92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 27 страница

Я мог думать о смерти только ясным, веселым днем – в сумерках я болел ею, а в темноте находил успокоение, умерев.

…Вот они, жесткие, деловые, деятельные – они осуществятся, а как осуществится Слабость? И годы простоя делали это соображение актуальной зубной болью, искушением в пустыне.

Я убежал от них, чтобы не соперничать с ними на уровне вида, ушел, чтобы вернуться со своей территории /смехотворно представлять себя некой могучей миной, подложенной под всё, мне ненавистное: я кидаюсь на толпу/.

85: Интонация уже выражает чувства, а вот чтобы мыслить, нужно уже настоящее мастерство.

А иначе все чувства проходят и не оставляют следа.

92:

Слово – это материя, чувство – это душа, а мысль – это дух и сии трое суть одно?!

…Добиться памяти, чтобы преодолеть своё отчуждение – и от себя, и от ближних, и от мира.

85: Классика вызывает скуку. Той жизни нет, она уже не находит отклика. По-моему, это вещь естественная, а не моя вина. Ее читают люди, преклоняющиеся перед авторитетами и желающие что-то у них позаимствовать.

Разумеется, такое можно сказать не про всех писателей и не про всех читателей, но других совсем немного.

…Несчастная способность – трезвость. Все разлагать на составные, все видеть без солнечного света и звуков. Сначала, по крайней мере, несчастная.

92:

Авторитетов ищут во всем, не только в политике и не только на глобальном уровне, но и на местных. Это повод для рабства, для скуки, для лицемерия, для ханжества, для подавления и себя, и других. Впрочем, западные бездушные и разнузданные идолы мне, конечно, не ближе.

…Увлекла сама открывшаяся перспектива выражения себя. Наивно эгоистическое настроение…

Свет без темноты я видел всё детство – и был напрочь зачарован им, так что я даже не верю теперь, что я что-то делал, а не только был растворенным в нем – теперь /тогда/ темнота без света, которая есть знание. И я преодолею это несчастье Адама. У меня Авель убьет Каина, потому что не будет безмолвным. У меня Каин будет стремиться к свету Авеля.

85: Не слишком ли я тороплюсь? Зачем прыгать через ступени – можно кувыркнуться и будет больно.

Ты просто никому не нужен. И то, что напишешь ты, никому не нужный, никому не будет нужно. Поэтому не торопись. Хорошо еще, что они мне тоже не нужны.

Мысли все до того тоскливые, что не хочется и записывать. Подожду другую волну.

Мне бы надо гордиться силой своей тоски! Тоска и только концы мыслей, их быстрые тени…

92:

Всё тот же процесс записывания в виде личных откровений общеизвестных настроений /а затем еще более странное постоянное их воспроизведение. Узнал, но не соскучился, сила переживания только нарастала. Теперь-то, когда всё разродилось, легко пренебрегать своими родовыми муками/. Личное открытие мира, чреватое его пересмотром.

Вот так однажды я решил поддаться «нехотению» и надежде на «другое» и прождал три года.

…Но с другой стороны, это и сейчас: вот попробовал пожить с недельку и уже хочется оглядеться: куда же я забрел? И: что толку дальше брести? – это уже будет только количество.

Вечно не хочется бороться, хочется ждать, когда «само». Вечно не хочется, потому что вечно требуется.

85: …Смотрю умом и кажется, что всё прекрасно, но сердце равнодушно – наверное, оттого, что много подобного уже. А есть вещи, которые не могут надоесть…

Продолжаю свое интересное и продуктивное мучение на фоне равнодушных статуй!

92:

У гладкого замазаны поры и оно не дышит и ты не обоняешь его дыхания. Блеск утомляет. …Гипертрофия внешнего вида, все люки вовнутрь навеки задраены, содержание задохнулось и умерло.

…Раз античеловечно, то, естественно, и безнравственно.

Мы получили лишь одно задание: быть человеком. Быть человеком, значит, быть подобным Богу. Мы – это заповедная зона, в которой должно проходить всё наше движение, весь наш поиск.

Человек обречен соблазняться красивым и невозможно здесь провести жесткую черту запрета, который так необходим.

Их оболочки – легко убиваемые дети, а без оболочек они ничто.

85: Во всех русских есть какая-то вульгарность, распущенность и амебность. Ни в ком нет вдумчивости. Или все «народы» таковы?

Где обитают «настоящие интеллигенты»?

Сметка и сноровка, а не ум и анализ.

92:

«Я смотрю, ты заделался таким профессором. Наверное, понравилось бы учить, распекать за тупость и нерадивость. И жаргон специфический уже освоен» – голос из прошлого, до чего ядовитый – «за неимением кафедры, пока себя самого молодого распекаешь».

85: …Слова – это заплаты, которыми латают дыры в чувствах.

92:

Ох, как трудно что-то сказать, как надо быть осторожным.

Облако чувств и солнце слов, и высокое небо смысла?

…Что-то о фальши слов – от детских сочинений до взрослого формализма. Именно тогда, когда начинаешь писать и пробивают неверные слова невидимые бреши в твоих чувствах. Чувства, не справившиеся с жизнью с помощью слова, с помощью Бога. Вместо ожидавшегося успеха невидимая досадная катастрофа.

«Слова-заплаты влетают в дыры чувства собственного достоинства».

«Словами заплатил за собственное чувство. «Вы дырявое» – сказал ему, насыпав соль на раны».

«Славные заплатки летают как на качелях в черных дырах высокого чутья».

85: К тому же, куда ни пойдешь, всюду наткнешься на тех, кто двигаться не желает. Причем, обязательно и другим отсоветуют.

…Если что-то за живое заденет, тогда только и всколыхнешься. А так все – формальность. И понимание формальное бывает. Его достаточно, когда благополучен, как страница в никем не читаемой книжке.

…Разные времена – разные заблуждения. И какой бы ни был философ, историк, всё равно ты участвуешь в них.

92:

Я сижу, но желаю идти – о чем и заявляю другим – а они сидят и не желают даже – какового толка и советы осмеливаются давать. Натыкаешься на такое, еще не стронувшись с места, лишь попытавшись. Сидели вместе друзьями, но стоило тебе встать, как натянулись постромки и сказали тебе: «не сметь! »

Не успел тронуться, а уже потерял равновесие, уже проиграл им.

…Самоистязание ради самоцельного «понимания». Ты и других готов ради «понимания» по живому бить.

85: Окна как глаза скорпиона – чудище! Прекрасное строят, а ужасное чудится само.

92:

Я и сейчас помню, как я лежал и как мы с окном взаимно таращились друг на друга. Я заставлял его на себя таращиться, «производить впечатление». Как бы странно, как бы таинственно – и вполне безопасно. Тогда это было в самый раз.

…Зверь-чудовище – значит, следующий этап человек-чудовище: шесть дней творения чудовищного мира!

85: Пусть будет хорошо и пусть будет плохо, пусть лишь не будет средне.

Ведь хорошее может быть только после плохого!

92:

Снобистское отталкивание от «среднего»: серо, мол, скучно. Вот так и приходят к раздвоению, приходят одновременно и к плохому, и к хорошему, всё время оставаясь между, в той самой серости.

85: Записываю то, что для меня самого неожиданно и что потом могу не вспомнить. То, что всегда со мной и более очевидно для меня почему-то скучно записывать.

92:

Почти уверен, что где-нибудь позднее есть совершенно аналогичные записи. Ну и что? – это как несколько памятников одному и тому же человеку, вещь обыденная, свидетельство ее неувядающей актуальности.

85: В минуты высшие чувствую, что мне многое дано. Чувства высокие заливают душу и уже совсем не до скуки…

А писатели плодят несуществующих людей, как будто мало живых. Эти персонажи, собственно, ничем не интереснее и не случайно старательно копируются из жизни.

Остается втиснуть их в подходящий сюжетик.

Да, жизнь для людей священная корова и они еще лишь осваивают слово.

92:

…Тьма – это мостик между внешним и внутренним миром. Выключил внешний свет – уже прошел полпути…

Как раз критику твою всего легче критиковать, настолько она одиозна и несуразна. Но не продолжать же эту же традицию уже в котором поколении.

85: Всегда мучительно заново настраиваться по камертону.

Главное, не выбалтывайся, пожалуйста, и помни, что чисто словесные красоты не служат раскрытию красоты души. Они тоже, что одежда для тела.

Все равно хватаюсь за пустоту.

Потому что щажу себя и малодушен часто.

Я исхожу из того, что есть душа и есть духовная жизнь – единственная важная. Отсюда, разумеется – Бог.

Но одного понимания мало - нашу нежность кто-то держит взаперти, кто-то душит и не от того ли тоска…

92:

Всё забыто, отложено на потом и вдруг услышишь высокую ноту во вне /хотя бы и в какой-то эстрадной песне/ или в себе и встрепенешься, и станешь строгим к себе, так что на глаза выступят слезы умиления.

А может, тут опять про сумеречные мучения по любому поводу

А может, здесь просто кряхтенье уже не слишком-то легкого на подъем.

…Это тоже для меня характерно: разные голоса - разные настроения. Творю людей из интонаций.

Святые были времена, святые слова – так они трудно давались, столько в них было подлинных затрат.

Ты ухватился за пустоту, а я теперь должен ухватиться за тебя.

Это всё варианты на прежние темы: пустота, формализм, ниже, вон, малодушие и т. д.

…Всё это очень мило /хотя и однобоко/ и было очень важным тогда. Осознание себя есть осознание Бога в себе. Рассвело в душе и я вижу – там Бог. А ведь многих еще до рассвета Он покидает.

…Я буду по капле, перефразируя Чехова, выдавливать, освобождая, нежность /«рабство», наверное, какой-то гной – это противно! /.

85: Аллегориями отдельно заниматься бы надо.

«Говорящие шкафы и табуретки». Наставить всюду аллегории, как табуретки!

92: Ну шкаф, я понимаю, но что может сказать этот карлик – табуретка. Уж лучше пусть лает.

85: Вроде не думаю, а лишь удовлетворяю потребности и скотски набиваю желудок, однако такая тоска, что болит голова…

Какой едой помочь голове? Все стараются расчленить дух на стороны и уже одним этим уходят от правды и истины.

И самому что-то внешне литературное гнать меня все же не увлекает. Нельзя из гнилого яблока сделать здоровое.

Вообще, жизнь потеряла смысл. Раньше была хотя бы видимость, например, занятия спортом. Сейчас, все отвергнув, но не найдя альтернативы, нахожусь в пустоте. Знаю только, что возврата нет, это навсегда.

Отмел ненужное и обнажились одиночество и пустота. Ищу и чувствую, что выход где-то близко, но никак не найду, и устал уже до равнодушия.

92:

Зарываю себя, гублю тем же близлежащим материалом, которым, быть может, еще недавно спасался… Можно думать и быть в хорошем настроении, можно думать и быть в плохом настроении /что происходит вот сейчас/, можно не думать и быть в хорошем настроении – например, гулять по улице или болтать, короче, это бывает очень часто… Но на полюсах победа нокаутом и поражение нокаутом.

Это в такие часы орут «не трогайте меня» - даже при малейшем, даже при дружеском прикосновении, даже при ощущении чужого дыхания, оказавшегося рядом с тобой.

…Некие медики в белых халатах расчленяют тебя и уходят от тебя далеко.

…А потом каждым совершается выбор и в каждом начинает биться мысль из одного слова: в одном, например, слово-мысль «сила», а в другом «смысл». А во мне сначала «смысл», а потом и «сила» и еще много других слов. …Это, наверное, и есть изгнание из рая! Ведь это первым появляется: мысль о своей бессмысленности, о своей нищете. И я, как Адам с Евой, сначала сооружал одежду из подручного материала, а теперь, надеюсь, Бог мне поможет изготовить изделия, «вещи».

Уход от общества неизбежно уводит тебя в метафизическую плоскость. И чем больше борьба, равновесие Бога и дьявола в твоем духе, тем более плодотворным это оказывается для тебя: они больше и дольше «высказываются».

85: Буду жить в миру, как уж получится, а главная жизнь – в уединении.

Из какого окна можно увидеть действо со стороны, потому что за ним достаточно уединения? …

Видеть – значит, чувствовать, смотря.

Причем может случиться, что я напишу много такого, что вызовет искреннее возмущение и неверие в правдоподобность. Сознаюсь, что именно этого я и добивался. Без дерзости все скучно.

А они жизнь только анализируют, т. е. делят на мертвые кирпичики – которым уже нет числа; затем пытаются строить из них нечто, но на жизни это не отражается.

92:

…Когда другие выйдут на реальные «светлые дали» для всех, будешь кусать локти…

Претензии шиворот-навыворот, авангардного типа, с «достоевским» «сознаюсь». Еще только декламации о разрыве с «общественностью».

…Знание отказывает, когда перестаешь принадлежать ему, уже раз обретенному, всей душой. И ведь нет ясности в том, что пишешь: как-то всё расплывчато и всё время витает угроза угодить в лужу доказательства того, что А = А, или что белое – это черное.

…Мне семейного крысятника более, чем достаточно.

…Это же впечатляет: сам себе устроил армейскую службу – ту самую, от которой сбежал, едва не свернув себе шею! Сейчас завидую даже себе «пропадавшему» в последние 3 года: не было временного прессинга, жил в экзистенции, а не бегал от дела к делу с сомнительной эффективностью.

…Как раз про анализ всё время подспудно и думаю – мол, сколько же можно заниматься этими тупыми «комментариями»!

Что-то поднимаешь, не зная, куда пристроить, что-то валится, а всё остальное «множество», каждый в отдельности, лежит в неподвижности, не волнуется, не готовится к тому, что ты его хотя бы сдвинешь. Как на кладбище.

…Вот такие мы «ухажеры»: с «красавицей» ведем себя то вроде бы очень смирно, очаровываем смирением, а то вдруг следует великая дерзость, застигающая врасплох. И это и есть победа. Пусть она хотела, чтоб всё было не так быстро… /На самом-то деле, то робко, то неумело грубо. Птенчик. /

85: Мысль идеальна именно в том смысле, что напрямую не применима к делу. Делу нужен только опыт учившихся на собственных промахах. Иногда я думаю, что важен даже не опыт, а уверенность, которую он дает.

92:

Сумбур, туман, чужие зады, но юноша смотрит на знамя и ему хорошо, он ощущает запах открытий.

Мои тогдашние мысли были, конечно, именно таковы: идеальны и не применимы в деле. Я о деле тогда совсем не думал, мне было хорошо с одной мыслью. Но возмужав в мысли, приходишь к тому, что служишь ею делу, а дело служит ей. Мысли нужен опыт, а тебе самому – уверенность. Хотел в чистой мысли, чистым внушением достичь так не хватавшей уверенности.

85: Истина в парадоксах: сейчас для меня именно учеба – отвлечение и чуть ли не отдых. Там нужно и можно халтурить.

92:

…Где-то это так и было, что измучив себя «раздумьями», я с облегчением на следующее утро шел по пути обычной жизни, смеялся, щурился на солнце, поделывая чепуховины. Особенно, если это был не конец, а начало сессии.

…Катался на лыжах в Зеленодольске и пытался возместить недостаток умения уверенностью /«смелостью»! /. Важнее ты, чем все стволы близстоящих дерев!

…Место для штурма хватает, поэтому мудрый ценит покой. Но я тогда кидался даже на воздух.

85: Может быть, писателем становишься тогда, когда перестаешь желать выразить ускользающее и смиряешься с допущениями, признавая их естественными…

92:

Дело начинается тогда…

Миришься с издержками, становишься терпеливым.

Да нет: у тебя в руках код, модель, конструкция – как готовая емкость, кастрюля – и ты ею зачерпываешь столько, сколько она вмещает – вот и всё. А тогда еще такой «кастрюли» почти не было, каждый раз это была экспромтным, чудесным образом возникающая емкость и я пользовался ею неуверенно, проливая…

…Стоял над прозрачным ручьем, как на скользком льду, ловил ускользающих волшебных рыбок руками. Это блаженство, но кружится голова. Но при блаженстве ей и полагается кружиться. Захлебываюсь смехом, как и солнцем. Как он бьется, зажатый в руке – ничто так не бьется в руке, это так неожиданно, что я чуть не разжал ее, я никогда не испытывал такого чувства, какой он светлый, он похож на воду, вода искрится и на нем, она его любит, его хочется выпустить, пока она не высохла, мне не хочется, чтобы чудо умирало, превращаясь в липкий быт, где мешки, пусть и маленькие, целлофановые, там скопидомство, но куда денешься, порадовался и ладно, не требуй невозможного, а то начнутся глупости.

85: Будь чист, мужественен, не разменивайся на пустячки. /Этот Хем. из «Комсомольца Татарии» /поздняя приписка//.

Хорошие слова не могут преодолеть ощущение темницы, склепа без выхода – но совсем без писаний как без отдушины.

Успеха в любом деле - большого, настоящего успеха - можно добиться, лишь забыв про слова и потеряв себя.

Вот так я искал, мучился, говорил слова - и душа не дождалась, в темнице высохла.

92:

Всё внешнее в лучшем случае может быть только помощниками через свои импульсы – они со своим знанием /и незнанием/ стоят на другом берегу от твоего сознания и нет моста, по которому можно было бы переносить чьи-либо грузы из души в душу. То, что становится общим для всех – это весьма специфический и ложный продукт. Людей соединяет только общее дело /основанное на одинаковом познании – к которому они шли отдельно/ и то, что еще не познано и воплощено в незримом духе /типа: «все мы смертные»/.

/Пишу с удовольствием, потому что такое общение с самим собой приятно, как общение отца с сыном. Думать о «читателе» – это значит, думать о безнадежной запутанности этой огромной кучи листков /распутывая один, я порождаю пяток запутанных новых. Смысл-то распутан, но смыслов стало так много и они так похожи между собой…/. /

…Ну вот, разругался с вахтером, теперь каждый день будет начинаться и кончаться неприятным проходом мимо него… Мир перенасыщен всякой чепухой – а значит, пробегаешь, а значит, пренебрегаешь, ну и как следствие, чувствуешь себя скверно. Мы предназначены для того, чтобы с грязью бороться, а мы ограничиваемся тем, что ее отчуждаем, довольствуясь чистотой лишь на два метра /а где-то и только на два сантиметра/ вокруг себя.

85: Все мертво, пусто, бездыханно. Кругом пустыня. Все, чего добился: оторвался и повис, и теперь и вовсе не знаю, что для чего.

И это только кажется, что легко писать правду и быть искренним хотя бы с самим собой. Чтобы сподобиться на такое, надо очиститься и жить без капельки сытой распущенности привычек. Человек никогда не говорит правду, все его слова - это нечто другое и он только мечтает о ней.

Ладно, всё мрак, но ты, главное – не прыгай. Надо идти спокойно, сознавая, что делаешь, что можешь.

Итак, откроем дверь!

/Однако, уже погода была лучше меня. /

92:

Всюду, где не жизнь, не ветви, там смерть, пустота – там в своё время не дождались. Но тогда, когда решался вопрос о самых первых ветвях, речь шла действительно о жизни и смерти молодого деревца. Не хватило бы ему солнца и питательных земных соков и могло бы погибнуть.

Мечта об идеалистическом парении чревата вот такими повисаниями.

«Ну вот, теперь совсем ничего не удастся» – сказал повисший по воле чьей-то руки на вешалке и всплеснул своими бесполезными руками.

Я с самого начала был полон как любви, так и ненависти.

Привычками не успевают обрасти только при каком-то головокружительном движении. Его нет, нет того провозглашенного отречения от себя.

Я хочу жить долго, как первые люди – они видели такие дали…

Смирение делает любовь практической, воплощаемой…

К лучшему человеку могут прильнуть все худшие и лечиться. Лучший тот, кто лечит самим своим существованием, видом, прикосновением.

…Страдающих зовет пасмурная, словно понесшая на себе наши страдания погода, а солнце их отчуждает, оно для других, для счастливых; мир засмеялся и отдалился в этом смехе, стал карнавалом, в котором нет понятия личности. Но счастливых, наверное, мало; поэтому и нужно много солнца, чтобы найти этих немногих… Солнце всюду, но оно-то и недоступно: кому по настоящему доступно, тот живет в раю; в том нет никакой тьмы и грязи, так что когда солнце приходит, оно не находит в нем грязи и сна, которому неприятно, что его будят.

85: Ничего цельного не выйдет в реальной жизни, как не заклинай себя начать жить в ней по-другому. Только что убедился. Потому – полная свобода уединения в темнице!

А, впрочем, именно жажду успеха, правильности и признания! Буду циником, раз нельзя стать праведником!

92: Таких отмашек рукой и переключений надежд было столько, сколько скрипа на мельнице.

85: Может быть, надо не просто выделять главное, но и прямо исходить из того, что существует только оно - и все ему подчинять, а не строить ранжир - так только у невнятных людей.

Впрочем, в любом случае, человек – это загадка.

92:

Устроение ранжиров, пирамид, с намерениями /выражающимися в обильных «надо»/ превознести что-то одно и подмять что-то другое, по ходу с обвинениями во всех смертных грехах всему миру тоже занятие вечное и не более интересное, чем заправка постели, к примеру /смешно только это ворчанье, недовольство миром при заправке постели/.

…Сводил образ к слову, а не пытался раскрутить его в словах. Не понимал, что все слова известны, а новое может быть только в образах /художественных или научных моделях/.

85: Классическая музыка – музыка чувства, а современная эстрада – музыка грубых /подчас просто скотских/ эмоций.

Слушаю ее, а в голове только одно: «Все развалилось как карточный домик».

92:

Ложь и бессилие эстетизированных человеческих чувств и правда животных страстей. Что, мол, стесняться и драпироваться – разница в драпировке существенна только для жеманных, зажатых людей! Ведь вы, предки, были такие же, только обставляли всё условностями и приличиями – чем портили себе удовольствие. Вообще плевать на соседа – как и ему на меня; каждый живет сам по себе и нечего опасаться, кроме уголовного кодекса, да и с тем мы «на ты».

Полезно куснуть картону, чтобы проникнуться к нему отвращением.

85: Нет, пожалуй, выговорился. Скис.

Чаще всего и я такой же, как они и могу только вымучивать что-то, руку набив, хотя мне знакомо и высшее.

92:

Пожалуй, могу слово в слово переписать.

…Всё было заново осознаваемо, открываемо как явление в зеркале слова. Интенсивное, неумолчное осознание происходящего…

…Все ухищрения определит «как надо», тянувшиеся годами, оказались совершенно бесплодными. Но это дым при огне.

85: Почему писатели не пишут о сути жизни? Они считают, что все знают и что это слишком ясно? Только Дост. ищет искренности и проверяет ею.

Или это только я так банален, что не понимаю многого?

Признаю лишь искусство, к которому подыматься надо, которое чувствую находящимся выше, к которому не надо спускаться, снисходить.

Но есть ли оно - кругом упакованный мир.

92:

Такие вот первобытно откровенные времена… Нет условностей? – открывается дорога для закона.

Искрение, которое начинается при больших напрягах. Иначе всё лишается смысла как стебель цветка без бутона.

Я никогда не гордился тем, что я, как настоящий мудрец пришел к классическому пониманию своего непонимания. Моя банальность всегда была в придачу. Обманывать себя у меня просто никогда не хватало сил. И я переночевывал прямо на голом камне. А люди всю жизнь проводят в борьбе с правдой, как и в борьбе в природой – на это и уходят все силы.

Чем больше мир, в котором ты живешь и ощущаешь себя, тем крупнее «на самом деле» твои результаты.

Вот кто заложил в меня эту несомненную подъемную тягу? Я задыхался, умирал в атмосфере дел, ее не содержащей… дела на высоте трудны, но зато и силы прибавляются от воодушевления. Моя душа пронзена какой-то редкой разновидностью Духа – Духа поиска и высокой тоски – и странная выходит картина, когда я, слабейший, напрягаясь изо всех сил, пытаясь следовать за ним, изображаю из себя Геркулеса. …Кто вкусил, тот уже предан Ему, как наркоман своему злу. Предательство Духа потому и непростительно, что оно очень трудно и не может быть случайным.

85: Именно с удовольствием буду относиться к учебе и прочему, как к отдыху. Это будет возможно, если начну искусство, которое воодушевит меня.

92:

Отдыхай, отдыхай, всё равно, несмотря на все твои ухищрения, всё придет к закономерному итогу.

Миру, обществу однозначно не верю, но каждому человеку его мне хочется дать шанс.

85: Страна регламентов, как некстати и тяжело, что именно здесь родился.

Под массу приходится постоянно подделываться; собственно, на людях только тем и занят, чтоб себя не обнаружить. А как иначе?

92:

Я самый лицемерный человек: не лицемеря, не притворяясь, что я как все, мне среди людей нельзя быть, а т. к. лицемерить мне тягостно, то я и удалился.

85: А все же, может, и мертво у меня внутри. Стеснение в груди, будто воздуху не хватает.

Неужели только тоска меня ждет, только горечь? – повесят ярлык неудачника.

92:

Забота о впечатлении потомства.

Критика плохого на порядок ординарнее, чем творение хорошего.

От нытья, кажется, почти избавился – ребенок отревел весь свой страх перед слишком большим, темным и молчаливым миром.

85: Искусству нужны подробности; фантазируя и смотря, надо замечать их, иначе ничто не воплотится.

92:

Эклектичные, смутные пожелания, но я и до сих пор стою в этой точке, мечтаю о том же.

Подробности, раскрутки, воплощения теперь есть, но вот крыльев фантазии не хватает. Идет голый реализм, пусть и высокий. Высокий теперь требует подобающих ему прекрасных одежд. «и оставьте, пожалуйста, ваш цинизм – надо знать меру – перед вами король! »