Винные пятна 3 страница

– Донна де Серена, позвольте мне изучить ее. Я очень хорошо знаю, какие слова не дозволены «Индексом». Прежде всего удостоверюсь в том, что в ней действительно нет ничего оскорбительного для церкви. Затем принесу ее падре Висторини, будучи уверенным в благоприятном исходе.

– Вы уверены? Я не перенесу, если эта книга, столько испытавшая на своем веку, попадет в костер.

– Поэтому я и прошу вас, моя госпожа. Только не пойму: если вы и так держите книгу в секрете, зачем вам ее освидетельствование? Вам ли бояться, что ваши личные вещи станут досматривать? Никто в Венеции не посмеет…

– Рабби, я собираюсь оставить Венецию…

– Синьора!

– Кто знает, какой проверке подвергнутся мои вещи? Мне нужно все предусмотреть.

– Но это печальная новость! Мне будет вас недоставать. Всем венецианским евреям будет недоставать вас, даже если они не знают имя их щедрой покровительницы. Вы просто не представляете, как много незаслуженных благословений получаю я от моих людей, и все из‑за помощи, которую передаю им от вас.

Она подняла руку, прерывая его похвалы.

– Мне здесь было хорошо. Но с годами я узнала кое‑что о самой себе. Не могу более жить во лжи.

– Значит, не хотите больше притворяться, что перешли в другую веру? Знаете, это риск. Как бы ни слаба была инквизиция, она все еще…

– Рабби, не беспокойтесь. Я позаботилась о собственной безопасности.

– Но куда вы поедете? Где то счастливое место? Где можно жить привольно, не скрывая, что ты еврей?

– Не так уж и далеко. На другом берегу моря, что отделяет нас от земель, находящихся под защитой Блистательной Порты. Оттоманские султаны давно отличали евреев за наши способности и богатство. Когда я была моложе, то не думала ехать туда, однако с тех пор многое изменилось. Община выросла. В нескольких местах появились наши врачи, еврейские поэты. Меня пригласил султан и даже послал к дожу гонца с просьбой устроить мое безопасное отбытие. Риск, конечно же, есть. Многие обрадуются, узнав, что их давние подозрения оправдались: я притворялась христианкой, чтобы жить спокойно. Но если останусь, должна буду жить в одиночестве. Я не могу выйти замуж за христианина и держать от него в секрете свою еврейскую душу. Возможно, я еще успею найти себе мужа, родить ребенка. Возможно, вы приедете и благословите его рождение. Говорят, город Рагуза очень красив. Разумеется, не такой красивый, как Венеция, но там, по крайней мере, можно вести честную жизнь. Я верну себе свое имя. Ну, а теперь все. Помолитесь вместе со мной, я хочу услышать звуки родной речи.

Арийе сошел с гондолы в узком канале, в стороне от толпы и вездесущих глаз Риальто. Его карманы оттягивали кошельки донны де Серены, маленькую книжку он спрятал на поясе. Раввин шел домой, опустив голову, глядя на камни. Прошел мимо мастерской, даже не взглянув, какие маски выставил на витрине ремесленник. Но на углу остановился. Задержало его золото, лежавшее в карманах.

Обычно Иуда принимал природу своей одержимости за происки сатаны. Но иногда разум и образование позволяли ему судить иначе. Разве племена Израиля не переуступили свои земли, вытянув жребий? Разве не выбрали себе царя таким же способом? Как могло что‑то произойти от сатаны, если все санкционировала Тора? Возможно, не Тора научила его обмануть донну де Серена. Быть может, рука Господа дала ему эти кошельки, и божественное провидение требовало рискнуть. Тогда он добудет для своего народа еще большие богатства. Он отдаст его нуждающимся и приведет Гетто к благосостоянию. Несмотря на то что сердце колотилось в груди, Иуда почувствовал удовольствие от этой мысли. Он развернулся и направился к мастерской.

Висторини поднялся из‑за стола, поискал полотенце – вытереть лоб. Он трудился над списком подлежащих уничтожению еретических книг. Утро еще не окончилось, и год на исходе, так почему же так жарко? Кислый запах пота напомнил ему, что он давно не мылся. От спора с евреем заболела голова, и сейчас эта боль усилилась. Проснулся гнев. Его обидели, раввин слишком возомнил о себе, решил, что все можно списать на дружбу. Но очевидно было и то, что его победили в споре.

В животе заурчало: нужно в уборную. В коридор вышел неуверенной походкой больного старика. Здесь, по крайней мере, прохладнее. Обычно заплесневелые стены производили на него гнетущее впечатление, но в этот день он был рад выбраться из духоты кабинета. Завернув за угол, почти столкнулся с мальчиком‑слугой. Тот нес ему поднос с завтраком. Висторини снял с подноса салфетку, утер ею лицо и отдал потную тряпку мальчику. Тот осторожно и брезгливо взял ее. Черт с ним, подумал священник. Пусть провалятся все юнцы с их осуждающими взглядами. Мало дерзкого Паоло у алтаря, образованного ребенка из хорошей семьи, так еще и прислуга смеет воротить от него нос.

Висторини выпустил содержимое желудка в дурно пахнувшую канализацию, но боль в животе ничуть не унялась. Возможно, язва дает о себе знать. Нехотя пошел к трапезному столу: нет ли вина. Водянистая похлебка повара и хлеб его не соблазнили. Увидел поставленный для него бокал – единственный, да и то налитый до половины. Когда спросил еще, мальчик ответил, что буфетчик уже запер шкаф. Ему показалось, что он заметил на лице мальчишки тень промелькнувшей улыбки.

Настроение ухудшилось, Висторини снова взялся за рутинную работу. Окуная перо в густые черные чернила, листал страницы. Вчитывался в любые замечания евреев по отношению к христианам: дескать, необрезанные, ненавидят евреев, соблюдают странные обряды. Напал на такие слова, как царство порока, Эдом и Рим. Их вполне можно было считать намеком на христиан. Он вычеркивал также любое упоминание об иудаизме как о единственной настоящей вере, и все ссылки на приход мессии, и использование слов «набожный» или «святой» по отношению к евреям.

В дни, когда Висторини чувствовал себя получше, он обращался с книгами не так сурово, ограничивался удалением ошибок из сомнительного абзаца, не вычеркивал его целиком.

Но сейчас в голове у него стучало, а во рту был мерзкий вкус. Он вычеркивал слова с остервенением. Иногда нажимал на перо так сильно, что рвалась бумага. Боялся, что в любой момент его вытошнит. Решил, что в книге слишком много ошибок. Мстительно откинул в сторону – пусть лучше сгорит. Так и надо этому Иуде Арийе, высокомерному ослу. Почему бы не сжечь их все, да и дело с концом? Тогда он сможет пойти домой, по крайней мере слуга принесет ему выпить. Он смахнул со стола с полдюжины непрочитанных книг, отправив их на сожжение.

Иуда Арийе медленно сел в темноте, стараясь не разбудить жену. Лунный свет падал на изгиб ее щеки. Волосы, днем скромно прикрытые, разметались по подушке. Он едва удержался, чтобы не погладить черные и серебряные пряди. Когда они только что поженились, он любил погружать в них руки. Его возбуждало прикосновение этих волос к его обнаженной груди, когда, совсем юные и неопытные, они предавались бурной страсти.

Сара до сих пор была красивой женщиной. После двадцати четырех лет брака он по‑прежнему испытывал желание, когда она по‑особенному на него смотрела. Иногда думал о Висторини: как он может жить без женского тепла? Или без детей? Как можно отказаться от этого, не видеть очаровательные личики младенцев, не наблюдать за тем, как они растут, меняются год от года, не помогать им достичь достойной зрелости? Возможно, вино, которому неумеренно предавался его друг, заглушало естественные потребности, дарованные всем Богом.

Нельзя сказать, что Арийе презирал жизнь, подчиненную служению Богу. Напротив, он знал аскетическую красоту такого существования. Он знал все 613 заповедей Торы, и для него естественно было не смешивать молоко и мясо, воздерживаться от работы в шаббат, соблюдать чистоту во взаимоотношениях с женой. Ежемесячный запрет на близость лишь обострял желание и усиливал радость при воссоединении. Но прожить всю жизнь без жены… Это невозможно.

Арийе закрыл дверь, и она скрипнула. Он подождал на лестнице: хотел убедиться, что никого не разбудил. Но в многонаселенном здании никогда не было тихо, даже в такой поздний час. Сквозь тонкие деревянные перегородки в их квартиру проникал кашель старика соседа. Если кому‑нибудь требовалось пристроить верхний этаж, стены изготавливали из самого тонкого и легкого материала. В квартире под ними разрезал ночную тишину пронзительный голодный плач новорожденного. Наверху орал проклятый петух, утративший представление о времени. Арийе осторожно ступал по скрипящим деревянным ступеням. Выйдя на улицу, направился к проему между домами. Опустился на колени, обшарил скользкие камни и вытащил полотняный мешок. Прокрался по переулку, зашел в глубокую тень, открыл мешок и вытряхнул содержимое. Через несколько минут он уже направлялся к воротам Гетто.

Теперь ему предстояла самая трудная задача. Ворота заперли несколько часов назад. Благородные граждане могли выйти на улицу, только подкупив стражников. Но еврей мог выбраться отсюда лишь с помощью хитрости и хладнокровия. Арийе притаился в тени и ждал. Каштановые пейсы раввина предательски выглядывали из‑под островерхой шляпы знатного горожанина. Влажный воздух проникал под тонкий шерстяной плащ аристократа, лицо прикрывала маска. Прошел почти час. Он расправил онемевшие плечи, потряс сначала одной ногой, потом другой: хотел избавиться от мурашек. Должно быть, придется смириться, попробовать в другой раз. Но как только эта мысль оформилась, послышались звуки, которых он ждал. Грубые голоса, хриплый смех. Появилась группа юношей – неевреев. Воспользовавшись карнавалом, они явились сюда за запретными удовольствиями. Евреи были настолько бедны, что предоставляли им своих сыновей и дочерей.

Их было шестеро или семеро. Пошатываясь, они пошли к сторожке и принялись кричать охраннику, чтобы он их выпустил. Все были в темных плащах и масках персонажей комедии дель арте. У Арийе сильно заколотилось сердце. Ему представилась единственная возможность действовать, слиться с группой и понадеяться, что в темноте пьяная молодежь ничего не заметит и не поднимет шум. Он прикоснулся к маске, нервно, в десятый раз потрогал завязки. Он выбрал простой и популярный фасон: длинный нос чумного врача. Можно не сомневаться: в ту ночь в городе полно мужчин, одетых так же, как он. Но в последний момент, когда он ступил из тени на площадь, его стали одолевать сомнения. Он подвергал себя слишком большому риску. Вдруг парни обратят на него внимание? Может, пойти назад и забросить чертову маску в канаву?

Но затем вообразил свет свечей, пляшущий на грудах золотых цехинов, восторг, который испытает, когда карта перевернется и выдаст свои секреты. Арийе сглотнул подступивший к горлу комок. Шагнул вслед за шумной толпой. Смелее. Положил руку на плечо одного из парней и засмеялся чужим нервным смехом.

– Помогите мне, юноша. Я слишком много выпил, меня не слушаются ноги, а я не хочу привлекать внимание стражников.

Глаза молодого человека, глядевшие сквозь прорези маски Арлекина, были тупы, как у коровы.

– Хорошо, дядя, пошли, – пробормотал он.

Его дыхание, подумал Арийе, могло бы разжечь лампу.

Одна минута – и они прошли через освещенный проем ворот. Сердце Арийе билось так сильно – неужели они не слышали этот стук? – что, казалось, могло его выдать. Тем не менее все кончилось благополучно и он очутился на узком мосту. Три ступени наверх, три вниз, и вот он уже в нееврейской части Венеции. Сойдя с моста, он снял руку с плеча юноши и исчез в темноте. Прислонил голову к грубой каменной стене и стоял так, стараясь отдышаться. Прошло несколько минут, прежде чем он смог продолжить путь.

Толпа затянула и завертела его. С наступлением темноты Венеция превращалась в город полуночников. Солнце садилось, и над нескончаемым праздничным потоком загорались факелы. Люди запрудили все улицы, становилось теснее, чем в Гетто. Карманники надеялись поживиться за счет облачившихся в карнавальные костюмы аристократов, а фокусники, акробаты и цыгане с медведями намеревались развлечь их. Классовые различия на время карнавала стирались. Высокий человек в маске Занни, нависший над Арийе, мог быть слугой или носильщиком, как его персонаж, но с тем же успехом мог оказаться и одним из Совета десяти.

– Добрый вечер, господин Маска, – воскликнул он.

Арийе прикоснулся к своей шляпе, и толпа снова понесла его вперед, к игорному дому – ридотто, – находившемуся неподалеку от моста. Он вошел – по виду такой же аристократ, как и все. Поднялся на второй этаж и очутился в Комнате Вздохов. Салон был убран с аляповатой роскошью. Слишком яркий свет канделябров явно не льстил женщинам в масках, предательски освещая морщины на открытых шеях. Дамы сидели на диванах, успокаивая проигравших спутников. Тут были мужья с любовницами, жены с чичисбеями, вроде бы сопровождающими, а на самом деле – любовниками. Были здесь и куртизанки, и сутенеры, и шпионы от полиции. Все в масках, уравнивающих их положение. Все, за исключением банкометов. Их звали барнаботти, обедневшие аристократы из прихода Святого Варнавы, они всегда исполняли эту роль. В одинаковых белых париках и длинных черных плащах, они стояли каждый возле своего стола в соседнем зале. Их лица были открыты и известны здесь всем.

Игральных столов было около дюжины – широкий выбор. Банкометы готовили игры бассет и панфил. Арийе спросил вина и пошел посмотреть на игру «тринадцать». Игрок сражался с банком в одиночку. Удача склонялась то в одну, то в другую сторону. В конце концов игрок засунул монеты в маленький кошелек и, посмеиваясь, пошел к друзьям. Арийе уселся на его место. К нему присоединились два других игрока. Стоя между двух высоких свечей, банкомет тасовал карты. Игроки выставляли столбики золотых цехинов. Понтер называл числа от одного до тринадцати – от туза до короля – и открывал карты, одну за другой. Если выпадала карта, которую он назвал, он забирал ставки и продолжал сдавать карты. Если же, дойдя до короля, так и не мог угадать названную им цифру, расплачивался, и право понтировать переходило к игроку, сидевшему справа от него.

Голос банкомета, начавшего партию, был тихим и ровным:

– Туз! – сказал он.

На столе появилась пятерка пик.

– Двойка!

И на стол легла девятка черв. Счет дошел до девятки, но банкомет все еще не вынул карту, соответствовавшую названной цифре. Еще четыре карты, и к золотому цехину Арийе прибавится еще один.

– Валет! – воскликнул банкомет.

Но карта, которую он открыл, оказалась семеркой бубен, а не валетом. Остались неоткрытыми две карты. Арийе смотрел на свой цехин.

– Король!

Последняя карта. Банкомет перевернул ее, и оказалось, что это – туз. Длинные белые пальцы банкомета взяли стоявшую подле него пирамидку монет. Он достал из нее один цехин, положил перед Арийе, четыре – перед человеком в львиной маске и семь монет, с легким поклоном, – перед человеком в маске Бригеллы. Тот сделал самую высокую ставку. Поскольку банкомет ставку проиграл, он переуступил свое право Бригелле. Арийе ослабил маску, утер лоб. Сунул руку в кошелек донны Рейны и положил на стол возле первого и выигранного цехина еще две монеты. Теперь его ставка составляла четыре золотых цехина. Игроки, сидевшие по обе стороны от него, одобрительно кивнули.

– Туз!

Голос, звучавший из‑под маски Бригеллы, был звучным и басистым. Карта, которую он перевернул, оказалась девяткой треф.

– Двойка!

Открылся валет. Слишком рано, чтобы им воспользоваться.

– Тройка, четверка, пятерка… валет, – голос Бригеллы, казалось, становился звучнее с каждой картой, но ни одна из них не соответствовала цифре, которую он выкрикивал.

Арийе чувствовал, что сердце колотится все сильнее. Вот‑вот он выиграет еще четыре цехина. При таком раскладе он быстро удвоит содержимое кошельков донны Рейны.

– Король! – загремел Бригелла.

Но карта, которую он перевернул, оказалась семеркой пик. Бригелла полез в свой кошелек и выложил семь цехинов. Его глаза блестели в прорези маски. На виду были и толстые щеки.

Партия перешла к Арийе. Он посмотрел на Льва, на Бригеллу и на барнаботти, сохранявшего непроницаемое выражение лица. Они выставляли пирамидки из монет. Бригелла жаждал вернуть утраченное и выставил на стол двадцать золотых цехинов. Барнаботти сделал скромную ставку – два цехина. Лев, как и прежде, положил четыре монеты.

Арийе ловко и уверенно перетасовал колоду. Он чувствовал радостное возбуждение, несмотря на то, что рискнул двадцатью шестью цехинами.

– Туз! – воскликнул он восторженно, глядя на яркий красный ромб бубнового туза, блестевший в свете свечей.

Подвинул к себе выигрыш. Поскольку победителем был он, то и партия оставалась за ним. Снова игроки выставили свои цехины. Бригелла рисковал двадцатью монетами, Барнабот – двумя, Лев – четырьмя.

– Туз! – выкрикнул Арийе, но карта, которую он перевернул, оказалась девяткой.

– Двойка! Тройка! Четверка! Все не то.

Когда дошел до валета, горло у него сжалось в предчувствии проигрыша. Но страсть игрока Арийе заключалась именно в этом моменте, когда страх растекался по его телу, как чернила в стакане с чистой водой. Ему нравилось это ощущение – темный, ужасный момент риска. Закачаться на краю пропасти или выиграть – вот оно, высшее наслаждение. Никогда он не чувствовал себя таким живым, как в эти минуты.

– Дама! – воскликнул он.

Выпал бубновый туз. В прошлый раз туз принес ему удачу, а на этот раз подвел. У него оставался единственный шанс. По телу бежали мурашки.

– Король! – крикнул он, и названный им король взглянул на него со стола.

Игроки заерзали. Уж не слишком ли везет человеку в маске чумного доктора? Сначала выиграл на первой карте, а теперь – на последней. Странно…

Рубиновое кольцо барнаботти сверкнуло в свете свечи. Он медленно вынул еще две монеты, а затем, так же медленно, еще две. Аристократ ставил пари на то, что везение чумного доктора в этот раз прекратится.

Бригелла, не спуская стеклянных глаз с Арийе, выложил на стол сорок цехинов. Только Лев держался прежней позиции: снова поставил четыре цехина.

Не прошло и часа, как состояние Арийе сильно выросло. Он сиял от удовольствия, глядя на растущую кучу монет. Еще бы! Он более чем в два раза увеличил ценность первого кошелька донны Рейны. Львиная маска покинула стол и нетвердыми ногами удалилась в Комнату Вздохов. На его место уселся Пульчинелла. Этот явно принял лишнего, а потому играл безрассудно и картинно вскрикивал при очередной своей неудаче. Барнаботти по‑прежнему вел себя достойно, однако на не прикрытом маской лице появились признаки напряжения. Самый большой неудачник, Бригелла, схватился за стол. Костяшки его пальцев побелели. Возле их стола собралась небольшая толпа.

Наконец Арийе ошибся. Пульчинелла радостно взвизгнул. Арийе поклонился и отдал выигрыш – восемьдесят цехинов Бригелле, десять Пульчинелле, четыре – барнаботти, после чего передал партию Бригелле и сделал следующую ставку.

Это был магический час. Ему казалось, что он легок, точно воздушный шар, несущийся над карнавальным городом. Большой выигрыш может облегчить жизнь беднякам его паствы. Он встал, и рука его замерла над золотом. Должно быть, заманил его сюда сатана, но Бог дал ему право выбора. Нужно прислушаться к голосу разума, звучащему у него в мозгу. Он возьмет свой выигрыш и уйдет из ридотто. Своего зверя он уже накормил, испытал и ужас, и восторг. Достаточно. Он смахнул деньги в кошелек.

На его ладонь опустилась рука Бригеллы. Арийе вздрогнул и взглянул на него. Глаза за маской были черными, зрачки – расширенными.

– Благородному человеку не годится покидать игру в разгар везения.

– Совершенно верно, – подхватил Пульчинелла. – Некрасиво убегать, прихватив чужие деньжата. Вы что же, больше думаете о золоте, а не об удовольствии от игры? Это против духа карнавала и неблагородно. Да и просто не по‑венециански.

Арийе покраснел под своей маской. Может, они узнали? Догадались? Говоря о непохожести, пьяный Пульчинелла задел его больное место. Он убрал руку от Бригеллы и, приложив ее к сердцу, отвесил глубокий поклон.

– Прошу прощения. Минутная слабость. И в самом деле, не знаю, о чем я думал. Продолжим игру.

Игра продолжилась еще час. Каждый игрок выиграл и проиграл. Арийе посчитал, что времени прошло достаточно и пора покинуть стол. Снова Бригелла остановил его руку, когда Арийе потянулся за своим достаточно большим выигрышем.

– У вас что, свидание? – тихо спросил он.

А потом сказал еще тише и наклонился еще ближе:

– Или вы соблюдаете комендантский час?

«Он знает», – подумал Арийе и вспотел.

– Давайте, господин Чумной доктор, сыграем еще одну партию по умеренным ставкам, по‑дружески!

Бригелла вынул из‑под своего плаща толстый кошелек и положил на стол. Арийе трясущейся рукой выдвинул вперед все выигранные деньги. Страх потери – сильный, восхитительный – переполнил его.

Игру снова вел барнаботти.

– Туз. Двойка. Тройка…

Арийе испытывал необыкновенную легкость.

– Восьмерка. Девятка…

Ему трудно было дышать. Сердце тяжко стучало в ребра. Вот‑вот он снова выиграет.

– Валет. Дама…

Его сердце сжалось от ужаса и восторга. А затем ужас победил, потащил в пропасть, раздавил: барнаботти перевернул карту, и выпал король. Рев в голове Арийе заглушил звук, медленно сорвавшийся с губ аристократа:

– Король!

Барнаботти дотянулся до груды золота и придвинул ее к себе, слегка поклонившись в сторону Бригеллы.

– Ну а теперь, Доктор, можете оставить нас, если вы устали от нашей компании.

Арийе покачал головой. Он не мог уйти. Не сейчас. Он потерял не только выигрыш, но и добрую половину своего капитала. Один из кошельков донны Рейны лежал возле него уже пустой. До прихода сюда он намеревался рискнуть только одним кошельком. Половину на игру, половину на нужды паствы. Вот что он намеревался сделать. Однако сейчас полез за вторым кошельком. Пальцы ощутили его ободряющую тяжесть, и Арийе показалось, что его искупали в золотом дожде. Он был совершенно убежден, что магическое везение первой половины вечера его не оставит. Этому поможет не его собственная рука, но рука божественного провидения, направившего его сюда. Он смело положил кошелек на стол.

Единственный раз за вечер непроницаемое лицо барнаботти выразило эмоцию. Брови поднялись чуть ли не до краешка пудреного парика. Он почти незаметно поклонился Арийе и начал партию.

Арийе испытал изощренное мазохистское удовольствие. Карта, стоившая ему кошелька, оказалась восьмеркой. Слово «восьмерка» упало с губ барнаботти и, образовав символ бесконечности, вытянулось в туннель, засосавший в себя душу раввина.

Он с недоумением уставился на то, как все его золото выстроилось в блестящие башни возле других игроков. Арийе поднял руку и спросил перо. Весь дрожа, написал записку с просьбой выдать ему сто монет. Барнаботти взял записку двумя пальцами, посмотрел на нее и молча покачал головой. Арийе почувствовал, как кровь обожгла лицо.

– Но ведь я сам видел, как вы играли с проигравшим на десять тысяч цехинов под его честное слово!

– Слово венецианца – другое дело. Почему бы вам не пойти к еврею‑кровопийце, если вам нужен кредит?

Он бросил записку на пол.

За соседними столами все внезапно умолкли. Лица в масках одновременно повернулись в их сторону. Стая хищников, почуявших добычу.

– Жид! – пренебрежительно изрек Пульчинелла. – Вот в чем дело. Я сразу понял, что он не венецианец.

Арийе резко повернулся, сшиб свой бокал и, спотыкаясь, выскочил из зала. В Комнате Вздохов куртизанка вытянула пухлую руку, постаралась затащить его на свой диван.

– Куда так спешишь? – проворковала она. – Каждый может проиграть. Сядь со мной, я тебя успокою. – А потом добавила во весь голос: – Я еще не пробовала с обрезанным!

Он оттолкнул ее и, шатаясь, спустился по ступеням на улицу. Унизительный смех сомкнулся вокруг него, словно вода.

В сером свете молельни Иуда Арийе натянул на голову талит [19] и склонился перед Богом.

– Я согрешил, совершил предательство, обокрал…

Слезы заливали щеки. Он раскачивался вперед и назад, говорил слова молитвы:

– Я вел себя недопустимо, грешно, был самонадеян, лгал… совершил беззаконие, преступил нравственный закон… отвернулся от Твоих наставлений, и все пошло прахом. Что могу я сказать Тебе, царящему на небесах, чем оправдаюсь? Ведь Ты знаешь все, тайное и явное. Можешь ли Ты, наш Бог и Бог наших отцов, простить меня, простить мое беззаконие и даровать искупление моим прегрешениям…

Арийе в изнеможении опустился на скамью. Болело сердце. Бог мог простить грехи, но Арийе знал – ведь он и сам это проповедовал, – что прощения нужно просить также у тех, кто пострадал от греховных деяний. Он думал в отчаянии о том, чтобы вернуться к донне де Серена и сознаться в обмане. Думал об унижении, которое придется испытать перед собственной паствой. Надо будет признать, что он вырвал хлеб из голодных ртов, лекарства у умирающих. А потом он, и сам бедный человек, должен будет вернуть сумму, которую украл. Это потребует строжайшей экономии. Ему придется заложить книги, возможно, даже переехать с семьей в более дешевую квартиру. Никто бы не назвал их дом просторным: семья из шести человек ютилась в двух комнатушках, тем не менее в одной из комнат имелось окно, да и потолки были высокими. Арийе подумал, что же может быть дешевле. Ему как‑то раз показывали однокомнатную квартиру без окна по очень выгодной цене. Про себя Иуда назвал это место пещерой Махпела [20], однако, он запомнил: мало ли кому‑то из паствы понадобится жилье. Жилье в Гетто было в таком дефиците, что даже на такие помещения по разумной цене находилось много охотников. Но как он мог просить Сару переехать в такое место? А его дочь, Эсфирь? Она работает дома, разве может она найти место для своих тканей и стола для раскроя. Как она сможет шить здесь без света? Грех был на нем, а не на семье. Как можно заставлять их так страдать?

Арийе потер щеки. Его лицо в набиравшем силу утреннем свете выглядело серым и усталым. Вскоре соберется миньян [21]. Надо привести себя в порядок.

Он вышел из молельни и спустился в свои комнаты. Аромат фритатты подсказал ему, что Сара уже встала. Обычно Арийе нравилась ее фритатта, горячая и румяная. Он садился за стол с тремя сыновьями и любимой дочкой и слушал их веселую болтовню. Но в это утро запах масла на сковороде вызывал у него тошноту.

Арийе схватился за стул. Сара хозяйничала повернувшись к нему спиной, волосы скромно подобраны, подхвачены тонким шерстяным шарфом, завязанным на затылке.

– Доброе утро, – сказала она. – Ты встал ни свет ни заря…

Оглянулась через плечо, и с губ пропала улыбка, лицо приняло озабоченное выражение.

– Ты не болен, дорогой? Ты такой бледный…

– Сара, – сказал он и замолчал.

В углу стояли старшие сыновья, совершали утренние молитвы. Младший, окончивший молитву, сидел за столом вместе с сестрой. Они с аппетитом уплетали фритатту. Арийе стыдно было говорить перед ними, хотя вскоре все Гетто узнает о его позоре.

– Ничего страшного. Я не мог уснуть.

Последнее, по крайней мере, было правдой.

– Ты должен отдохнуть. Попозже. Для встречи с невестой, царицей Шаббат, тебе непременно нужно выспаться.

Сара улыбнулась. Жена и муж обязаны были в шаббат заниматься любовью, и это требование оба соблюдали с радостью. Он слабо улыбнулся в ответ и отвернулся – налил себе в тазик воды. Сполоснул лицо, смочил и пригладил волосы, надел кипу и поднялся по ступенькам в молельню.

Миньян уже собрался. В такие времена, подумал Арийе, ничего не стоит собрать десятку. После эпидемии чумы не прошло еще и года. Болезнь унесла много жизней, и более двадцати старших сыновей приходили в шул [22] каждый день молиться за своих мертвых.

Арийе подошел к бимаху [23]. На столе лежало покрывало из бархата цвета ночи. Его сшила дочь, когда была еще маленькой девочкой. Даже тогда строчка у нее получалась красивой и ровной. Но сейчас покрывало пообтрепалось, как и все в этой маленькой комнате. Бархат стерся в тех местах, за которые держались руки Арийе. Это его не слишком волновало, как и расшатанные скамьи и неровный пол. Все это говорило о жизни, о том, что сюда приходят люди, много людей, и они обращаются к Богу.

– «Да возвысится и освятится Его великое имя…»

Голоса плакальщиков слились в дружный хор.

Каддиш всегда был любимой молитвой Арийе – молитва о мертвых, в которой не говорится о смерти, горе или утратах, а только о жизни, славе и мире. Молящийся отворачивался от похоронных обрядов, гниющих останков и возглашал:

– «Превыше всех благословений и песнопений, восхвалений и утешительных слов, произносимых в мире, и скажем: амен! Устанавливающий мир в своих высотах, Он пошлет мир нам и всему Израилю, и скажем: амен!»

После утренней молитвы Арийе не стал задерживаться, только обменялся на выходе несколькими словами с членами общины. Не остался и дома, потому что боялся проницательного и любящего взгляда Сары. Жена готовила еду к праздничному вечеру и к следующему дню, потому что в шаббат не разрешалось никакой работы. Когда он уходил, она терпеливо разделяла на слои каждую луковицу, приглядывалась, не забрались ли внутрь какие‑нибудь жучки. Съесть насекомое, даже случайно, означало нарушить заповедь, запрещавшую поедание любого живого существа.

Арийе пошел к торговцу, который настолько разбогател, что отдал часть своего дома под библиотеку. Поскольку Арийе учил его сыновей, ему позволяли использовать эту комнату для собственных занятий. Там он осторожно развернул льняное полотно и вынул Аггаду донны де Серена. Если уж ему предстоит сознаться ей во лжи и краже, то, по крайней мере, пойдет к ней не с пустыми руками. Он прочитает внимательно книгу и решит, можно ли ее показать на глаза инквизиции. Если можно, то сегодня же отнесет книгу Висторини. В случае удачи вернет с визой инквизитора и после шаббата навестит донну де Серена.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒