92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 12 страница

Достигнутая цель тут же превращается в средство для достижения большей цели.

…Сначала маятник раскачивался в пустоте и раскачивался бешено, пытаясь реализовать мою энергию, а теперь он раскачивается в жидкой среде жизни и потому это раскачивание уже не только более безопасно для самого автора, но и более благотворно: каждое новое движение как новый проход бороны, как новый засев, как новый сбор урожая.

…«Не стал разворачивать длинный вязкий сюжет, а быстренько провел своих героев к светлому будущему, по пути зачем-то потешаясь над ними?! »

1янв 92г.

Странное прочитал я в помойном ведре, стоя по соседству над унитазом по малой нужде: на смятой бумажке, кажется, Вовиными каракулями было написано: «Владилия Задир», а следующих, как и предыдущих строк не было видно. «Симбиоз Владимира и Василия? Или «флотилия задир»?! «Задир» – персидское имя? «Идиллия задир»?! Идиллия флотилии задир – Владимира и Василия! …Владлена Задираки…»

Я управляю собой так же, как оператор - порученной ему сложной машиной. Надо чутко следить за её состоянием по множеству приборов, не допуская перегрева и холостого хода, подкладывая ей для обработки целесообразный материал, смазывать, лелеять, холить /«техника иностранная, можно сказать, неземная, нам такая и не снилась, мы все безнадежно отстали»/. И я говорю, например, сейчас: «надо временно перейти на «чистый» /лежать и думать/ режим – получился небольшой перегрев от взаимодействия с предыдущим материалом на бумаге»; или: «пора подкрепиться, а то машина тоже слабеет». Всё это в общем-то типовые маневры и ты чувствуешь себя профессионалом, который как Бог бесстрастен и всемогущ, всезнающ. Ты как бы избавился от человеческих душевных слабостей и уже не поддашься жадности - которая может привести к перегреву машины – или халатности – которая может привести к внезапной поломке.

И всё-таки машина часто и почти безнадежно выходит из строя и тогда устанавливается унылая тишина и ты, касаясь её охолодевших боков, всматриваешься во вчера ещё ясное, а теперь загадочное, темное, непостижимое нутро…

Вчера в итоге получилось, что я удачно встретил Новый Год: заснул /не в 12-ть конечно, а в 10-ть, как обычно, иначе бы сегодня ничего не было, кроме похмелья, даже без вина. Я давно наплевал на общественное мнение. Мы с Вовкой болтали на философские темы и было приятно выступать в роли учителя. Я потешался над ним: «Ну давай, опровергай! Мы ведь с тобой в разных весовых категориях: я тяжеловес, а ты в весе мухи. Слон и моська! » - «А вот Хайдеггер…» – ««Я – муха, а вот – Хайдеггер, он тебя запросто», да?! » – потешался я – «ты - насекомое, поедающее добрый продукт моих наставлений и превращающий его в дерьмо» – «А сам-то балаболишь просто». – «Но и балаболя, как сейчас, я выражаю своё мироощущение». И так далее, два часа в этом духе. Экспромты, которые, если приглядеться, опираются на старые достижения, чужие ляпсусы и обильно поперчены всё-таки дурнопахнущими словами. Тут, главное, беспричинность веселья, сияния во тьме лежащего. Особенно если знать, что перед этим была сначала скука, а затем и вовсе очередной «политический» скандал – а теперь подобные скандалы имеют один отягощающий момент: папа схватил грудную жабу и над ним постоянно висит угроза инфаркта.

…Пока ты поддался обольстителю прямо за пультом машины и вдыхал этот дурман, в это самое время происходило медленное разрушение оставленных без присмотра деталек. Ведь вы связаны так, что слиты: и она так же чутко следит за тобой, как и ты за ней. Эта машина не даст себя гонять бездушно, как какую-нибудь проститутку-тележку. Ты – её сердце, которое ни на секунду не может прекратить свою работу и перестать гнать кровь по венам или воду по трубам, или ток по проводам.

Литература, искусство, науки и т. д. – это всё сферы, созданные идеалистически настроенными людьми, а всё остальное создано материалистами. Идеалисты чуждаются материалистов и их жизни, а те чуждаются идеалистов. Книги, картины и т. д. – это утопические в своей идеальной самодостаточности творения. Подразумевается, что эти «творения» облагораживают жизнь всех остальных людей, но теперь очевидно, что это просто утопическое недоразумение. Надо дать идеалистам реальное жизненное воплощение, а материалистов очеловечить, одухотворить их несчастное «производство» /от слова «изводить»/

Перестраивать сплошь и до неба застроенный мир, переписывать бесчисленный сонм исписанных страниц? Да, строить на них как на новой земле, считая их перегноем.

В наше время, избавляясь от иллюзии душевности, человек получает свободу от нее, всё нивелирующей и низводящей, так что теперь зло может свободно расти до размеров монстра, а добро до размеров Бога.

Человечество – это наиболее близкий, наиболее наглядный для нас человек, особенно в наше время, когда оно – он - выявился, приблизился, заговорил, задействовал всеми своими уголками. Интересующийся людьми не может в наше время не интересоваться таким интересным человеком – человечеством. И понявший человечество, тем более поймет отдельного человека и даже именно наличие этой возможности и дает только, как хороший тренажер, требующий больших усилий силы для понимания отдельного человека.

Это как ярмарка, как сцена, аналогом которой по своей полноте является только ярмарка и сцена твоей собственной внутренней жизни.

Приснилось, что я не дошел до вершины и стою на сером, скалистом, в мелких сыпучих камешках склоне горы. Неровно дует ветер, я в тревожном раздумье опустил голову, как бы уже отрешившись от поиска взглядом этой вершины. Она где-то там, а здесь столько непреодолимого, на ровных-то местах – выматывающие осыпи, скольжение, что уж говорить про валуны, западни, отвесы, провалы, острые пики. На склоне ни встать, ни сесть, ни лечь – всё время перекошен, накренен в пропасть, всё время тебя кто-то толкает в неё. Хочется позорно сбежать, но это уже невозможно.

Слово «надо» я уже ненавижу, оно тоже причиняет мне боль.

«Посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу».

Привычки – это компонент характера, а не самостоятельный элемент. Бог троицу любит: поступок – это реальный, материальный элемент, характер – душевный, а судьба – духовный. …Это как моральные шахматы - в которых и достижения, и ошибки имеют и моральные первопричины.

…Мои цветные листки похожи на денежные банкноты. Я пишу деньги!

Всё утро писал очень хорошо, чувствовал себя в достаточной, не хуже /но и не лучше? / прежней, форме. Фигурировали в качестве модели маятник, шахматы, поход на гору, машина, статистика больших чисел. В нужные моменты я делал небольшие лежачие привалы. Затем всё пошло не так продуктивно, как-то сомнительно, но в конце концов всё оказывалось или представлялось благополучным, принесшим пользу: шахматы, снова писание /во время которого пришел гость и эти эгоисты чуть ли не три часа болтали на троих, ни о чем и ни о ком не думая, так что в своей комнате я чувствовал себя заточенным в клетку с пустым желудком и переполненным мочевым пузырем и боялся «слишком» громко «звучать».

Родители чуть ли не до 12-ти сидели, запершись в своей спальне: понравилось положение больных; впрочем, у мамы всего лишь «нервы». «Вова, ты не видел журнал «Вера и Жизнь»? » – только за этим и высунулись, как будто нет никаких дел, ничего не убрано, не сготовлено. Вообще, у них серьезные нелады и с душевным здоровьем, и разговор со знакомым, который весь был слышен мне подтвердил наличие причин для этого: разлад и мешанина в их религиозных общинах, потеря критериев после знакомства с развращенными и рембообразными американцами. Все стали верующими, все - крещеными, множество проходимцев свободно владеет и спекулирует священными для них фразами. Люди в целом стали большими эгоистами и тряпичными материалистами, все разобщены.

Надеюсь в этом году свести ТВ, газеты, а также споры на эти темы к минимуму. Теперь заранее просматриваю всю программу на неделю и отбираю, отмечая, только то, что обязательно надо посмотреть. Сегодня видел мельком только шоу «Мисс Америка» – я всё-таки был поражен, это просто страшное зрелище: мало того, что все до единой были страшилищами с лошадиными и обезьяньими мордами, так они, главное, вообще, на живых людей не похожи: чистые ходячие манекены… Все длинные, с нелепыми фигурами, с огромными, ядовито намалеванными ртами-пастями. И само содержание конкурса не менее чудовищно: прошлись в купальниках, а затем принялись играть на фортепьянах и проч. – чисто американская, монстрообразная мерзость, отсутствие всякого вкуса и хотя бы какого-то представления о культуре.

Опять повторилась старая история: всю ночь лаяла обнаглевшая псина. Бог весть скольким людям окрест, кроме меня и Вовки она начисто испортила сон и какие я понес от этого творческие потери: по сути, я так и не пришел в себя сегодня. Я отлупил её что называется тяжелой рукой и собирался на полную катушку поморить её голодом и отлучением от дома, но всё же дал слабину. Всё-таки она стала похудее и посмирнее, а «уроки» при малейших поводах я буду систематически продолжать.

Пытался доспать, но скоро отказался: бесполезно, всё равно будет дурно определенное время, пока не рассосется.

Высокий стиль в конце концов основан на простом употреблении высоких слов и восклицаний. Вся проблема только в том, чтобы был соответствующий настрой, пафос, которые способны оперировать подобным настоящим образом.

В шахматах, сыграв какой-либо кусок, надо повторять его в сознании, глядя на расставленные в начальной позиции фигуры, а затем и не глядя, например, лежа в темноте. Также и с целой партией. /Также и с немецким. /

Проснувшись раньше времени, чувствуешь себя очень плохо, не выспавшимся - и поэтому-то не удается снова заснуть: тяжелое состояние ведь действует как любое другое внешнее воздействие, как шум, например. Тяжелые, даже бредовые ощущения; ты как бы задыхаешься, на тебя наваливается огромная тяжесть, которая хочет, но не может тебе раздавить, пользуясь твоим сонным и бесчувственным состоянием.

Родители: «а пусть покрутятся, сами всё делают, надо дать им почувствовать, каково без нас-то. Мы уже старые, больные, сколько можно у нас на шее сидеть, пусть заводят семьи, ведь уже взрослые» /«видите, как я без запинки изложил их речи – это потому,, что им нет конца, а повторение - мать учения»/.

Дневной разговор как характерный пример смехотворной бездарности нашей семейной жизни: Вова: «я понял: крещение как чайная церемония у японцев» и т. д. – ахинея. Папа: «Это умничанье уже переходит все границы» и т. д. – лекция. Я молчал, но в конце не удержался и добродушно облизав ложку – дело было за едой - символически постукал ею над Вовиной головой, а папе не язвительно – что чудно – сказал: «я смотрю, ты уже выздоровел, снова рвешься в бой, читаешь лекции».

Серьезное прерывание сна – как серьезная травма.

Насильственное пробуждение – это как отдирание с корнем: после него уже не склеишь обратно.

Я вспомнил как было на моих дежурствах: это же просто ужасно, я каждый раз проводил целый день после них, как сегодня. По сути, именно они затормозили мое развитие, растянули паузу на три года /упомянул «паузу» и вспомнил ужас, и удивился: неужели это кончилось? – мне казалось, что этому не будет конца, что я всё время буду жить в «паузе»/. Боже, не дай мне потерять мою нынешнюю работу. /А ведь представлял себе, что на дежурствах будет очень удобно заниматься; помню, рассчитывал и на печатную машинку. /

Вхождение в сон – это взаимоотношение с неземной таинственной силой, это милость, получаемая от неё взамен на физическое покаяние – усталость. Наверное, смиренные люди не знают проблем со сном /даже и на дежурствах/, а гордые напротив.

…Что-то призрачное - сегодня усиленное ещё и новым, используемым мной светом: маленьким ночником, который располагается прямо на коленях и освещает только небольшой полукруг размером в два листочка. Призрачная ответственность, сложность и опасность: ведь каждую строчку написать непросто, непросто продолжать и продолжать, и не кончаться: час, второй, третий, 1-ый листок, 2-ой, 5-ый, и, наконец, неужели 15-ый?! Этих часов – дважды по 2, 5 часа – как бы и не было, я как бы спал, был в полузабытье.

А свобода прекрасна, но в ней есть безделье и бесполость. Т. е. она не от мира сего и человеку она доступна лишь в представлении. Пусть наше будущее будет свободным и радостным, как небо нашего внутреннего мира, а в своем настоящем мы должны быть плотными и деятельными, а значит и страдать, постоянно терпя ограниченность своей свободы.

Утром каторжный в качестве дворника труд. Понадеялся на Вовкину помощь, а он вышел через полчаса после меня – я за это время успел убрать весь перед; ну, думаю, хоть крыльца мне уберет - ушел во двор, там 40 минут горы сворачивал, прихожу: он полступеньки не очистил ото льда – я за несколько взмахов, за несколько секунд сделал больше! А он: тюк-тюк. Удар ломом и брык, в обморок. Сонный, слабый, но хоть понимал бы, что надо бить изо всех сил, нет, он и здесь не понимал очевидного, непонятно, что думал. А свое намерение быть послушным он реализует, так что даже произвел на меня впечатление. …Редкий взгляд его – в ракурсе – глаза с нездоровым подглазьем: синия жилка на подглазье, красная в глазу; мертвый белок… - колют, как предвестья возможной трагедии. /А за кого я не боюсь? – кроме себя самого: потому что я при деле, а так не бывает, чтобы наняли, а потом передумали и убили за ненужностью. /Качаю головой: «какие мы всё-таки здесь временные: исчезаем насовсем из жизни так же просто, как из вида друг друга после встречи. Куда-то явно уходим, здесь побывав. Это можно было бы условно понять, если бы мы были Гераклы, титаны, встающие как гигантские фанерные макеты на шарнирах, оставляющие на земле после себя некие гигантские творения, монументы-памятники нам самим, уже не плоские, а объемные…

«Мне 48 часов дай – будет мало».

…Кот у нас красавец, особенно когда он бежит на тебя – от соседской помойки – по белому снегу: с царской белой грудкой, вперевалку на пушистых лапах, уже издали не сводя с тебя нетерпеливого взгляда своих круглых, желтых с черным, фараонских глаз. А дома часто выглядит помятым – не очень-то он себя вылизывает – попахивает своим исключительно вонючим дерьмом – из-за того, что никто не добавит в его туалет свежих опилок. И растет очень плохо. Не ест потому что почти ничего, кроме мяса – а где оно в наше время?

Наступают страшные времена, цены, если считать с начала, уже выросли в 10 и более раз, а зарплата отнюдь не выросла на столько же. Все сбережения, которые родители десятилетиями копили, урывая от 180-рублевой, единственной, папиной зарплаты, так что мы ходили вечно в обносках с чужого плеча и вели, перенапрягаясь и разрываясь, натуральное хозяйство с садом и огородом, так вот сбережения стремительно превращаются в месячную зарплату, на которую к тому же мало что купишь. Родителям: «Вот вы копили-копили и как прогадали, а правы оказались простые, которые далеко не загадывали и воплощали свои желания в свое удовольствие. И главное - это по Евангелию. Инфляция - это та же моль и ржа. Вы вообще руководствуетесь стародедовскими представлениями – это только в мертвой, без движения стране можно копить деньги в 2-х процентном «чулке». Для всех нормальных развивающихся стран характерна достаточно высокая инфляция». «Пап, ты дворником мог бы работать! »

В подтверждение моих слов о Вовке: он сказал мне сегодня совсем уже поздно вечером: «у меня нет будущего» /«я не знаю, зачем живу» – не помню, сказал ли он и это или это только подразумевалось/. Надо ли говорить, как пугает подобное настроение – именно такой код, заложенный в человеке и сказывающийся на каждом его действии с неизбежностью приводит к трагедии. На простейшем примере: стал более рассеянным и безответственным и на каком-то перекрестке переступил в некий момент некую грань и «зевнул» наезжающий на тебя автобус.

К тому же, как я ещё раньше заметил, Вовка перестал ходить в библиотеку – тут замешана уже ставшая несчастной любовь.

«Может я действительно жестокий человек? » – в ответ на мамино: «Ты как фараон. Из тебя бы вышел» - по поводу того, что меня собака боится, а её нет. – «А ты Екатерина Великая. «Маменька-с, пожалуйте, ручку»». А от папы у меня бодрячество.

Мы схвачены телом и духом, как цементным раствором.

Вечно для меня загадочное: вот спичка - четырехугольная, молочно белого цвета, непонятно, как сделанная, тоненькая, таящая в себе взрыв и огонек – и вот она, такая живая сейчас исчезнет навсегда? Именно она? Вот ложка супа - горячая, пахнущая, цветная, с разнообразным содержимым – и вот нет её и никогда уже не будет, а ведь она существовала.

Но ведь существует закон сохранения энергии: т. е. энергия не возникает и не исчезает, а переходит из одного состояния в другое – так и мы, так и спички. Наверное, также и с материей: кусочек дерева равен горке пепла? Исчезают только пустые формы, их не жалко? Испаряющаяся вода – это разлетевшаяся материя, она не исчезла.

Не успели ещё совладать со старым, а уже новый снегопад – дело явно пошло живее, сугробы быстро растут. А Боб даже не вспотел – я, мол, не потею /«неживой он»/. Этой работой я был подорван чуть ли не на весь день, а ведь вставал с очень ясной головой. Так что опять всё пришлось делать через силу. Подумал, лежа с красным лицом и красным заревом в сознании: «вот оно, запредельное состояние, про которое читал книги - как кто-то в нем не отдыхал, как я сейчас, а работал сутками. Трясутся руки, а ног вообще не чувствуешь… Часок работы на аврале и ты на грани безумия». Парадокс, но выходит, что плохо, что я так много написал в 1-ый день: тем самым задал себе совершенно непосильный уровень. Никакого, планировавшегося, лежания в покое, тяну и тяну эту лямку.

Вовкины глаза, когда он улыбался: /в тексте рисунок/. Впрочем, а сам-то тоже неважно выглядишь…

Хочется Вовке что-то хорошее сказать, чтобы подбодрить его, но получается только хуже, потому что теряется естественность: мнешься, а сказать нечего, смешки, улыбки, бормотание типа «ну ладно» на прощание, как будто нам, родным братьям оно нужно, когда один выходит из комнаты, где сидит другой.

Вечером он мне метлу мою по неумелости сломал и тут уж я не утерпел, взорвался.

Вообще, постоянно есть ощущение какой-то тяжести и именно с Нового Года /или с отставки Горбачева/ - тяжелый новый год. По телевизору передают уже не плохие вести как раньше, когда было на самом деле совсем неплохо, а всё брюзжали, а просто кошмарные. Наверное, мы тоже придем к гражданской войне, как в Югославии.

…И всё равно надо твердо сказать: слава Тебе Господи и за этот темный год.

Утрудившись, наконец отрываюсь и из потребности разрядки говорю лежащему, может и спящему и во всяком случае не желающему ничего слышать Вове: «я, честно говоря, лучше бы веселое писал, какие-нибудь шутки. Это было бы для меня самого здоровее». Знание – это как пахота. Вовка не откликнулся. «Вовка спал, уткнувшись головой в песок» /в сумку с сахарным песком/.

Сегодня всё было получше. Было немного покоя и не было лошадиных норм. Мне теперь приятен только покой – когда мысли получают отдых и могут быть самими собой, а не рабочими лошадками. Ни развлечение, ни труд – труд тяжек, а развлечение – самоубийство и такое же утомление.

Усваивать накрепко всё это море шахматных дебютов не так-то просто. Каждый по отдельности запоминается вроде бы легко, но рядом десять схожих и у тебя всё спуталось. Это как лужа, которая может иметь сотни различных форм. Главное, не обойтись без регулярной практики. Каждый дебют как механизм, который ты должен уметь разобрать и собрать вслепую.

Вдруг ударило +5. Снег разом осел, а дороги превратились в лёд, залитый водой. Шалые снежинки, словно из трубы выметаемые ветром, как пули. Их словно выгоняют откуда-то, отовсюду, как провинившихся безобразников.

«Я теперь понял, почему многие шахматисты вообще не разыгрывают открытые начала. Ведь в чем разница между е4 и d4? Ферзевая пешка сразу же защищена и потому не может служить предметом спекуляций так, как королевская, которая не защищена. К тому же, масса вариантом строится на том, что при е4 ферзевая пешка служит не для подкрепления королевской путем d3, а для атаки d4. И это сочетание двух пешек одну из которых сразу же надо защищать, а другой сразу же можно атаковать оказывается чрезмерно взрывоопасным. А т. к. сам взрыв изучен досконально, а за взрывом следует неинтересная разрядка, то поэтому так и не играют».

Опять какие-то претензии и отец демонстративно начал ввинчивать лампочку. Возился, отыскивая её и т. д. и т. п. Я молчу, сцепив зубы, хотя они, конечно же, с таким аргументом в руках прохаживаются на мой счет вовсю: «всё делаешь за них - вот и выросли чудовища, а не люди». Я делаю вид, что не замечаю их потуг, как бы говоря: «какие мелочи». Наконец, приходит ко мне: «иди, ввинти, я плохо себя почувствовал».

Во время писания все жизненные проявления сводятся к вибрированию правой руки с ручкой, к наблюдению за чернильной вязью и к слушанию метафизического скрипа пера о стол, через бумагу.

Прочитанная книга о Японии /совершенно случайная и на мой вкус очень водянистая/ - это мое чуть ли не первое знакомство с Востоком. Особое впечатление произвели картинки, а из текста не рассуждения, а описание обычаев и т. д. – на примере лучше понимаешь о чем идет речь…

Их аморальность – природа и звери не знают стыда. Тотальный материализм – такова сама природа. Нет индивидуализма - отсюда столь слабое развитие спорта.

Т. е. разница в том, какое начало преобладает: душевное, как у европейца или природное, как у азиата. А место стыка - Израиль и арабы.

/«Собираешься переселиться в Израиль?! Чем не вторая Татария и по населению, и по размерам - и русских там очень много, а арабы выполняют роль татар». /

Собственно говоря, с душевными никто не занимается, лишь от Христа случайным «ветром» занесло семена и всё. И отделять пшеницу от плевел будет духовный Израиль, который, видимо, как полюс, к которому будут притягиваться подобные ему душевные.

И это и нам дает совет Христос не пытаться искоренять плевелы, потому что, как и всё душевное, чуть ли не каждый из них переплетен с колосом пшеницы.

Бог был в рассеянии эти 2 тысячи лет среди нас, как и Израиль!

Говорю Вовке: «Ты же видишь, как мне трудно, что мне нужна помощь в том, чтобы жить спокойно и ты бы мог отгородить меня от этой суеты, тем самым став важным соучастником во всех моих делах /" будь моим помощником, секретарем! »/. /«По отдельности ты ничего не можешь, и я могу не смочь. Нужно объединиться». / /Он молчал, моргал/… Я, сказав ему «мне трудно», предложил ему отказаться от попыток что-то «изобразить»: написать, нарисовать, понять. Ему надо быть не моей бледной, смертельно бледной копией – а сознательным моим помощником, если хотите, слугой, чтобы достичь того, в чем суть всякого усилия: существенности результата, пользы – мне, а через меня и всему моему делу.

…Но, собственно, я веду себя по отношению к ним как такой же оглоед, как и они ко мне.

Время духовных народов!

Каждый народ как своя идея и далеки эти идеи друг от друга, развиваются автономно к некоему неведомому итогу, и воюют эти страны-идеи, эти люди-идеи друг с другом.

Не должно быть властителей над людьми – это слишком тяжело для человека–властителя и слишком большая гордыня с его стороны.

Мама папе, собравшемуся идти обедать, прихватив газеты: «Оставь газеты, не бери за едой» - с раздражением не то против него и в такие времена и после всех своих поднятий за Елкина рук, как ни в чем не бывало «интересующегося» политикой, не то против газет, в которых нет ни одного приятного сообщения.

Я не стал язвить вслух, усмехнулся про себя: «Да, оставь, а то поперхнешься, если вдруг совесть заговорит».

По сути, лишь сам Горби был настоящий – уже ближайшие «соратники» были одна видимость именно в смысле нравственной силы.

По ТВ: «Праздник роз в Пассадене» - да ведь это американское 1 мая, один к одному, та же бравурная оркестровая музыка, те же стройные колонны, те же платформы, только в колоннах какие-то лютеранские общины с придурковатым притопом и некие «вольные охотники», а не ударники соц. труда и труженики Вахитовского района. «У них добровольно, а у нас принудительно» – это всё от нашего избыточного коллективного рвения. Ведь большинство-то и у нас добровольно. А закон стаи «не смей отбиваться», он в любом обществе действует, только в каждом свои критерии того, в чем общность и одинаковость обязательна.

«Везут свои идолов» – так наглядно, как не видеть, что кругом чисто языческие действа.

Прочитав интервью с Невзоровым /«мы против патриотизма»/ Интернационализм – как уникальный тип национализма. Приобретение территорий и народов путем отказа от собственной национальности, а не путем насильственного навязывания своей национальности другим.

По ТВ: «Дуб Мамврийский находится в русском владении – не знак ли это того, что Боговдохновенная идея Троицы завещана Православной Церкви? »!

В политике не действует ничего, ни личные симпатии каких-то деятелей, ни какие-то правила хорошего тона: только сила, только объективная субъективная реальность. Ведь и мы, чуть мотивация посерьезнее, забываем и о внешних приличиях, и о внутренней порядочности.

Я спешил, уже безнадежно сорвавшись с петель, уже в духе сущей ярости: хлопали двери – а уже открывались другие, широкие, неповоротливые, белые; включался и выключался свет – резко наугад нащупывался выключатель; переставлялись со стуком предметы, даже раскидывались, как надоевшие котята, В нетерпении я вырастал то в одной комнате, то в другой, мне здесь было явно тесно, я здесь был явно всемогущ…

Я лежал в темноте и, думая о черных газетах, как бы очутился на черной, холодно мигающей огнями улице. Я думал о Вовке болеющем, чуть ли не издыхающем на постели рядом и представлял себе, что я его несу на собственных плечах по этой страшной жизни. У меня нет сил, но я не могу с ним расстаться. Дождаться бы света, не надо идти и искать, надо верить, что он сам придет как ни в чем не бывало.

Начал рисовать Горби /несколько секунд колебался: а стоит ли, что-то уже отвык, не чувствую ни сил, ни уверенности, но довольно легко вошел в свою обычную – весьма проблематичную – норму/.

Тяжело с родными, очень редко когда бывают светлые минуты. Это очень сильно на меня действует, несмотря на всю мою принципиальность.

Вовка наглядно видит, как я скрываю от родителей свое писательство и не думает ли: «а что, интересно, он с такой же легкостью скрывает от меня? »

А вообще, всё это такой тяжелый труд, что я с полным облегчением и без угрызений совести уйду на заслуженный отдых, как только выполню свою задачу – уже сейчас начал мечтать об этом. Греться на солнышке, бродить по лесу, ни о чем не думать, всё уже зная. В душе – тихая, прозрачная, легкая ласковость. «Устал я от этой жизни, от этих людей, от которых нет ничего, кроме беспокойства и отягощения – и потому превратился в траву, в речной песок, в зеленый листок…»