92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 7 страница

Расстроенные нервы, потерянно хожу по комнате, не хватает воздуха, выхожу на двор. Там темно и тихо. А ведь жутковато. Узкий сектор обзора и всюду углы скрывающие и заборы заслоняющие. Вдруг почудилось что может появиться сатана. Черный человек. Припрет к стенке. Подобный рассказ я слышал от мамы. Это, конечно, ерунда, я каждый день здесь сижу и я против мистики, но родившуюся однажды мысль так просто не прогонишь. А вдруг? Ведь ты не простой человек, сатана может тобой заинтересоваться. Нет, я прост как стеклышко и этим оберегаюсь, а сатана владеет лишь моей раздражительностью. И всё же широко открытые глаза смотрят в пространство почти с ужасом. Я не выдерживаю, то ли психуя, то ли поступая благоразумно, и быстро, почти рывком, бегом, напрягшись спиной, ухожу в дом.

Глянул на Церетели, висящего над кроватью: «Лишь национальное интересно миру»? – Никак не могу согласиться. Именно, лишь «интересно» - как экзотика и специфика…

Итожа: Америка – Древний Рим, Европа – Древняя Греция, а Россия – восточная деспотия нашего времени.

Рим проиграл варварам /а вместе с ним и Греция, ставшая сателлитом Рима/ и это сыграло на пользу Византии. Не случайно этот лозунг: «Третий Рим»; его только надо дополнить: «Второй Константинополь! » О Византии я вообще ничего не знаю.

«Российские» лидеры сейчас, наверное, впервые узнают и «заучивают» православие – так же, как раньше заучивали краткий курс ВКП/б/.

Нужно знамя. Кстати, когда я читал про военные сражения мне всегда была немного странной значительная роль и даже само наличие этих детских игрушек. В драке они же немыслимы. Освященная знаменами драка, смерть как в детской игре, иступленная защита фикций, воодушевление фикциями, языческое божество, только и могущее, что заставить дуболомов встать в шеренгу.

В наше время куску материи трудно справляться со своей ролью в одиночку – так же, как и «любви к Отечеству» - поэтому на помощь приходит идеология и её партбилеты.

Повторяю: я сам не стал лучше и спасаюсь только делом, трудом. Претерпеваю труд, как вериги «холодного» покаяния. Если бы было больше любви, то меньше было бы нужно труда. «И малейший в Царствии Небесном больше его», скрученного, уплощенного, мучительного. Если вы, делая, чувствуете радость и свободу, то вы не трудитесь, а творите. И, напротив, занимайтесь вы каким угодно «высоким искусством», но если это трудно, то это труд, а не творчество. Результаты труда всегда таковы же, как и он сам: столь же /много или мало/ скрючены, уплощенны и мучительны. Ещё привычка, штамп – это они дают «гладкие» вещи. Труд, если не стремится обрести легкость творчества, неизбежно приходит к легкости привычки, штампа, пустоты. Не может человек долго выносить трудность, просто нет у него на это сил. Терпеж, т. е. испытание на прочность - это потенциально смертельное испытание…

В пришедший седьмой день включил Баха, уже первые звуки были прекрасны и я отозвался ощущением покоя, подравнялся на это знамя. Идеально полулежу, вытянув руки с бестелесными пальцами, растворился, утих.

Но утомительно следовать, скитаясь, за знаменем в течении получаса. Едва музыка кончилась я встал. Все-таки была и возобновилась какая-то неопределенность, дух высок, но как-то беспокоен. Вставал, садился, выходил во двор, шутил, шустрил, читал, вот слушал музыку, но чего-то не хватало.

Это потому, что на той неделе было много труда и мало любви.

Хорошо, ещё, что неполадки в пределах допустимого.

Конец света сумерек конца осени. Именно в это время, ещё до мокрого снега куются настоящие бездны, пустоты. Это понимаешь, когда в тебе самом откликаются такие же темные долгие пустоты и ты исчезаешь в этом, растворяющем тебя слиянии внешних и внутренних бездн. Я крошка в этой вечности. Это всё, что мне, как и всему человеческому роду даровано от начала, от рождения: принадлежность к огромной вечности, подымающая нас до захватывающих дух Божеств и умаляющая нас до ничто. Вот они, небо – беспредел и земля – беспредел и деревья – мамонты – как же не увидеть?

В первый день писал до часу дня, затем – до 12, до 11 и сегодня только до 10. Это уже какая-то закономерность /и я даю ей проявиться/. Писание низводится до положения одного из занятий. По-прежнему тяготеют цифры: «надо сыграть 30 партий всего, а две сегодня» – и так во всех занятиях. «Надо сделать» – и рвешь жилу. А надо: тихо, тихо, как во сне, в существовании. Кому они потом будут нужны, 30 партий ты сыграл или не 30-ть. Насколько легко понять, настолько трудно сделать: яркое словесное понимание – это лишь преддверие перед возможностями исполнения.

Работа перестает удовлетворять и даже в рабочие дни начинаешь «задумываться».

Полный покой – вот лучшее состояние движущегося - а не прискакивания на рытвинах.

…Смирение при усталости. Как более высокий уровень: обретение смирения при меньшей усталости. Предел: смирение полного сил.

Я, конечно, повторяюсь, но моя задача не только в том, чтобы писать «всё новое и новое», а и в отражении действительного положения дел. И если в действительности некие процессы будут повторяться, то я снова и снова буду писать о них. Быть может, я всё же что-то не понял, раз ничего не изменилось, «не заработало».

…Мое нахождение лишь в самом-самом начале в любви и в «художествах», как её воплощениях. Как это в знаменитом месте у Павла: «если вы имеете все знания… и дух пророчества, а любви не имеете, то вы ничто». Это и хорошо, что я в самом начале: мне нравится долгая перспектива и нравится начинать с самого начала, а не с середины. Занятия эти бесконечны и я не держу в поле зрения конец, открываю свои книги в вечной середине и ничего не меряю, а лишь приникаю.

Немецкую фразу повторяю не с нажимом и усилием, а тихонечко. Вот так и надо везде: тихо, тихо. Нет усилий, нет и препятствий! Итак, надо всякое человеческое движение приводить к покою, открывая путь движению любви и самопроизвольному, самостоятельному движению материи и духа.

Но и для достижения покоя нельзя перегреваться в усилиях. Понемногу увеличивай «нагрузку» покоя… Вот стало тяжеловато и думаю: не взять ли семечек, будет легче. Нет, ещё могу потерпеть, поблажки должны сводиться к минимуму. …Как метод: поработал на свежем воздухе со свежими силами, а как подустал, выдохся - прервался. Набрал свежего воздуха, восстановил силу намерений – всё это за минуты – и снова тем же занимаешься, как бы по новой. На свежем воздухе свое вдохновляет, но постепенно начинает сказываться жесткость сидения и холод, поэтому пошел домой: там тепло, мягко и яркий свет настольной лампы, но со временем начинает не хватать воздуха. И т. д. Главное, постоянно обновляться. …И снова: «время ведь ни на что не хватит, если подолгу вдумываться» – «Хватит, ведь раз ты больше вдумываешься, значит, круче пойдешь в высоту».

Самая первая мысль и заметка о ней из нескольких слов на память. Это просто как бы выход на поток в месте определенной темы и определенного, субъективного подхода и взгляда.

Это просто одно из соображений. Первая нота, отталкиваясь от которой строят всю музыку – но можно было оттолкнуться и от любой другой ноты этой музыки, чтобы получить её всю.

Однообразие пути и многообразие места, к которому этот путь приводит. /Впрочем, вполне можно увидеть обратное! /

Не на «среднем» столе и «среднем» стуле, а либо внизу /как на Востоке/, либо вверху, стоя /как Гоголь писал на конторке/. Я чувствую, мне бы понравилось писать или рисовать стоя: однозначная собранность, возможность маневра… Сидя, во всех отношениях ни то, ни се… Погружение внизу для отрешения, растворения в предмете занятия, а стояние, напротив, для определенного отстранения, помогающего бороться с материалом. Правда, пока в этой семейной квартире мне всё это представляется неосуществимым. И, если заранее сооружать что-то, то ведь это потребует большего, чего ты дать не сможешь.

Но «конторке» требуется большое пространство, а «лежаку», напротив, лучше всего даже и не комнатка, а шалаш. Что же, на природе?! Настоящий шалаш, а вместо конторки спиленное на высоте пояса дерево!

Способность для потребностей. Смешали Божий дар с яичницей. В результате: способные потребители, потребление способностей.

Никто не будет трудиться, т. е. мучиться «от нечего делать», всякий труд достоин пропитания. Трудящийся всегда есть человек стремящийся, а таковой достоин продолжения жизни.

По телевизору сладкая цыпочка лет 14-ти поет «О-о-о» с разнузданными интонациями, юбка выше пояса… И как с похотью бороться? Современный мир вынуждает к жесткому к себе отношению…

А вообще от этого такая боль и растерянность…; в глубине души не перестает шокировать этот беспредел, уже ни с чем не считающийся, сугубо агрессивный, активно разоблачающийся изо всех сентиментальных одежд, кои превращаются из прикрытия в оружие: хотят залить всё этим липким сахаром.

Фантомы внешнего вида, не имеющие слабостей, потому что и не представляют, что такое внутренняя сила. И о какой жалости можно говорить: её не может быть больше, чем в отношении целлофановых пакетов, кои 2000 лет не распадаются в земле…

Я, как тот бездомный бродяга, давно ослеп от горя, на ночь ложусь на мусор в разваленном страшном доме. Нет никого, к кому бы я мог обратиться. Я ушел от людей и вот, неотвратимо, я здесь. Поздняя осень, очень холодно. Где ты, тепло?

И вот я утром пробую писать, пробую вспомнить себя прежнего, и как Христос вожу пальцем по пыли… И пробуждается практичность, появляется цель: надо найти что-то получше, столько всего валяется – невозможно не найти. Я не способен ещё ничего чувствовать, но мои зрачки расширяются от самого вида возникающих слов.

С чего мне загордиться, если я просто иду, куда ведет самая простая логика и сверяюсь с реальностью, подгоняю себя под неё. И ещё есть немного безыскусного веселого воображения…

Вовка сделает со мной ничью в шахматы или добьется чего-нибудь, что можно расценить как успех – и сразу у него появляется желание продолжить. Иначе же, без соревновательности и без успехов, он очень быстро скисает. Всё твоё длительное /спорт, политика, книги, сами взгляды/ он так или иначе перенял. Ты ведь мало в чем ещё был длителен… По сути, он очень хорошо отличает подлинное от вторичного, в своей инфантильности он этим вторичным не соблазняется, в отличие от нас, готовых в чем угодно реализовывать свои амбиции.

…Соревнование – это проявление инфантильности амбиции. Надо привлекать, исключив соревновательность. Занятия и мероприятия – это глубоко вторичный элемент.

Уговариваю Вову поделать, а не сидеть просто так. «Вот, уже полдуши вынул, тебя уговаривая» – «А ты сам сделай, вот и не надо будет мучиться» – «Сделать – это тоже полдуши вынуть».

Наблюдая на улице «шикарных» «мальчика» и «девочку»: «Аристократы демократии. Уже давно демократия – это данность, а помыслы, устремления – к аристократизму. И что-то это мне напоминает… Рыцарей! Их, родимых. Гребенщиков – это тоже рыцарь. У рыцарей своя психология, свой кодекс чести… Нельзя быть глупым и нельзя умным, а нужно – остроумным. Нельзя быть слабым и нельзя – сильным, а нужно – ловким. И т. д., в этом же роде. Это некая тотальная оппозиция обществу со всем его мещанством и скукой регламентированности - им противопоставляется «общество» друзей и занятия «по интересам». Это эдакий веселый романтизм и романтичный цинизм. Женский пол, вино, искусство – вот сферы их интересов. Быть грубым можно, за глаза высмеять кого-то можно, а например, ябедничать нельзя и просто жаловаться что тебе, допустим, больно тоже нельзя. И т. д. Живут в иллюзорном мире, и горечь пессимизма тут ничего не меняет – она тоже романтизируется, ещё со времен Хэма. …Где романтика, там, конечно, и женщины, как мухи на меду. /Завидно?! /

…Как всё иллюзорное, такая жизнь требует постоянного воспроизводства для своего подтверждения, поэтому они очень активны.

Среда, им подобная, их производит: с одной стороны, эти люди не имеют материальных проблем /«нужд»/, а с другой не обременены и каким-либо богатством… С одной стороны, повторяю, это люди смышленые, а с другой и не обременены излишним знанием, делающим несчастным…

«А ведь эти деревья /видимые мной со своего места около веранды/ совсем рядом, чуть ли не 100 метров до самого дальнего из них – а мне всегда казалось, что они далеко, до горизонта. Дальше них действительно ничего нет, там спуск и овраги. Поэтому и кажется. И потом, они заслоняют друг друга и последние деревья уже еле видны и кажутся трудно достижимыми из-за нагромождения построек. Да и где мне видеть подлинные дали – раз в году на картофельном поле, разве? Нет, уходящая до горизонта аллея, шеренга мощных тополей это совсем другое, чем просто простор плоскости. Это тысячекратно повторенный взлет в небо.

Кавычки в начале без кавычек в конце – как свидетельство того, что начиналось прямой речью и неизвестно где перешло на отрешенные рассуждения!

«В душе я прекрасен»…

И самая отвратительная гадость в этой же душе. Не сетуй, что не видно прекрасного, а благодари Бога, что не реализуется гадость. Как нет предела в мечтаниях о прекрасном, так нет предела – в этой же душе – и самым гадким «предположениям». Мысль, образ, как и слово, вылетают сами и их уже не поймаешь, не скажешь, что их не было. И они вылетают, вылетают регулярно, всё до конца, всё, что только можно себе представить.

…Любовь воплощается во всяком добром чувстве, какое в человеке: в тихости своя, во вдумчивости несколько иная, в грусти своя, в терпении своя и в решительности своя. Чувство соответствует человеку, а любовь больше его. Возрастать в любви надо не абстрактно, а именно путем насыщения ею твоей вдумчивости и твоей отваги, и твоего смирения. Это насыщение светом, высветляющее цвет чувства…

…Гнев, ярость, холодная злость в полной своей красе, готовность избить Женьку, как ненавистное чудовище – откуда они в тебе взялись в тот раз? И регулярно берутся. Есть, есть она, лестница восхождения к гневу. Есть зерно, значит, есть и дерево гнева.

А ведь как Бог имел в истории три лица, так и сатана! Параллельно с Христом появился подобный Ему, немедленно бросивший вызов, уже и в зародыше пытавшийся погубить Его. И это был сатана человеческого мира /«князь»/. Тут целая тема на будущее. Христос и дьявол в твоей материи и в твоей душе и в твоем духе, образуя тем самым отнюдь не иносказательных персонажей. Они должны существовать для тебя в реальности, а не мифическими Божествами… В тебе нет и не может быть ничего, что больше тебя, это закон физики… Они пришли на твою землю, как 2000 лет назад в Иудею…

«Человек с убеждениями»… «Убежден» – «побежден». Убеждение – это опора каменная /«Петр – ты камень»/. Из камня строят другие - побежденные, которые не страдают, а, напротив, становятся «убежденными» слугами большой силы.

В живописи так же, как и в слове: реальность и заключенная в ней истина, вне тебя и в тебе, а значит отстранены от тебя и вечно пред тобой. А ты сам – точка и идешь от краски в живописи и линии в рисунке, как от слова…

Хотят быть современными /художниками/, но мастерство-то их основано на приемах, а приемы – дела общеизвестные. Нужно творение приемов… Без приемов не обойтись… Значит, надо создать свою собственную «традицию» в долгом процессе развития «из себя», а не из человеческого общества.

И всё-таки необъяснимо расположение «народа» к Елкину: он со своим суверенитетом был главным застрельщиком развала страны, так называемого «Центра», он ничего не дал народу в экономике, а, напротив, поддерживает «бизнес», который никакой не бизнес, поддерживает фермеров, которых у нас не может быть и т. д. Нравится, как возврат к «русскому», но вот в формах этого возврата путаница как в голове товарища Елкина, так и самого «народа» /«народ» для меня столь же неприемлемое слово, как и «вождь» или «гений»/. То же самое, кстати, и с нынешним западничеством. Нужно славянофильство, устремленное вперед и западничество, устремленное назад.

Увидел, что Вовка читает о Дали: «Это просто дурак и извращенец и это просто-напросто противно и к живописи по своей сути не относится. Просто кич. Пора и этот эксперимент – модернизм - признать неудавшимся» /не только коммунизм/.

Иногда просто пугает то, что, садясь за стол, имею пустую голову. Тем не менее, урожая так много, что с результатами всё сравнительно благополучно.

Вкусно позавтракал, а до этого легкой оказалась работа… Но кто об этом знает и что это мне дало… Вроде бы чувственное и реальное дело, а на самом деле более или менее долговременно оно существует лишь как вещь умозрительная.

Сколь преходящие, когда они внешние, столь и вечные, когда они внутренние: легкость – это свобода, вкус – это качество дара…

Мама в свете ночника, отделенная светом и полумраком. Эдакая фигура, потерявшая форму под навьюченными живописными одежонками. Вот такой бы запечатлеть её – и папу - во всей красе. Где костюмы, там убийство разнообразия. И как на этом фоне «расцветает» лицо: нет ни сантиметра гладкого пустого места. Т. е. переход от одежды к лицу во многом плавный, ведь вот такая одежда – это тоже лицо, а вот такое живописное лицо – это тоже одежда. Живые, но не глубокие глаза, как вершина живописности. Фантасмагория одежд, а сверху восседает голова, ничуть не смущенная. Т. е. ни грана «серьезной» духовности, одна материальность. Как камень, изборожденный временем. Не гладкость материи свидетельствует о её вечности…

…Копирование в живописи или пении есть научение грамотности и пора начинать своё, совсем другое. Обязательно рисовать «открытые» лица во всей их немудреной – детской – сути. Перед незнакомыми людьми лица замыкаются. Мнимая многозначительность! Если есть «открытый» портрет, то тогда для контраста можно сделать и «закрытый», и лицо человека во сне – они будут смотреться уже совсем по иному.

Одни легко «открываются», а другие так трудно, что, кажется, их и не увидишь открытыми. …Открытость – как момент истины, вдруг чувствуешь себя свободным ребенком. Но другие опознают закрытый портрет – который будет немалым сюрпризом для самого «персонажа». /Во сне будешь сюрпризом для всех! /

Сосредоточиться на исследовании одной личности… Моих домашних и себя самого мне может хватить на всю жизнь. Они мне даны, а другие не даны. Нет, и другие притягивают своей загадочностью. Надо помочь им осознать себя…

А ведь мне просто вредно много ходить. Ревматизм ног распространяется на всё тело через поясницу. Каждый шаг должен быть шагом к цели. Цель, к которой идешь, «не чуя ног»… Не случайно старые люди так часто сдают ногами.

…Покой – как лучшее лечение всего, что поддается покою. При всякой разбитости – покой. Покой омолаживает. А усталость, вымотанность старит. Я сильно подвержен разбитости, но и покою тоже.

«Посидеть на дорожку». Позади дорога сборов, впереди сама дорога. Так нужно перед каждым делом. Без осмысления ты фантом, игрушка, всё делающая вслепую. Все настоящие люди, крестьяне живут неторопливо. Я слишком явно не имею этого, чтобы не ощущать потери и не желать её восполнить за счет явно данного мне /притча о талантах: не из жадности приумножал их, а от необходимости компенсировать уродства/. Пишу о том, чего не имею, а что имею, то растворено в писании.

В самой сфере жизни нет ни правых, ни виноватых, ни главных, ни второстепенных, ни глупых, ни умных, ничего нет.

Либо тебя растворяют как элемент, либо ты растворяешь их всех – иного выбора нет. Нельзя заменить этот выбор попыткой прояснить что-то. Сфера определений, сфера рождений, мечтаний – это не сферы жизни и надо четко осознавать, где проходит граница… Попытки уяснения часто продиктованы бегством от жизни из-за нехватки любви. В самой жизни нельзя рассуждать. И тогда жизнь будет обогащена зрением – и тебе будет так легко среди слепых – а рассуждение будет обогащено знанием жизни.

Всё-таки работа дворником – это псевдо настоящая физическая работа. И дом наш тоже в псевдо пригороде.

…Наша семейная жизнь – это жизнь пауков в банке. Вся эта раздраженная маята полуживых, мятых, ничего не испытывающих друг к другу людей, все эти никому не интересные дела, эта грязь и ощущение неблагополучия, это полное несовпадение интересов и регулярные стычки, перерастающие в малые и большие скандалы. Среди этих активно добивающихся общественного успеха писателей, вряд ли есть подобные мне и остальным членам нашей семьи домоседы.

Иду, мысли – как удержать, не забыть? Метки ставить прямо на одежде?! Идешь весь в понтовых метках!

Как в «звуке» не обойтись без магнитофона, так и в рисовании без фотографии – лишь она останавливает мгновения.

Сейчас увидел устройство – экран для негативов: куда как удобно перерисовывать.

Прошедший 7-ой день был первым днем настоящего холода: 3 градуса +, а сегодня уже пошел мокрый снег. Всё, это уже последняя стадия осени, ноябрьская. Движется, движется Время. Тысячелетний механизм. И осени, и лета, и весны, и зимы – все они такие древние. Нет, весной наоборот. Так что, зима – это доисторические прошлое, а лето – пылающее будущее. Настоящее же лишь во время сеяния и во время жатвы.

Пришел на дачу неуверенный, не желающий «возиться», а потому раздраженный, а ушел разогретый, довольный, спокойный. Вот бы таким приходить! Насколько сильнее бы всё делал. Дело лечит, как парная, но эффект кратковременен… Удача отдачи…

В связи с чем-то подумал о мировой политике, о мировой прессе, о мировых общественных мнениях: «это настоящий мировой котел» и там варятся, варятся, кипят, ни на секунду не снимаются с огня все элементы человеческой жизни – претерпевающие закономерные метаморфозы до получения какого-то окончательного продукта. Что отдельный человек, отдельное мнение, даже отдельная страна, даже отдельный континент в этом котле? …Сейчас есть такое-то мнение, а, глядишь, оно уже изменилось – т. к. весь состав в котле изменился.

Наверное, мы уже «кипим» – потому что уже нет нарастания энергии – и нам осталось только «свариться» – или выкипеть.

Быть может, такой котел и есть предтеча геенны огненной.

Речь Елкина: мужество бонзы, и в каждой фразе: «строго спрашивать», «ужесточить» «добиться выполнения» и т. д. Это менталитет противоположный горбачевскому. Сломал Союз и всех противников, на которых этот Союз держался, теперь возьмется за экономику.

Вот, вроде бы жесткий, а имеет любимчиков /Горби мягкий, но без любимчиков. По сути, речь идет о наличии и отсутствии слабых мест, вся эта «мужественность» - лишь защитная реакция. Вроде бы бонза, а как сентиментален /«Это самый главный день в моей жизни»/. Я уж не говорю о клеймении «тоталитаризма» со стороны того, лишь по физиономии которого этот «тоталитаризм» можно изучить досконально, того, кто всё загреб под себя, всюду рассадил своих наместников и окружил себя людьми по принципу личной преданности.

Лишь изредка бывает сильный царь западник и сильный царь славянофил – таков славянофил Грозный – и покорял Восток, и таков западник Петр – покорял Запад. Так и при западнике Ленине, и славянофиле Сталине.

…Рождается человек в мир, а уже существуют всевозможные человеческие типажи… Они и на том свете будут народом, а не по отдельности.

Я пишу, как думаю…

Так же незаметно и так же без последствий. Писание – это просто более эффективный, максимально проявленный способ думанья. Как думаю чепуху и ничего не отделываю, так выходит и в писании… А в живописи ещё не нашел своего начала, пусть очень скромного и ещё значимо чужое, для меня непосильное /представь, что было, если бы так обстояло дело в писании/.

«Всякий усилием входит в Царство Небесное» – это и есть отдача. Усилия как объятия. Да, по сути, степень твоих усилий зависит от степени твоей любви… Стремление «объять всё», не имея соответствующей любви приводит к гибриду любви и насилия… Зачем нам всё – будьте как дети. Итоги не зависят от нас. Греться под солнышком - вот наша задача.

При вымотанности, опустошенности возникает желание секса…

7-ое в будни нужно для существования в тебе высоких идеалов дела. Тоске по сексу – тоску по высоким делам. Это реально, это есть. И тоску по подлинной женской любви. Для душевных грех прелюбодеяния – высший. Для них высшим является грех соблазна. Для материальных и духовных – грех убийства. Причем, если ты не помог кому-то, не попытался спасти кого-то – а мог – значит, соучастник убийства.

Вспомнил, как меня манил уют отъединенных полатей, которые видел в гостях.

Адам не смог «съесть» всё знание сразу; он-то думал, что «съел» всё, почувствовав насыщение, а на самом деле это была лишь первая «порция».

Громко – это мощь проповедования, а тихо – это сила исповедания. Ты имеешь проповедь, а жаждешь исповеди.

Для протестантов Бог спустился с небес, но не для любви, а для дел.

…Страшные черные сутаны…

…От игры не избавиться, как от сидящего в нас детства.

…Как бы я мог понять другое, если бы оно не было и во мне?

Не только делу, но и всякой среде в какой находишься надо отдаваться полностью. Не должно быть попыток искусственно отключиться от среды, в которой находишься… Так Христос, спустившись на землю, уже не «бегал» на небеса. Ведь среда всегда больше отдельного человека – она как божество. И всякое божество интересно и поучительно. Сидя в вагоне электрички можно получить больше, чем читая в ней же - потому что трудно отдаться чтению в вагоне. Не надо смотреть на миры, сотворенные человеком, /мир книг, ТВ передач, различные занятия и т. д. /, как на такие, которые ты обязан целиком потребить!

Вовка, радостно смеясь: «как всё-таки здорово получилось, что я в армию не попал! Я до сих пор не верю. Так всё совпало: всё эти справки, расположение военкома…» Мне не очень понравился его смех. «Судьба, Вов, от Бога. Где от тебя не зависит, там - Бог. Ты цени, а не на диване валяйся». Это проявление Бога Отца – как в Ветхом Завете. Так же, как Христос в любви, а Дух в наших действиях. /«Если не верить, то играть в рулетку». /

…Снег валит валом, всё бело. Это впервые, мог бы и порадоваться…

«Конторка» дома – в качестве таковой может служить стул поставленный на стол!

…Совершенно неожиданно Вовка взял ручку и заперся – неужели тоже надумал писать?! Чудеса! Он за последнее время перепробовал всё, чем я занимаюсь. С нулевым успехом, со свойственной ему вялостью, но ведь как раз писание и не требует больших сил. Мечты, видимо, забродили от прочитанного.