История старчества

История старчества

Старчество стоит в тесной связи с историей монастырской жизни в России. Оно было явлением, вытекающим из исторического развития аскетики и мистики Восточной церкви. Уже в Киевский период высокая духовная культура монашеского жития породила целый сонм преподобных отцев-старцев, повести о жизни и подвигах которых не утратили своё высокое духовное содержание до наших дней. Широкое распространение старчества в России произошло в конце XV в. благодаря аскетическим и мистическим творениям Прп. Нила Сорского и его учеников, так называемых заволжских старцев. Разрушение «симфонии властей» (а в 1619–1633 гг. высшие духовная и светская власти и вовсе соединялись в одном человеке — Патриархе Филарете Романове) привело в XVIII в. к оскудению старчества. Сказались и грубый диктат государственной власти и откровенное гонение на монашествующих. Одной из форм протеста против антимонастырской политики государства и стало бегство во «внутреннюю пустыню» в пределах России. В качестве такой пустыни выступали леса: новгородские, тверские, вологодские и особенно брянские, рославльские и жиздринские.

Уходили иноки и в молдавские скиты; здесь, в Молдавии, подвизался Прп. Паисий Величковский. Серьёзная переводческая деятельность принесла ему славу восстановления древних монашеских традиций и «титул» великого старца, которым до него был увенчан лишь Прп. Нил Сорский. Переводы Прп. Паисия (в частности, «Слов» Св. Исаака Сирина) Святитель Филарет (Дроздов), сам выдающийся переводчик, считал более совершенными, нежели те, которые были сделаны в Московской Духовной Академии. Прп. Паисию во многом принадлежит заслуга возрождения старчества, его роли в жизни монахов и мирян. В XIX в. старчество в России достигло наивысшего расцвета.

Старец — один из старших монахов, прошедший тяжёлый путь самоотречения и взявший под своё духовное руководство молодых монахов и мирян. Старец есть сердце всех верующих сердец, получающих от него совет. Старец есть воля к религиозному и общественному совершенству этих верующих сердец.

В монастыре старец обычно не занимал никакой должности; он — духовный вождь и советник. Вокруг него группировались в монастыре его ученики, и он смиренно и ответственно брал на себя эту тяжёлую обязанность. Ученик, как правило, сам избирал того старца, которого хотел. И часто случалось так, что человек, желавший поговорить со старцем только по одному вопросу, оставался под его руководством на всю жизнь и даже принимал монашество.

Проходя путь Иисусовой молитвы, старцы постоянно пребывали в покаянно-молитвенном состоянии. Они видели грехи даже в тончайших помыслах и движениях сердца, поэтому все благодатные дары — прозорливости и чудотворений — прикрывали глубочайшим смирением. Через старцев приходящим к ним людям открывалась воля Божия, почему так важно было неукоснительно следовать старческим наставлениям, какими бы парадоксальными они ни казались. Старец мог вместить душу пришедшего к нему за советом богомольца в свою душу и вести его ко спасению. Находившийся сам под руководством Оптинского старца Макария И. В. Киреевский писал: «Существеннее всяких книг и всякого мышления найти святого православного старца, который бы мог быть твоим руководителем, которому ты бы мог сообщить каждую мысль свою и услышать о ней не его мнение, более или менее умное, но суждение Св. отцев. Такие старцы, слава Богу, есть ещё на Руси!»

То над чем учёный-книжник мог корпеть годами, старец прозревал духовными очами в молитвенном бдении. Вот почему, к примеру, Митрополит Петербургский Гавриил (конец XVIII в.) перевод аскетических творений, сделанный профессорами академий, поручал исправлять старцам. «Они, — говорил он переводчиками, — хотя и не знают так, как вы, греческого языка, но лучше вас знают из опыта духовные истины, непостигаемые только одним книжным учением, и поэтому правильнее вас могут понимать смысл наставлений, содержащихся в этих книгах».

Сталкивалось старчество и с непониманием. В начале XIX в. его порой воспринимали как некое новшество. Так, на запрещение принимать приходящих за советом мирских посетителей старец Леонид Оптинский (в схиме — Лев) ответил: «Пою Богу моему дондеже [доколе] есмь (Пс. 145, 2)... Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костёр разведите, хоть на огонь поставьте, я буду тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать не могу от себя. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?»

Не было старчество и иерархической степенью в Церкви, ибо «Дух дышит, идеже хощет». Старцем мог быть монах без всяких духовных степеней, какими были, например, о. Варнава Гефсиманский или о. Зосима Верховский. Но старцем мог быть и архиерей, например, митрополит Филарет (Дроздов) или приходский священник — Св. Иоанн Кронштадский. Наконец, старчествовать могла и женщина, как например, блаженная Пелагея Ивановна, во Христе юродивая Дивеевская. Без её совета ничего не делалось в этом женском монастыре.

Первую попытку дать в художественной форме образ старца мы видим в образе старца Зосимы в романе Ф. Достоевского «Братья Карамазовы». В основу образа легли глубокие впечатления писателя от посещения им Оптиной пустыни и знакомства с её великим старцем Прп. Амвросием. Визит писателя в Оптину не был случайным. Именно в этой обители старчество достигло наивысшего расцвета.

Простота, крепости, смирение были отличительными признаками оптинского монашества. Младшая братия старалась всячески смиряться не только перед старшими, но и перед равными, боясь даже взглядом оскорбить другого, и при малейшем поводе немедленно просили друг у друга прощения. После знакомства с монастырём Н. В. Гоголь писал:

«Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится в самом наружном служении, хотя и не может объяснить себе, почему. Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует всё небесное. Я на расспрашивал, кто из них как живёт: их лица сказывали сами всё. Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхождения; ...За несколько вёрст, подъезжая к обители, уже слышится благоухание, всё становится приветливее, поклоны ниже и участия к человеку больше...»

(Из письма к А. П. Толстому)

Таково было состояние обители, когда осенью 1839 года в число её братства поступил молодой, блестяще образованный преподаватель духовного училища А. М. Гренков, ставший впоследствии величайшим из оптинских старцев.

Преподобный Амвросий Оптинский

Прп. Амвросий (в миру Александр Михайлович Гренков) родился 23 ноября 1812 года в с. Б. Липовица Тамбовской губернии в семье пономаря. Дед Александра был священником этого села. Александр был шестым среди восьми детей. В детстве он был бойким, веселым, озорным и смышленым мальчиком. В строго патриархальной семье озорство, даже детское, не поощрялось — и даже его мать явно отдавала предпочтение более спокойным братьям Александра.

В Духовном училище, а затем в семинарии Александр показывал исключительные способности. Учение давалось ему словно играючи. В 1836 году, окончив курс наук, он сначала служил домашним учителем, а потом поступил наставником в Липецкое Духовное училище.

Вскоре он тяжело заболел. Надежды на выздоровление почти не было, и он дал обет в случае выздоровления уйти в монастырь. Хотя он и выздоровел, но внутренняя борьба продолжалась в нем еще долго. По своей природе он был веселым, жизнерадостным человеком, душою общества. Сам старец рассказывал об этом периоде жизни:

«После выздоровления я целых четыре года все жался, не решался покончить с миром... Придешь домой от знакомых — на душе неспокойно, и подумаешь: ну, теперь уж кончено навсегда, совсем перестану болтать. Смотришь, опять позвали в гости и опять наболтаешь. И так я мучился...»

Для душевного облегчения он стал уединяться по ночам и молиться, но это вызвало насмешки товарищей.

Летом 1839 года по дороге на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру, Александр вместе с другом заехали в Троекурово к известному затворнику о. Илариону. Святой подвижник принял молодых людей отечески и дал Александру вполне определенное указание: «Иди в Оптину, ты там нужен».

Вернувшись в Липецк, Александр продолжал «жаться». И все же после одного вечера в гостях, когда он был особенно в ударе и смешил всех присутствующих до упаду — его решимость созрела. Вспомнил он свои давние обет и молитвы, горение духа в Троицкой Лавре, но и шаткость своих намерений. И тогда Александр решил бежать в Оптину тайно от всех, опасаясь, что уговоры родных поколеблют его решимость.

Уже будучи в Оптиной, Александр доложил о своем намерении стать монахом Тамбовскому архиерею.

Все качества Александра: общительность, остроумие, способность все схватывать на лету — впоследствии не исчезли в нем, но, по мере его духовного возрастания, преображались, одухотворялись, проникались Божией благодатью, давая ему возможность, подобно апостолу, стать «всем вся», чтобы приобрести многих.

Прибыв в Оптину, Александр застал при жизни самый цвет ее монашества, таких ее столпов, как игумен Моисей, старцы Лев и Макарий. Начальником скита был равный им по духовной высоте игумен Антоний. Кроме них среди братии было немало выдающихся подвижников: архим. Мельхиседек, древний старец, в свое время удостоенный бесед со Св. Тихоном Задонским; флотский иеромонах Геннадий, подвижник, бывший духовником Императора Александра I; прозорливый иеродиакон Мефодий, лежавший 20 лет на одре болезни; бывший Валаамский игумен Варлаам, имевший дар слез и добродетель крайнего нестяжания.

В январе 1840 года Александр из гостиницы перешел на жительство в монастырь. Некоторое время он был келейником старца Льва и его чтецом. Работал на хлебне, варил дрожжи, пек булки. Старец Лев особенно любил молодого послушника, ласково называя его Сашей. Из воспитательных побуждений постоянно испытывал его смирение: делал вид, что гневается на него и даже дал прозвище «химера». Но за глаза про него говорил: «Великий будет человек».

Перед смертью старец Лев призвал старца Макария и сказал ему: «Вот человек больно ютится к нам, старцам... передаю тебе его из полы в полу, владей им как знаешь». Так Александр стал келейником старца Макария. В 1842 году он был пострижен в мантию и наречен Амвросием (память 7 декабря). А в 1845 году Амвросий отправился в Калугу для рукоположения в иеромонаха. В пути он сильно простудился, простуда дала осложнение на внутренние органы и с этих пор старец уже никогда не мог поправиться по-настоящему. В 1846 году после очередного приступа болезни старец был вынужден выйти за штат и стал числиться на иждивении обители. С тех пор он уже не мог совершать Литургии, еле передвигался, страдал от испарины, не выносил холода и сквозняков. Пищу употреблял жидкую, ел очень мало.

Несмотря на болезнь Прп. Амвросий остался по-прежнему в полном послушании у старца. Теперь на него была возложена переводческая работа и приготовление к изданию святоотеческих книг. Еще при жизни Прп. Макария и с его благословения некоторые из братии приходили к старцу Амвросию для откровения помыслов. Как в свое время старец Лев называл Макария святым, так и старец Макарий в последние годы жизни относился к Прп. Амвросию. Но это не мешало ему подвергать преподобного ударам по самолюбию, воспитывая в нем строгого подвижника смирения и терпения. Когда однажды за старца Амвросия заступились: «Батюшка, он человек больной!» — старец Макарий ответил: «А я разве хуже тебя это знаю? Но ведь выговоры и замечания монаху — это щеточки, которыми стирается греховная пыль с его души, а без сего монах заржавеет».

Прп. Макарий сближал старца Амвросия и со своими мирскими духовными чадами. Видя его беседующим с ними, старец Макарий иногда шутливо говорил: «Посмотрите-ка! Амвросий-то у меня хлеб отнимает». Так старец Макарий постепенно готовил себе достойного преемника. Когда же Прп. Макарий отошел в вечность, обстоятельства сложились так, что его место занял Прп. Амвросий.

День старца складывался так. Для слушания утреннего правила поначалу он вставал в 4 часа утра, звонил в звонок, на который являлись келейники и прочитывали утренние молитвы, 12 избранных псалмов и Первый час, после чего он пребывал наедине в умной молитве. Затем, после краткого отдыха, старец слушал часы: Третий, Шестой и, смотря по дню, канон с акафистом Спасителю или Божией Матери, каковые он выслушивал стоя. После молитвы и чаепития начинался трудовой день с небольшим перерывом в обеденное время. Пища съедалась Преподобным в таком количестве, которое дается трехлетнему ребенку. Затем труд до глубокого вечера. Несмотря на крайние бессилие и болезненность свой день Преподобный всегда завершал вечерним молитвенным правилом. От целодневных докладов келейники, вводившие посетителей, едва держались на ногах. Сам старец временами лежал почти без чувств.

Через два года здоровье старца так ослабело, что он уже не мог ходить в храм и должен был причащаться в келье. В 1868 году состояние его было таким тяжелым, что стали терять надежду на поправление. Была привезена чудотворная икона Божией Матери «Калужская». После молебна и келейного бдения, а затем соборования здоровье старца поддалось лечению, но крайняя слабость не оставляла его всю жизнь. И при этом старец принимал до тысячи (!) человек в день, отвечал на десятки писем. На нем сбывались слова: «Слава Божия в немощи совершается». Здесь явно присутствовала и содействовала животворящая Божественная Благодать. Это умирание для ближних продолжалось долгие годы, и он, сам стоявший на пороге гроба, духовно воскрешал духовных мертвецов, приходивших к нему за советом со всей России. Только избранный сосуд Божий мог осуществлять такой гигантский труд. Его необыкновенная прозорливость — это живое общение с Богом, дар пророческий. Вот как об этом писала одна из его духовных дочерей:

«...Как легко на душе, когда сидишь в этой тесной и душной хибарке, и как светло кажется при ее таинственном полусвете. Сколько людей перебывало здесь! ...Ни звание человека, ни состояние не имели никакого значения его глазах. Ему нужна была только душа человека, которая настолько была дорога для него, что он, забывая себя, всеми силами старался спасти ее... В продолжении 10-15 минут беседы решался не просто какой-то вопрос: в это время Преподобный вмещал в своем сердце всего человека — со всеми его привязанностями, желаниями — всем его миром внутренним и внешним. Из его слов и его указаний было видно, что он любит не одного того, с кем говорит, но и всех любимых этим человеком, его жизнь, все, что ему дорого... Слово старца было со властью, основанной на близости к Богу, давшего ему всезнание. Это было пророческое служение».

Незнакомый человек мог прийти и молчать, а старец уже знал и его жизнь и обстоятельства, приведшие его к старцу. Иногда по его природной живости это знание обнаруживалось, что приводило старца в смущение. Однажды молодой человек из мещан пришел к нему с перевязанной рукой: «Болит, шибко болит!» Старец перебил его: «И будет болеть, зачем ты мать обидел!?» Но сразу смутился и перешел на вопросы: «Ты ведешь-то себя хорошо? Хороший ли ты сын?» Из разговора выяснилось, что посетитель в ссоре ударил свою мать.

Невозможно перечислить все исцеления, совершенные по молитвам старца. Эти исцеления он всячески прикрывал. Иногда он как бы в шутку стукнет рукой по голове — и болезнь проходит. Так, однажды чтец, читавший молитвы, страдал зубной болью. Вдруг старец ударил его. Присутствующие подумали, что чтец, наверно, допустил ошибку в чтении. А у того прекратилась зубная боль. Зная такую привычку старца, некоторые сельские бабы обращались к нему: «Батюшка Абросим! Побей меня, у меня голова болит». Сохранилось множество рассказов тех лиц, которые сподобились видеть старца в состоянии благодатного озарения. Но далеко не всем давалось видеть Преподобного в ореоле его святости. Для этого требовалась духовная восприимчивость.

Старец очень не любил, когда ему прямо говорили, что «он исцелил». Так, однажды к старцу приехала одна особа, страдавшая горлом. Она не могла принимать пищи, и врачи признали ее положение безнадежным. Одна знакомая ей монахиня привезла ее к старцу и, обратившись к нему, сказала: «Батюшка, исцелите ее». Старец сильно разгневался и выгнал монахиню, больной же велел взять масла из лампадки, помазать горло, говоря: «Царица Небесная тебя исцелит». Исполнив с верою приказание старца, больная почувствовала облегчение, а вскоре совершенно выздоровела.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒