню и впрямь приятно так делать. Ведь когда он хочет покрасоваться перед другими лошадьми, особенно перед кобылами, то высоко поднимает шею, гордо держит голову, свободно поднимает ноги и задирает хвост.

X, 5. Поэтому, если позволить коню принять такой вид, который ему самому особенно нравится, то и езда будет ему приятна, и он сам будет выглядеть более величественно, гордо и красиво335.

Я уже говорил о высокой постановке головы у лошадей в те времена и о жесткости древних удил, которые побуждали всадника править ослабленными поводьями, если ему нужно было избегать повреждения рта лошади и побуждать ее вскидывать нос, дабы облегчить давление на прутья. Чтобы видеть, куда она идет, лошадь с высоко поднятой головой должна наклонять нос к груди, чего она не будет делать по собственному желанию, пока чувствует боль, хотя иногда ее можно заставить сделать нечто похожее при помощи подгубного ремня, который во времена Ксенофонта был неизвестен. То, что лошадь сгибает верхние позвонки, чтобы опустить нос, является важной и характерной чертой ее естественной осанки. Если без необходимости оказывать давление, то может произойти неестественное сгибание нижних позвонков шеи.

Нужно иметь в виду, что цель Ксенофонта — побудить лошадь «вести себя так, чтобы при этом она сама показывала себя так хорошо, насколько это возможно». Процитируем Винмалена: «Естественная осанка лошади при беге рысью довольно близка к совершенной осанке обученной лошади; и, по сути, лучшая природная осанка, на которую она способна, и лучшая осанка, которой ожидают от обученной лошади — одно и то же. Однако у коня редко бывает хорошая естественная осанка — только когда он гарцует с той ритмичной поступью, которая делает его столь приятной для взора. Это ритмичность, которая является сутью его красоты. Это тот самый ритм, которого добивается тренер»336.

Цель Ксенофонта в таком случае — это высокоритмичная рысь337, при которой у коня высокая постановка головы, согнутой у основания черепа, и свободное, гибкое движение ног. Он дает следующие инструкции, как достичь этого (они приведены после отступления об удилах)338.

X, 12. Не надо так набирать повод, чтобы лошадь отбивалась, и так ослаблять, чтобы она его не чувствовала. Когда животное поднимет шею, тотчас дать ему удила.

X, 13. В любом случае, как мы постоянно повторяем, нужно поощрять коня, если он все делает хорошо. В особенности же, когда видно, что ему приятно высоко держать голову при ослабленных удилах, не стоит применять суровых средств, словно от него требуется серьезное усилие, но нужно ласкать, как будто желая прекратить тренировку. Тогда он с большей готовностью перейдет к быстрой езде.

X, 14. Ведь неспроста лошади нравится быстрый бег. Это доказывается тем, что лошадь, обретя свободу, никогда не идет шагом, но бежит.

X, 15. Поэтому естественно, что это ей приятно, если только вы не заставляете ее бежать через силу, ведь крайность не нравится ни человеку, ни лошади.

X, 16. Итак, лошадь, наконец, бежит с гордым видом. Мы полагаем, что в ходе первых упражнений конь научается быстро набирать скорость, выходя из поворота. Когда лошадь освоила это, то если сдержать ее уздой и одновременно дать знак рвануться вперед, то она, принуждаемая и удилами, и указаниями всадника, приходит в возбуждение, выставляет грудь и поднимает ноги, но не свободно, а с яростью. Ведь очевидно, что лошади, если их не принуждать, двигаются свободно.

X, 17. Если разгоряченному таким образом коню сразу же дать гладкий мундштук, то он, считая себя благодаря ему освобожденным от удил, довольный этим, принимает статный вид, держит голову высоко и легко ступает передними ногами — словом, ведет себя так, точно он красуется перед другими лошадьми.

Первое рассуждение Ксенофонта касается того, как добиться соответствующей постановки головы. Это, очевидно, происходит во время прогулки. К разговору о более быстрых движениях Ксенофонт переходит лишь после замечания о том, что лошадь, «наконец, бежит с гордым видом», и только после экскурса, в котором он доказывает, что лошади нравится быстрый бег.

Здесь снова стоит провести сравнение с методом Винмалена, хотя он стремится к большим результатам, нежели те, которых можно добиться при помощи грубых удил Ксенофонта; к ним последнее предложение следующего цитируемого отрывка не относится. «Я начинаю с выгуливания лошади вокруг школы обычным шагом со свободными поводьями; потом я поднимаю удила и сдерживаю ее немного, но в то же время сжимаю ее ногами, чтобы умерить ее пыл и помешать ей остановиться. Лошадь очень скоро поймет то, чего я хочу; она сбавит шаг и поднимет нос; затем я похлопаю ее и опущу поводья примерно на двадцать шагов; позже я снова поступлю таким же образом. Как правило, через очень короткое время лошадь, чувствуя помощь моих ног и поводьев, опустит нос и вскоре начнет жевать удила, потом расслабит челюсти, чего мне и надо, т. е. “прямого сгибания”»339.

Надлежащей постановки головы за вторую половину дня не добиться. Осанку всей лошади, а не только головы и шеи можно изменить, лишь постепенно приучая коня сохранять равновесие и подбирать мышцы крупа. Ксенофонт, по-видимому, не стал рассматривать этот процесс полностью. (Ср., однако, его замечания в начале 11-й главы этой книги.) К сожалению, он ничего не говорит нам, сколько времени потребуется для различных стадий обучения.

Во всяком случае, добившись желаемой постановки головы при ходьбе, Ксенофонт переходит к прибавленному шагу. «Прыжки вперед при прибавленном шаге, когда лошадь повернула», рекомендуются в его трактате по верховой езде как часть обычного обучения (VII, 17), и не стоит воображать себе здесь пируэты или иные эффектные трюки высшей школы верховой езды. Ксенофонт предполагает, что лошадь привыкла ездить по кругу или полукругу шагом, рысью или медленным легким галопом, и в этом случае, поскольку она держит голову прямо, ее побуждают двигаться вперед прибавленным шагом (не обязательно галопом, хотя галоп часто бывал нужен в боевой обстановке, что учитывает Ксенофонт).

Итак, если лошадь, научившаяся вести себя, как того от нее требуют, двигается по полукругу и при выходе из поворота оказывается в сборе, она пойдет быстро, как ее тому научат. Если же одновременно побуждать лошадь идти вперед и удерживать, то она будет бороться против удил и, возможно, придет в бешенство, если эти средства применять слишком грубо. Однако я не думаю, что именно это подразумевает Ксенофонт, когда говорит «бросает вперед грудь и поднимает ноги», и это, конечно, не значит, что он хочет в конце концов поднять коня на дыбы. Скорее речь идет о лошади, совершающей прыжок, но удерживаемой от галопа удилами и в итоге бегущей энергичной рысью. Она высоко держит голову и энергично поднимает ноги, тем не менее в движениях чувствуется скованность и напряжение. Теперь же, сдав затылок, она продолжает бежать рысью, хотя уже свободно и красиво.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒