92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 18 страница

…Семья очень часто выполняет роль монастыря: «семья – это святое»…

Рациональное вырастает из иррационального и нельзя отделить одно от другого /но верно и обратное: пробитое и устоявшееся русло рационального само задействует нужное ему иррациональное/.

…Томисты /Аристотель/: «разум превосходит волю», августианцы /Платон/: наоборот. Интеллектуализм и волюнтаризм. Зачем противопоставлять одно другому? Воля движет, а разум при этом движении явно не помеха. /Но, конечно, уж лучше «разумно» стоять, чем идти куда-то без головы. / …Разум препятствует движению, а движение препятствует разуму – так оно и есть в жизни.

О стоиках злобная журналистская фраза: мол, из-за таких вот вырожденцев и погибла Антика. /Мол были олицетворением эпохи вырождения/: болваны, кто-то вырождался, а кто-то, видя это, терял иллюзии, и находил в себе силы подняться. Неужели у них и на древних злости хватает. И неужели у них столь тонок нюх, что они и сквозь толщу веков способны вынюхать то, кого следует распять?

…Европейцы качнулись от разума к воле, а евреи от воли /вспомним их великий поход/ к разуму. Евреи всё это время были рассеяны в безволии. Человеку с волей нужен уже другой разум, человеку с разумом уже нужна другая воля.

Для меня это новое чувство: ощущаю себя профессионалом, человеком, владеющим ценными умениями /пусть ценными только в собственных глазах, а во многом и просто доморощенными/. Чувствую себя обогащенным и укрепленным в самой слабой и уязвимой своей точке – в душе. И плохие настроения /как, впрочем, и восторги/ имеют теперь гораздо меньше власти. …Занятия заменяют друзей, человеческое общение. У меня слишком мало веры в конкретных людей: даже в лучшем случае, как мне кажется, сообщение с ними неизбежно кончается недоразумениями. И потом, душевное – оно как воздух; и им можно дышать, только не замечая его - нельзя делать на него упор и требовать от череды сиюминутностей чего-то многого. Итак, без людей нельзя жить, как без воздуха, но жизнь, конечно, не сводится к дыханию.

…И хорошо, что есть выбор: не пошло самое трудное занятие – отлично заменил его более легким. Всегда есть возможность для маневра, предотвращающего потерю времени.

Смешно: что привлекательного в так называемой «славе»? Меня, например, легкий сквозняк выбивает из рабочей колеи, а тут ветрище. Да я как огня избегаю людского внимания. Да я не верю даже в «нормальный» человеческий контакт /потому что в нем всегда недомолвки и потому что он всегда испаряется/. Я не могу понять, кто вообще эти люди, которые способны собираться в некие «восторженные толпы» и т. п. У кого так много сил и так мало ума? А Христос при въезде в Иерусалим? Это было с одной стороны трагическое и нелепое недоразумение – Он ехал на смерть, а они думали, что на Царство – а с другой, пророчество о невероятно далеком будущем, что-то древнее и пронизывающее весь путь – как вопиющие камни…

Фразы типа «всему - свое время» – это ведь философские фразы: тоже философы! Без философии, экзистенции и тотального мироощущения не живет никто.

Везде людей стараются заинтересовать – в Америке сдельными деньгами, в Японии семейственностью – а у нас вся заинтересованность: пресловутое «светлое будущее» и реальная палка.

«У кого страх – тот раб» – это принцип. Всё должно строиться только на интересе, а предохранителем должна быть только личная ответственность.

Но, кстати, потогонная система весьма предрасположена к рабству – нельзя сказать, что при ней рабство нерентабельно. Не случайно процветание всех этих азиатских режимов. /«Мировое разделение труда» – тем рабство, а Западу управление и все сливки? /

…Процветающие рабы! – это тоже сатанинского класса усмешка.

Нам надо быть как можно ближе к природе – ведь мы заведомо выше её, так что «озверение» от такой близости нам никак не грозит. Всегда грозит противоположное: полная потеря контакта – а с ним, следовательно, и потеря первенства в природе: царь останется без царства.

…Природное – это всегда что-то положительное и крепкое. А блудный сын понимает, чего стоит и немногое положительное после того, как вместо вершин оказываешься в бездне.

…Нам надо ощущать себя именно царями – и это приятно, но и ответственно. Сделаем же наше царствование благоразумным и милостивым!

Часа три писанины с утра, ещё, можно сказать, и не проснувшись, и, чувствую, шатает. Ударяюсь об углы, промахиваюсь мимо предметов, которые нужно взять. Смешно, потому что писал удачно. Я не только не хозяин всей этой утвари, но ещё и опасен для неё. Ничего, всё сошло с рук, ничего не разбито. Причесываюсь в бессознательном довольстве. Попу ковыряю пальцем, а затем этот палец нюхаю: сначала не могу удержаться, потому что чешется, а потом, потому что хочется проверить: воняет или нет. Вот такое можно выдать за важную привычку, типа того, что Гете писал только в запертой комнате, а Брамс, или кто-то там любил чистить свои ботинки /прочитал в газете такую вот подборку/. Сел и потягиваюсь со страшной силой - с какой и зеваю. «Нет, с животными у нас одинаково присутствуют рефлексы…» Голова, короче, абсолютно ватная, т. е. хуже, чем пустая. И вот в таком состоянии я буду работать весь день как ни в чем не бывало.

…В живописи я пойду от Ван Гога, а в музыке от Баха – другого и не нужно: есть по одному близкому человеку, учителю и слава Богу. Я люблю действовать, отталкиваясь от чего-то. Отталкиваться буду уже при «копиях»…

Языческое «многобожие» – сейчас тоже многобожие, только не природное, а душевное: верят и в то, и в другое; и нет того, что, будучи выше и сильнее, способно было объединить эти частности.

…И всё-таки мое сердце принадлежит дикости русской природы. Ты словно Адам, живущий сразу после творения. Наша страна именно этим уникальна, она такая огромная и такая суровая, что из неё очень трудно вытравить это дикое начало. От дикости и беды варварства и победы истовости и подлинности веры. Думающий человек в России всегда как в пустыне; как дикое дерево, он прорывает землю и небо, теряя ветви и обдирая кору. Ещё ничего не закончено – и это хорошо, потому что всё предыдущее кончилось плохо – а только начинается: т. е. ты, видя чужую бесплодность, как бы получаешь возможность попытаться начать всё сначала, и снова из дикого леса.

Преданность тоске ради её высоты, потому что её высота – это святость.

Антика, хотя и была хорошо известна, но роль чумы в России не сыграла.

…Но нет людей красивее евреев - а в этом и потенциал их душ.

…Зло, поставленное на уши, не есть добро.

Платонизм был знамением потери языческой цельности – появилось раздвоение дел и мыслей.

«Мысли» во время работы текут так же, как во сне – самотеком: присматриваешься в любой момент к себе, а там машинально что-то «иррациональное» крутится.

Читал про Возрождение. Почему-то им хотелось взлететь именно выше небес. Кстати, когда я читал про Рим, я так и не понял, в чем была причина его возвышения; показалось, что это было просто по закону природного отбора: выживает сильнейший.

У евреев от природы главенствует чудо, потому что образ жизни кочевника – это встречи новых мест, неожиданности, происшествия на пути, надежда на удачу. А разума не надо: в пути всё утилитарно, ноги работают, тело работает - вот и всё. Также и у европейцев от природы господствует разум, потому что они оседлы: будни без чудес, но зато можно строиться и развиваться – а значит, нужен разум. Тогда получается, что европейцы, открыв чудо, стали разумом строить чудо, а евреи, открыв разум, начали путешествие к его чудесному открытию. …Характерно, что как пик материального чуда был построен не на родине, а в Америке, так и пик духовного чуда был построен не в Израиле, а в России – родины оказались слишком малы, потребовался больший, прямо космический простор… /что-то у меня голова кругом идет из-за этих разнородных моделей, которые, как извозчики тянут меня везти каждая в свою сторону, я совсем «забыл», что же могу я утверждать точно. «Да постойте же, дайте опереться! Так…» – и я морщу лоб, заведомо не сдвигаясь с места/. Как у европейцев чудо оказалось с одной стороны завышенным, а с другой излишне рациональным и материальным, так и у евреев ум оказался чрезмерно заниженным, а с другой стороны, на него возлагаются чрезмерные – чудесные – надежды.

Итак, всё сводится к той банальности, что чужое впрок не идет и что чужое адекватно понимаемо не бывает, а, будучи воспринято неадекватно, вместо пользы причиняет вред и уводит в сторону?

…Не было отца, не было семени: вино породило сосуд – это не более удивительное чудо, чем то, когда сосуд породил вино в Кане Галилейской.

…Наша душа /т. е. мы сами/ - это плод взаимодействия наших отцов – через Дух мы связаны с Богом и небом, а через тело мы связаны с отцом и миром.

Итак, снова и снова: Бог–Отец – это не метафора.

Когда работает тело, отдыхает дух, а когда работает дух, тело неподвижно.

…Но хорошие настроения нужны и не первым занятиям - не всё только объедки. Накатанное – в любом занятии – делается при любом состоянии, а вот продвижение – в любом же – только при хорошем…

…«Триумф Ельцина» – привычные мерзкие фанфары…

Делание метлы тремя способами: 1/ Завязать метлу, а затем вбивать черенок 2/ Наоборот, сначала воткнуть, а затем обвязывать – и тот, и другой не очень хороши: трудно вбить и трудно крепко обвязать. Поэтому лучше всего применить комбинацию: завязать полувставленную метлу, а затем добить. Это типичный момент в любом деле. И, конечно, тут всегда есть проблематичность, требующая тонкости подхода: по тем или иным причинам трудно бывает нащупать эту золотую середину, опять впадаешь в одну из крайностей.

Я горжусь своей безжизненностью – ею я «прокидываю» рутину. Не трачу на неё силы, она делается молча и машинально. Но может быть, это неверная теория: рутины много, безжизненности много, теряешь ощущение себя… Сколько рутины – столько призрачности жизни… - они работают свою рутинную работу с душой, ведут свои разговоры с душой – а я не вижу в этом смысла. Надо быть очень маленьким, если хочешь, чтобы рутина была для тебя высоко.

Паскаль: человек колосс и пылинка. Да ощущая себя так, не сможешь даже шевельнуться!

…Это настоящее гиблое болото. Не воюй с лягушкой на её территории…

Но вот что можно сказать о многих: взрослеют в одной сфере и остаются детьми во всех остальных. А оставаясь с детством, остаются и со счастьем, с доступом к нему.

1 мая 92

Ох, не знаю, на что я способен, разломанный после вчерашней работы. Воплощения моей мечты о будущей счастливой жизни на природе пока доставляют мне одни мучения… «Да не зайдет солнце в гневе вашем». Захождение солнца подобно убийству. Гнев – это духовное качество, имеющее размерность Бога, а не человека. И он обладает тобой, когда появляется, ты не в силах справиться с ним – с ним в силах бороться только солнце любви. А я очень гневлив. Мотив Бога «нечистое же всё истреблю с земли» – это и мой мотив!

…Снова и снова задаю детский вопрос: почему общество считает необходимым супервооружаться, а отдельный человек - нет, не имеет своих маленьких крылатых ракет?! Войска без идеи наступления – это всё равно, что оружие без ствола, копье без наконечника. Битва – это борьба за право быть наступающей стороной.

Народ – это словно человек-титан, человек-монстр, что-то напоминающее об «издревле славных людях» из 6 главы «Бытия». Царь и правитель – это представитель этого титана на бренной земле, среди слабых представителей человеческого рода…

У Паскаля муки нет и в писаниях одни только несъедобные дрожжи. А я целый комбинат по производству дрожжей.

Подневольный работник чужого громадного завода мечтает о глотке свежего воздуха и о собственном деле…

…Идеалистическое желание «иметь» без готовности «платить» – как мы называем таковых? Правильно, «ворами».

Как Бог занимается с нами, так и мы должны заниматься с теми образами и представлениями, которые живут у нас в душе… Если доводить до логического конца, то Бог руководствуется человеком так же, как и человек образом?!

Фотографии Израиля: все дома с террасами и никакого гигантизма. Зависть и тоска берет. Мы привыкли к голым стенам. Мы привыкли, что живем в суровой стране…

Карпов – чемпион мира именно в позиционной борьбе, а сейчас шахматы, вслед за временем стали более иррациональны…

…Надо рисовать именно взгляд, т. е. содержание не должно быть раздроблено по углам…

Сегодня - работницам: «разгоним парламент? » - и уже слышит кругом восторженное и фанатичное поддакивание: «да, да, правильно, так их» – гудят прямо в микрофон, установленный где-то в их гуще, словно прямо в душе. Любому умному человеку ясно, что так называемый «народ» понимает в политике ровно столько, сколько и во всех других занятиях и играх «умников» – искусстве, науке и т. д. Бессовестно вовлекать этих неразумных в свои грязные игры. У народа нет и не может быть прививки против демагогии, они против неё абсолютно беззащитны. Он не может быть чем-либо иным, кроме как объектом манипуляций. Политика приобрела такое значение /много большее, чем искусство или наука/ именно потому, что произошло вовлечение в неё народа.

Нет, я теперь понимаю все эти цензы, которые вводились в прошлом веке. /Вот забавный ценз, который можно было бы предложить: право политического голоса имеют только те, у кого средний балл в школе бы не ниже 4-х! /

В конце концов, как есть люди с неумелыми и беспомощными руками, так есть люди и с беспомощными головами.

И не беспокойтесь, массы народа ничуть не будут при этом чувствовать себя ущемленными – они же не чувствуют себя ущемленными из-за того, что ничего не понимают в искусстве или науках, вообще ничего не знают, кроме своего узкого удела. Чего народ хочет, можно и не спрашивать, как можно не спрашивать природу, чего она хочет.

Играя в шахматы и читая Навина: «я люблю шахматы, потому что люблю битвы. В борьбе теряешь себя, превращаясь в некую эманацию, действующую, по сути, непредсказуемым и сверхъестественным образом».

Мы перестаем понимать себя прежних. Некие явные формы и дух были показаны и заданы сразу, но мы проживаем ещё долгую жизнь, чтобы найти им аналог в себе…

Я не безумен, я копаю землю, просто меня немного шатает от этого неспокойного простора. Ноги и руки работают, поясница болит, волосы спутаны. Моя стеклянная голова потеряла порядок. Я буду продолжать копать эту черную землю, выворачивать наружу её безвольное нутро. Смирись, себе дороже, ничего ведь нет, кроме прохладного ветерка; ты уже один, посиди на солнышке, подумай, сощурься, улыбнись…

Всю квартиру увешать рекламой. К примеру, на туалетной двери: «вы не ошиблись в вашем выборе! » Над обеденным столом: «мы накормим вас до отвала! » и т. д. и т. п. Включая всякую мелочь типа ложек и домашних туфель. Всюду цветные этикетки. Причем всё меняется, совершенствуется, непрестанно кипит хлопотливая работа.

Прожить несколько жизней! Я всё сделал и хочу опять в непосредственности и счастье прильнуть к многокрасочному звонкому миру; хочу опять поплавать в океане, замирая от ощущения километровых глубин под собой.

см. ранее /3-х этажный дом/: Да нет, нормальный дом на земле, но только с использованием и верха – крыши /так, как у тебя/ и боков /веранды, террасы – они и будут материальным «этажом»/ и низа /великолепный погреб со сводами, с вечным холодом. Чтоб получать пищу из земли-погреба, а дух с воздуха неба на крыше. /

Занимаюсь живописью: очень робко мазюкаю, карябую, вывожу – процесс «сотворения», напоминающий раскраску детских рисунков. А творческого бушевания во мне иной раз поднимается столько, что действительно может хватить на весь мир и всю эпоху. Что делать, надо терпеть, набирая понемногу скорость, сокращая понемногу этот ужас огромного расстояния до свободы.

Если больше «воплощаешь», то меньше сил остается для роста. Но только рост – это эгоизм.

Создавать сплав нескольких цветов не на картине, а уже на самой кисти – так оно будет натуральней. /Впрочем, это сплошь и рядом получается само собой, потому что у меня всего одна маленькая кисточка/. И надо очень хорошо чувствовать, где нужно жиже, чтоб получилось плавно, а где густо, чтобы получилось резко и экспрессивно. Жидкие краски и густые краски – это вообще разные техники.

…Очень грубо, но я научился уже кое-каким эффектам /например, светлые и темные относительно какой-либо тональности блики и на чем, кажется, всё «впечатление» и живость стоит/. И даже несколько растерян: неужели так просто? А большее, все эти «как на самом деле» и невозможны, и неперспективны, как я убедился/. Содержание же пока заимствую /хотя не столь уж и многие картины меня теперь тянет копировать/.

Зачем думать рукам, а головой забивать гвозди?

Пишу уже примерно с тем же ощущением, с каким мельница мелет муку. Для себя уже не надеюсь что-то экстраординарное написать. Много вширь распространяюсь, ведь всё выглядит в новом свете. Но само знание всё то же, а именно его прибавка является чудом – тогда как это только оркестровка уже сочиненной музыки.

«У меня мыслей целый грузовик» – сказал как-то Вовке и отправился записывать; сказал с таким же вздохом, с каким встречает настоящие грузовики какой-нибудь товаровед в ночной обшарпанной конторе.

«Пилигрим» - Это путешествия одинокого индивидуалиста-англичанина сквозь туман. Она всем этим религиозникам нравится, но ведь в ней нет их столпа истины: церкви. Он движется по какой-то странной дороге и всё время ему попадается что-то сомнительное, с ложным нутром и он так и остается в одиночестве, приближаясь к катастрофической развязке.

…Материалисты и идеалисты могущественны, но они так уже друг друга побили и раздраконили, что низвергать их нетрудно.

С тонущего корабля все спасаются поодиночке - и только те, кто видит это медленное прибывание воды и не надеется на починку; и только те, кто верит в море-небо, в наличие посреди него чудесной суши.

«Богоборцы» – такая гордыня, что считают возможным самоутверждаться за счет Бога, ничтожные мозгляки!

Засыпаю в последнее время очень приятно, уютно, не нужно даже принимать специальных мер для того, чтобы согреться. С удовольствием сдаюсь этой белоснежности после всех многотрудных обычных дел. Это же вообще-то удивительно, то, как человек справляется с такими мелочами как партия в шахматы или мытье полов: ведь мат поставить так трудно, а пола так много, нужно совершить тысячу действий, десять раз прерваться из-за неожиданных препятствий и т. д. и т. п. Но начинают и кончают, и видят, что всё сделано, но это не духа хватило, а так просто за счет привычки…

С легким вздохом выпускаю из себя воздух, расслабляю и простираю ноги; я теплый калачик, я маленький, слабый; подушки, матрац и одеяло очень добры ко мне: тепло обнимают меня, не затыкая нос. Чем слабее я буду ночью, тем сильнее я буду днем.

В древности был Средиземноморский мир, наш, Атлантический его продолжил.

У Израиля за спиной пустыня, а у нас – Сибирь. Татарское иго – это наш Египетский плен.

Тирада вслух, после очередной политиканской гнусности, услышанной по телевизору: «Я весьма жесток! Я просто горю ненавистью, мечтой, чтоб, наконец, не добрые, а козлодои, сколько бы их не было миллионов, получили по заслугам! Мне хочется для этого добиваться власти! … Они и получают – тот же сталинизм – но думают, что это не они сами, что несправедливо. Я накажу их, показав, что это они сами своими руками творят свое наказание и полностью его заслуживают! Чтоб боялись впредь козлодойствовать. Чтоб постигли, что козлодойства – это смерть. Не «судьба», не злой чужой дядя и т. п., а всегда мы сами себя наказываем. И дело в непростительной душевной ложности.

Все пророки всю историю мечтали о наказании злых, о времени, когда можно будет посмеяться над ними. А те всё время чувствовали себя безнаказанными, хотя иногда и получали наказания.

…Где-то я видел такую сцену: черт из кожи вон лезет, но как раз от такого старания у него выходит всё хуже и хуже, пока не дойдет до полного безобразия.

Лютер – это немецкий Магомет! Т. е. мусульманство – это такой же вариант христианства, как и католичество и т. п. Национальный, или, точнее, региональный вариант. У всех религий есть свои, вполне небожественные «отцы-основатели». Смеются и протестанты, и православные друг над другом и т. д.

Есть десять минут между предыдущим и последующим действиями и могу прилечь в тишине нашей сумрачной комнаты, ослабив свои слабые ноги и тело.

Полуложусь не прямо, а по диагонали, чтобы голова, словно живое существо, нашла себе в углу убежище, по которому она тоскует.

Утонула в мягкой-мягкой подушке, но не только, а и облокотилась о твердую стену. Вздыхаю с облегчением.

Замираю, проваливаясь в себя, и навстречу фонтаном, кустом взлетает песня тоски.

Я мог бы замереть надолго, навсегда, ведь это моё небо, мой рай – но время истекает быстро, крупно продвигаясь при всяком взгляде на часы.

Правители сыграли в футбол, Елкин и Попов – тренеры /причем, снято было так и выбраны такие секундные кусочки, что казалось, будто играют настоящие футболисты. А представляю, сколько там было нелепого – просто залежи, клад для «оппозиции», если бы она у нас была, а не бегала по углам, спасаясь, огрызаясь/. Мне это напоминает субботник с ленинским бревном. Такого рода демократизма у всех фюреров навалом.

Возвращаясь домой, я вышел из поезда там, где толкались люди и с наслаждением ощутил тепло – и пошел, от очумелости не ощущая толпы вокруг и земли под ногами, спецрадостной, эгоистической /а значит, и дегенеративной/ походкой: осторожненько, ровненько, словно по доске, избыточно обходя все препятствия… Просто от нечего делать, несколько провисая в этом нудном пути.

А сидя в вагоне: «мы – всего лишь его, вагона «внутренний мир», мы приходим и сменяемся только для его, вагона, разнообразия…»

«Кто любит сладкое, тот добрый» - вычитали где-то и пытаются меня уколоть. «Сладкое любят заурядности, а вот кисло-сладкое – люди незаурядные. Там букет и острота, а талант – это всегда острота».

Чтобы был эффект жизни, в ткань костюма на картине я добавляю белильные блики. Зерна и золото должны играть роль таких бликов…; получается очень нелепо, когда эти блики собирается в кучу – это всё равно, что есть чистое сливочное масло. Золото надо распылять, зерна сеять, масло размазывать… Иначе это идолы. Перстень – это маленький идол…

Искусство близко подошло к истинному настроению, а не смыслу…; и оно принципиально не ищет, только «показывает» – не понимая, что увидеть и понять – это одно и то же, а философия ищет, но заведомо не найдет, потому что мертвый своими схоластическими средствами никогда не найдет живого.

…Читаю то одного, то другого и в каждом почти нахожу звуки «своего»…

«Придут ко Мне все народы» – не путем отказа от своего, а потому что «Он» вырастет и вберет в себя всё.

Один мазок вдохновил на другой, его перечеркивающий /или «огорчил» на другой/; мазкам тесно и приходится отсеивать слабейшие и не вписывающиеся.

…Вот картина – это процесс остановившийся–таки на определенном этапе, а вот жизнь человеческая не останавливается ни на какой «ступени совершенства». Быть может, эта остановка не от совершенства, а просто становится так тесно и громоздко, что что-то менять становится тяжело… Т. е. закончить картину, дойдя до всех её пор /«деталей»/ может только законченный /«взрослый»/ человек. Так и надо рисовать картину: начиная с детства, с наивности, а кончая взрослым доскональным «разбирательством». Быть может, можно таким образом заканчивать чужие детские картины. Лучше всего, чтобы это были твои детские рисунки… А я их не имел – робел, как сейчас. Кто не был художником в детстве, тот не будет им и во взрослом возрасте? … В живописи я начинаю с взрослого – но я приду к детству? В чем будет эта разница между ребенком, ставшим взрослым и взрослым, впавшем в детство? … «Непосредственный ребенок» – это ребенок без подкладки, без дна, это человек, которому не дано ничего взрослого и он им будет только внешне, иллюзорно и в формах таковой же окружающей нас жизни.

…Есть ведь свое обаяние и в стремительности, и в большом замедлении – говорю и о чтении, и о живописи.

Легче всего вызываю в себе чувство тоски и обиды – так что даже выступают слезы на глазах…

Вот садится солнце истории человечества и люди контрастно делятся на светлых и черных…

Не столько сами Хлебников, Бубер и т. д. – что сейчас попадаются под руку – близки, сколько предисловия к ним, т. е. их современная интерпретация. Сами по себе они все путаники.

Выходит, я могу читать теперь только что-то объективизирующее /включая и любую газетную пошлятину/; либо подлинное – на что «обычные» писатели не тянут. А небольшой свет я могу воспринять, если только он какой-то особенный и его нет во мне.

Прихожу, а мама кипит так же, как было и тогда, когда уходил, и даже сильнее. Я уже всё забыл на солнечных улицах, а она только надела мужской темный пиджак с нелепо засученными рукавами и стоит, смотрит на меня возбужденными глазами, блещущими в пару и сумраке кухни, желая продолжить счет претензий.

…Впечатления, ощущения сменяют друг друга как сновидения, исчезая бесследно, а закваска и силы остаются всё теми же. Вот например, раздражительность, нервность ничуть не чахнет… Твой слабый свет, твоя улыбка тоже живет, но это проигрышный статус-кво. Молодость – это время, когда ты можешь поучаствовать в данном тебе от природы и внести туда свои изменения. Столько свежих сил даются для этого… Свежесть сама по себе льнет к хорошему, но её с молодости запихивают в поганые горшки-организации. Иначе как силой, тем или иным видом принуждения не запихаешь. И вместо усиления человека, посредством этих сил происходит только притирка ко всей этой погани под лозунгом «ничего, выживем! ».

Христос не объяснять всё или спасать всех явился на землю, а жить здесь в качестве Бога – точно так же, как до того жил на небе в качестве Бога-Отца. И это загадка всей окружающей земной жизни, призыв к её разгадке, чтобы этим путем мы достигли Бога внутри нас – Духа.

Сегодня первый по-настоящему летний день: изменился воздух, пахнет густо. Дни уже очень долгие. Я всё, что мог перенес на веранду и почти всё время нахожусь там – в майке. Это так прекрасно, волнующе – лето…

Мама: «это вот в последнее время, как написано, дети будут так непокорны родителям».

Происходит ускорение и за одно поколение жизнь в такой период успевает слишком далеко уйти, чуть ли не полностью смениться и разница между отцами и детьми оказывается слишком большой.

Вроде бы всё разжевал так, что впору детишкам вместе с букварем осваивать, но нет, она сделала вид, что не поняла, продолжила оглашать пространство озлобленными словами.