Грег Айлс 28 страница

– Пожалуй, – ответила я. – Отчасти.

– Вы хотите знать, жива ваша сестра или нет? А?

Я зажмурилась, чтобы не выдать своих слез, но мне это не удалось.

Уитон снова удовлетворенно хмыкнул.

– Постойте, а разве вы не способны это почувствовать?

Я знала, что он напряженно смотрит на меня. Это именно то, что он хотел узнать. Известно ли мне что-то о судьбе Джейн на подсознательном уровне…

– Так что же… – не унимался он. – Она жива или нет?

Я открыла глаза и, как и предполагала, натолкнулась на его взгляд. Мне вдруг вспомнилась та улица в Сараево и то ужасное мгновение, когда мир померк перед моими глазами. Позже я неоднократно и небезуспешно внушала себе надежду. Потом еще этот звонок из Таиланда… Но в глубине души я знала, что Джейн уже нет на свете.

– Нет, – одними губами произнесла я.

Уитон неопределенно хмыкнул и вернулся за мольберт.

– Я права?

Он опять хмыкнул. Я не могла понять, о чем он думает.

– Почему вас так интересуют близнецы? – спросила я.

– Это очевидно. Один генетический код порождает к жизни двух разных людей. Это прямо наш с Роджером случай.

Я не знаю, что говорить дальше. Не знаю, что он хочет от меня услышать.

– Когда вы впервые явились в университетскую галерею… – задумчиво произнес он. – С этим Кайсером… Я сразу подумал: это знак. Свыше или нет – не имеет значения. Но это был знак.

– Знак чего?

– Это доказывало, что один близнец способен жить без другого.

Слова его легли на мое сердце тяжелым камнем. И хотя я уже не питала никаких иллюзий, прозвучали окончательным приговором.

– Так она мертва?

– Да, – буднично ответил он. – Но вам не стоит так уж расстраиваться. Ей сейчас лучше, чем было.

– Что?!

– Вы же видели мои картины. Моих «Спящих женщин». Неужели так ничего и не постигли?

– Что я должна была постичь?!

– Смысл. То, что я хотел сказать этой серией.

– Нет, я не понимаю, что вы хотели сказать. Не понимаю…

Уитон даже опустил кисть – настолько был поражен моей тупостью.

– Я не женщин писал, а Избавление. Из-бав-ле-ние.

– Избавление? – растерялась я. Известие о гибели Джейн опутало мои мысли. Я продолжала разговор по инерции, лишь бы не думать об этом. – Избавление от чего?

Он снова смотрел на меня глазами терпеливого учителя, которому выпало просвещать тупоголового оболтуса.

– Ну как же… Избавление от уготованной им печальной доли.

– О чем вы говорите? Я не понимаю! Какая печальная доля могла быть уготована Джейн?

– Женская доля. Это крест, который вы вынуждены нести. Это приговор – быть женщиной.

Минуту назад мое сердце было исполнено одной лишь скорби. Теперь же мне хотелось узнать, что означает весь этот бред.

– Вы меня простите, но я не понимаю…

– Отлично понимаете. Вы всю жизнь потратили на то, чтобы казаться мужчиной и быть свободной. Ваша профессия – тяжкая, мужская. Вы счастливо избежали брака, не пожелали связать себя детьми. Но все это видимость. В конечном итоге вы все равно остаетесь женщиной и у вас нет выбора. В глубине души вы чувствуете это, не так ли? Из года в год, каждый месяц вас охватывает неодолимое желание быть оплодотворенной. И чем ближе критический возраст, тем сильнее желание воспроизвести себе подобных. Ваша матка вопиет о своей пустоте. Вы ведь позволили Кайсеру овладеть вами? Когда вы вернулись ко мне вместе с ним, я прочитал это в ваших в глазах. Помните? Вы пришли ко мне домой, туда, на Одюбон-плейс.

Значит, сейчас мы где-то в другом месте. Ну конечно… Будь иначе, я обязательно услышала бы треньканье трамвая на Сен-Шарль…

– Вы хотите сказать, что, убивая женщин, тем самым избавляете их от страданий?

– Именно! Жизнь женщины подобна жизни раба. Джона Леннона помните? Он говорил то же самое: «Женщина – негр Вселенной». От колыбели до могилы она обречена быть вещью, которую мужчины используют. Без конца. Впрочем, нет, не до могилы. До тех пор, пока еще сохраняет товарный вид. Пока дети, супружеская жизнь и быт не превратят ее в согбенную старуху. Я… Э, да что говорить!

Он раздраженно махнул рукой, словно устав объяснять очевидные истины, и вернулся к картине.

В голове моей звучали голоса. Несколько голосов. Марсель де Бек вновь повторял, что на Западе принято до конца противостоять смерти, а на Востоке ее принимают с распростертыми объятиями. И именно этот подтекст он увидел в серии «Спящие женщины». Именно это сделало его почитателем таланта неизвестного художника. Джон вновь говорил о том, что все серийные убийства являются убийствами на сексуальной почве. Доктор Ленц напоминал, что мать Уитона бросила дом и детей, когда Роджер был подростком. Подробности, к сожалению, выяснить так и не удалось. Ленц пытался расспрашивать об этом Уитона, но тот не пожелал откровенничать.

И у меня вдруг мелькнула догадка. Картины, убийства, похищения – первопричиной была его мать. Мне мучительно хотелось задать ему этот вопрос, но я решила прежде убедиться, что Уитон не убьет меня вместо ответа.

– Так, теперь мне кое-что становится понятным. – Я взглянула на него, а он смотрел на Талию, и кисть его по-прежнему быстро и уверенно порхала над холстом. Господи, неужели он всерьез полагает, что, доведя Талию до состояния полутрупа, избавил ее от страданий? – Но вы сказали, что последняя картина будет не похожа на остальные. Какой же смысл сокрыт в ней?

Он чуть склонил голову набок, очевидно, сверяя нарисованную Талию с реальной.

– Тот же самый. Только в отношении меня. Эта картина ознаменует собой мое собственное избавление.

– От чего?

– От необходимости делить одно тело и мозг с другим человеком.

– Вы хотите избавиться от Роджера?

– Да. – Он вдруг тонко улыбнулся. – Впрочем, считайте, что я уже от него избавился. Роджер умер.

Роджер умер?! Что он имеет в виду?

– Как это случилось?

– Я сбросил его, как змея сбрасывает старую кожу. Это было непросто. На удивление. Но я должен был это сделать, и я это сделал. Он хотел меня убить.

К хору, звучавшему в моей голове, добавился голос Фрэнка Смита, который вновь вспоминал, как Роджер Уитон пытался сделать его своим убийцей.

– Роджер обратился за помощью к Фрэнку, не так ли?

Уитон бросил на меня цепкий взгляд, словно пытался оценить, как много мне известно.

– Совершенно верно.

– А почему он пошел к Фрэнку, а не, скажем, к Конраду Хофману – вашему добровольному помощнику?

На сей раз Уитон взглянул на меня, как на трехлетнего ребенка.

– Вы издеваетесь? Роджер не знал о существовании Конрада! Они лишь однажды пересеклись, но Роджер об этом быстро забыл.

Я не успевала за ходом собственных мыслей.

– Подождите… а Роджер знал о вашем существовании?

– Разумеется, нет.

– Как же вы от него прятались? Как умудрились создать все эти картины без его ведома?

– Все довольно просто. Конрад подыскал мне это местечко, и я работал только здесь. Где уж Роджеру догадаться…

– Но начинали вы в Нью-Йорке, не так ли?

Уитон взглянул на меня по-волчьи.

– Откуда вы знаете?

– Вот знаю.

– Откуда, я спрашиваю?

– Одна очень умная компьютерная программа сумела расшифровать ваши самые ранние, абстрактные картины. И на одной из них ФБР опознало жертву давних нью-йоркских похищений.

– Не ФБР, а Кайсер!

– Да, Джон.

– А он непрост…

Я очень на это надеялась…

Уитон вновь погрузился в работу, а я прикинула свои шансы. Сейчас Джон и остальные уже, конечно, догадались, что меня похитил Уитон. И поняли, что Гейнс тут ни при чем. Они нашли странную абстракцию на полу галереи. Отыскали бесчувственного агента Олдриджа. Теперь должны искать место моего заточения. И, по логике, должны обратиться за помощью к данным аэрофотосъемки. Вертолеты ФБР отсняли каждый дворик в пределах Французского квартала и проспекта Садов. Наверняка в архивах городской администрации сейчас роется с десяток агентов, поднимая документы на сделки с недвижимостью в надежде наткнуться на ниточку, которая свяжет их Роджером Уитоном или с Конрадом Хофманом. Интересно, сколько во Французском квартале домов с оранжереями? А сколько бы ни было, Джон проверит все, которые отвечают моей теории естественного освещения.

Сколько прошло времени? Сейчас вечер того же дня, когда снайпер застрелил Гейнса? Или следующий? А может, с момента похищения прошло уже несколько дней? Я вдруг ощутила страшный голод. И еще меня мучила жажда.

– Я хочу есть.

Уитон вздохнул и поднял глаза к стеклянной крыше, прикидывая, сколько осталось времени до захода солнца. Затем бросил кисть и зашел мне за спину. Я напряглась, пытаясь повернуть голову, и увидела боковым зрением, как он полез в большой продуктовый пакет и достал оттуда что-то плоское и продолговатое. Мясная нарезка… Мне тут же вспомнился обыск в доме миссис Питры. Джон не нашел в комнате Хофмана никаких следов, лишь кое-какие продукты. Среди них была и мясная нарезка.

Рядом с продуктовым пакетом стояло еще что-то. Я чуть скосила глаза и поняла, что это переносной холодильник. Стандартный, из белого пластика. В такой свободно влезут две упаковки пива. Или несколько пластиковых пакетов для капельницы. С физраствором. Или с наркотиками.

Уитону пришлось повозиться с пакетом, поскольку на руках у него были скользкие перчатки. Но он знал, что сама я не в состоянии добраться до мяса. Наконец он разорвал пакет и подошел ко мне. С невероятным трудом я подняла руку и взяла кусочек нарезки.

– Вот и славно, – констатировал он.

Я положила липкий ломтик мяса на язык, и во рту мгновенно пересохло от соли. Если бы еще чем-нибудь запить… Конечно, можно было зачерпнуть из ванны, но мне вовсе не улыбалось пить воду, смешанную с мочой. Будь у меня чуть больше сил, я, пожалуй, смогла бы дотянуться до крана с холодной водой. Впрочем, какой смысл мечтать об этом…

– А откуда вы знаете, что Роджер умер?

Я понимала, что в этой комнате у меня может быть лишь один союзник. И звали его Роджер Уитон.

Он засмеялся.

– Помните то, что было под парусиной в галерее?

– Да.

– Это его последний вздох. Агония. Детская попытка поделиться чем-то сокровенным. Детская и весьма жалкая.

– И после этого вы поняли, что очки вам больше не нужны?

– Вы же видите, я без очков.

«Да, но ты по-прежнему в перчатках».

– А как насчет других симптомов?

Уитон доверительно понизил голос:

– Вы правы. Дело в том, что Роджер целых два года пытался убить меня. Но я узнал об этом лишь недавно.

– Как?

Уитон, уже вернувшийся к своей картине, сделал еще несколько мазков и отвел кисть.

– Некоторые заболевания по-прежнему таят в себе много загадок. Я имею в виду склероз, волчанку, склеродермию и им подобные. То есть механизм их развития врачам хорошо известен, но они понятия не имеют о причинах болезни. Склеродермия – очень хитрый недуг. Это тот редкий случай, когда иммунная система, призванная защищать человека, вдруг дает сбой и атакует своего хозяина! – Уитон вновь разволновался. – Как Роджера угораздило запустить в нашем теле этот страшный маховик? Он всегда жил с ощущением вины и отвращением к самому себе. Неужели эти чувства в какой-то момент переросли в иное качество? Его желание убить меня вдруг материализовалось. Я не сумел засечь этот момент. Пока в Роджере еще было много сил, он делал что хотел. Потом сил стало меньше, и он понял, что надо торопиться. Стал просить Фрэнка Смита о помощи. Прочитал кучу литературы об инсулине. Именно в те дни я впервые получил возможность вторгнуться в его мир, преодолев слабую защиту. Это был ключевой момент для меня! Я понял, что могу им управлять. И тогда же в моей жизни появились вы. Женщина, как две капли воды похожая на ту, с которой я однажды уже писал картину. Но та женщина давно умерла, а вы были живы и полны сил. И тогда я наконец понял, что смогу прожить и без Роджера. В физическом смысле, поскольку в духовном он был не нужен мне изначально. Это было откровение. Откровение, ставшее идеей моей последней картины. Венца творения.

Я молча смотрела на него, пораженная этой тирадой. Все-таки синдром раздвоения личности – это страшно. Сначала ребенка насилуют, издеваются над ним, а потом его боль и отчаяние перехлестывают через край и в какой-то момент внутри появляется нечто новое, параллельное, порожденное ужасом насилия…

– Раз вам уже не нужны очки, значит, без Роджера вы способны противостоять развитию болезни?

– Да, именно так. Я это чувствую. Мне теперь гораздо легче дышать. У меня не болят легкие. Я лучше ощущаю свои пальцы.

– Но перчатки…

Ухмылка.

– Руки – главный инструмент художника. Я боюсь рисковать. К тому же, развились органические поражения кожи. Потребуется уйма времени, чтобы вылечить это. – Он вновь взглянул на быстро темнеющее небо. – Так, хватит пустой болтовни. Мне нужно работать. Мой свет уходит.

– Хорошо, но ответьте мне еще на один вопрос.

Он нахмурился, но я продолжала:

– Вы говорите, что избавляете женщин от страданий. От уготованной им доли быть вещью в руках мужчины. Я вас правильно поняла?

– Да.

– И между тем установлено, что всех «спящих» перед смертью насиловали. И вот я спрашиваю себя: как этот человек может проповедовать избавление от страданий, одновременно подвергая своих жертв самому страшному и унизительному испытанию, какое только может представить себе женщина? А?

Кисть в руке Уитона зависла в воздухе. В глазах его сменяли друг друга возмущение и растерянность.

– Повторите, что вы сейчас сказали.

– Конрад Хофман насиловал женщин, которых похищал для вас! За час до собственной гибели он приставил к моему виску пистолет и сказал, что использует перед тем, как передать вам. В крайнем случае, прострелит позвоночник, но я по-прежнему буду «сладенькая и мокренькая между ног».

Уитон зажмурился, как от непереносимой боли.

– Вы лжете.

– Нет.

– Он просто пытался вас запугать.

Я покачала головой.

– Я видела это в его глазах. Я чувствовала это в его прикосновениях. Знаете, меня ведь уже насиловали однажды. И я чую способных на это мужчин за милю.

Лицо его вытянулось.

– Вас насиловали?..

– Да, но сейчас я говорю не об этом. Помните женщину, которую похитили возле магазина «У Дориньяка», а потом бросили в сточную канаву? Экспертиза установила, что ее изнасиловали перед смертью. В ее влагалище нашли сперму.

Голова Уитона дернулась, как от удара.

– Это была ваша сперма? – спокойно спросила я.

Уитон отшвырнул кисть в угол комнаты и сделал ко мне два быстрых шага.

– Вы лжете, лжете!

Я чувствовала, что наступил опасный момент. Пожалуй, разумнее было остановиться. И в то же время интуиция подсказывала, что именно сейчас я могу сделать первый шаг к спасению.

– Ребята из ФБР уверены, что ту женщину убили именно вы. Они сопоставили время убийства Вингейта и момент похищения. И установили, когда Хофман вылетел из Нью-Йорка. Он никак не успевал похитить ту женщину.

Уитон шумно дышал, словно мучимый приступом астмы.

– Да, я похитил ее, но…

Он действительно верил, что, убивая женщин, щадит их. Но я не собиралась щадить его самого. Я отчаянно пыталась пробудить в нем того… другого человека… Тонкого, интеллигентного и печального художника, с которым мне посчастливилось познакомиться в Туланском университете.

– Но объясните мне! Как может человек, когда-то спасший от насилия двенадцатилетнюю девочку, помогать садисту-извращенцу насиловать женщин, которым он мечтает подарить избавление?

У Уитона подрагивала жилка на лице.

– Впрочем, ту вьетнамскую девочку спас Роджер.

– Нет! – крикнул он. – Ту девочку спас я!

Я молчала, провоцируя душевную пытку, которую переживал сейчас Уитон и которая выворачивала его наизнанку. Он весь дрожал. Это продолжалось несколько минут. Потом он резко взглянул на небо, вздохнул, отошел к столу, взял с него что-то и быстро вернулся ко мне.

Надежда, вспыхнувшая было, мгновенно угасла. Я увидела в его руках шприц. И поняла, что, если он намеревается сделать мне укол, я не смогу ему помешать. Я вновь вспомнила Гондурас, где мне был преподан жесточайший из уроков жизни. Именно там я поняла, что можно кричать до хрипоты, заливаться слезами и молить о милосердии, но люди, к которым обращены твои слезы и мольбы, все равно сделают с тобой то, что задумали. И никто не услышит твой призыв о помощи – ни родители, ни Бог.

Уитон скрылся у меня за спиной, и я похолодела. Напрягая все силы, я пыталась повернуть голову и увидеть, что он собирается делать. Он стоял у моей капельницы и впрыскивал содержимое шприца в пластиковый пакет. Я закричала, но он даже не вздрогнул. И не взглянул на меня. Покончив со своим делом, он швырнул пустой шприц на пол и молча вернулся за мольберт. В ту же секунду я почувствовала в руке легкое жжение. Слезы отчаяния хлынули из глаз ручьем. Дыхание сбилось. Я не знала, что делать. Мне нечего было противопоставить неизвестному яду, который поступал мне в кровь. А потом в глазах почернело и я потеряла сознание.

На сей раз зрение вернулось раньше осознания того, что я жива. Надо мной были звезды и чернота. Я тупо смотрела на них и лишь спустя какое-то время поняла, что это я смотрю. А потом я услышала приглушенный мужской плач. Он доносился откуда-то издалека. Словно с другой планеты. Мне это показалось очень странным – черный космос и тихий плач.

Меня опять бил озноб. Я была ему благодарна. Когда тело перестает чувствовать холод, наступает самое страшное… Силуэт Талии едва угадывался в окружающей тьме. Меня и это обрадовало. Я много раз бывала в ситуациях, когда звезды были единственным источником света. И помогали сориентироваться в пространстве. Если я отыщу Полярную звезду и линию горизонта, то смогу вычислить широту, на которой нахожусь. Этому фокусу научил меня в детстве отец. Он говорил, что это очень полезная вещь. Особенно когда тебя похитили. А его однажды похищали.

Я пока не знала, где мне искать Полярную звезду, поскольку не могла различить ни Большой, ни Малой Медведицы, а они были лучшими ориентирами. Возможно, Полярная звезда лежит вне поля моего зрения. Хотя вряд ли… Я смотрела прямо на север. Лишь отчасти обзор загораживала листва тропических растений и деревьев. Главное, не терять сознания и смотреть. Долго и терпеливо. Все звезды будут перемещаться в пространстве, и лишь Полярная, зависшая над Северным полюсом, останется неподвижной. Так я ее узнаю. И она мне поможет. Недаром ее называют путеводной звездой. Недаром на нее молятся тысячи путешественников, сбившихся с дороги.

А вот как мне вычислить линию горизонта?.. Метровая кирпичная стена мешала мне это сделать. «Не волнуйся, – вновь услышала я голос отца. – Используй воображаемую линию горизонта. Лучше всего для этого сгодится склянка с ртутью. В ртути отлично отражаются звезды. Тебе надо просто оценить угол между Полярной звездой и ее отражением и разделить полученное значение на два. Если же под рукой нет ртути, подойдет и спокойная поверхность воды».

Проблема была в том, что стекло оранжереи чуть преломляло расположение звезд, а вода в ванне рябила от моего тяжелого дыхания, унять которое я была не в состоянии. «Не беда, – утешил меня отец. – Попробуй догадаться, где лежит горизонт. Думай!»

Рыдания вдруг оборвались.

Ясно, что рыдал Уитон. Но где он? Я его не видела. Напрягая глаза, я попыталась различить в темноте хоть что-то и вдруг сделала удивительное открытие – мои мышцы повиновались мне почти как прежде!

Я тут же оглянулась на штатив моей капельницы. Пластиковый пакет опять был пуст. Действие мышечного релаксанта, о котором упоминал Уитон, закончилось. Сдержанно порадовавшись этому, я вновь переключилась на звезды и горизонт. Это было важно. Новый Орлеан расположен на тридцатой параллели. Если я пойму, что нахожусь там же, значит, я по-прежнему в Новом Орлеане. И Уитон не увез меня в какую-нибудь глушь, где меня никто никогда не найдет и я буду обречена разделить печальную участь остальных жертв похищений… А для начала превращусь в такое же безжизненное изваяние, как Талия… Полярная звезда поможет мне установить широту, но вот с долготой я ничего поделать не смогу. А ведь на тридцатой параллели, помимо Нового Орлеана, расположены еще Бермуды, Канарские острова и даже Тибет. Впрочем, не стоит фантазировать и искусственно все усложнять. Надо найти горизонт. Он скажет, где я нахожусь. Если на тридцатой параллели, значит, у меня все-таки есть шансы…

К тому же теперь я вновь обрела способность двигаться. Почему бы в таком случае не попробовать спастись самостоятельно? Я осторожно пошевелила руками и ногами и поняла, что, пожалуй, смогу выбраться из осточертевшей ванны. Моя проблема – Уитон. Я не вижу его, но знаю, что он где-то близко. И, скорее всего, не позволит мне покинуть оранжерею. Наверняка он предполагал, что я попытаюсь бежать, и предпринял какие-то меры. Заранее. Хотя зачем бежать?.. В галерее у меня был пистолет. Я просто не успела его выхватить. Где он сейчас? Где-то здесь, может быть? Там же, где моя одежда? Надо бы поискать…

Но я понимала, что, прежде чем решиться на какие-то активные действия, следует узнать, где Уитон. Я дотянулась до крана и повернула его. Горячая вода с шумом полилась в ванну. Я принялась ждать.

Сначала я не почувствовала никаких изменений, потом тепло разлилось по ванне, гоня кровь по всему телу. Странно, когда я успела так закоченеть? Вода не могла быть такой холодной. Она не может быть холоднее воздуха в оранжерее. Таковы физические законы. А Уитон из-за своей болезни должен бояться холодных помещений пуще огня. «Все просто, – раздался в голове голос отца. – Погруженное в воду тело теряет свое тепло во много раз быстрее, чем на открытом воздухе. Именно поэтому так много потерпевших кораблекрушение людей замерзают в воде до смерти».

Я подумала, что, если не включать время от времени горячий кран, Талия запросто может погибнуть. Ведь она сама не в состоянии позаботиться о поддержании определенной температуры воды…

Кран все шумел, но Уитон так и не появился на звук. Когда вода подобралась к самой кромке ванны, я завернула кран. Мне очень хотелось встать и исследовать помещение, но что-то меня удерживало. И я откинулась назад, устремив вверх неподвижный взгляд. Меня клонило ко сну, но я сопротивлялась дреме изо всех сил и смотрела на медленно меняющийся ночной небосвод. Вода в ванне стала приятно прохладной, потом холодной, потом ледяной. Но я не двигалась, не отрывая глаз от неба. Меня вновь пробил легкий озноб. Звезды медленно, словно черепахи, двигались в противоположную от направления земного вращения сторону. Все, кроме одной. Яркая и крупная, она неподвижно зависла над верхушками деревьев, росших за стеклянной стеной оранжереи.

Вот она – путеводная звезда.

Через несколько мгновений я вычислила примерную линию горизонта, определила образовавшийся между ней и Полярной звездой угол и вычла его из девяноста градусов. Получилось как раз тридцать. Сердце сильно забилось. Значит, я по-прежнему в Новом Орлеане. Вероятнее всего. И если Джон Кайсер напряжет все свои силы, у него есть шансы отыскать меня. Осознание этого согревало лучше любой горячей воды. И все же… глупо полагаться лишь на помощь извне.

Я протянула дрожащую руку и вновь пустила теплую воду. Но на сей раз не стала ждать, когда согреюсь. Я начала подниматься… Сначала на колени, потом на ноги.

Тело все еще не вполне подчинялось, но, по крайней мере, я могла двигать руками и ногами. Мешала капельница. Но штатив был на колесиках, а бетонный пол скрадывал негромкие звуки. Я выбралась из ванны и, осторожно подталкивая перед собой капельницу, приблизилась к стене оранжереи. Плохо дело… В стекло была вживлена арматурная сетка. Тонкая, но прочная. Значит, даже если мне удастся ее разбить, я все равно не смогу выбраться наружу и буду похожа на канарейку в клетке. На двор вела стеклянная же дверца, но она была прошита железной сеткой и к тому же заперта на амбарный замок.

Ванна быстро наполнялась водой.

Итак, какие у меня есть варианты? Пробраться в соседнюю комнату и проскользнуть мимо Уитона? Он, разумеется, готов к такому повороту событий. И его недавние рыдания… я бы не сказала, что они доносились издалека. Не удивлюсь, если он терпеливо поджидает меня на диване в соседней комнате с моим пистолетом наготове. Впрочем, с меня хватит и его электрошокера. Или собаки. Интересно, у него здесь есть собака? Может, выйти отсюда и проверить?

А стоит ли овчинка выделки…

Я до сих пор помнила, какими глазами он посмотрел на меня, когда я обвинила его в насилии над теми несчастными женщинами. Мне бы не хотелось поймать на себе такой взгляд еще раз. Это все равно что добровольно лезть в пещеру к дракону. Интересно, а драконы нуждаются в сне?..

«Думай, – услышала я суровый отцовский совет. – Что тебе известно такого, что ты могла бы использовать себе на благо? Что из окружающего могло бы сослужить тебе добрую службу?»

Господи… Что же мне известно?.. Пожалуй, лишь то, что я давно приучила свой организм к ксанаксу, который считается ближайшим родственником валиума, и тот не может действовать на меня в полную силу… Может, именно благодаря своей почти наркотической зависимости я смогла очнуться и теперь даже хожу по оранжерее… В то время как Уитон абсолютно уверен в моей полной беспомощности… Так, уже хорошо. А что из окружающего могло бы сослужить мне добрую службу?..

Я внимательно огляделась по сторонам. Оружия нет. Ничего такого, что можно было бы использовать для защиты или нападения. Не штатив же от капельницы… Нет даже длинных и острых, как стилеты, кистей, которыми он рисует… Стол, с которого Уитон взял шприц, был пуст. Вообще все помещение выглядело голым, как тюремный карцер. Хотя… Прямо на полу около ванны лежал переносной холодильник и бумажный продуктовый пакет. Из него Уитон угощал меня мясной нарезкой.

Я направилась к пакету, толкая перед собой штатив.

Он был наполнен той же, с позволения сказать, едой, которую нашли во время обыска в комнате у Хофмана: чипсы, шоколадное печенье, соленые палочки, колбасная и мясная нарезки… Я тупо уставилась на яркие упаковки, пытаясь остановить хаотический полет мыслей и понять, что вдруг наполнило мое сердце слабой надеждой.

Ага, так это вовсе не оружие. Это же моя защита!

Сунув руку в пакет, я выбрала несколько завернутых в яркий целлофан шоколадных печений и два мини-батончика и упрятала их под ванну, стоявшую на полу на кривых низеньких ножках. После этого, не теряя времени, вернулась на исходную позицию. И лишь в последний момент вспомнила, что забыла взглянуть на картину Уитона. А ведь сюжет мог натолкнуть меня на какие-то новые перспективные мысли… А, ладно.

Интересно все-таки, сколько я уже нахожусь здесь? Сколько времени минуло с того момента, как я стояла на берегу Миссисипи и фотографировала Хофмана, уносимого быстрым течением? Я распахнула крышку переносного холодильника. В темноте я ничего не могла разглядеть, поэтому просто слепо шарила там рукой. Пальцы погрузились в груду ледяных осколков, из которой редкими островками торчало нечто, смахивающее на ощупь на пивные бутылки.

Вот так везение…

Вода уже давно переливалась через край ванны, но это тоже было мне на руку. Во-первых, смоет все следы моих блужданий по комнате. Во-вторых, убедит Уитона, что я по-прежнему не способна управлять своим телом. Закрыв холодильник, я забралась в ванну и уже потянулась было к горячему крану, как вдруг услышала в темноте шорох. Сердце екнуло, но я медленно откинулась на спину и смежила веки.

– Что вы тут делаете? – проговорил в темноте Уитон заплетающимся языком.

Я коснулась под водой руки Талии и крепко сжала ее. Шаги тем временем приблизились к ванне и стихли.

– Красавица… – пробормотал он.

От этого слова меня прошиб холод, хотя я лежала в горячей воде. Он завернул кран, и в следующее мгновение я почувствовала, как ладонь Уитона легла на мою левую грудь, замерла на несколько мгновений, а потом двинулась вниз. Медленно. Вкрадчиво. Словно с каждым движением в его мозгу оживали давно забытые воспоминания… Я лежала неподвижно, изо всех сил стараясь дышать глубоко и ровно. Рука тем временем коснулась моего пупка, пробежалась по щеточке волос и скользнула ниже.

Я едва удержалась от крика. Но удержалась. Меня сковал ужас, и это стало моим спасением. Ужас и еще инстинкт самосохранения, который впервые в жизни проснулся во мне в том лесу, в Гондурасе… Инстинкт, дающий человеку силы вынести все… абсолютно все… лишь бы не лишиться жизни.

Пальцы Уитона мелко подрагивали, я же лежала, как бревно. Вдох-выдох, вдох-выдох… Его прикосновения не были грубыми. Скорее робкими, как у подростка, впервые причастившегося таинств женского тела… Он даже чуть подергал мои волосы в паху, что было уж совсем ребячеством… Затем я услышала протяжный стон, сорвавшийся в темноте с его уст. Так, наверное, кричит волчонок, оставшийся подле трупа убитой матери. Стон закончился всхлипом…

Затем рука исчезла.

Шаги стали удаляться. В соседней комнате послышался какой-то неясный звук. Затем шаги вновь приблизились. Уитон стоял за моей спиной. Лязгнул зажим штатива. Он менял мне капельницу…

– Скоро… – услышала я свистящий шепот. – Завтра.

Он ушел, и я почти сразу почувствовала в руке жжение. Снова валиум. Не инсулин, не инсулин! Инсулин не жжет… Но на всякий случай я пошарила рукой под ванной, нащупала печенье, разорвала упаковку и сжевала его в два приема. Вслед за первым съела и второе. В организм начал поступать спасительный сахар. Во рту совсем не осталось слюны, но достаточно было короткого взгляда на Талию, чтобы я потянулась за третьим печеньем.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒