ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Законы всего

Сильный ветер принес с собой ливень. Ветер и дождь постоянно гостили в Громбеларде — но такого ветра и такого дождя Тяжелые горы не видели уже много лет. Улицы Громба превратились в настоящие реки. Несмотря на водостоки, сила несущейся воды была такова, что с наступлением ночи не удалось закрыть городские ворота, ибо они неизбежно оказались бы выломаны. Опустили лишь решетку. Громбелардская столица тонула. Проемы под стенами, через которые обычно уходил избыток дождевой воды, оказались чересчур узкими, впрочем, вскоре они были забиты всем тем, что потоки воды сумели собрать с улиц. Никто в Громбе не спал в ту ночь. С возрастающей тревогой жители ожидали конца катаклизма.

Вой ветра и шум обрушивавшихся с неба водопадов не позволили заснуть и ее высочеству Верене, супруге Н. Р. М. Рамеза, князя-представителя императора. Старая цитадель, бывшая когда-то обиталищем разбойников, а позднее превращенная в княжескую резиденцию, казалось, дрожала до самого фундамента. Верена лежала в большой кровати, сжавшись в комок и борясь с желанием спрятать голову под подушкой. Тяжелые горы, Громб, наконец, сама цитадель всегда казались ей несокрушимыми. Угрюмые, холодные, они тем не менее давали ощущение безопасности, производили впечатление непоколебимых и непобедимых. Теперь же Верена увидела, что прочные громбелардские строения могут стать всего лишь игрушкой для стихии. В эту ночь княгиня могла бы поверить, что Полосы Шерни пробудили к жизни некоего демона ветра и дождя, предназначением которого было стереть с лица земли все Тяжелые горы.

Вой и шум снаружи усилились — ливень нарастал! Верена вскочила и встала на холодный пол, ощущая, как ее охватывает неподдельный ужас. Она сделала два шага к окну, но отступила, содрогнувшись от холода. Она потянулась к шубе, но, прежде чем успела прикрыть обнаженную спину, бесценные дартанские стекла, вставленные в посеребренные рамы, разлетелись вдребезги под могучим ударом ветра. Мокрый ледяной порыв швырнул в женщину осколки, вырвал из ее рук шубу и растрепал волосы. Она вскрикнула, инстинктивно прикрывая лицо рукой. Раненная осколком стекла, она двинулась к двери под безжалостными ударами гулявшего в комнате ветра. В темноте она споткнулась о стоявшую у кровати подножку и потеряла равновесие. На четвереньках она подползла к двери и попыталась ее открыть. Неожиданно дверь распахнулась сама. Облизывавший стены спальни язык ветра тотчас же потянулся дальше, сорвал пламя с висевших на стенах свеч и погасил их своей влагой. Но не все… В слабом мерцании оставшихся Верена увидела дворцовых гвардейцев, привлеченных шумом в ее спальне. Тяжело дыша, с широко раскрытыми глазами, она протянула руки…

— Ваше высочество!

Солдат бросил факел и, не колеблясь, присел возле перепуганной женщины. Увидев кровь на щеке, он что-то крикнул своему товарищу, который с оружием наперевес тотчас же вбежал в спальню, чтобы проверить, не проник ли туда кто-либо посторонний. Тем временем первый гвардеец, ни о чем не спрашивая, подхватил княгиню на руки и поднял. Вид простого солдата, держащего на руках обнаженную, обнимающую его за шею дочь императора, мог привести в изумление кого угодно. Однако оба были армектанцами; готовые соблюдать формальности и этикет, они отбрасывали их прочь, едва лишь те становились излишним и вредным грузом.

Добравшись до одной из дневных комнат княгини, гвардеец посадил приходящую в себя женщину в обширное кресло и осмотрел рану на щеке. Убедившись, что ничего опасного нет, он прикрыл ее высочество собственным плащом, после чего тотчас же отступил на надлежащее расстояние и стал ждать распоряжений. Тем временем вернулся его товарищ. Княгиня поблагодарила их жестом, и они немедленно покинули ее. Вскоре принесли больше света, в комнате появились слуги. Рану обработали, ее высочество закутали в меха и подали горячее вино. Лихорадочная беготня позволила на время забыть о стихиях, бушевавших за стенами дворца.

Но среди многочисленных людей, окружавших княгиню, недоставало самого главного: не появился ее супруг… В последние несколько месяцев князя Рамеза занимали более серьезные дела, чем здоровье и самочувствие жены. А за последние несколько дней два важных дела поглотили его без остатка.

Окруженная заботливыми (или хорошо притворяющимися заботливыми) людьми, княгиня быстро пришла в себя. Все опасения и страхи остались в пустой спальне, вой ветра теперь уже не был единственным достигавшим ее ушей звуком. Оказалось, что мир все еще существует и, собственно, не слишком изменился. Может быть, несколько необычным в столь позднюю пору был тот факт, что почти никто не выглядел внезапно разбуженным, — но, кроме этого, все во дворце казалось вполне обычным. Неистовствовавший за окном ливень воспринимался лишь новым фоном для обычных, хорошо известных вещей.

Отослав большинство собравшихся, княгиня осталась в обществе двух служанок. Обе они обладали особыми полномочиями. В Дартане служанок такого ранга именовали Жемчужинами Дома — и воистину не без причин. Их ценность в золоте достигала попросту абсурдных сумм, но именно поэтому дом, не имеющий Жемчужины, никто не воспринимал всерьез. Армект, перенявший многочисленные обычаи и этикет Золотого Дартана, перенял также и институт Жемчужин Дома. С единственной разницей: в Дартане Жемчужинами были обычно армектанки, в Армекте же — в точности наоборот.

— Ленея, — подала голос княгиня, — его высочество Рамез, мой муж… Где он?

Огненно-рыжая тридцатилетняя женщина подошла к ней и задумчиво начала поправлять прическу своей госпожи. На ней было украшенное драгоценными камнями и вышитое золотом платье, ценность которого противоречила всякому здравому смыслу — если бы не тот факт, что Жемчужина была драгоценностью, требовавшей надлежащей оправы. Армектанцы, обычно не склонные к демонстрации собственного богатства, в отношении Жемчужин делали исключение.

— Я спрашиваю, — поторопила княгиня. — Где его высочество?

— Как будто ты не знаешь, — неохотно ответила та.

— Со своими книгами? — допытывалась княгиня.

Рыжеволосая пожала плечами.

— Уже неделю. В последнее время никто его не видит, он вообще оттуда не выходит. Говорят, будто…

— Что говорят? — не выдержала Верена, когда молчание затянулось.

— Говорят, — сказала вторая служанка, значительно моложе первой, зеленоглазая блондинка, — что он там ест, спит и ходит на горшок.

Верена прикрыла глаза.

— Почему ты это ему позволяешь? — спросила младшая из Жемчужин. — Уже несколько месяцев твой муж воспринимает тебя как пустое место. Ты этого не заслужила. Я советовала…

— Глупости ты советовала, — оборвала ее княгиня. — Ленея, принеси мне какую-нибудь одежду. Но никаких платьев, я не собираюсь одеваться всю ночь. Сандалии, рубашку и юбку.

— Где я тебе все это возьму? — изумилась Жемчужина.

— У прачек. Убирайся и принеси, что я просила! — рявкнула Верена. — Иначе прикажу вырвать твой наглый рыжий хвост!

Служанки переглянулись. Блондинка негромко фыркнула. Ленея подошла к двери, еще раз обернулась и вышла.

Княгиня, мрачная как громбелардская туча, сидела молча, бездумно поглаживая пальцем сохнущую ранку на щеке.

— Оставь, — мягко сказала блондинка. — Расцарапаешь.

Лучше бы она этого не говорила.

Княгиня — в отличие от князя-представителя — вовсе не была капризной натурой. Обычно веселую, а иногда даже шаловливую, ее искренне любили слуги и большинство придворных, среди солдат же ее попросту обожали — она неплохо стреляла из лука, а поскольку в Громбеларде подобная стрельба являлась, собственно, единственным ее развлечением, она часто состязалась с лучниками легиона. Служанка в ранге Жемчужины Дома, имея такую госпожу, как правило, без труда понимала ее настроение, с легкостью оценивала, хочет ли княгиня в данный момент считать ее своей подругой или же обычной прислугой. На этот раз предчувствие подвело… Блондинка, безнадежно и бессмысленно, прицепилась к ране на ее щеке.

— Верена, слышишь? — повторила она. — Оставь это в покое, расцарапаешь.

Княгиня медленно подняла взгляд. Неожиданно она сжала губы и намеренно рванула ногтем. Красная струйка стекла по щеке.

— Уйди! — прошипела она сквозь зубы. — Уйди, немедленно! Иначе плохо тебе будет… убирайся!

Девушка отшатнулась, перепуганная не на шутку.

— Ваше высочество, — прошептала она, — я… прошу прощения. Уже иду, ваше высочество… Прошу прощения.

Верена показала на дверь. Дартанка попятилась, низко поклонилась и бесшумно исчезла. Княгиня прикусила губу и опустила руку. Нахмурившись, она размазала кровь по щеке, о чем-то размышляя. Мысли были недобрыми… Губы ее несколько раз изогнулись в гримасе мрачного презрения, боли и гнева, затем пошевелились, словно подбирая слова, которые она намеревалась вскоре произнести.

Какое-то время спустя вернулась Ленея. Вероятно, она услышала кое-что от вышвырнутой за дверь подруги, поскольку вела себя весьма сдержанно. Наклонив голову, она ждала на некотором удалении, держа вещи, за которыми ее послали. Верена отбросила свои меха и кивнула в знак того, что хочет, чтобы ее одели. Жемчужина тотчас же подошла к ней.

— Я иду поговорить с князем, — заявила без каких-либо предисловий княгиня. — Возможно, на это потребуется время, а может быть, все закончится парой слов… Неважно. — Она подняла руки, позволяя Жемчужине надеть на нее рубашку. — Среди моих писем, ты знаешь где, есть одно запечатанное. Принеси мне его, сейчас же… Что это?

Последние слова относились к обуви, которую служанка хотела надеть на босые ноги своей госпожи. Дартанская новинка уже какое-то время гостила во всех краях империи: женскую обувь снабжали подошвами, низкими спереди и очень высокими сзади, что подчеркивало стройность ног и фигуры.

— Ваше высочество? Я… не понимаю?

Изумление служанки было совершенно искренним; княгиня уже давно не носила на ногах ничего другого, справедливо оценив все достоинства нового изобретения.

— Забери это! — со злостью бросила Верена. — Я не собираюсь никому нравиться! Кого ты хочешь из меня сделать? Шлюху?!

Она с яростью швырнула обувь в угол.

— Я… принесу другие, — покорно сказала Ленея.

Верена криво усмехнулась.

— Пойду босиком, — презрительно сказала она.

Жемчужина не посмела возразить.

Мрачная каменная цитадель, возведенная много веков назад громбелардским разбойником-рыцарем, совершенно не годилась на роль резиденции императорского представителя. В Кирлане императорский дворец, являвшийся городом в городе, отдавал единственной дочери императора около двадцати комнат. В Громбе Верена была вынуждена довольствоваться тремя небольшими помещениями и «спальней» — холодной мрачной пещерой, где под висевшими на стенах парчовыми занавесями собирались капли воды. Одновременно это была и спальня князя Рамеза. Супружеская пара властителей Громбеларда вынуждена была спать вместе — хотели они этого или нет… Однако среди всех, живших во дворце, ее высочество имела в распоряжении самые лучшие апартаменты. Князь Рамез довольствовался лишь двумя небольшими комнатами… И своей «кельей».

Любовь императорского зятя к старым летописям и хроникам была общеизвестна. Приняв в Громбе пост представителя, Рамез вынужден был отказаться от большинства своих привычек и интересов. Себе он оставил лишь одно. Иногда раз в месяц — а иногда, когда это было возможно, даже несколько раз в неделю, он скрывался в своей башне, чтобы углубиться в тайны истории Шерера.

Нередко он делал это ценой отдыха и сна. Двор быстро привык к подобному чудачеству — тем более что князь не забывал о делах провинции, напротив, был самым решительным властителем из всех, кто когда-либо правил Громбелардом. Однако лишь до того дня, когда похитили княгиню Верену. С тех пор князь Рамез стал другим человеком, рассеянным, невнимательным, вечно задумчивым… Он погрузился в свои книги, видимо, желая понять величайшие тайны мира, которые Полосы Шерни, скрытые за небесным куполом, открывали лишь избранным, своим посланникам.

Но изменился не только князь-представитель. Изменилось все; можно было бы предположить, что похищение Верены и попытка пошевелить мертвые Ленты Алера положили начало непостижимому процессу распада Громбеларда. Многие тогда считали, что властитель провинции вынужден будет вернуться к своему нормальному образу жизни. Этот человек любил и умел действовать! Однако случилось иначе: его высочество сделал все возможное, чтобы хаос в стране нарастал, вместо того чтобы уменьшаться. Он запретил усиливать отправлявшиеся в горы патрули. Не позволил выделять солдат для сопровождения купеческих караванов, игнорировал доклады Имперского трибунала, имевшего в своем распоряжении целую армию шпионов и доносчиков. Мало того, он снял со своих постов или сурово наказал несколько человек, которые на собственный страх и риск пытались что-то предпринять. Словом, могло показаться, что упадок Второй провинции — именно то, что князю-представителю больше всего нужно.

Он своего добился. Дезорганизация прокралась первым делом в ряды Громбелардского легиона. Солдаты готовы были охранять порядок, сражаться и даже умирать — в войско брали исключительно добровольцев, каждый из которых знал, что ему придется делать. Но вдруг оказалось, что их посылают не столько в бой, сколько на бойню; патрули из нескольких человек хороши были в горах тогда, когда там не происходило ничего особенного. Среди ожесточенной войны всех со всеми слабые плохо вооруженные отряды пропадали один за другим. Боевой дух упал, а потом — вещь в имперских легионах просто неслыханная — начало шириться дезертирство. Прошло совсем немного времени, и войско полностью исчезло из Тяжелых гор. Никто не охранял даже тракт, соединявший громбелардские города. Военный патруль можно было встретить в лучшем случае на улицах Громба, Бадора или Рикса, однако деморализованные солдаты скорее сами провоцировали беспорядки, чем им препятствовали.

Дорога, по которой невозможно было безопасно проехать, и улицы, на которых среди бела дня можно было пасть жертвой ограбления, избиения, а то и убийства, не были подходящим местом для купцов. В громбелардских городах воцарилась дороговизна. Призрак надвигающегося голода стал новым поводом к совершению преступлений; тот, кто не мог купить хлеба, — крал… Вскоре Громбелард начали покидать более состоятельные, не уверенные в своей судьбе жители. Пару раз начинались беспорядки, хотя и незначительные, но едва подавленные тем, что еще осталось от Громбелардского легиона. Трибунал бил тревогу, предвидя в недалеком будущем настоящий бунт.

Довершив начатое, князь Рамез удалился в свою келью — и попросту поселился там. Он принимал лишь нескольких доверенных слуг, не виделся ни с кем, его не интересовало совершенно ничего.

Кроме одного: он штудировал свои книги.

На крутой лестнице сидели двое солдат. Увидев идущую в их сторону женщину, они обменялись удивленными взглядами и поднялись.

— Стоять, — приказал один из стражников… и тут же перепугался, узнав княгиню Верену.

— Ваше… высочество, — сказал он, выпрямляясь и опираясь на копье.

Он пытался подавить изумление, — но вид растрепанных волос, простой юбки и рубашки и, наконец, босых ног императорской дочери привели его в полнейший ступор. В добавление ко всему, он увидел в мерцающем свете горящего на стене факела небольшой кровавый след на ее щеке.

— Ваше высочество, — повторил он, — я не узнал ваше…

— Князь там? — сухо спросила она.

— Да, ваше высочество.

— Хорошо… Спуститесь ниже, я хочу поговорить с князем, — сказала она. — Вы не должны ничего слышать. Пусть никто нам не мешает.

Солдат получил приказ никого к князю не впускать, кроме двоих слуг. Но сейчас он не знал, мог ли этот приказ распространяться также и на ее высочество. Так или иначе, он не в силах был запретить княгине войти.

— Слушаюсь, ваше высочество.

Миновав стражников, она преодолела еще полтора десятка ступеней и остановилась перед солидной, окованной железом дверью. Сильно толкнув ее, она перешагнула порог маленькой, тесной комнаты. Сразу же закрыв дверь за собой, она какое-то время возилась с большим засовом, пока наконец железо не поддалось со скрежетом и грохотом. Она повернулась и лишь теперь посмотрела на мужа.

В каменном помещении, кроме стола и стула, находились одни лишь полки. На них лежали книги, стопки чистых и исписанных страниц, письменные приборы, пергаментные свитки… В углу располагалась постель, заваленная многочисленными шкурами, в другом углу громоздилась груда больших камней. Их приносили сюда горячими, прямо из огня, чтобы просушить и обогреть помещение.

Они молча смотрели друг на друга — оба удивленные и даже испуганные тем, что предстало их глазам. Рамез никогда до сих пор не видел жену в подобном наряде; так, только несколько раз, во время забав с луком… Но ведь и тогда волосы ее были надлежащим образом уложены, у нее не было крови на лице, она не бегала босиком… В конце концов, ни юбка, ни рубашка не были в глазах армектанца чем-то достойным порицания. Сыновья и дочери равнин весьма ценили простоту во всем. Однако не меньше они ценили и хороший вкус. Помятая, наспех застегнутая рубашка не имела с этим ничего общего.

Со своей стороны, Верена видела усталого, преждевременно постаревшего, безвольного человека с покрасневшими от бессонницы глазами, одетого в помятую и даже слегка грязную мантию. Когда он протер лицо ладонями, она заметила неухоженные ногти.

Она пришла сюда полная злости, готовая обрушить на мужа немало гневных слов. Увидев же его, она попросту испугалась.

— Ради Шерни, что с тобой? Что случилось? — в замешательстве спросила она; в голосе ее чувствовалась неподдельная боль.

Но в это самое мгновение заговорил и он, и два голоса слились в неразборчивую мешанину слов. Оба замолчали. Потом снова одновременно открыли рот… Он откинулся на спинку стула и жестом показал — говори.

Снаружи башни бушевали ветер и дождь. Среди тяжкого молчания отчетливо слышался странный скрежет и скрип, доносившийся откуда-то изнутри здания. Верене показалось, что башня дрожит и покачивается под напором ветра.

Она медленно сделала два шага вперед и отвела взгляд.

— Как ты выглядишь… — прошептала она. — Зачем ты тут сидишь, скажи?

— А где мне сидеть? — после долгой паузы ответил он, и она услышала в его голосе неподдельное, хотя и приглушенное усталостью удивление.

— Как это где? Ну, наверное… в нашей спальне? — беспомощно проговорила она. — Сейчас ночь, скоро рассвет. Неужели ты об этом не знаешь?

Похоже, он и в самом деле не знал. В комнатке не было окон. Представитель потерял счет времени.

Она посмотрела ему в глаза — и снова ужаснулась тому, что в них было. Покорность. Усталость. Жалость, грусть, немного стыда… Невыразимая горечь. И какое-то странное, тупое упрямство.

— В спальне? — Он вздохнул и глубоко задумался. — В спальне… — повторил он. — Ну да.

После чего снова замолчал.

Она подошла к постели, села среди шкур, подогнув ноги, и начала нервно теребить край юбки.

— Послушай, я сыта этим по горло, — тихо проговорила она, — Я старалась помочь, поскольку ты об этом просил. Я ничего не понимала и до сих пор мало что понимаю, однако я тебе помогала, поверив, что так нужно. Теперь мне кажется, что я ошибалась.

Рамез молчал.

— Через полгода, — после короткой паузы продолжила она, — здесь будут одни развалины. Я не люблю этот край, ты это хорошо знаешь. Но мой отец поручил тебе заботиться о нем. Ты же прекрасно отдаешь себе отчет в том, что в Кирлане обо всем знают? Трибунал шлет доклад за докладом, один тревожнее другого. Через месяц или два отец лишит тебя должности. А может быть… может быть, даже раньше, чем через месяц. Я показывала тебе письма, которые он прислал. Я солгала, ответив, что ничего дурного здесь не происходит, солгала ради тебя. Теперь я об этом жалею. Впрочем, отец — умный человек, ты это не хуже меня знаешь. И гордый. Он не потерпит наглости даже — а может быть, в особенности — от собственной дочери, что уж говорить о зяте. Послушай, я думаю, что должна написать ему всю правду. Я думаю… думаю, что ты должен покинуть Громбелард.

Рамез покачал головой.

— Тем не менее я не уйду, — спокойно ответил он. — Не уйду, Верена, даже если меня попытаются убрать отсюда силой. У меня здесь своя миссия, и если ты не понимаешь ее значения, тем хуже для тебя. Это означает, что я остался один. Я надеялся, что ты будешь поддерживать меня до конца. Мне это очень нужно, Верена.

Она молча покачала головой в ответ.

— Пусть будет так… — с грустью проговорил князь. — Честно говоря, я с самого начала должен был учитывать такую возможность.

Верена прикусила губу.

— Это не имеет смысла… — прошептала она.

Рамез неожиданно оживился.

— Не имеет смысла? Что не имеет смысла? — резко спросил он. — Поймешь ты, в конце концов, что то, что сейчас творится в Громбеларде, не имеет никакого значения? Люди гибнут? Ну и прекрасно. Голодают, бегут отсюда? Еще лучше. Ты права, конечно, ты права! Через год, а может быть, уже через полгода от всего этого края не останется даже камня на камне. Дошло до тебя, что если бы я только мог, то выгнал бы отсюда всех? Вскоре все эти горы разлетятся, словно куча перьев от пинка… о, слышишь? — Он протянул руку, словно желая показать то, что клубилось, выло и гудело за стеной. — Это лишь обычная буря, может быть, чуть сильнее обычного. Ты можешь представить себе ураган в сто раз сильнее?

Он неожиданно вскочил, снял с полки огромную книгу и, с грохотом положив ее на стол, оперся руками о кожаный переплет.

— А может, все-таки пожелаешь превозмочь собственную лень и послушать? Я охотно переведу для тебя рассуждения Великого Дорлана и многих, многих других мудрецов Шерни. Ты узнаешь, как выглядели битвы великих сил, битвы Алера с Шернью. Ты узнаешь, что произойдет, когда будут воскрешены Серебряные и Золотые Ленты.

— Но ведь ты этого страстно желаешь?

— Да! — воскликнул он. — Конечно желаю! Скажи, почему ты никогда не слушаешь меня внимательно? Ведь я все это тебе объяснял! Я желаю воскрешения Лент, ибо знаю, почему эта война необходима! Люди, коты и стервятники, все разумные существа возникли не просто так! Мы — стражи созданного мира и стражи самой Шерни! Пойми это наконец!

— Не кричи, прошу тебя, — сказала Верена. — Я это ненавижу.

Он пропустил ее слова мимо ушей.

— Шернь создала законы всего, но теперь сама подчиняется этим законам, — сказал он. — Я ведь объяснял. Полосы Шерни не могут объявить войну Лентам Алера. Но должны. Прошли тысячелетия с того момента, когда Алер проиграл первую войну с Шернью. Вскоре он будет могущественным, наверняка даже более могущественным, чем когда-то. Подозревают, — он положил руку на Книгу всего, — что Алер явился сюда из другого мира, может быть, своего собственного, который отобрала у него какая-то другая сила. Миров, таких как Шерер, наверняка на Просторах десятки, а может быть, даже сотни. Побежденные силы Алера преодолели неизмеримые пространства, постепенно слабея. Они не были грозным противником для Шерни. Но теперь Алер явится не с другого конца Просторов. Его Ленты, отвергнутые Шернью, распростерлись здесь, рядом, над отобранным у Шерни северным краем нашего континента. Прошло достаточно времени, чтобы сущность Алера окрепла, набралась новых сил. Дело дойдет до новой войны, и на этот раз Шернь может оказаться побежденной. И даже если такого не произойдет, война будет долгой, сражения — жестокими. Кто знает, какой край будет обращен в прах? Может быть, Армект? Ты об этом подумала? Что это может быть наш Армект? Великие равнины… только подумай! Ведь именно там проходит граница между Алером и Шернью.

Он замолчал, словно ожидая ответа.

— Война неизбежна, — повторил он еще раз, некоторое время спустя. — До нее дойдет дело, рано или поздно. Но чем раньше, тем лучше, поэтому нужно спровоцировать ее уже сейчас. И сделать так, чтобы она разыгралась здесь, над громбелардскими горами. Нужно, чтобы Ленты Алера нанесли удар по Полосам Шерни. Сегодня еще не поздно. Если война начнется здесь, то силы Алера пройдут над Срединными Водами, миновав Армект, и поддержат сражающиеся над Тяжелыми горами одинокие Ленты. Поэтому нужно их воскресить. Сегодня Алер слабее Шерни, так что он будет побежден быстро и небольшой ценой, ибо битвы над этой каменной пустыней принесут миру меньше страданий, чем многолетняя война над Армектом или Дартаном. Через сто или триста лет Алер станет могущественным, очень могущественным. Его силы быстро растут. Ведь я тебе все это объяснял. Почему ты не хочешь понять?

— Потому что не хочу.

— Почему? — настаивал он.

— Потому что не хочу, и все.

Верена встала.

— Я делала то, о чем ты меня просил. Я лгала, делала вид, что ничего не происходит. Но только ради тебя. Не ради какой-то войны, которая, может быть, случится через сто или пятьсот лет. Меня это совершенно не интересует. Я не думала, что это будет так выглядеть…

— Что будет так выглядеть?

— Ну… это. Что Громбелард начнет рассыпаться в прах. Что мне будет стыдно посмотреть людям в глаза. Все смотрят на меня и думают, что мой муж сумасшедший… или даже преступник, кто знает. Может быть, неудачник. Я могу пожертвовать многим, но не пожертвую тобой и собой из-за каких-то сражений, которые произойдут через несколько веков. Кто знает, что будет через эти несколько веков? Кого это волнует?! — раздраженно воскликнула она. — У меня только одна жизнь, и я хотела прожить ее с тобой. Ведь мы не можем иметь детей. — Она подняла взгляд и чуть прикусила губу. — И даже… если когда-нибудь они у нас будут, то и они до этой войны не доживут. Но пока их нет, мы не можем… Еще одно проклятие… У меня есть только ты, только ты, слышишь? — очень серьезно произнесла она. — Я люблю тебя. И теряю. Ты добьешься того, что хотел, а потом до конца жизни будешь смотреть на меня так, как сегодня, когда я сюда вошла. Со стыдом, болью и каким-то… каким-то затаенным гневом на судьбу, которая так распорядилась твоей жизнью. Я не позволю. Будь готов к тому, что я буду бороться за тебя. За нас.

Он молча смотрел на нее.

— Я сделаю все, что в моих силах, — продолжала она, — чтобы эти Ленты не были воскрешены. Может быть, еще не поздно. У меня есть друзья, которые многое могут. Правда, об Охотнице ни слуху ни духу, и… я очень за нее боюсь. Но я дочь императора. И знаешь, что я сделаю прежде всего? Пошлю гонца к моему отцу. Император узнает обо всем, вернее, получит подтверждение того, о чем уже знает, ибо урядники трибунала — единственные, кто все еще делает свое дело. Впрочем, ты еще не знаешь, что последние два месяца я была не вполне лояльна по отношению к тебе… Ты этого заслужил. — Она обвиняющим жестом направила на него палец. — Заслужил! Я послала письмо в Кирлан, в котором, правда, ничего не объясняю, но намекаю между строк на некоторое решение проблемы. И меня правильно поняли. В ответ пришли два письма, содержания которых ты не знаешь. Одно от отца, а другое от матери.

— Что было в этих письмах? — сдавленным голосом спросил Рамез.

— От матери я получила добрые советы. А отец понял мои намеки…

— Что было в этих письмах? — нетерпеливо прервал он ее.

— Отец спрашивает, не хотела бы я временно вступить в должность наместника трибунала в Громбе, с особыми, исключительными полномочиями. Достаточно, чтобы я сказала «да». А добрые советы матери сводятся к тому, чтобы я серьезно обдумала предложение отца. И… кое-что еще…

Она отвела взгляд.

— Мать советует, — тихо сказала она, — чтобы я подала на развод. Она считает, что я должна расторгнуть брак на год или хотя бы на полгода… До тех пор, пока не будет установлена твоя вменяемость или отсутствие таковой… Все.

Представитель медленно выпрямился, ощупью нашел за спиной стул и сел.

— Что ты собираешься делать? — с неестественным спокойствием спросил он.

Она с грустью посмотрела ему в глаза.

— Еще сегодня я пошлю в Кирлан два ответа «да». Разве что… — Она с усилием сглотнула слюну. — Разве что… — повторила она еще раз, даже не пытаясь скрыть просьбу.

Она ждала, но Рамез молчал.

— Значит, решено?.. — наконец спросила она неуверенным, сдавленным голосом.

Она достала из-за пазухи небольшой свиток пергамента, скрепленный ее личной печатью.

— Я писала это при свидетелях. — Голос ее сорвался. — И я должна… должна точно так же вручить тебе… тогда оно вступит в силу. Все формальности мы выполним еще сегодня. Я больше не твоя жена и не буду ею… ближайшие полгода.

Она положила документ на стол и расплакалась.

На дне мрачной тесной расщелины лежало селение, называвшееся Безвозвратом, а чаще всего попросту Оврагом. Странное место, бывшее еще не столь давно чем-то вроде столицы Хель-Крегири, знаменитой королевы горных разбойников. Сейчас селение выглядело покинутым: ворота в частоколе стояли открытые настежь, нигде не было заметно часового… В глубине расщелины, за частоколом, тоже не было видно никакого движения, никаких признаков жизни.

Старый, сгорбленный человек, с висевшей через плечо большой походной сумкой и странным струнным инструментом за спиной, не был похож на того, кто в состоянии преодолеть Тяжелые горы. Однако, судя по всему, дело обстояло именно так, ведь этот путник не появился ниоткуда. Медленно, но не колеблясь, он направлялся к открытым воротам. Похоже было, что тишина и отсутствие какого-либо движения в селении не удивляют его и не беспокоят. Он не остановился, не огляделся по сторонам; он просто продолжал размеренно и спокойно шагать вперед.

Пройдя через ворота, старик на мгновение остановился и поднял голову. Сквозь пелену мелкого дождя можно было заметить выглядывавшее из-под капюшона седобородое лицо. Чуть отсутствующий взгляд глубоко посаженных глаз направлен был в ту сторону, где на мокрой земле виднелся округлый черный след, словно от пожарища. Подойдя ближе, путник разгреб ногой смешанную с мокрой сажей и пеплом грязь, открыв… похоже, остатки не сгоревших до конца костей. Он снова поднял голову и огляделся вокруг. Потом завел руку за спину и поправил свой инструмент. На левой лопатке явно проступили очертания горба, прикрытого до этого ношей. Путник был калекой.

Окинув взглядом дома, а также отверстия зиявших в каменной стене пещер, старик двинулся дальше. Могло показаться, что он обнаружил нечто необычное, ибо в его движениях почувствовалось некоторое оживление. Он направлялся прямо к одной из пещер. Войдя в ее мрачную пасть, он немного постоял неподвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. Потом шаг за шагом начал продвигаться вглубь.

В пещере воняло гнилью. Крепкая решетка, сделанная из связанных деревянных палок (они походили на древки копий со снятыми наконечниками), перегораживала низкую пещеру пополам. В глубине, по другую сторону решетки, на каменном полу лежала какая-то бесформенная груда. Приглядевшись внимательнее, горбун понял, что это обезглавленное человеческое тело, уже почти разложившееся. Сразу же после этого он наступил на что-то ногой — и обнаружил второй труп, в таком же состоянии.

На одной из стен пещеры висели черепа, покрытые остатками сгнившего мяса. Судя по длинным волосам, две головы принадлежали женщинам. Третья была головой кота-воина, покрытая уже несколько заржавевшим стальным кошачьим шлемом с вырезами для ушей.

Горбун покачал головой и повернулся к выходу. В проникавшем в пещеру сером свете можно было разглядеть его крепко сжатые губы.

Снова оказавшись снаружи, старик не стал искать убежища ни в одном из домов. Отойдя на некоторое расстояние от отвратительного, вонявшего смертью грота, он присел на большой обломок скалы и, казалось, чего-то ждал. Некоторое время спустя он снял со спины мокрый инструмент, полез в сумку и достал небольшой бурдюк. Открыв его, он сделал большой глоток и чуть вздрогнул; судя по всему, в бурдюке была водка.

Потом снова сидел и ждал.

Дождь прекратился. Горбун снова поднял голову, посмотрел в небо, наконец сдвинул назад капюшон плаща и проговорил чуть дрожащим, однако достаточно убедительным голосом:

— Я не слишком терпелив. Не настолько.

Потом добавил:

— Долголетие здесь совершенно ни при чем. Можно быть даже бессмертным, но терпения все равно не хватит. Я уже достаточно долго жду.

Прошло несколько мгновений, и оказалось, что старый путник отнюдь не был из тех, у кого от дождя поехала крыша; он разговаривал вовсе не сам с собой…

На пороге одной из хижин появилась странная фигура и направилась в сторону сидевшего на камне. Он передвигался на руках и культях ног. По сравнению с ним горб старика производил впечатление лишь небольшого физического недостатка; так или иначе, эта встреча двух калек, в самом сердце громбелардских гор, выглядела довольно гротескно.

— Это селение принадлежит мне, — заявил безногий. — Я никого сюда не приглашал. Кто ты, старик, и что тебя сюда привело?

Горбун плотно сжал губы, так же как и до этого в пещере.

— Один-единственный раз я надеялся, что меня не станут спрашивать, кто я. Не знаешь? — горько и слегка раздраженно спросил он. — И ты меня спрашиваешь, кто я? Да что я тут, собственно, делаю?

Он встал со своего камня, охваченный неподдельным гневом, и потянулся к инструменту, словно и в самом деле собираясь уйти. Безногий молчал, хмуря темные брови.

— Ах! — неожиданно воскликнул старик с преувеличенным восхищением. — Великолепно! В самом деле великолепно!

Он положил инструмент и снова сел, наклонившись, словно прислушиваясь.

— Конечно! — сказал он, выпрямляясь и поднимая руку. — Однако я предпочел бы услышать твой голос, приятель. Мне уже давно наскучило сражаться с хаосом чьих-то мыслей. Впрочем, это никогда меня особо не увлекало.

— Прости, господин, — покорно проговорил безногий житель селения. Потом добавил: — Я так давно жду здесь тебя, что уже почти усомнился, что ты придешь.

Горбун кивнул.

— Многие сомневаются в том, что я вообще существую, — подтвердил он. — Ну ладно.

Некоторое время оба молчали. Наконец старик огляделся вокруг.

— Ты здесь один? — спросил он.

Калека кивнул, после чего неожиданно горько улыбнулся.

— Здесь, господин? Вообще. Я один и останусь один, до самого конца. Приняв человеческий облик, я взял себе и имя, но сам для себя использую другое. Я назвал себя Хенегель Гет.

— Последний и единственный? — удивился горбун. — Почему?

— Неужели ты и в самом деле не знал, господин? Как такое может быть? — В голосе калеки вновь прозвучало недоверие.

Старик помолчал, казалось, снова к чему-то прислушиваясь.

— Значит, такова была цена… — наконец прошептал он, помрачнев. — Я не знал, — с грустью добавил он. — Естественно, я не всеведущ, — пояснил он и сразу же спросил то же, что и его собеседник мгновение назад: — Ты не знал? Как такое может быть? Я, сын мой, лишь страж законов всего. Живой человек, и к тому же калека. Что с того, что я бессмертен? Это не дает знания всего на свете.

Он покачал головой.

— Как, сын мой? Знание всего на свете недоступно даже Полосам Шерни. Каким образом я мог бы знать все? Скажи.

Безногий отвел взгляд.

— Оставим это, — сказал горбун. — Я хотел бы знать, что здесь произошло. Эти кости… — Он показал на черный круг на земле. — Эти трупы и головы в пещере… Что все это значит?

— Я стерегу Серебряные Ленты Алера, лежащие в этом ущелье, — ответил со всей серьезностью безногий. — Еще не время, чтобы их воскресить. У меня больше времени, чем я предполагал вначале. Не желая пребывать в бездействии, я приложил усилия, чтобы устранить как можно больше тех, кто хотел бы, или даже только мог, помешать моей миссии.

— Это действительно необходимо?

— Полагаю, да. Мы живем в весьм

⇐ Предыдущая 33 34 35 36 37 38 39 40 4142