ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ КОННИЦА 3 страница

У императора Адриана, друга и повелителя Арриана, был любимый конь для охоты по имени Борисфен. В дошедшей до нашего времени надписи на могильной плите, под которой похоронен скакун, говорится о храбрости, которую он выказывал, когда ему приходилось встречаться с паннонскими вепрями. И само его имя*, и то, что его называют аланским, предполагает, что это был конь скифской породы, из тех областей к северу от Черного моря, где аланы и другие кочевые племена постоянно нападали на границы империи76. Сам Арриан, будучи наместником Каппадокии, в 134 г. н. э. отражал нападение орды аланов, которая прорвалась через Кавказ в Малую Азию. И диспозиция одной из битв этой кампании, и его рассказ о приморских районах Черного моря дошли до наших дней.

Следует отметить, что на римских памятниках мы обычно видим лошадей более грубого и тяжелого сложения, чем афинские кони на изображениях VI и V вв. до н. э. Небольших скифских и ливийских лошадок ценили как охотников, а не боевых скакунов.

Свидетельства о большом размере греческих лошадей на первый взгляд кажутся удивительными, но они подтверждаются описанием лошади Сея, приведенным выше. Последняя относилась к аргивской породе, родоначальниками которой считались мифические фракийские кобылицы, похищенные Гераклом. Это животное, по рассказам, отличалось необычными размерами, высокой постановкой головы, рыже-гнедого окраса, с роскошной струящейся роскошной гривой — словом, средоточие всевозможных достоинств. Она вошла в поговорку, если речь идет о невезучих владельцах какого-либо скакуна — последним ее хозяином был Марк Антоний. В конце концов, размер — вещь относительная, и для древних греческие лошади в сравнении с другими породами этого времени, возможно, казались большими, а для нас — маленькими. Знаменитые нисейские кони выглядели бы карликами по сравнению с нашими скакунами клайдсдейльской породы.

Даже в IV в. до н. э. недостаток выносливости был проблемой. Поэтому Ксенофонт рекомендовал, чтобы всадники, демонстрировавшие своих лошадей перед афинским Советом 500, проезжали бы вдвое больше, а кто не мог — признавались бы негодными77. И для доставки посланий на большие расстояния специально обученных бегунов предпочитали всадникам на лошадях.

В последнее время история необычайно выносливых и послушных лошадей Северной Африки была прослежена по грубым изображениям, нацарапанным на скалах Сахары. Эти свидетельства были недавно собраны и проанализированы Лотом78, отчету которого я следую. Относительная датировка этих рисунков может быть установлена лишь на основании особенностей стиля. Точную хронологию установить гораздо труднее, поскольку стиль изображений (независимо от того, нарисованы они на скале или нацарапаны) груб, и их редко можно напрямую связать с поддающимися датировке объектами. Но Лот отмечает, что самые ранние рисунки, на которых мы видим легкие двухколесные колесницы, запряженные двумя лошадьми с каждой стороны одного дышла, иногда с третьей пристяжной лошадью, бегущей впереди них, имеют параллели в искусстве микенской Греции. В частности, сходен условный метод изображения галопа: лошади показаны в «летящем галопе», где все четыре ноги вытянуты, в то время как в Египте и позднее на Среднем Востоке и в архаической Греции коней обычно изображали становящимися на дыбы79. Спиральные рисунки, ассоциируемые с колесницами, напоминают схожие спиральные рисунки из шахтных гробниц. Это свидетельство дает основания связать описанные колесницы с наступлением «народов моря» и ливийцев на Египет в конце XIII в. до н. э. Несомненно, стиль этих рисунков довольно груб и детали, которые позволили бы связать «народы моря» с Микенской Грецией, по-видимому, просто не отображены на них. Речь идет об идентификации акайваша, народа, упоминаемого в египетских надписях, с ахейцами — отождествление, против которого, как указывал профессор Пейдж, имеются серьезные возражения80. Впрочем, были они ахейцами или нет, но «народы моря», по крайней мере, находились в контакте с Эгеидой. И есть дополнительные свидетельства (правда, не очень надежные), что лошадь появилась в Ливии в позднем Бронзовом веке. Когда фараон Сахура из пятой египетской династии (ок. 2475 до н. э., т. е. задолго до того, как лошадь стала известна в самом Египте) напал на Ливию, то в качестве добычи его воины захватили огромное количество голов скота — ослов, козлов и овец. Однако Рамсес III приблизительно в 1175 г. до н. э. возвращался из похода в те края с лошадьми — наряду с другими животными, упомянутыми его предшественником81.

Во второй группе рисунков из Сахары есть изображения нескольких замечательных колесниц, запряженных четверкой лошадей. У них очень широкие корпуса, к которым присоединены два дышла, у каждого на конце ярмо для пары лошадей. Такие колесницы, возможно, двигались быстрее, чем те, которые тянула одна пара, но им было труднее поворачивать, и для них требовались широкие дороги. Поэтому их изображения встречаются только в тех районах Сахары, где есть большие ровные песчаные пространства82.

В Греции, где равнины невелики, возвышенности неровные, а дороги обычно так узки, что пехота шла только колонной по двое, они не обнаружены83. Греческие колесницы, запряженные четверкой лошадей, обычно имели одно дышло, с ярмом на конце для средней пары лошадей. Кони, скакавшие по краям упряжки, присоединялись только постромками и, видимо, прибавляли мало скорости, но, возможно, были полезны, если требовалось совершить резкий поворот. Ярмо, достаточно длинное для всех четырех лошадей, прикреплявшееся к одному дышлу посередине, стало применяться позднее, самое раннее в IV в. до н. э.84 Не исключено, что повозки с двумя и более дышлами существовали в Азии. По крайней мере, Ксенофонт в «Киропедии» описывает персидские серпоносные колесницы. Каждая из них имела четыре дышла, четыре ярма и перевозилась восемью лошадьми, а также имела башни, которые везли быки, каждая с восемью дышлами и ярмами и шестнадцатью тягловыми животными85. Это выдумка, а не реальность. Однако есть сведения, что когда Александр Великий умер в Вавилоне, то его тело перевозили в Александрию на огромной погребальной колеснице, снабженной четырьмя дышлами, к каждому из которых были прикреплены четыре ярма, каждое с четырьмя мулами, итого — шестьдесят четыре мула86. В связи с двудышловыми квадригами из Сахары, хотя они и запрягались иначе, вспоминается рассказ Геродота о том, что греки научились запрягать четверку лошадей в колесницу у ливийцев, и его сообщение о гарамантах, которые преследовали «пещерных эфиопов» (кто бы они ни были) на колесницах, запряженных четверкой лошадей87. С гарамантами Лот ассоциирует современных туарегов88. Опубликованный им материал об их украшенной кисточками одежде из козьих шкур определенно подтверждает точку зрения Геродота, что именно от ливийских женщин греки научились изображать эгиду Афины. По мнению Лота, именно гараманты-туареги провели лошадь через Сахару, отправившись из Киренаики и проникая все дальше к юго-западу, туда, где ландшафт позволял двигаться колесницам. Важно отметить, что в Ливии, как и везде, колесница повсюду предшествовала верховой лошади — это подтверждается наскальными рисунками. Когда именно перешли от езды на колесницах к верховой, точно установить невозможно, это был постепенный процесс. Боевые колесницы все еще использовались в Африке в 308 г. до н. э., когда сиракузский тиран Агафокл высадился там и осадил Карфаген89, но во время Пунических войн в следующем веке римлян приводило в замешательство мастерство нумидийской конницы. Ливии описал, как жалко выглядели нумидийцы, когда впервые появились на поле боя: маленький рост и худоба людей и животных, из оружия — только дротики; лошади скачут нестройным и неуклюжим галопом, без уздечек, вытянув шею; всадники умышленно вызывали у неприятелей насмешки, нарочно сваливаясь с коней. Однако когда римляне узнали своих противников поближе, то научились уважать их90.

Лот полагает91, что от этих замечательных животных в основном и произошли современные берберские кони. На сегодняшний день из лошадей Северной Африки они наиболее распространены. Все чистокровные арабские скакуны, изолированные группы которых зафиксированы в Мавретании, относятся к известной и установленной породе. На юго-востоке Сахары найдена донгольская лошадь, завезенная арабскими завоевателями из Верхнего Египта в XIII в. н. э.

Любопытно, что верблюд, который, как мы уже видели, был одомашнен в Аравии задолго до лошади, поздно появился в Северной Африке. Страбон полагал, что верблюдов завез в Египет Птолемей II Филадельф (285—246 гг. до н. э.). Однако верблюжьи караваны, подобные тому, что привез в Египет Иосифа, вероятно, достигали отдаленных областей долины Нила и в куда более ранние времена.

К 46 г. до н. э., когда Юлий Цезарь захватил несколько верблюдов нумидийского царя Юбы, о них, по-видимому, уже знали в большей части Северной Африки, хотя, возможно, они были там и немногочисленны92.

Североафриканские лошади, согласно описаниям, сделанным в начале новой эры и позже, выглядели меньше и некрасивее греческих. Поэтому очень маловероятно, что греческие лошади своему размеру и внешнему виду были обязаны скрещиванию с породами из Северной Африки в VIII или VII вв. до н. э. Более того, мы видели, что египетские лошади в Бронзовом веке были того же самого типа, что и азиатские лошади, и не относились к какой-либо лучшей породе. Поэтому совершенно не обязательно, что они берут начало от неазиатской породы. Нет необходимости и в гипотезе о существовании в предшествующие века коней в Ливии, чтобы объяснить происхождение египетских лошадей93. Были ли сами ливийские лошади вывезены из Египта или же их завезли «народы моря» — это вопрос, на который пока нет точного ответа. Но можно считать установленным, что греческие, хеттские, египетские, ливийские и позднее арабские кони точно так же произошли от общей или родственной породы, завезенной во II тыс. до н. э. во время индоевропейских вторжений. Это объясняет их сходство. Позднейшие же различия отчасти вызваны местными условиями или специальным разведением в рамках различных видов в течение более тысячи лет, а отчасти, как мы уже видели, скрещиванием с центральноазиатскими породами, что привело к возникновению разновидности животного, отличающейся массивностью сложения.

Сомнительно, что крылатый Пегас, на котором Беллерофонт выступил против Химеры, произошел из Ливии и являлся представителем божественной породы верховой лошади. Но Химера и Беллерофонт также связаны с малоазиатской мифологией, и крылатая лошадь, подобно другим гибридным животным, была известна на Востоке задолго до того, как греческие художники позаимствовали этот образ в начале VII в. до н. э.94 Хотя родиной матери Пегаса, Медузы, к V в. до н. э. считали Африку, Гесиод, самый древний автор, писавший на эту тему и, возможно, использовавший азиатские источники, говорит о далекой земле за истоками Океана (т. е., возможно, за пределами мира людей, на дальнем Западе)95. Пегас, сын Посейдона и Медузы Горгоны, состоял в близком родстве с другим божественным конем, Арионом, рожденным от Посейдона и богини плодородия Деметры на беотийских равнинах или среди гор Аркадии, иначе говоря, в Греции96. Мифы о Посейдоне и происхождении от него божественных лошадей, возможно, принадлежат к слою наиболее примитивных греческих верований97.

Кроме того, цари греческого города Кирены, основанного в 632 г. до н. э. поселенцами с острова Фера, побеждали в конных состязаниях в течение V в. до н. э. и были прославлены поэтом Пиндаром в его одах. Пиндар процитировал (или придумал) пророчество, что колонисты, «на быстрых коней променяв короткоперых дельфинов, вместо весел будут здесь править уздой и колесницами быстрее бурь»98. Однако другие богатые и могущественные греки также достигали славных успехов. Кирена оказалась превосходным местом для разведения лошадей, но это не доказывает существования лучшей местной породы лошадей. Как хорошо кем-то сказано, победа Фар Лапа во время соревнований на кубок Мельбурна доказывает, что чистокровная порода ведет свое происхождение из Новой Зеландии. Более того, мы уже отмечали свидетельство писателей римского периода, что в то время лошади Кирены были крупнее, чем представители других североафриканских пород. Поскольку последние не улучшали пород легких лошадей Европы, вполне возможно, что цари Кирены ввозили в свои владения европейских лошадей.

Все это, однако, не означает, что греки не ценили чужеземных лошадей. Одно интересное свидетельство из первоисточника, относящееся к VII в. до н. э., пришло к нам, как ни удивительно, из Спарты. Поэт Алкман (говорили, что он был лидийским рабом, писавшим для своих спартанских господ) шутливо сравнивает молодых девушек, исполняющих ритуальные танцы, с венетскими, колаксайскими и ибенскими лошадьми (использованное им слово определенно означает верховую лошадь)99. К сожалению, у этих наименований довольно неопределенные значения, и неясно, имеются ли в виду лошади (очевидно, что все они были превосходными животными, хотя этот отрывок предполагает, что колаксайские кони не так хороши, как другие), водившиеся к северу от Адриатического моря, куда начала проникать греческая торговля, или же из родной для поэта Малой Азии. Не исключено, что под колаксайской породой подразумевается скифская, грубый, но сильный и выносливый пони кочевников, которые вторглись в Западную Азию, дав цивилизованному миру возможность оценить качества их лошадей. Как уже было сказано, эти животные, произошедшие от лошади Пржевальского из центральноазиатских степей, положили начало породе тяжелых персидских лошадей.

Ибенская лошадь, возможно, является кельтской или даже греко-ионийской, в то время как венетская напоминает энетов Гомера с южного побережья Черного моря, где рождались «дикие полуослы» (т. е. онагры). Однако венеты верхней Адриатики, где их название сохранилось в названии современной Венеции, определенно пользовались славой коневодов с V в. до н. э. и позже. Именно для спартанца венетские лошади одержали свою победу на Олимпийских играх (хотя это произошло не раньше 440 г. до н. э.), и в следующем веке сицилийский тиран Дионисий использовал их для выведения породы скакунов. Их, похоже, запрягали в колесницы, а не скакали на них верхом, и, возможно, они были родственниками быстрым пони сигиннов, чья территория, согласно Геродоту, граничила с территориями адриатических венетов. Древние скачки на колесницах включали в себя повторяющиеся повороты на 180° после относительно коротких прямых участков галопом, и проворные пони могли это делать лучше, чем крупные лошади, едва ли способные на такой трюк.

О происхождении венетской породы рассказывали любопытную историю. Как-то одному человеку, который был известен своей готовностью давать поручительство, встретились несколько охотников, ведших в сетях живого льва, и он в шутку согласился дать за него залог и заплатить за весь тот вред, что он причинил. За это благодарное животное согнало большой табун неклейменых лошадей и привело их к своему благодетелю. Тот заклеймил их изображением волка, отчего они и получили название lycophori, или волконосцы. Его наследники сохранили эту породу, которая отличалась скорее быстротой, чем внешностью, и решили никогда не допускать, чтобы хотя бы одна из кобыл ушла из их рук, так что только они одни могли обладать этой чистокровной породой. Однако к началу новой эры лошади едва ли еще разводились в той стране100.

Эти lycophori иногда ассоциируются с lycospad.es, или лошадьми, «разорванными волками». Последние были низкорослыми, с небольшими и дискообразными мордами. Говорили, что они испытывают особую симпатию к грекам, в обществе которых они радуются как днем, так и ночью, и Элиан, который дает самое полное их описание, определенно не связывает их с венетами. Когда приближался варвар, они храпели и убегали, словно от дикого зверя. «Разорванный волками», по-видимому, первоначально было эпитетом, применявшимся без какого-либо точного значения вообще ко всем норовистым лошадям. Каллимах (III в. до н. э.) использует его для фессалийской лошади. Четыре века спустя Плутарх дал два довольно сомнительных объяснения. Некоторые говорят, что упрямый дух таких лошадей следовало укрощать «волками» на удилах (эти «волки», вероятно, представляли собой острые шипы, которые Ксенофонт называет «ежами»; слово, которым их называет Плутарх, — латинизм, не встречающийся у более ранних греческих авторов). Однако отец Плутарха отмечал, что молодые лошади, подвергшиеся нападению волков и сумевшие спастись, в большинстве случаев становились хорошими лошадьми. По этому поводу сам писатель резонно замечает, что «и Одиссей не стал разумным, спасшись бегством от Киклопа, но потому и спасся, что был разумным»101.

Я ничего не сказал о различиях между разными породами самой Греции, поскольку не считаю, что какие-либо свидетельства источников позволяют нам провести их. Античная система разведения коней, как было описано выше, когда кобылы свободно паслись на лугах, не обеспечивала научной точности, к которой стремятся в настоящее время. Римские авторы — специалисты по сельскому хозяйству со всей серьезностью продолжали пересказывать легенду о кобылах, забеременевших от ветров, хотя нельзя не признать, что они говорили об этом как о необычном событии, которое происходит лишь в далеких краях, таких как Крит и Лузитания. Случайное спаривание между породистыми и бродячими скакунами было, несомненно, обычным делом, поскольку большинство рабочих лошадей были жеребцами, а холощение, о котором Ксенофонт знал и которое одобрял102, редко применялось в древности, возможно, из-за опасения занести инфекцию. Это помогает объяснить разницу между древней и современной традицией: мы говорим, что лошадь относится к определенной породе, например клайдсдейльской, даже если она из Ланкашира или Отаго. Однако, как мне кажется, для древнего писателя фессалийской была только та лошадь, которую вырастили в Фессалии. Хотя табуны породистых кобыл в целом, несомненно, продолжали пастись в течение поколений на одних и тех же пастбищах, возможность случайного скрещивания с другими породами была очень велика. И во время войны породистые кобылы были желанным трофеем103, при смешении с табунами неприятельских армий в их жилы вливалась новая кровь. При отсутствии точных сведений результаты даже целенаправленного спаривания животных вряд ли можно было проследить в течение более чем нескольких поколений. Кроме того, мы уже видели, что развитие тяжелой кавалерии отрицательно сказалось на породе легких лошадей и что из-за стремления к скорости на коротких дистанциях и красивому внешнему виду скакунов к началу новой эры греки испортили породу своих коней.

Впрочем, не вызывает сомнений следующее: они сделали все, что могли, в соответствии с собственными взглядами. Феогнид, представитель древнего рода, отмечал:

Кирн! Выбираем себе лошадей мы, ослов и баранов

Доброй породы, следим, чтобы давали приплод

Лучшие пары. А замуж ничуть не колеблется лучший

Низкую женщину брать — только б с деньгами была!104

Глава III

ПОВОДЬЯ И ПЕРВЫЕ УДИЛА

Лошадьми, как и другими животными, можно править по-разному. В предыдущей главе мы не раз упоминали сообщения о лошадях древней Ливии, где всадники скакали без седел, правили лошадьми при помощи либо прутиков, либо обычных веревок, проходящих вокруг шеи. Лефевр де Ноэтт отмечает, что второй из этих способов ради забавы вновь стали использовать молодые французские кавалерийские офицеры в 1885 г.105 Это помогло ему спустя несколько лет правильно интерпретировать изображения нумидийцев на колонне Траяна. Использование палочек для управления невзнузданными лошадьми подтверждается наскальными рисунками в Сахаре и монетами нумидийского царя Сифакса (204 г. до н. э.)106. Однако ни один из этих способов не использовался в Греции, так что нет необходимости говорить о них в дальнейшем.

Большинство народов обычно управляют лошадьми, оказывая давление или на наружную часть носа, или на наиболее чувствительные внутренние части рта, или же сочетая оба этих способа. Для давления извне могут применяться поводья или нахрапник уздечки, т. е. веревочный или кожаный ремень, проходящий вокруг носа лошади. Они наиболее эффективны, когда подогнаны довольно низко, чтобы касаться мягких и хрящевых ноздрей, но в данном случае это, очевидно, будет мешать дыханию лошади, что нежелательно, если она должна бежать быстро и долго. Если нахрапник пригнан выше, то он будет давить только на костные части головы, и его воздействие окажется гораздо менее ощутимым, так что с его помощью можно скорее намекать лошади на свои намерения, чем управлять ею.

Удила, воздействующие на внутреннюю часть рта, являются более эффективным средством контроля, когда лошадь верховая или находится в упряжке, но они, очевидно, не подходят, чтобы водить лошадь вокруг загона или привязывать ее в стойле, поскольку это помешает принимать пищу. Более того, как указывает Ксенофонт107, не рекомендуется вести лошадь за удила, поскольку это может повредить ей рот — на одну сторону оказывается более сильное давление, чем на другую. Повод («ослиный повод») для привязывания лошади в стойле уже отличался от уздечки и металлических удил, которыми она привязывалась митаннийцем Киккули в XIV в. до н. э.108 Такие поводья часто изображались на греческих вазах архаического и классического периодов и использовались для того, чтобы привязывать лошадь к стойлу, а также чтобы вести вьючных животных и обозных мулов или ослов, везущих пожилых и малоподвижных седоков — например Гефеста, хромого бога-кузнеца, чье возвращение на Олимп в сопровождении дионисийской свиты было излюбленным сюжетом греческих художников.

налобный ремень

суголовный ремень

нахрапник

суголовный ремень

псалий

кольца для крепления поводьев

подбородный ремень

псалий

грызло

боковая дужка псалия

отверстия (для крепления суголовного ремня уздечки)

боковая дужка псалия

детали грызла

Наименования частей уздечки и повода

Возможно, из-за этой связи с богом вина rhyta (рога для питья), сделанные в виде голов мулов или лошадей, изображены с поводьями, а не с удилами или уздечками.

Простейший тип поводьев состоит из нахрапника, разделенного на переднюю и заднюю половины, которые удерживались с помощью третьего ремня, протянутого вокруг головы лошади за ушами. Соединялись эти ремни (на каждой стороне головы лошади) обычно с помощью двух больших колец — по-видимому, металлических. Единственный чумбур прикреплялся к задней части нахрапника, под подбородком. Наиболее искусно выполненные образцы имеют налобный и подбородный ремни или два ремня, пересекающихся под подбородком вместо одного ремешка.

Различия между поводом, удилами и уздечкой отчетливо видны на вазе, расписанной ок. 540 г. до н. э. афинским художником Неархом и найденной в виде фрагментов на афинском акрополе109. Ахилл запрягает квадригу, две упряжные лошади уже стоят на своих местах с удилами во рту; Ахилл подгоняет удила левой пристяжной лошади. Правую пристяжную только что привели. У нее повод упоминавшегося выше простого типа, с единственным чумбуром, прикрепленным под подбородком. Когда животное встанет на свое место, то его поводья заменят удилами и уздечкой, которые вместе с хомутом будут висеть на конце ярма, готовые к применению. В большинстве подобных сцен на аттических вазах конца VI в. до н. э. мы видим пристяжных лошадей в намордниках и с поводом. Ксенофонт рекомендует использовать повод всякий раз, когда коня ведут без уздечки110. Те поводья, которые донесла до нас вазовая живопись, были, возможно, сделаны из кожаных ремней или сплетены. Сохранившиеся же металлические экземпляры изготовлены позднее. «Намордник-страж с шипами со всех сторон» упомянут в посвящении упряжи победившей беговой лошади Посейдону Истмийскому, датируемом временем ок. I в. до н. э.111

Стоит отметить, что у лошадей на большой афинской «конеголовой» амфоре первой половины VI в. до н. э.112 есть поводья (Илл. 14 Ь). Поэтому, как я полагаю, подразумевается, что эти лошади находятся в стойле или загоне.

Поводья простого типа конюх мог надевать или снимать, не расстегивая ремней; ни одно из известных мне изображений не позволяет сделать вывод, что ремни могли расстегиваться. Современная пряжка с язычком была неизвестна. К этому обстоятельству нам еще придется вернуться, когда речь пойдет об уздечке. Веревка, с помощью которой следует привязывать или вести лошадь, обычно изображается прикрепленной к ремню, проходящему под подбородком. Ксенофонт подчеркивает, что не следует прикреплять ее к тому ремню, который проходит по макушке головы лошади. Ведь если наверху возле ушей лошади будет узел, то она натрет себе язвы, когда будет чесаться об ясли, и в итоге станет непослушной при взнуздывании и чистке113.

Phorbeia, древний термин для обозначения поводьев, связан со словом phorbe, т. е. фураж; следовательно, я полагаю, это то, с помощью чего во время приема пищи привязывали лошадь. Как и наше слово «поводья», слово phorbeia, похоже, применялось как для обозначения кожаного недоуздка, так и для привязывающей веревки. Так, Аристотель говорит, что у македонян прежде существовал закон, по которому человек, который не убил ни одного врага, должен подпоясываться phorbeia114. Однако это слово также используется и для обозначения кожаного ремешка вокруг головы, с помощью которого флейтист поддерживал свой инструмент115. Страбон говорит, что колесницы индийской армии на марше перевозятся быками, а лошадей свободно ведут в phorbeia116. Таким образом, можно предположить, что это не просто веревка.

Когда животных вели, то для лучшего контроля над ними иногда к поводьям добавлялось грызло, состоявшее, возможно, из цепочки, протянутой между двумя кольцами117. Действие этого грызла целиком зависело от того, как функционировал нахрапник, что отличало его от действия обычных удил. Необходимо отметить тот факт, что если рот животного открыт, его зубы обнажены, а уши повернуты назад, то это еще не доказывает наличия грызла (промежуток между кольцами поводьев и углами рта позволяет сделать однозначный вывод).

По-видимому, иногда у верховых лошадей уздечками были недоуздки, так что всаднику при спешивании не требовались поводья, чтобы вести лошадь или привязать ее118. Использование кожаных ремней, прикреплявшихся под подбородком (а также к поводьям или к металлическому кавес-сону такого типа, который будет описан позже, или к подбородному ремню уздечки), показано на нескольких греческих вазах и, судя по всему, пришло из Ассирии. Однако с одними поводьями в древней Греции ездили верхом столь же редко (по крайней мере, после VII в. до н. э.), как и сейчас.

На большой чаше для питья, изготовленной в Коринфе в начале VII в. до н. э., мы видим обнаженных мальчиков, сидящих боком, как пахари, на своих неуклюжих лошадях с покачивающимися спинами. Всадники сидят по правую сторону, держа в левой руке палочки, а в правой — веревки, которые привязаны к простым поводьям. Лошади, очевидно, идут шагом. Однако Кастор и Поллукс, изображенные на другой коринфской вазе, сделанной несколько раньше, по-видимому, должны спешить и потому мчатся галопом за Тесеем, который увозит их сестру Елену. Но до сих пор у одной из их лошадей есть только повод и чумбур119.

На кувшине для воды из Цере в Италии, изготовленном предположительно ок. 530 г. до н. э., всадник, скачущий галопом за оленем, размахивает дротиком. Под ним нет седла, и он правит лошадью с помощью обычных поводьев. Правда, на других вазах той же самой группы изображены лошади с похожими поводьями, которые держат спешившиеся мальчики или женщины. Вполне допуская, что на лошади можно ездить с поводьями, мы тем не менее в состоянии задаться вопросом: а не были ли для художника лошади, которых вели в стойло, более привычным зрелищем, чем верховые скакуны на охоте120?

От исторического периода сохранилось много свидетельств о поводьях. В Бронзовом веке для управления колесничными лошадьми часто использовалась другая форма нахрапника. Его надевали на голову несколько ниже, и он таким образом оказывал более сильное давление. Большая часть свидетельств происходит из Египта. Так, уздечки, найденные в гробнице Тутмоса IV вместе с колесницей, состоят из «носового, налобного, трех суголовных и одного подбородного ремня». Поводья были «прикреплены к носовому ремню и проходили через петлю, соединенную с грудной упряжкой и подпругой». Раскопки дали дополнительную информацию, позволившую прийти к выводу, что лошадью управляли просто с помощью носового ремня, а не трензелей уздечки или удил121.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒