Четырнадцать 11 страница

Три рода фотографий: 1. Делаемые тайно или внезапно 2. Делаемые обычно 3. Делаемые постановочно /не обязательно с расчетом на красоту - и исследовательские, пограничные кадры/.

Снова думал о делании вариантов на темы известных картин /в частности, Леже/. Добавлю в них смерти и красоты, интерпретирую саму тему…

Одну секунду видел по ТВ, как режут овцу и молча решил быть вегетарианцем.

В животном тоже море горячей крови. Животные едят траву с пустых пространств: лучше вспашите эти пространства, вовлеките в оборот.

/Ты что же, хочешь вместо миллиона хлевов построить один зоопарк?! /

…Среди толп, кричавших Христу «осанна» и сбегавшихся к Нему, нашлась толпа, которая предала Его на смерть – так же, как среди 12 апостолов и умников нашелся один предатель. /Т. е. народ как целое невидим так же, как и отдельный умник! Та толпа тоже пошла и удавилась! – спилась или погибла в войне/.

А может, кому-то удается в том же творчестве явить одни свои достоинства, а недостатки сконцентрировать где-то в укромном месте?!

Ухватились за слово «профессионализм» с такой силой, словно речь о дипломе и титуле «профессора». 95% студентов – бестолочи и карьеристы – а они говорят о каких-то профессионалах и авторитетах!

Мои планы инвентаризации и отбора всего лучшего во всех сферах деятельности человека – это же Христово «соберу пшеницу в житницу, а солому сожгу огнем неугасимым»!

С первого взгляда мухомор может показаться красивее съедобного гриба, но уже когда всмотришься, подержишь его в руках и понюхаешь мнение переменится. А если съешь кусочек, то убедишься полностью что почем.

Парадокс в том, что новое знание получаешь только после того, как изживешь старое, т. е. снова станешь ничего не знающим. А если холишь и бережешь своё знание, то так с ним, неполным и останешься.

…Моя жизнь пока, конечно, зрелище парадоксальное и с виду абсурдное: всё поиск и настрой – делать и взаимодействовать с людьми просто некогда!

Запад – это не индивидуалисты, а коллективный эгоизм: «мы, Запад…».

Коллизия, подобная той, что была у евреев: они думали, что только у них Бог, а он был у всех, только неявно – и им надо было помочь всем остальным народам и явить Его /как это было с Навуходоносором и другими царями, у которых они были в плену/. Так и Европа должна помочь всем остальным осмыслить свою душевную составляющую и ее предназначение.

…Оглушительный праздник при искусственном освещении – вокруг уже стоит ночь. И своих не отличишь от чужих иначе, чем при непосредственном контакте…

Поселился среди дел без отлучек, и буду облегчать себе жизнь, только совершенствуя их.

Буду забуриваться во все проблемы, какие будут, буду подпоясываться для всех напрягов, которые потребуются – не давая и вздохнуть своему малодушию.

Прощай, молодость! Прощай, весна, прощай, река – да здравствует океан лета…

Нет ничего плохого в том, что Женька только дома находится – ведь это он от пространств сходил с ума: в последнее лето и осень очень много просто так ездил по городу. …Он не имел /и не имеет/ дома, т. е. ценностей и представлений, от которых становится тепло на душе, и пустые пространства давили его и били по голове.

…Знающие соревнуются, а незнающие воюют. Соревноваться в сравнениях, а не в демагогии, т. е. в войне.

…А ведь его, искусства море, а не сценические клочки – вокруг нас, в том самом море нашей трудной прозы…

«Остров сокровищ» - в сравнении видно, что «Гулливера» писал человек далекий от жизни – концептуалист и остроумец–политикан.

«Оливер Твист» - Диккенс не видел современных 200-серийных мелодрам, сделанных из того же теста.

Как силен был в 19 веке социальный критицизм, раз даже дядюшка Диккенс отдавал ему обильную дань. Гнули, гнули одну и ту же палку, один и тот же рычаг, вот и перегнули. Теперь он вовсе сломан. …Этот критицизм – одна из разновидностей потребительского отношения к жизни: кто-то плох, какие-то власти или рабочие должны что-то исправить…

«Сон в Красном Тереме» – все книги у китайцев написаны одним и тем же автором и могли бы быть без конца. Китайцы более реалисты, чем Запад: в реальности же нет доминирования сюжета.

Толстой против собственности: да, Христос против собственности, за страннический, бродячий и птичий образ жизни, но Дух Святой за собственность духовную, преображенную. Но мы должны оставлять свободное место для Христа. Должны быть готовы оставить всё, что имеем /поэтому хорошо иметь друзей – у них могло бы сохраниться оставленное еще раньше, подаренное/.

Если мы погибнем, то и Христос погибнет – невостребованный путь спасения, как и всякая дорога, зарастет травой и кустарником и сольется с остальным пейзажем – сотрется.

Пушкин – лишь иногда ум вместо остроумия и тоска вместо скуки.

Идеи в фото: 1. «Стрельба» серией с близкого расстояния; при этом активно воздействуя на человека, добиваясь его реакций. Пусть исповедуется! 2. Наоборот, дожидаешься случая, когда человека «понесло», когда знаешь, что его фотоаппарат не остановит… - и тоже начинаешь «стрелять» всё подряд.

Начинаю «летние» записи – т. е. идущие от жизни и не уходящие в глубины и тайны.

Слушая БГ: «слишком уж он профессионален – методичен и красив. Имена – это его фирменный знак…»

…И несколько наиболее удобных и въевшихся масок на этом поле нетрудовых мытарств.

В обществе с самим собой совсем не скучно – если ты как пятнадцать человек. Но для изменения лица нужен толчок со стороны…

Не столько быт, сколько пижонство и манерность экстаза снижают его образ. …Не столько быт просматривается – «нальем чай, сдвинем бокалы тесней» – сколько некоторые стереотипные, «бытующие» обороты речи.

Ему надо вдвоем со своей возлюбленной петь!

Пророчества о появлении того, кто «ему всё расскажет»: он чувствует, что существует этот «рассказ».

Он похож на Х. /а типом лица /знаком Зодиака, видимо/ на Щ.! /. Он – мессия и пророк этого поколения. Художники же сугубо приватны и немы.

Страстью прочно отделен от всех, а деловитостью прочно со всеми связан. К року – с его молодежной заурядностью и агрессивностью – он отношение имеет, хотя и особняком стоит…

Как и Х., это всё же искусство – я же искусством как таковым не занимаюсь. Я просто вышел за эти рамки, а он напрягается, пытаясь сделать их прекрасными. Поэтому у него существует деление на искусство и быт, на дело и жизнь /Х. рисовал портреты больных спокойно и быстро, ибо в нем была установка, что это не искусство/.

Восточное начало - как и западное - у него играет тоже отрицательную роль. Оно сбивает с толку в познании так же, как западное заменяет естественность стильностью.

Уйдя от объемных работ – с которыми можно справиться, только имея метод – я получил свободу в этом смысле: могу смотреть со стороны, пробовать, думать как новичок, а не профессор.

Нервничать начинаешь, когда рвешься, уже не имея сил.

Я предпочитаю быть нелегальным и без положения, но говорить всё, что хочу сказать. Конечно, и вода камень точит…

Лучше быть внизу, но в полный рост – в том числе и в делах – чем наверху, но на карачках.

…В жизни, в действительности я могу немногое – обычные реакции, только немного сдержаннее на зло и податливее на добро - но предположить я могу много больше. Обессилев от стараний воплотить эти предположения, я лежу – и мне приходит в голову мысль хотя бы записать их. Собственно, так у всех романтиков, но я «задыхаюсь от нежности» больше, чем они и интимнее, чем БГ.

В конфликтах обе стороны чувствуют себя обиженными и среди этих воспаленных и переменчивых форм – от мухи до слона – трудно быть уверенным, что ты более прав.

Продавать свои художественные произведения можно в трех случаях: 1. Умираешь с голоду 2. Полученные средства пойдут на новые и большие художества 3. Если относишься к продуктам и вещам, как к равным искусству драгоценностям /это вбирает в себя 1-ый случай/. Нет, 2-ой случай неверен, нельзя этого делать: не будет большего художества, если ты готов расстаться с меньшим. Да непонятно будет большее без меньшего. Меньшее бывает в начале, а всё начальное достается дорогой ценой. «Лучше тебе было не творить их, чем, сотворив, продавать». А почитание продуктов и вещей, т. е. своих будней, возможно лишь в раю /голод как состояние, близкое райскому: надо лишь дать поесть/.

Что-то надо выкидывать за борт, если хочешь обновляться. Причем, старое дается легко, а новое - тяжело, поэтому всякое обновление сопровождается утяжелением - и надорваться легко. И мало у меня старого, а нового чуется вокруг такое множество…. Безумная мечта о кругосветном путешествии…

Я во всем – и в живописи, и в писании, и в пении или чтении буду делать всё новые варианты…. Это естественный метод лестницы, серии перерождений. Я не делаю законченных произведений – они все принципиально открыты. Сначала, например, добиваешься сходства с натурой, а затем, в варианте пытаешься достичь красоты.

Меня жизнь слишком долго мариновала /учебы – мучебы/, слишком сильно ломала /армия, болезни-больницы, работа сторожем и дворником/, слишком уединила с телевизором и семейными склоками, чтобы я смог стать полноценным человеком. …Впрочем, буду понемногу оживать, проявляя и рвение, и терпение.

Приступая к любому делу, у меня вошло в привычку смиряться – обмякать, расслабляться, входить в готовность встретить любой результат – подчиняться. Это помогает действовать без нажима, гибко и не ужасаться неудачам.

Послушал Высоцкого и более его оценил /хотя песни всё те же/. Теперь уже нельзя сказать, что народ «безмолвствует», что он вообще не имеет лица и чуть ли не существует, и что он покорен и только мещански настроен. И он вовсе не воспевал пьянство и проч., тяготился этим, но не видел выхода и не хотел от людей отделяться. Он выполняет роль доброго учителя для народа – тогда как попса часто просто глушит. Если фарисеи – это гробы окрашенные, то красить грешника – это всё равно, что красить сам скелет, гробом «прилично» не одетый ни в одежды, ни в манеры.

Ветхозаветный Израиль /народ видимых тел/ знал только имя Бога и Его очевидное небесное местонахождение. Новозаветный Израиль /народ душ, видимых только в проявлении добра друг к другу/ знает только вид Бога /как знает вид своего ближнего/ и Его неочевидное, иррациональное земное местонахождение. Будущие будут знать дух Бога, т. е. его суть, ощутив Его в самих себе, а не только в ближних, когда они поступают по истине. И они познают связь земли и неба – и эта связь, это познание обновит для них и небо, и землю /представление о прекрасном и материальное устройство мира/.

Причем, как в Ветхозаветные времена другие народы уверяли, что знают имя Бога и действительно называли имена хорошие и близкие Богу /ведь Бог Израиля был и Громовержцем, и Богом стихий и т. п. /, так и в Новозаветные уверяли и уверяют, что знают Его вид и что такое добро и любовь. И как тогда Израиль едва можно было различить на карте, а господствовали Греция и Рим, Персия и Египет, так и теперь господствуют представления европейские и американские, японские и арабские, а истинный Израиль, хотя и известен, и даже кое-кем ценится, затерян и почти невидим. …Ведь что такое был Бог Израиля для окружающих народов? – успеха ни в численности, ни в территории им их Бог не дал; объяснить или показать своего Бога они не могут. Так и сейчас: истуканы под маркой «искусства» – вот они; ум, блеск, могущество империй, выросших на этой идеологии – налицо, и что пред этим жалкая провинциальность чьего-нибудь «милосердия», сияющего или укоризненного взгляда…

…Народ Божий физический был явен, но мал, народ Божий душевный – велик, но не явен и только народ Божий духовный будет и велик и явен /но явен в духе, а не в теле/.

В глазах цивилизованных римлян Израиль был одним из варварских государств, причем из «карликовых». …Итак, иудеи не упразднены Богом в качестве Израиля, они как бы параллельно движутся к тому же духовному Израилю - и в своей душевной стадии они тоже рассеяны. Т. е. будет соединение всех трех Израилей в духе.

У Давида варьируется всего несколько мотивов…. Так и у всех – и у БГ, и у меня, и у папы. Можно составить каталог! «Структурологический анализ»!

«Вовк, когда человек валяется, он подобен тряпке».

…Падения тормозятся нашим смирением и милосердием к себе очень легко: как пуля в вате.

Снова и снова: в любом деле /в котором у тебя нет особых дарований, но нет и противопоказаний/ сначала трудности огромны, а результаты ничтожны. Это барьер на пути всякого, кто хочет его делать.

…Можно уже в детстве закладывать какие-то умения, но деловитый ребенок – это ребенок, лишенный экзистенции…

Папа всё разглагольствует, в тысячный раз излагает свою систему взглядов. Это его главное удовольствие и главная самореализация. Я, конечно, могу с ним играть в игру «бык – тореро», но что толку: убивать я его не хочу, а в человека превратить не могу.

Забавное признание: «если появляется в мыслях неприятное и тяжелое /т. е. заставляющее сомневаться и думать/, то я сразу прогоняю. Нельзя. Так я пользу приношу, а сейчас уже и здоровье плохое. Ну, заблужусь я, и что толку будет? » Он похож на трамвай, «двойку»: от улицы Волкова до вокзала, а потом назад. Потом опять до вокзала…. С одной стороны он слишком по-мещански настроен, а с другой он просто боится. …Сделал из философии подспорье и идеологический допинг /так что стало даже сверхлегко – хватает активности и по дому шустрить, и других своей идеологии учить! /. И если бы речь шла только о мире, то тут он бы не сомневался: успех, пусть и воробьиный, а не журавлиный, налицо – но ведь он знает про Бога и потому слегка сомневается и опасается, боится: «а понравятся ли Богу мои «маленькие хитрости»? »

…Опять посетило предчувствие, что мне предстоит пережить смерть своих родных. Особенно боюсь за папу и Вовку. И буду обоженным, чем-то вроде короля Лира и будет продолжать меня жизнь перемалывать, превращая в нищего, черного и жалкого человека. И будет Женька как разбитая чашка, что сохранилась от былого праздника. А мама уедет на какое-нибудь богомольное житье, прокляв меня…. А может, есть выбор: могу уехать - и счастье, благополучие и видимая плодотворность будут рядом, а несчастье далеко? …Возможно, и поэтому жизнь так медлит и тянет: долго выбирает…

…Ужасное /как и прекрасное/ реальнее всего в нашем сознании: реальнее реальности – ибо воздействует на него сильнее всего. Поэтому верить «предчувствиям» не во всем можно. В жизни и от слишком страшного, и от слишком прекрасного человек испытывает шок и как бы отрубается, превращается в лунатика и «засыпает». Так что опять-таки воспоминания о пережитом ужасе или красоте будут сильнее и реальнее самого этого события. …Себя можно увидеть только со стороны – либо до, либо после; мы пропадаем в точке настоящего, находимся в потоке чувствований и действий, который владеет нами и не может безразмерно увеличиваться при чрезмерном росте впечатлений ужасных или прекрасных. Чувства до или после события могут быть сильнее, потому что в это время предчувствий или воспоминаний вся твоя энергия идет на работу сознания, а ты сам не действуешь и не напрягаешься.

Весна и осень – это пора как медленной кардинальной перемены, так и множества локальных быстрых перемен: вот светит солнце и сверкают лужи, и сияет золотая листва, а вот уже пошел мокрый снег и стало серо и промозгло. И мне нравится это: очень наглядно, что есть хорошо и есть - плохо. Лето – это слишком хорошая пора для испорченного человека. Исправиться и стать лучше можно только весной или осенью.

…Главное, воздух свеж, не горяч, не тепл, не холоден – моё слабое /как у мамы/ сердце без воздуха начинает задыхаться. Говорят, что есть уколы, что урюк и печеную картошку надо есть…

Я не верю, что последние мгновения С., двоюродного брата, который умер, выпив по ошибке какую-то гадость, были плохи…

Кто ощущал свою жизнь как плохую, не будет как такую же ощущать свою жизнь там /можно жить плохо, но считать, что живешь хорошо, что-то смаковать, чем-то гордиться и что-то лелеять/.

Рабочие, всю неделю работающие свою тяжелую работу: как остро, наверное, они ощущают свои выходные. Еще бы не хотеть «гулять» и распоясаться. Надо, чтобы в их работе появилась доля разума и облегчения для того, чтобы разум и умеренность проявились и в их «праздниках». …Если им не наслаждаться, не расслабиться и не встряхнуться, то не будет сил для их работы. …

/На Западе есть и разум, и умеренность, но истинности от этого не прибавляется. Меньше битой посуды, но меньше и радости /впрочем, они теперь весьма богаты, могут и посуду бить//.

Просмотрел буньяновскую «Духовную войну». Молодость протестантизма, как и молодость католицизма, породила сколько-то искренних, а значит, приблизившихся к истине людей /также и с неопротестантизмом? /. Церковь, в которой звучит Бах, а проповеди читает Буньян, и я бы посещал.

…У евреев же не было наук и философий. Они не занимались отвлеченным познанием добра и зла. Изначально это был простой народ, они вели простую и суровую жизнь и иногда им приходилось так худо, что воззовешь к чему угодно – а перед глазами было одно голубое небо. Земля была безвидна и пуста, а небо сочилось молоком и медом. Они стали верить в этого невидимого Бога и в свою невидимую судьбу, в своё избрание. Сначала эта логика сработала для отдельного человека – Авраама – а потом и для всего народа. И без обжига не бывает изделия – и человек, и народ прошли этот обжиг. Аврам стал взывать: «а-а! » и превратился в Авраама…

…Всех соблазнительней и всех легче дьяволом стать ближайшему помощнику. Ему всего унизительнее, делая много, тем не менее оставаться в тени своего «шефа» - а ведь все средства в его руках…. Предав, такой помощник, завладевает всеми этими средствами, которые были ему отданы под начало начальником его. Так что получается: Бог высок, но без всяких средств /только Сын и Дух остались/, а сатана пониже, но зато все средства у него. Мы сотворены Богом, но наш Бог попал в крайне тяжелое положение, по сути, Его лишили власти; как короля Лира.

Будучи в стороне, Бог не в силах помочь человеку, у Него нет средств, а чтобы Он мог вселиться в человека своим Духом, он должен открыть и приготовить для Него большую горницу в своей душе, учась этому у Христа-мученика, который согласен учить, не имея где преклонить голову в нас, ибо мы еще слепы, глухи и каменны сердцем. Христос взял на себя непосильную часть надлежащего нам труда: творить жизнь из смерти, имея Самому самую ужасную участь: отдание жизни на смерть. Предательство одного может быть искуплено только жертвенным служением другого. Может быть, Христос и дьявол – это братья…

…«И родил Бог-Адам трех сыновей: первенца, Каина – сатану – второго, Авеля – Христа – и третьего, Сима – человека…»

Т. е. от самого человека зависит не больше, чем от дерева зависит, расти ли ему в лесу – всю победу сделают Сами Боги, Троица. Человек только поле битвы, как сказал Достоевский. Но это взгляд снаружи, а в себе, внутри и дерево исполнено постоянных напряжений. Нам надо только исполнить предназначенное нам, но что назначено-то нам мы видим «как сквозь тусклое стекло, гадательно», но исполнить-то трудно…. И мы – поле: но кому из борющихся сторон мы предоставим на нем места удобные и благодатные, включая самый рай, и кому места безвидные и пустынные, включая самые адовы пропасти.

…И что осталось от Рима с Грецией – да ведь ничего не осталось. Какие-то голые торсы, какие-то нелепые «риторы» и драматурги, которых читать невозможно. И при «империи», и при «республике» – чернь, требующая хлеба и зрелищ и завоевательная, хищническая, поработительская политика с безмерными аппетитами. И они, и научные «завоевания» – всё только для того, чтобы лучше удовлетворять эту жажду хлеба и зрелищ. И никак не удовлетворят.

Также будет и с этой «цивилизацией». Уже сейчас читать Дидро или Вольтера, слушать Бетховена или Стравинского невозможно для нормального человека, уже сейчас их история выглядит историей жестоких и бессмысленных междоусобиц, жестоких и низменных колониальных завоеваний, уже сейчас для многих ясно, что их «религия» – это тот же Зевс, «культура» – тот же Аполлон, потребы императоров и богатеев, требующие бесчисленных человеческих жертв. Всё также сильнейшей остается Библия и те, кто истинно ею жил /Достоевский в романах и Толстой в своих общественных убеждениях и своей жизни /в своих общественных убеждениях Достоевский показывал себя националистом и конформистом, а Толстой в своих романах был под обольщением женской любви, мужского доблестей, народных достоинств и т. п. //

…Для человека смерть является проблемой во взрослой жизни, когда, казалось бы, он наиболее от нее удален. …Весь вопрос в том, насколько сильна смерть, которую преодолел человек, раз живет и хочет жить. «Ты жизнерадостен? – но смерть, которую ты осилил, совсем мала и я, пожалуй, могу убить тебя дыханием уст своих».

…Они практичны в смысле утилитарности, а я практичен в том, что говорю всё, как есть, без обиняков. Истина есть практическое знание положения дел…

Читал книгу Вересаева о Пушкине. Нахлобучился, погрузился, был захвачен так, будто читаю роман Достоевского /и даже больше: в жизни интриги и сильнее, и естественнее, чем у Достоевского, он силен не ими, а таким же захватывающе и мучительно проблемным подходом к ним/. И ведь такую книгу можно написать о любом человеке. Любого человека надо разгадывать. Это божественное занятие – суд. Ведь не только посторонние, но и сам человек лишь субъективно судит о соотношении своих обстоятельств и чувствах, в конечном счете, о логике своей жизни и судьбе.

Теперь ясно увидел, что и Дантес был ничем не хуже Пушкина, и жена его была нормальной, и даже Николай Первый и старший Геккерен не заключали в себе ничего особенно зловещего. У каждого свой набор обычных человеческих слабостей, гадостей и добродетелей. Но у каждого и своя особина, что-то даже символическое: блудодей Николай Первый и сам Пушкин – фигуры особые уже как таковые, Геккерен старший – как сочетание злости и любви, ума и безрассудства, Дантес – как роковым образом влюбленный, Наталья – как невероятная красавица. В общем-то, в любви Дантеса и Натальи Пушкин был не менее лишним, чем Николай Первый. Нельзя уроду жениться на красавице, умному на пустой мещанке, горячему на холодной. Геккерен-старший как подобие Пушкина по своим свойствам! Красота как причина войны двух умных людей! Какая жалкая участь: воевал ради аполлоновой, языческой красоты, ради аристократической, языческой «чести». Причем, воевал от отчаяния, а не восхищения. Хотел уйти: в деревню, в историю; не говорю уж о поэзии - этой единственной точке, где он находил – и то только изредка – совпадение с самим собой - и о веселье-забытье. Нельзя быть особым человеком и жить в той же среде, что и все.

Он – обезьяна, пытавшаяся стать человеком, русский, пытавшийся стать европейцем, мелкопоместный, пытавшийся стать великосветским. Ему бы веселиться в том звании, какое ему было дано /как его брат/.

Он заболел духом и боль была нестерпимой, как зубная – лечить же было некому. Рассеялся дым иллюзий молодости и ничего не осталось: поскакал зловещий Медный всадник, вошел Командор, Пугачев был обычен и страшен и дополнял Петра, приступая с другой стороны /чем-то его проза напоминает Кафку: также ровно, как бы безжизненно пишутся ужасные истории/. Клеопатра просила за любовь кровушки – и где ты, аленький цветочек…. В Геккернах он пытался раздавить право на красоту со стороны умных, но злых и право на счастье со стороны красивых, но неумных /как и его жена – он стрелялся со своей собственной женой! /. Проиграл и тому, и другому, ибо променял тонкую и высокую игру – поэзию – на ужасно грубую и низкую, как карты – на стрельбу. /Если бы не было спорта – в котором нет чада духовного, ибо есть физические усилия – то я бы тоже был картежником! /

…Он не имел возможности реально закрепить своё превосходство, вот и закреплял его иллюзорно – в стихах, в дуэлях и высоком самомнении. Т. е. в нем было что-то и от гоголевских персонажей. …Рисовал профили, не отдавая себе отчета в том, что это положение как бы на грани жизни и смерти, открытия лица и глаз и их закрытия и отворота…

Кстати, уверен, что Николай Первый обладал ею.

Дантес-то надеялся, что он догадается увезти свою жену - так, как уклоняются от машины, которая едет себе и вовсе за вами не охотится – Пушкин же бросился под колеса.

Царь его «обломал» сначала, а теперь намеревался и обесчестить.

У него был национализм неофитского свойства – это бывает и у приезжих немцев. Будучи людьми без национальности, они такими усилиями стараются ее обрести.

Учился в Царском лицее, а был воспитан не лучше беспризорника: «бери всё, что можно взять и дерись со всяким, кто пытается что-то взять у тебя. Верь в дружбу и в свою хитрость» и т. п.

Его стихи – это облегченное содержание и повышенная звучность форм и рифм. Т. е. всё элементарно просто /лишь бы кому интересно было и впору/.

…Пушкина весь этот «свет» не только духовно и душевно разорил, но и в самом прямом материальном смысле.

…Не варвары завоевали цивилизацию, а просто слились два варварства: невозделанности и разоренности.

…И он менялся, оставаясь двойственным: становился степеннее, но и злее, раздражительнее, неудовлетвореннее. Сполз к «чести» и «работе в литературе».

…Я очень уживчив и очень неудобен…

Ни он, ни Гоголь, ни Лермонтов не справились с трудностью /а значит, и со значительностью/ жизни. Они были первые соловьи, которые погоды не делают, но ценны сами по себе, ценны в чем-то и больше, чем сама эта погода.

Как все, стал ходячим гробом и с ужасом подумал: «кому я отдал прекрасные цветы своей молодости – ходячим гробам на украшение! »

Да, ни роль придворного поэта, ни роль общественного «властителя дум» меня не устраивает! …При Николае Первом засесть за Петра Первого – это всё равно, что при Брежневе засесть за Ленина. А ведь вроде верняк взял для упокоения своей совести и тоски: «император Петр хороший, а мятежник Пугачев плохой».

…В этих фрагментах мне больше всего понравились письма Жуковского и П. А. Вяземского. …Портрет Тропинина нравится. Он всех рисует находящимися как бы спросонья и в нежном утреннем свете, в котором жизнь каждого что-то обещает. Но и Кипренский приятен, и даже отчетливо античный Брюллов.

…Не хотел бы я, чтоб жена меня звала по фамилии и чтоб говорили «Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин! »

…Каково знать, что ты умрешь через день или два – это что-то несусветное, шоковая терапия души. …Он отказался соглашаться с условностями и «вольностями в рамках приличий», вызвал их на дуэль.