92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 25 страница

Сначала начнем делать, а потом дастся дар на совершение этого дела. Отдавая усилия, приобретаешь умение. Кто отдает, тот и получает. Выявление в себе дара – это выявление себя самого. Насколько выявишь материал – настолько выявишь себя /и наоборот/. Душа – это зерна и зачатки даров: нужно бросить её в землю и небо материалов, чтобы получить тело дара вне тебя, в творениях и дух дара внутри...

Шаховская о Набокове написала книгу, а о Шагале только несколько случайных страничек – вот и получилось, что Набоков крупен и проблематичен, а Шагал случаен и незначителен. А если бы написала наоборот, то и получилось бы наоборот – ведь Шагал того же порядка художник и личность, что и Набоков.

Может, это только у нас, северян рай ассоциируется с югом – южанам-то гораздо чаще случается мечтать о прохладе.

После болезни голова прояснела, но тело ещё слабо и это голове очень мешает: сижу нетвердо, но и стоя не укрепляюсь, и лежа не расслабляюсь.

Связь тела и духа очевидна…

Восклицательность южан – это же совсем иной способ жизни. У них нет разума, чувств и воли в нашем понимании. Они оглушены вечным праздником жизни под могучим солнцем. Евреев не понять, не учитывая того, что они южане. Чудо – это южное, а разум – это северное. …Вино делает северянина южанином.

…Для нас восклицательность южан, как и сам юг – рай, а для них рай - разум, наша воля, наши чувства. Хотя все преданы своему, родине, а не раю. Многие даже отвергают рай, настолько любят родину. Националисты – атеисты?! Да, так же, как и другая крайность – интернационализм. Религия – это вторая сторона атеизма /они верят в земное учреждение церковь, а атеисты в земное учреждение государство. Точнее, 1-ые верят в религиозное, а 2-ые в светское государство/.

…У нас ещё в 1932г. выбирали Кирова демократично.

…Похоть – это болезнь растертого полового места. Подобно заражению и гниению.

Сличал различные переводы Рильке. В первый раз обратил внимание на то, насколько всё решается переводчиком /чуть ли не 90%/. И только один переводчик оказался настоящим – Сильман – а все остальные случайные люди с тугим ухом. Кругом мафия. Вот так бы везде и во всем отделить золотые крупинки от пустой руды. И уничтожить эту руду, а золотому воздать славу. Ведь в этом мире наоборот всем заправляет как раз эта руда, а золото в положении Золушки.

Ван Гог родился 29 марта, а Бах 31 марта! /кажется, и ещё кто-то…/

Старость – от изношенности. Надо просто аккуратно и бережно носить своё тело и дух, а не трепать, не исстрачивать их на ничтожные «перипетии». Кто хорошо и долго носит свою одежду, тот долго живет?! Нельзя эксплуатировать ни внешнюю природу, ни собственное здоровье.

Надо в этой жизни превозноситься, а религии уверили себя, что знают ту жизнь, что она чудесна /и что знают эту жизнь и в ней одна проза/ - и в этой жизни только нудный урок отрабатывают, зарабатывают на билет, на пропуск в тот цирк… Написано же ясно: «Каждый получит по делам своим» – если кто-то считает, что за свои дела достоин полетов и прочего, то он и полетит.

…Вся классика пахла абсурдом также, как сейчас абсурд пахнет классикой…

…Избранность евреев ничем не отличается от избранности головы у человека…

…Смех – признак испорченности ребенка. «Здоровый смех» – это здоровье лишь одного цинизма…

…Наблюдая самую современную живопись: «научились делать «паутину»»…

Живопись: устроить болото непролазное, случайное, а потом искать спасение; причем, можно же разные спасения искать, начиная с поиска приличия и красивости. Это моделирует жизнь: человек начинает что-то соображать, когда уже почти безнадежно расшибется в жизни. Т. е. возможно такое долгое рисование: начать по наитию, из ничего, как и человек вступает в жизнь с туманом в голове, ничего не зная, а затем уж добавлять и добавлять всё на том же месте, отталкиваясь от получающейся наличности, развивая удачное и стремясь преодолеть неудачное…

Соединить бы Достоевского с поэзией, его остроту с лиричностью – вот это был бы идеал.

…А как он в «Братьях Карамазовых» зловеще в речь черта имя Льва Толстого вставил… С чертом им обоим пришлось бороться. Ведь даже Христу пришлось.

…Странные переклички есть между их последними романами: и там, и там долгий и неправедный суд, и там, и там натужные и странные спасатели, и там, и там заехали: один в социализм, другой в православие… Достоевский и Толстой настоящие пророки нашего времени, такие же как были у евреев /да и все пророки, только мельче, вплоть до неизвестного истории «обычного» человека/. …Не вполне знаю, как у тех, а у современных пророков истины пробиваются сквозь неистинность, разрывают ее как дрянной кокон, но всё еще окружены ею.

…Перенапряг им повредил /как и Баху в его «Страстях»/.

…А ведь от самого Достоевского пахнет и Раскольниковым, и Дмитрием, и Иваном, и Смердяковым /Алешей не пахнет, но пахнет молитвой на Алешу как на икону, а это в некотором смысле подобно присвоению…/ - всеми животрепещущими его героями пахнет /у него сразу видно, кто животрепещущий, а кого он просто со специальными целями «на сцену вывел»/.

…Ни Достоевский, ни Толстой не выиграли свою борьбу, но и не проиграли… Уже поздно, уже занавес, а острейшее действо всё не кончается – и так и уходит во тьму, словно всё еще посередине. Они и не могли выиграть, они сделали всё, что могли. Время было такое, непобедное. Выигрывать можно будет только в преддверии времени победного – а когда-то оно будет?

…Захватывающе интересно было только в середине. Сначала долгий, раскидистый «ввод героев» со скороспелыми «старцами», а в конце /начиная с описания суда/ опять потеря стержня, завершение по инерции - сюжет со скороспелыми «мальчиками». Кстати, и Алексей убедительно выглядит только в середине /«Лизе» вначале прелестна, словно взята у Толстого, а потом какая-то странная, нелепая, ненужная тень/.

Иван так и остался чем-то невразумительным. «Бунт» его был какой-то странный, глухой и вымученный. В него и в Катю Достоевский покидал всё темное, для самого себя непонятное.

Понятие «карамазовщина» достойно только этого прокурора: все три брата были люди вполне обыкновенные, буянил один, но он так слаб и человечен, что, конечно, никакой «разрушительной силы» в себе не несет. Метафизические проблемы Ивана – это вообще дело приватное, в самой жизни совсем незаметное, а уж страсти у Алексея - на которые намекалось - совсем невозможно представить.

…Да я и сам ощущаю в себе и Дмитрия, и Ивана, и Алексея…

Боб, подогревая, сжег капусту /поставил на огонь, а сам ушел читать/ - моя нотация /капусту тушил я/. Боб ухмыляется. «Ничего смешного нет, это только пародистам Ивановым всё смешно».

Инфантильные имеют плохую память, потому что им ничего не интересно; эгоисты, естественно, хорошо помнят свое и плохо помнят чужое; замученный или больной человек, лишаясь способности думать, теряет и память и т. д….

Художество податливо, соблазнительно и всем доступно /любой мультфильм и любой выкрутас – художество /имею в виду и саму жизнь//, но прошло кино, как сон и развеялось; чем-то томило, но так ничем и не разрешилось.

Учительны только переросшие традицию – Достоевский, Толстой, Бах и др. – и интересны только выламывающиеся из традиции – Рембо, Ван Гог, Лермонтов и др.

Опять повстречался с фамилией Кюри… Единственный дважды Нобелевский лауреат… Эта её невидимая радиоактивность, может быть, самое страшное изобретение, хуже чумы и похоже на чуму… С яблоком у Евы тоже опыт был!

Мама рассказала про случившееся на соседней улице: убили старика /размозжили голову/ за то, что не хотел убираться из собственного дома – куда? – его место приглянулось этой мафии, «коттедж» решили строить. Старик понадеялся на собаку /убили и её/, на заявление в милицию /может, из-за этого заявления, про которое им, сидящим и в милицейских кабинетах, возможно, было известно, его и убили так жестоко и нагло: в открытую приехали на машине и вызвали. Зачем он вышел? /

…Я об таких ужасах обычно стараюсь не думать, а, может быть, надо напротив: как бы ты поступил на его месте? Купил бы пистолет и стал бы отстреливаться? Попытался бы договориться мирно, торгуясь? Надо не иметь ничего такого, чему могут позавидовать. Нет, позавидовать могут любому... Но не настолько же, чтоб убивать. Но всё же правильнее не иметь ничего такого, с чем жалко было бы расставаться. Но это значит ничего не любить? Нет, это значит, что можно иметь возможность найти или сделать в любом другом месте то же самое… Вещи не должны существовать как что-то самоценное… «Рукописи не горят» /в домах, конечно, наиболее вероятен не пожар, а к примеру потеря или намокание/, никого не соблазняют.

…Заменить смертную казнь на пожизненное заключение в голой камере с петлей, свисающей с потолка. /Может и развлекаться, катаясь на ней – развлечение тоже будет зловещим. Чем смешнее будет какое-то время, тем тяжелее потом – смех ничего не меняет, он способен побороть лишь минуту – ведь в жизни всё меняется поминутно, так что в ней достаточно и минутной победы/… Нет, на самом деле это ничуть не менее жестоко, чем расстрел, только ещё хитрее /и тебе, выходит, приходят в голову дьявольские хитрости/. Надо поставить петлю, но надо дать и какую-то надежду на спасение. Ведь вешаются как раз раскаивающиеся часто…

На тему «железной логики»: логично вешать не демагога, а только его демагогию: ведь и самый отъявленный демагог не из одной демагогии состоит, а другие его составляющие, может, не столь ужасны и даже есть грамм почти хорошего. Христос сказал: оставьте и пшеницу и плевелы на время жатвы, потому что иначе не можете отделить одного от другого. Можно судить только метафизично, пока не пришло время жатвы… Люди силятся стать «самостоятельными», «сильными» и полностью истребить эту «слабость», но жизнь, как и природа, пока доказывает свою неистребимость.

…Пока я тем, чего достиг, не помог самому себе, я не имею права что-либо предлагать другим. Христос помог сам себе раз стал Христом. Они ждали Мессию, который, наконец, принесет им, таким хорошим, рай, а пришел Мессия, который спасал их, таких ужасных, от гибели в аду…

…Приснился уют и разноцветные одежды счастья /вечером, после холодной ванны /под утро сны сереют, становятся как старое дерево и старые доски – сока, цвета и тепла не хватает на всю ночь//.

…Воодушевиться и чистым ангелом красиво пролететь по жизни – не по горизонтали, параллельно земле, как летают черные птицы, а взмывая, наискосок от земли к небу.

Но вот американцы - они гниют ярко, фантастично, они космические умельцы…; а русские гниют, уходя в землю, превращаясь в диковинных зверей, в ископаемых животных будущего. Американцы – это чистый дебильный цвет, без белого и черного, а русские – это только бело-черные сумерки без цвета. СОИ против КГБ… /Мой листочек «бесспорного доказательства» окажется против их чудовищных махин…/

Нередко получается, что ты из излишней душевной доверчивости начинаешь просто потрафлять симпатичным тебе людям, уже не ставя четких границ, без различения /так, например, у меня бывает с «западниками»/. Чем более велик еврейский народ тем, что у него были пророки и Христос, тем более он низок тем, что не справился с отпущенным ему даром. Нельзя прославлять пустыню за то, что в ней вопиял пророк.

Зимние узоры на боковом стекле автобуса – поразительной красоты и точь-в-точь как у позднего Ван Гога, только всё идеально. Холод рисует на стекле южные пальмы! …Идея натурально создаваемых образов и натурально создаваемой красоты меня занимает всё больше.

Когда я только «преодолеваю» религию и искусство, тогда я лишь создаю свои догмы, т. е. свою религию и своё искусство. Не нужно с ними бороться, а то ненароком только обновишь их…

Романтизм – это выход аристократа на простор за пределы салона. Пушкин - озябшая птичка греется в тяжелой, холодной, невнятной русской истории. Всё это полно тайного мрака и стылости – все эти Сальери, Каменные гости, Клеопатры, Ленские и проч. На Западе тоже казарма, но благоустроенная и «райская» /типично западный подход: не ломают казарму, а облагораживают/. Его «болтливая муза» была лишь одной из знакомых ему дам. Дамы вдохновляли на стишки, стишки вдохновляли дам. Это как с птицей: ты либо летаешь, либо сидишь на земле и размерами меньше кошки. В рифмоплетстве нет ничего удивительного: я когда начитаюсь стихов, машинально некоторое время и говорю, и думаю в рифму. Наверное, можно разучиться нормально разговаривать… Я читал историю о том, как некий «коллектив» настолько распелся, что уже не мог остановиться. «Невольник чести» – невольник жизни, занятый по причине скуки плена разным баловством. Они уживаются со своей циничностью так же, как и со всем миром – мирно. Они сводят лбами свою циничность с циничностью мира, в котором живут и который они сами выбрали, а сами остаются как бы пустыми. …Пушкин – это сначала шампанское, а потом бордо /а потом «горькое вино»? /. Возможно, что все занятия Гете и вся его мудрость были той же объективной пустотой. …И, главное, ты кругом виноват: ты был резок с друзьями, ты был невнимателен к подругам. Они не Бог весть что, но всё же у тебя был шанс не остаться в одиночестве.

…Фиктивность дружбы – просто рядом никого не было, не умирать же от скуки /Ленский – это умственный улан/, зато стрельба всерьез. Онегин выстрелил на секунду раньше, потому что удостоверился, что тот сейчас действительно будет стрелять в него.

…Эти 14-тистишья напоминают мои фрагменты, напоминают мой любимый серийный метод /это нечто среднее между непрерывностью кинематографа и одиночной фотографией/.

Да, я клеюсь к блестящей обертке, к сюжету кино, к квартирке-картинке, но ведь это только клей. …Единственной реальностью является твоя душа, то как она себя чувствует, а иллюминации и развлечения ничего в ней не меняют.

…На радикальность меня не хватает, а ведь всё-таки и Христос, и Павел были радикалами. Но ими не были древние, а сейчас времена, подобные им, а не Христу, цель которого была в радикальном переломе направления развития мира. …Резкие движения человеку, движущемуся в сумерках пусть и к ярко, но очень далеко /обманчиво близко из-за скрадывающих расстояние сумерек/ горящей цели, противопоказаны… Но если я откажусь и от того, что осталось, то полностью потеряю связь с миром… Подарить «потомках» истину, но лишить их пути к ней! …У каждого свой маленький секрет, все специалисты, а всей тайны цивилизации никто не знает и все поражены ею как видом бога…

…Дерево не ломает всё вокруг, оно только разрывает поверхность в своем прорастании…

Как всё-таки страшно умерший опадает с лица… Выходит, что жизнь его протекала именно в этих местах. Журчали ручейки, блестели на солнце лужицы и вот: обмелели, пересохли… Тела старых людей – они начинают умирать, не дожидаясь гроба. Ощущаешь себя живьем положенным во гроб. Наверное, только в середине жизни есть равновесие между духом и телом - не в самом начале /где преобладает тело/ и не в самом конце /где остается один дух, который и пойдет на ту сторону/. Пришли малыми сконцентрированными телами, уйдем малыми сконцентрированными духами.

После «путча» появилась иллюзия свободного и беспроблемного «сотрудничества Елкина и Горби. Но это вековечная иллюзия сочетания «силовых методов» с человечностью… Горби пошел на поводу у этой теплой компании национальных партократов. Нужны были сильные экономические и законодательные идеи, а у него весь интерес вращался только вокруг непосредственного спасения Союза. Он спасался не непосредственно, а только через сильный центр, через силу идей и действий центра. Нужно было отказаться от всяких «государственных» разговоров, говорить только шокирующую голую суть – ведь все эти сволочи куда как любят рядиться в римские тоги…

Мне так и не удается обменять душевность не на дела, а на мечту, нежность и чувство свободы. Становлюсь всего-навсего немцем, человеком иной, но такой же здешней страны. Но моя капля любви - это зерно, образованное из ничего. Зерно получить труднее, чем потом вырастить из него дерево, под которым смогут укрываться птицы… Меняю всю душевность на зернышко любви. Меняю все цвета радуги на белый свет…

Возмущение – это вдохновение отрицания.

Евреи находятся рядом с истиной и раем, но там херувим с обращающимся мечом делает почти невозможным вход. Делает его подобным отвесной стене – а чем дальше, тем положе. И только самые дальние смогут потихоньку подниматься – настолько люди слабосильны. Дальние поднимутся и – с неба – скинут евреям ту лестницу, которая привиделась Иакову.

…Не благие намерения, а благие оправдания не благих намерений ведут в ад. В ад ведет лозунг «цель оправдывает средства». В ад ведет неисполнение своих благих намерений.

Быть по качествам своим евреем: быстрым умом и телом, гибким, удачливо точным /Давид попал точно в лоб Голиафу/, смуглым от внутреннего жара - а не северянином, высветлено деревянным, застыло жестким, малоподвижным, непонятливым, ординарным, бесплодным /одни кислые яблоки/.

Мои скоростные, пулеметные действия при обращении с рутиной напоминают героев детективов – у них там тоже страшная спешка. Песок должен сыпаться потоком, иначе это невыносимо скучно.

А в старину, может, и верно делали: в жены можно взять любую, но жена должна жить дома – и то и другое потому, что похоть у мужиков безмерна.

…Елкин напоминает Распутина – внушает мистический ужас, но это только вид, нашелся какой-то юнец и шлепнул эту мокрицу. …Но лучше не стало…

Нужны суперкнига и газета – вечное и актуальное. …Послания Павла вполне могла бы быть помещенными в газету. А Библия – это суперкнига. Но только её теперь надо дополнить опытом следующих 2-х тысяч лет. Собственно, каждый может составлять такую книгу сам. И ее читаешь всю жизнь, нет обязательства начать и кончить, как с романами.

…Книга такая толстая и широкоформатная, что открывается по частям – сразу всю не перевернешь. И она стоит дорого и занимает много места – так и полагается ценностям.

Успех наших футбольных клубов: показали тонкость, а не напор, «технику» и проч. Это высший класс /особенно, когда знаешь, что играют зеленые новички/. Путь от «догмы» к жизни – это путь ко всё большей тонкости… Большая прочность позволяет утончить и облегчить конструкцию… Я часто гоню одну извилину – так раньше гоняли наших именитые соперники.

Бессмысленно покоиться, если на душе неспокойно или работать, если потерян вкус… От этих двух постулатов мне никуда не уйти, а значит, надо оставить, наконец, эту идею «недели» /и сопутствующее ей настроение, близкое настроению желавших и во Христе обрезаться/. …Работаю – не боясь напряжения – когда работается, сомневаюсь – не падая духом – когда сомневается, покоюсь, когда блажен или совсем немощен и т. д. Долой немецкое!

«Братья Карамазовы»: Дмитрий от высоких чувств давал им откровения свои, а те знай себе всё холодно записывают – наверное, у Достоевского было как у меня: думаешь мучительно, а сбоку в тебе эдакий вечный писарь сидит и оценивает: «ладно, годиться /записывать/»

«Переписка Толстого с русскими писателями»…

Фет сильно отдает Свидригайловым. Толстой отвечал ему хорошо, кротко и ясно… А ведь они действительно были в чем-то похожи сначала – я видел портрет молодого Толстого-гусара – барчук-дурачок, да и только. Фет полагался на «крепкое хозяйствование», а Толстой на «правильное переустройство». И около Достоевского в «друзьях» был Победоносцев /не его ли он вывел в великом инквизиторе? /. Сатана всегда рядом – так удобнее вести диалог…

Лескова я так и не понял.

Ницше и Рембо: один восстал на истину, а другой сбежал от нее.

…Журавль пойман, но это только ловля птиц. Птица не знает что ей делать в плену и человек не знает что делать с пойманной птицей. И всё равно птицы будут летать, всех не переловишь, а человек будет только ходить. Вообще, это сверхудивительно: ведь только в середине 20-го века вроде бы кончили поминать Антику, эту мраморную, декламационную чушь.

…«Озарения» напоминают игрушку «калейдоскоп»: такая трубка, в которой с одного конца глазок, а с другого цветные стеклышки, которые, когда поворачиваешь трубку, для глаза в глазке, показываются необыкновенными узорами, каждый раз совершенно новыми.

А мировоззрение – это вещь такая тяжелая, пространная и вездесущая, что берясь только за один его конец, невозможно с ним что-либо сделать. Атмосферу способна побороть только другая атмосфера - под воздействием которой человек будет находиться постоянно и во всех своих точках.

Толстой - …и всё-таки неистребим рефлекс интереса, прячется усмешливая искра улыбки, всё-таки следит машинально за тем, что это перед ним вытворяют.

А молодым был силен, но заносчив… А что дурашливость в профиле – я замечал, что она есть у многих. Это как бы пустота по окраинам – вся жизнь теплится в центре.

Осенние голые деревья напоминают гигантских змей. Огромные, темные, шершавые старые анаконды и небольшие, светлые, гладкие молодые анакондики.

В музыке что-то понял: главное, чтобы была система взаимодействия одних и тех же звуков и интонаций и чтобы был басовый фундамент /тоника/.

В жизни как с высотой звука: чем больше частота, интенсивность извилин твоего ума, тем ты выше.

Тембр инструмента – это его душевная фактура. …Одна и та же теплая компания «играет», живет в общежитии друг с другом веками. Всё-таки эта точная математика нот подозрительна /«просто не владеешь темой – никакой математики там нет, это только способ рисовать движение, столь же точный и произвольный как и обычное рисование»/.

«Раз уж в кризисе, то нечего строить из себя невинную девочку, плати». Нет, получить новое - которое тебе необходимо, раз ты оказываешься способным впадать в кризис - ты можешь именно во время самого кризиса.

…Посмотрел свои старые /весной этого года последний! / портреты и ужаснулся: как неточно и грубо.

Шахматы – такая маленькая ручная игра, всё как на ладони. Всё перепутано, но и вполне распутываемо – ведь все возможные маневры и замыслы известны заранее. Вся цепочка изменений, которая происходит или может произойти с позицией после любого хода теперь видится мною более отчетливо /и это так приятно! /.

/А нет ли в шахматах чего-то абсурдно-смехотворного: такие громадные усилия, такое глубокомыслие и… всё тот же пародийно ничтожный результат. /

…В стремлении своем невыразимом, готов предать забвению абсолютно всё, «быть ничего не знающим», идти напролом, писать и руками и ногами, без всяких правил.

…Шахматы: надо думать не об очередном ходе, а обозревать всю местность. Борьба идет за любое преимущество, сколь угодно малое и сколь угодно отвлеченное /именно для них возможностей всюду и всегда навалом, а значит, и всегда и всюду есть что обозревать и высматривать/.

Не надо бояться любить великой любовью /мол, попадешь под башмак, окажется недостойной, будет злоупотреблять и т. п. /.

…Только когда тебе плохо, ты знаешь что тебе не хватает, и только когда тебе плохо, ты достаточно сильно стремишься приобрести новое.

…У меня только один дар, а всё остальное только хобби. Поэтому труда быть не должно: дар слишком высок для него, а хобби слишком низко. Дар во вдохновении, а хобби всё, что делается по домашнему, с любовью. И то, и другое без обязательств.

Плевать на равномерность и скорость продвижения в «занятиях», плевать на «потери» времени, на всё, кроме себя. Будет хорошо мне, будет хорошо и всем делам моим.

…Наемник – это человек, согласившийся стать рабом за плату. Собственно, он соглашается потому, что принужден экономически. /Кстати, мир приходит к экономическим войнам – они заменили обычные; а их последствия могут быть не менее ужасны. Собственно, процветает и экономическое рабство. /

…Выходит, только в среднем настроении нужно работать без перерывов, а чем оно ниже или выше, тем более нужно осмысления и борьбы, т. е. жизни. Сам позыв к этому растет по мере повышения или понижения настроения. …Уныние размышляет о себе, а восторг о мире?

92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ

85: Что толку ныть, что всё дерьмо и все в дерьме?

…А физические упражнения только угнетают дух.

…Мы все любим кушать, но никто не любит запах дерьма или кухни!

Если делать все наоборот во всем, хуже не было бы. Все та же действительность.

Действительность - это нечто вялое, серое и нечитаемое.

Еще один вариант: уход от действительности в сторону истеричности.

…Представил, как на стадионе 100 тыс. зрителей заснули.

Читая Х. *, я успокаиваюсь. Он так описывает жизнь, что начинаешь понимать, что главное просто жить и быть самим собой - и слабостям своим воли не давать.

В книгах отрицательных персонажей достаточно, как и в жизни, но странность в том, что те, что в жизни, никогда не узнают себя - иначе литературу вовсе запретили бы или она была бы другая!

Рассказы и новеллы – вот что для меня сейчас самое главное в чтении.

Мне надо научиться самому простому: сдержанности, собранности и мужеству - этому учит Х., а у меня этих качеств нет.

92: …Святые в своей наивности времена: прочитав, видимо, сборник новелл, я пишу: «рассказы и новеллы – вот что для меня сейчас главное». Быть может, тогда всё определяла вера, а сейчас – неверие. Но с другой стороны и в этой фразе есть мои вечные родовые признаки: короткие формы меня и теперь привлекают, также как и определение главного именно сейчас. А упоминание про успокоение? – я и теперь бываю беспокоен до тех пор, пока не найду какую-то ясность, пусть иллюзорную и временную. …Слова «просто жить» и «научится самому простому» – это кредо навсегда. Мой путь прост, естественен и покоен, как путь солнца по небу, как путь пилигрима, который несмотря на все схватки, всё время, как представляется, оставался в сумеречной тиши и смирении.