IV Победа реализма

{43} IV Победа реализма

Итак, ни французская, ни шекспировская традиции уже не удовлетворяли русского театра. Те традиции, которые еще недавно множеством незначительных подражательных вещей заполняли русскую сцену, теперь, в величайших созданиях русского гения, оказывались недостаточными и неплодоносящими.

Правда, что не малую роль в ограниченности влияния «Горя от ума» и «Бориса Годунова» сыграла цензура, не дозволявшая представление их и по своему исправлявшая их; правда и то, что сам театр не вполне, не сразу был в силах совладать с их постановкой. Но все же, обе эти пьесы стали известны очень скоро, в рукописях или в печати, и тем не менее, не увлекли и писателей на продолжение этого пути. Очевидно, он был пройден уже до конца, и то, что следовало в том же направлении дальше, только ярче подчеркивало отлив жизни от этого рода творчества.

Все же, когда появились, наконец, те пьесы, которые открыли русскому театру новые горизонты и повлекли его на новые дороги, свершилось это {44} далеко не без борьбы, в которой приняли участие и власти, и публика, и весь привычный театральный механизм. Ибо сценой, освобожденной от славных традиций, завладели легкие пьески, водевили с пением и переодеванием, которым очень благоволило начальство за то, что они не возбуждали страстей и не поднимали никаких вопросов, которые были вполне по вкусу публики и совершенно в средствах театра, выработавшего для них безошибочные шаблоны. Эти водевили пришли также из Франции, и русская сцена вновь попала в положение, в котором была в XVIII веке, и Гоголю пришлось вскоре так характеризовать ее:

— «Положение русских актеров жалко. Перед ними трепещет и кипит свежее народонаселение, а им дают лица, которых они и в глаза не видали. Что им делать с этими странными героями, которые ни французы, ни немцы, но какие-то взбалмошные люди, не имеющие решительно никакой определенной страсти и резкой физиономии? Где высказаться? На чем развиться таланту? Ради Бога, дайте нам русских характеров, нас самих дайте нам, наших плутов, наших чудаков: на сцену их, на смех всем!»

Если бы новые пьесы не отвечали глубокой внутренней потребности момента и если бы одновременно с ними в самом театре не обнаружилось течений параллельных, преследующих те же цели, — {45} быть может, им и не суждена была бы победа, которая и сейчас им досталась нелегко.

Этими новыми пьесами явились комедии Гоголя, и в частности «Ревизор».

Та их новизна, которая заставляла предпочесть их произведениям Пушкина и Грибоедова, заключалась не в том, что персонажи их были русскими, что сюжет был заимствован из русской жизни и разговоры велись на русском языке, со всеми его особенностями и без забвения русских обычаев: все эти черты мы находим в «Борисе Годунове» и в «Горе от ума».

Новизна была в их форме, в том реализме, который Гоголь принес как в литературу, так и в театр.

Действующие лица говорили, конечно, прозой, а не стихами, и заимствованы были не из мира монархов, придворной или светской среды, не между героями, но из мелкого чиновничьего или купеческого быта столицы, а еще лучше провинции. Куда девались резонеры, произносившие длинные благородные тирады? Где субретки, очаровательные, как севрские статуэтки? Где первые любовники, бросавшие пламенные объяснения в любви или смелые вызовы косному обществу? Никого из них не осталось, словно не знала их русская жизнь, чуждая пафоса романтизма. Да и самая любовь из галантной и несколько превыспренней экзальтации превратилась в брак по расчету, в список перин в невестином {46} приданом, в болтовню да надоедливость вездесущей и всюду поспевающей свахи.

Вместо «красоты», идеалом становится теперь — правда, естественность, верность жизни, жизни не парадной, а средней, серенькой жизни. И последнюю не стараются прикрасить, чтобы возвести ее в царство красоты, а, напротив, писатель стремится выставить ее такой, какая она есть, часто даже не в лучших, а в худших ее сторонах, в самых отталкивающих ее подробностях. Персонажи говорят, как в жизни, не страшась употреблять самые вульгарные, а иногда и бранные слова, и то, что не произнесут в самом нетребовательном обществе, говорится полным голосом со сцены или печатается черным по белому в книге, ради верности госпоже-жизни.

Когда подобные слова раздались впервые в русском театре, публика была возмущена, скандализована, искусство, литература в ее глазах превращались в грязь, и это не меньше шокировало ее, нежели та политическая сатира, которая заключалась в «Ревизоре» и о которой присутствовавший на спектакле император Николай Павлович сказал:

— Здесь всем досталось, а больше всего мне.

Если публика была неподготовлена к принятию этих новых пьес, то сам театр, хотя и жаждавший обновления, не сразу сумел воплотить их в новые формы.

— «Ревизор сыгран, и у меня на душе так смутно, {47} так странно», — писал Гоголь после первого представления своей комедии в 1836 г., и далее перечислял недостатки спектакля. Актеры не поняли своих ролей, разыграв их по привычным трафаретам, театр не вник в сущность и характер всей пьесы. Исполнитель главной роли представил обычный тип «целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали к нам повертеться с парижских театров»; некоторые другие роли сбились на карикатуры, комические персонажи очутились «в каких-то нескладных, превысоких седых париках, всклоченные, неопрятные, взъерошенные, с вывернутыми огромными манишками», а костюмы вообще оказались из рук вон плохи, и постановка хромала.

И это в русской пьесе, для которой, казалось бы, за образцами нечего далеко ходить! Но такова власть шаблона и дурной традиции: русская грубо-реалистическая пьеса была поставлена по приемам парижского водевиля с пением.

Но не только от приемов водевиля надо было отрешиться при постановке такой пьесы, а от всех привычных академических канонов сценической условной красоты, усвоенных русским театром у французского, и надо было создавать каждую роль заново, сообразуясь только с ее характеристикой, с особенностями русской жизни.

«Ревизор» переворачивал всю театральную эстетику навыворот: в самой русской жизни надо было {48} искать типичные черты как для постановки, так и для каждого персонажа, которые должны были подгоняться и примериваться к ним, а не к отвлеченному идеалу сценической красоты.

Если это было трудно, зато сразу возвышало искусство актера, давало ему новую пищу. Прежде он был техник, совершенствовавший свои голосовые и прочие данные, и копировальщик, повторявший чужие, иноземные трафареты; теперь ему сообщаются черты творца, который должен иметь наблюдательность, критическое чутье, уменье подобрать и откинуть детали, творческую способность создать из отрывочных черт тип, не только условно-сценический, но живой, встречающийся в жизни.

Так, в условиях развития русского театра реализм стал той школой, которая завоевала ему независимость и позволила его искусству подлинно стать творческим, а не только подражательным.

Надо, однако, оговорить, что реализм Гоголя никогда не впадал в фотографическое воспроизведение жизни и никогда не задавался теми мелочными целями подробного натурализма, в которые постепенно ударился впоследствии и повсеместно реализм. Гоголь умел сжимать действительность, сознательно изменять соотношение частей для определенного художественного эффекта. Поэтому его персонажи никогда не говорят совсем так, как в жизни: язык их схвачен верно, крайне индивидуально, {49} но подвергнут сознательной конденсации и типизации. Допускает Гоголь также обращения к публике, не отрешаясь от приемов старого театра. Наконец, сюжет, действие, из единичного случая, вырастает у него в непререкаемость широкого обобщения, приобретая черты карикатуры, где отдельные персонажи и различные их черты переходят подчас в шарж, в гротеск.

Последняя черта тем особенно любопытна, что, как мы видели, сам Гоголь упрекал актеров в том, что они окарикатурили некоторые из его персонажей. В склонности к карикатурам винил он и прежних авторов. Так, про «Недоросль» Фонвизина он писал:

— «Все в этой комедии кажется чудовищной карикатурой на русское, а между тем нет ничего в ней карикатурного: все взято живьем, с натуры, и проверено знанием души».

Еще определительнее его отзыв о «Горе от ума».

— «Такое скопище уродов общества, из которых каждый окарикатурил какое-нибудь мнение, правило, мысль, извратил по-своему законный смысл их, должно было вызвать в отпор ему другую крайность — Чацкого».

Между тем, сейчас нам кажется, что карикатур гораздо больше у Гоголя, нежели у Грибоедова, несмотря на весь реализм первого и романтизм второго. Не будем на основании этого делать каких-либо {50} поспешных выводов о превращении, которое претерпевает жизнь, попадающая в искусство, тем более, что в момент его появления, творчество Гоголя, конечно, произвело впечатление разорвавшейся бомбы именно своей невиданной до того верностью жизни.

— «Правдоподобие все еще полагается главным условием и основанием драматического искусства, — писал Пушкин. — Что, если докажут нам, что сама сущность драматического искусства именно исключает правдоподобие?»

Пушкин смотрел по крайней мере на сто лет вперед, ближайшее же за ним время и вплоть до нынешних дней пошло к еще большему правдоподобию театра, к перенесению на сцену самой жизни. И в этом движении, в России, Гоголю принадлежит первое место.

Закладывая основы нового репертуара, Гоголь предъявлял театру очень высокие требования, которые в то время были столь же новы, как самые его произведения, а может быть и до сих пор не всеми усвоены: их отголоски мы будем встречать еще в XX веке. Но если Пушкин больше интересовался сущностью театра и драмы, Гоголь главное внимание свое направил на практическую сторону театрального искусства.

Он прежде всего чрезвычайно дорожит внутренним постижением роли и индивидуализацией ее {51} не на основании внешних признаков, а внутренней ее характеристики.

— «Прежде чем схватить причуды и внешние мелкие особенности всякого лица, актер должен поймать общечеловеческое выражение роли, — говорит он. — Прежде самого характера роли, нужно рассмотреть ее призвание, зачем она призвана, в чем состоят заботы и хлопоты всякого лица… Поймавши эту главную заботу выведенного лица, актер должен сам наполниться этою заботою, усвоить себе все мысли и стремления так, чтобы они были в его голове неотлучно во все время представления».

Для этого каждый актер должен «набираться правды и естественности» как в речах, так и в движениях, а так как нельзя ожидать, чтобы каждая труппа была образована из одних крупных талантов, то Гоголь советует лучшему актеру по очереди переиграть все роли в любой пьесе, чем облегчится работа слабейших, а, главное, он требует, чтобы постановки пьес поручались всегда этому лучшему актеру, прообразу современного режиссера, на которого он возлагал большие надежды. Один только такой актер может «слышать жизнь, заключенную в пьесе, и сделать так, что жизнь эта сделается видною и живою для всех актеров; один он знает тайну, как производить репетиции, и понимает, как важны частые считки и полные предуготовительные повторения пьесы».

{52} Гоголь дает даже советы в области самих репетиций, и они могут показаться неожиданными и даже никогда неприменимыми, если бы мы не знали, что современный наш первый русский театр аналогично построил метод своих работ.

— «Если только актер на дому у себя заучил свою роль, от него пойдет напыщенный заученный ответ, и этот ответ останется в нем на век, его ничем не переломишь, ни одного слова не переймет он тогда от лучшего актера, для него останется глухо все окружение обстоятельств и характеров, обступающих его роль, так же как и вся пьеса станет ему глуха и чужда, он, как мертвец, будет двигаться среди мертвецов».

Поэтому режиссер «не позволит актеру выучить роль на дому, но сделает так, чтобы все выучилось ими сообща, во время репетиций, так, чтобы всякий, окруженный тут же обстанавливающими его обстоятельствами, уже невольно от одного соприкосновения с ними слышал верный тон своей роли. Тогда дурной актер может нечувствительно набраться хорошего; покуда актеры еще не заучили наизусть своих ролей, им возможно перенять много у лучшего актера».

Забота Гоголя об игре плохих актеров проистекала из того, что он не удовлетворялся спектаклями, где несколько премьеров блистают среди множества посредственностей; наоборот, его прельщал {53} всегда ансамбль, которого может добиться режиссер, «позаботясь, чтобы и последний из актеров сыграл хорошо». Именно такой, полный ансамбль, где все роли будут сыграны так, как первая, главная, кажется Гоголю «вещью неслыханною», и он добавляет:

— «Нет выше того потрясения, которое производит на человека согласованное согласие всех частей между собою, которое доселе мы только слышали в одном музыкальном оркестре и которое в силах сделать то, что драматическое произведение может быть дано более раз сряду, нежели наилюбимейшая опера».

Эта нота, столь свойственная современному русскому театру, восходит таким образом еще к Гоголю, и власть режиссера и мощь ансамбля являются краеугольными камнями его рассуждений.

Одна массовая заключительная картина в «Ревизоре» дает ему повод высказать несколько мыслей о толпе, в которой он хочет индивидуализации каждой роли, но не распространяет этого требования на безгласную толпу, которая — «даль в картине и покрывается одним колоритом».

Для постановки такой сцены он советует прибегать к помощи балетмейстера, который распределит группы, предоставив актерам «мимически продолжить свою роль».

Отсюда следует, что Гоголь со вниманием относился к пластической стороне спектакля, но не преувеличивал {54} ее значения, во-первых, по свойству своего дарования, а во-вторых, вследствие особенностей русского характера, и указание на них сразу освещает нам и особенность нашего сценического искусства:

— «Среди нас мало речистых говорунов, способных щеголять в палатах и парламентах, но много есть людей, способных всякому сочувствовать. Язык наш как бы создан для искусного чтения, заключая в себе все оттенки звуков и самые смелые переходы от возвышенного до простого в одной и той же речи. Я даже думаю, что публичные чтения со временем заменят у нас спектакли».

Заменить не заменили, но много лет спустя пьесы Чехова не один раз читались в «доме Чехова». Всеми же этими немногими словами Гоголь метко схватил внутренний характер русского сценического искусства, и этим путем оно пойдет через все XIX столетие…

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒