92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 5 страница

А день прекрасный – пытаюсь посмотреть ему в ответ «добрым» взглядом. Фальшиво. Ну, месяц ты так сможешь проработать, дойдя до скотского состояния – как в колхозе /так там никуда не денешься/ - а дальше что?

Просто хочется чего-то человеческого и действительно свежего. Создавать интонации и чувства интереснее, чем мертвое конструирование. И что меньше претензий то же лучше.

Женя кругами ходит во дворе. Смотрю, стал на меня смотреть подозрительно. Проходя мимо меня, сказал сам себе «е. трех девочек, сучок».

Одно из достижений моего «человекознания»: когда он начинает ругаться, надо немедленно уходить. Кстати, и для здоровых подходит: тяжелы друг другу люди. Но не всегда готов уйти. /Как было: ел жадно и не смог оторваться. Кончилось дракой. /

…Женька копает! Свою тропу, но всё равно, какое улучшение: ему хочется что-то делать.

/Пишу, потому что это может остаться эпизодом. А я не хочу ничего забывать. /

Намного отстаю в переработке «желтых бумажек» от написания новых /вчера 3 к 1, сегодня уже 7 к 2/. Но ничего, ведь эти фрагменты лучше развиты, значит их легче перерабатывать.

/А надо ли? Есть тут какая-то путаница. Боюсь заниматься переписыванием, похожим на переливание из пустого в порожнее. /

/Включил Жене телевизор. Сладкая эстрада, Женя сразу встал около. Позируя как богатырь /в тексте рисунок/ говорит с глубоким удовлетворением: «вот это жизнь»! /

Читая предназначенные к переработке записи, замечаю: «как помнятся состояния – не хуже внешних событий. Вот эту строку я писал чувствуя себя вот так-то…»

/Может, всё же надо больше внимания уделять ориентации? А то ненадолго выныриваешь и, схватив первый попавшийся глоток, опять ныряешь в работу. /

Коммунизм – сверхобщество, а у них – сверхчеловек /модернизм/. Мы живем в такую эпоху, когда крушение этих идей уже произошло /экзистенционализм – как выражение прострации, инобытия после крушения/.

Всё уже было. Что было, то теряет реальность.

Модерн или эстрада как заразная болезнь. Как в средние века эпидемии выкашивали треть населения, так и сейчас.

Мы живем в пост-эпоху, в которой, конечно, сохраняется, затухая, влияние Титанов. Я пишу в пост-эпоху пост-тексты…

Чувствую себя если не старым, то «закопавшимся».

Вернулся из путешествия новым человеком и взглянул на всё свежими глазами, свежими силами. Просто пришел новый человек и уже ждешь чего-то – ведь сам ты не нов для себя.

/Опять чувствую тихое течение и тогда в подтверждение махаю веслом! /

…Читаю про модернизм – убеждает, заражает. Читаю про реализм – то же самое. Широта позволяет. Но соединить всё не можешь. Видимо - в Боге, но тогда исчезает трепет и того, и другого. Объяснить можно, лишь уходя. Остроту выбора надо сделать остротой жизни. Раз человечество не может соединить, то и ты не можешь…

Попытка расслабиться, отдохнуть оборачивается большей тяжестью. Нельзя останавливаться реке, пока она не достигнет своей цели, растворившись в море…

Да, корежит, тяжело, старею, закапываюсь, но это всё-таки не гибель. Просто при переплавке руды выявляются шлаки. Унеси их, сон!

…Это дело требует силы. А силы требуют дела. Труден момент рождения, а затем всё фантастически легко: вы ведь видите: они сами требуют, производят друг друга.

…Закономерности, конечно, есть, но они мне не нужны, да я их и так, на практическом опыте узнаю.

…В работу так погружаешься, что теряешь всякий кругозор и всякую возможность маневра. Теперь уже другое беспокойство: а успеешь ли осмыслить нечто необходимое, важное за быстро убегающий день?

Ты заставлял себя: в результате перегрев, перенапряжение… Трудное даже необходимо в начале – как, например, подтягивание штанов время от времени – иначе они будут спадать всё ниже.

В таком состоянии работы на рутинные домашние дела я отвлекаюсь как ныряльщик, которому надо за свои две минуты без воздуха успеть сделать как можно больше. Изображаю чистую белку в колесе – ведь куда ни глянь, всюду беспорядок, искать и выдумывать ничего не приходится, только самое необходимое – необходимо, чтобы не затопило – а потом вдруг исчезаю. Впрочем, мама ничего не замечает: полезные стороны равнодушия друг к другу. Если так будет и будущим летом, то я не представляю, что станет со всеми этими садами, которые сплошь и рядом отнимали всё время.

Женьке хочется что-то делать… Что бы такое ему предложить? … В каждом деле есть своя трудность – и он сразу начинает нервничать, теряет терпение и бросает.

Дал ему большое ведро и детский совочек и поставил около кучи песка: «Жень, наложи, а, ведро песку». Накладывает. Боюсь только, разбросает – песок-то нужный.

/По соседству ломают старый двухэтажный бревенчатый дом. Оттуда доносится убийственный грохот и тревожные крики: «Назад! Назад!! » - «Держи! » Как будто близок смертельный несчастный случай.

Выписывать отдельно все практические рекомендации, выработанные в ходе недели. Ведь всё забывается.

Маму вызывает заведующая. Опять пахнет увольнением /«Опять! »/. Нервы сразу полетели. Если бы я ещё не писал, было бы просто ужасно. Быть может, так и должно: ведь я как бы перешел на другую работу.

«Конечно, нельзя сказать, что пишу очень личное /вот, кавычки поставил, чтоб получилось более лично/, скорее, действует наработанная логика – своя в познании, своя в художественности, своя в фразеологии - а ты только следуешь за ней…»

По ничтожному поводу слова просто не выговариваются, чувствуешь несоответствие, а думаешь, что это слово как громоздкая мебель.

Ведь по сути эта работа была нужна даже не насущно – деньги обесцениваются, а вложить их некуда. Вот пусть и вложат в меня, это им зачтется – а лишь как прикрытие: от родителей, чтоб меньше обвиняли и от себя, чтоб чувствовать себя увереннее. Кстати, не было ни уверенности, ни мира с родителями. /Но теперь мы в разных весовых категориях. /

Словно в какой-то момент неслышно для тебя отключили ток, пустили газ, откачали воздух, пригасили свет и ты понемногу, всё ещё ничего не замечая, продолжая всё то же занятие, начинаешь задыхаться, терять тонус, слепнуть, наполняться ядом. Полно примеров того, как люди, невзирая на верные предчувствия, продолжали обреченно идти на верную гибель.

Сегодня появившийся мохнатый котенок полез в сени. Может убежать. Вовка подтолкнул его обратно. Я убеждаю его: «ты стукай, стукай, его надо учить! » Мои будущие дети, слышь они меня, могли бы сделать выводы о моей системе воспитания!

Состояние ни на йоту не возвышенное; лишь стараюсь сохранять равновесие и работоспособность.

Мое «художество», боюсь, базируется на романтизме. Впрочем, и «наука» – на рационализме. Иного не знаю.

Я: «деньги надо отоваривать, наши банки – это чепуха». Вова: «Вот я тогда Толкиена куплю…» Мама: «Где отоваривать? Где?! Что говоришь тоже?!.. Вот разве тот ковер за 450 рублей купить»… Я: «Ну не за сто рублей же книги покупать». Вова: «Не сто, а пятьдесят. Сам ведь говоришь, что надо…» Я: «Пятьдесят уже дешево, да? Выбросить деньги нетрудно. Вон ветер дует, золотые березы треплет».

Прошу Вову налить Жене чаю /я стараюсь его эксплуатировать, пока у него отпуск и, в общем, он, уважая мою писанину, проявляет добрую волю. Он: «лучше я через полчаса налью. Так ему будет интереснее. А то он сейчас поест и что ему делать? »!

…Ведь, собственно, утром мы видим вечерний беспорядок, даже не верится, что так грязно. Всё очень просто: вечером у нас горит настольная лампа и вся комната в полусумраке.

Раскидываю беспорядок во дворе. Ожесточился – укрепился.

Раздражен, но ещё и сознательно акцентирую раздражение, как бы бравирую им. Это лучше, чем загонять внутрь. Плохое лучше выявлять, а вот хорошее беречь, не тратить попусту.

На эту же тему: опять же Вовка тянул с подметанием и я, наконец, закричал на него, не сдерживая, как раньше, ярость. А то я затаивал, а он свое затаивал, а на поверхности тишь да гладь. Это, конечно, называется «срыв», но словесный срыв благотворен. Не убивай без приговора!

Мама упорно кричит «Вася, Вася, Вася», пищит щенок, какая-то ходьба, переходящая в беготню, а в моей комнате залетала огромная, черная, жужжащая муха. Хочется всё это прекратить, придавить…

Но наконец оттуда донеслось другое: едят дыню.

Уже надорвался на дворницкой работе, а ещё впереди 2 футбола и масса нервотрепки и беспорядка. Как при таких обстоятельствах работать? Чем-то надо жертвовать для того, чтобы сосредоточиться на безусловно нужном или ценном. Ведь мне всё интересно, не говоря уж о том, что и все виды работ меня требуют: и общественная, и домашняя, и личная. Общественную я сократил, над сокращением домашней бьюсь, писаниной стараюсь заниматься максимально рационально. Читая «Лит. Газету», читай её не всю в судороге спешки… /Столь же порочно и ягоды, грибы собираешь. Некая немецкая жадность к территории. /

В каждый фрагмент вкладываю усилия, отмеренные прозаической мерой. Так продавщица равнодушно отмеряет одному за другим из стоящих в очереди. При такой черной работе забываешь свой ясный идеал и видение того, что можно вложить много, очень много.

Близко небо, а не достанешь. Нельзя легко взлететь, можно лишь трудно, в черновой работе взойти на гору. И гора та – Голгофа и крест на ней как стартовая площадка космодрома.

С телевизора слышится: «делать надо, делать надо» - не болтать. Когда говорят о деле – не делают. Это просто жажда крутых мер.

Красота – это форма. Уродство – это борьба с формой.

Надо пройти сквозь мрак «содержания» /которое есть плазма/, чтобы выйти к новой красоте.

А у них не новая красота, хотя они и претендуют на это своими творениями.

Ночной гамак, освещенный светом из окна. Сетка линий – призрачная материя в призрачном свете. Немыслимо сесть на него, раскачать. Он вопьется веревками, заскрипит узлами. А Женька днем катался и это было похоже на уютный, дачный, веселый маятник.

Он - черные дыры, его белизна как кости мертвеца…

Записывать бы на магнитофон происходящее. Технически просто обеспечить незаметность. А Женька так орет, что из соседней комнаты запишется.

Он тут такое выдает! А всё началось с того, что нашим гол забили!

План – это идеализм рационального.

В сознании легко абстрагируешься, сосредотачиваешься на чем-то одном и тогда всё кажется легко /сесть, запереться, отрешиться от всего и конкретный текст в конкретный раз огранить как бриллиант/, но жизнь широка в пространстве своих тем и длинна во времени их видоизменений, всё цепляется, одно за другое и получается ровно в силу твоего состояния, твоих действительных возможностей. Позитивистский эгоцентризм – это что-то даже неприличное, как школьный дневник, в котором ты сам себе задаешь задания и ставишь отметки…

Теперь уже ясен итог недели: щадящая неудача. Т. е. не разрушение, не разочарование и упадок, а нарастающий зубовный скрежет от постепенно впивающихся веревок, силков обстоятельств.

Сохраняется крайний пессимизм и раздражение в отношении внешних условий и главного из них – грязи и беспорядка. И их носителей.

Когда говорят друг с другом с практической целью – это материальное, холодное. Когда говорят «просто так», «остроумно» и т. п. – это душевное, теплое. Когда говорят, желая помочь /или навредить/ - это духовное, горячее…

Раньше у них было одно собрание и то их оттуда гнали и они ездили не каждый раз, а теперь у них пять собраний и всюду они нужны: папаша уже и в субботу собирается, на 5-ую «Жатву». А расстояния приличные. И теперь им психологически труднее предъявлять мне счет за мои писания. Так что можно и открыться.

Порядок в вещах и порядок в людях – от этого я не могу отказаться - а остальное – лишь в виде поощрения за их усердие.

А может, пусть валяется «тряпье» кучей, надо привыкнуть не замечать? Нет, одежды – это ближние мои, которых надо любить. И квартира тоже.

Дух и материя, огромные как небо и земля, статичны /псевдоподвижны/. Это статичность целей /огромные цели! А нам не случайно цель представляется точкой: мы, душевные, сами точки и цели наши сиюминутные таковы же/… А душа динамична, она существует только в движении, потенциально вырастает до неба или земли /в стоянии же – точка/.

…Будучи неблагополучными, люди лишь временно и в узких сферах получают успокоение /о богатстве приходится лишь мечтать/.

7-ой день прошел сверх ожиданий. Сильное ощущение свободы, отдыха и покоя /хотя, конечно, не такое, какое представляется в мечтах/. Напряжение души было велико и останавливало время, так что мне казалось, что день этот длится дольше, чем вся предыдущая неделя. И эта высота переоценивала многое, так что я испытывал тревогу, как бы вообще всё не обесценилось. С другой стороны, представлялись гигантские задачи во всей своей многотрудности, и задач таких было много, слишком много, они теснили друг друга, им явно не хватало места и опять я испытывал тревогу: как успеть и как снести. Ощущение, что надо спешить, перешедшее из будней, было болезненным зудом, /иногда казалось, что всё-таки много – отдавать седьмое отдыху, но потом я вспоминал недавний тяжкий труд и резонно предполагал уже завтрашний/. Я думал об этом - так во сне подсознание стремиться избавиться от наваждения, завладевшего сном; думал о том, что не хватает любви – с ней бы всё было мягче, легче, как еда не в сухую. Не было ориентации чисто практической. Я решил ни в коем случае не спешить, хоть бы и представлялись мои дела во всей совокупности, например, строящимся на верфи огромным кораблем - лишь начатом, целиком разобранном, и я на нем единственный рабочий. Сосредоточься и не обращай внимания, не сравнивай свою дневную норму с общим объемом работ и даже в шахматы играй – построишь, как Ной. Зато долго жить будешь. Постоянное выбивание из сил на больших нормах – на которых ведь не написано, что они большие, сравнить не с чем - и порождает надорванность и неуверенность в своих силах. И день начинать тяжело.

Любовь помогает не только заранее, но и после: смажешь надорванность или ушиб ею и становится значительно легче. Работа засасывает и хоть и пишешь о лучшем, о любви, на отношениях с людьми это никак не отражается. Впрочем, я с людьми – родными – стал жестче. А иногда хочется одарить теплым словом – и одариваю. Мол, я такой же, я добрый. Может, и нужно пройти это разделение, чтобы любовь твоя последующая была зрячей и действенной. А, кстати, Христос, был без Духа /потому и нужны были ангелы? / - и Он не делал, а лишь говорил и страдал, как человек и творил чудеса, как Бог.

Трудно, неподъемно для человека сплошь находиться под Духом весь седьмой день /надо лишь 1/7 этого дня?! /. Беру на этот день одну книгу и одну музыку. И нет нужды воспринимать их от начала до конца. Можешь попробовать лишь несколько фрагментов – как и получилось – ведь этого вполне достаточно для того, чтобы понять дух автора /так достаточно съесть несколько яблок, а не всю машину/. Сюжет знать мне ни к чему, его я считаю ложной приманкой. Так и в самой жизни чего-то сулящий сюжет всё тянет и тянет человека – в том числе и писателей – по жизни, а в сути ничего не меняется.

Вчера целый день писал на тему первой половины 12-ой главы Луки /просто случайно открыл в 7-ой день /также пытаясь заинтересовать Вовку – вот видишь, попытка сделать доброе для людей/. Получилось, что я её осмыслял трижды: первый раз в седьмой день, а затем весь день перерабатывал. И с высоты третьего раза и первый и второй оказались такой чепухой /первый/ и неточностью /второй/. А ведь думал, было ограничиться первым написанием и лишь по внешним причинам – не понравилось писать на тетрадке, решил всё перевести на листки - и, желая соответствовать белизне бумаги - всё переработал.

Появилось это, а передумал я вести специальный дневник: фактографические записи в прямом и косвенном виде должны быть в самих фрагментах, а «рекомендации» – в голове, иначе грош им цена.

О принципе min-max: от взаимодействия оба состояния преображаются. Это как зерно в земле: по отдельности это нечто совсем иное, чем во взаимодействии. Наличие земли преображает зерно, а наличие зерна – землю.

Парадокс: идеалы, как таковые, вроде бы помогают людям достигать чего-то, но идеализм, напротив, мешает, вечно держа их в рамках некой неконкретности в своих представлениях и словах – само же действие всегда предельно конкретно: по своей природе. Эврика! Человек и в действии своем осознает лишь ограниченно идеальный уровень!

Душевный человек подобен пьяному!?

Вот почему мир, в котором исповедуют цинизм не гибнет: он корчится от самого цинизма, но держится на идеализме цинизма его носителей.

Образами же оперирует мечта. В виде образов /мечты/ - идеализируется прошлое и будущее. Так что человек в своем настоящем – идея, а в прошлом и будущем – образы. Т. е. эти образы так же огромны, занимают такое же место, как прошлая, вечно умирающая, темная земля и будущее, вечно возрождающееся, светлое небо - а идея так же мала, как данный человек в этом мире. Идея кричит и движется быстро, а мечта и образ статично молчат…

«Вов, для тебя чтение – наркотик. Ты и выглядишь как наркоман. Да и сам посуди: читаешь, читаешь, а умнее не становишься, всё такой же».

Он говорит: «пойдем на книжный базар» /причем, есть малый повод – искать книгу по живописи/. И это было предложение вернуться к прежнему псевдодвижению, но я не вернулся и, смотрю, сегодня он рисует. Странно всё-таки: в чем-то он крайне упрям и моя агитация, скорее, побуждает его делать обратное, а в чем-то он находится под моим влиянием /например, у него те же «кумиры»: Достоевский, Ван Гог и Бах и т. д. /

/Как мал сам повод к фрагменту по сравнению с порожденным им развитием /о котором я ничего не думал/. От каждой искры происходит целый разряд, причем не «волшебный», а обыденный как в электрической лампочке. /

Сегодня утром опять скандал, точнее видимость скандала – потому что это они психовали, а я был совершенно спокоен и не зол, а остроумен. Это как бы игра /напрасная, ты поливал масло в огонь/: удар – парирую, ещё удар /довод/ - ну это совсем легко, ещё удар – ну знаете ли, это даже странно, это у вас загиб, ещё удар – ну это даже ниже пояса, нечестно требовать себе преимуществ. И всей–то темой был вопрос о месте, где стоять телевизору /на который, конечно, завязаны действительные вопросы: о месте их ханжества, о том, кто и в чем «в доме хозяин», об отношении к Жене и т. д. /. Понимая свое преимущество, я добрел, снисходил, призывая к разумности, спокойствию, противопоставлял этому вопросу действительные проблемы /то, что Женька мешает ночью спать/.

У мамы, видимо, уже возрастные приступы религиозности. Ведь она чувствует, что что-то не в порядке и это вызывает в ней всё то же: рвение в чтении Библии и молитвах /и нелепые попытки читать их нам в самый неподходящий, случайный момент – что значит нисколько не сообразовываться с другими: все душевные – эгоисты. Они не могут по умному сладить с реальными обстоятельствами/, воинственность против нас, «безбожников» - для чего она готова шантажировать нас всем, находящимся в её руках /«не буду готовить»/. С годами душевное, цветуще плотское слабеет, а религиозное рвение увеличивается, подстегнутое неудачами.

А записать я хотел только вот что, забавное: она прямо видит меня сатаной /и мне, несмотря на все усмешки и хладнокровие, и даже как бы смирение, готовность считаться тем, кем меня считают, иногда не по себе/. И вот говорит в одном месте: «это он специально удочку закидывает, когда телевизор включает – чтобы я его смотрела, а как же можно, чтобы не завлекать в сети сатанинские», а затем в другом месте: «и колотит, колотит целый день кувалдой по голове, я не знаю ведь, куда деваться, куда деваться» - «В телевизоре, кроме всяких роков и эстрады, нет ничего для вас неприемлемого, вовсе вы не святые: и политика, и кино вас интересует»/на тему ханжества/.

…Проскакивают, проскакивают стереотипы под шумок общего движения! Твоё понимание твоего же творения… Объясни вот Вовку!

…Бог-Отец материалист?!!!

Понимать не для того, чтобы судить, а чтобы любить, не для того, чтобы владеть, а чтобы служить /«Я взял на себя ваше бремя»/. Любить же, понимая, что они не сами по себе «разбойники», а пленники закономерностей греха.

Я с радостью ухватываюсь за возможные обвинения, как за возможность проверки «своего».

Господин тот, кто познал закон, раб тот, кто даже не замечает его существования. Кстати: иудеи и есть первый душевный народ /как его патриархи – первые душевные люди/ среди моря языческих, материальных народов. Христос, будучи высшей точкой душевности и породив, ниспослав в мир в этой точке Духа Святого, для языческих, материальных народов послужил не путем к Духу, а знаменем душевности, открыл для этих народов душевность. Для Иудеев же Он был путем к Духу /«беснуется»/, но понятым как предательство душевности. Даже разбойник был им душевно ближе! 2000 лет – срок созревания душевности для того, чтобы она могла породить Духа теперь и у бывших язычников? И, быть может, теперь ситуация повторится: душевные отвергнут, как когда-то иудеи, а сами иудеи, которых Бог 2000 лет после Христа убеждает через море страданий в бессилии душевности, примут.

Цвет – это Бог в материи! Так же, как свет – это Бог на небе. Христос же – это обесцвечивающийся цвет тела и проступающий свет в глазах.

Читая еврейское я чувствовал какое-то уныние, переходящее в смирение. Евреи, как народ, собрались лишь для того, чтобы окончательно разбиться в своей душевности, в своих человеческих надеждах – ведь это всегда оставалось их последней надеждой. …Но о душевности надо говорить всегда разделяя: ведь душевность - это движение, стремление, влечение и движение либо в сторону Духа, либо в сторону материи. Иудеи были первыми, кто имел духовную душевность. Все же остальные – материальную душевность. В наше время дух становится рабом материи, как в Древнем Риме. Опять ходят «материальные боги», дух же живет лишь на «искусственном дыхании».

Узнав мало, человек потерял счастье и затаил обиду на Бога. Это Каин. Узнав больше – став обществом, научась пить вино, развлечениям и т. д., человек стал псевдосчастлив – самоуверен - и стал хулить Бога. Даже Ной первым делом напился так, что валялся голый. Будь он святым, он не стал бы брать с собой своих родственников. Да и всё прочее – он в новый мир плыл со старым багажом.

Образовав народ, Бог тем самым дал ему заменитель, Дух, а чтобы этот Дух был Его, повел их, дал им цели и испытания. И дал народу заповеди – замену любви - и закон – замену Духа. Страдание Христа есть страдание за эти две попытки /а вспомни притчу про сад, который обкапывают и на 3-ий год/. Христос открыл путь к полному знанию – то, чего не сделал Бог материальный ещё при Адаме, приводя причиной именно то, что «тогда люди будут как боги» – к чему Христос призывал. Лишь при полном знании и боишься Бога, видя его подлинную величину и любишь Христа, поняв Его Миссию в полной мере…

Вопрос о том нужны ли занятия продолжает беспокоить. Можно затратить массу сил и времени, а потом это окажется в лучшем случае ненужным. Ведь посмотри сам: живопись: копии – это вторично, портреты – банально, а твои «трещины» и «пятна» попахивают какой-то бесовщиной. Все попытки как-то углубить свои намерения ни к чему не приводят, сводясь к идеалистическим нелепым представлениям. Делать комнаты-картины, «среду»? Немецкий язык – это нечто прикладное. Шахматы – это игра, очень глубокая и очень бесплодная. «Звук» - ты «из любви к искусству» хочешь манипулировать жизнью с помощью магнитофона. А само «художество» в писаниях? Ведь всё это либо полностью беспомощно, либо сводится к романтической «возвышенности», трагической таинственности и т. д.

Не должны ли в человеческом измерении главенствовать отношения с другими людьми? Должны, но у меня такое ощущение, что здесь невысок мой предел и отведенная мне задача – быть истинным в обыденном, ведь я до сих пор «далеко не сахар». Влиять на людей в наш век легче опосредованно, чем лично: личность ничего не может, потому что все либо сбились в кучу, либо разбрелись.

Помимо всё объясняющего – и холодного, отчужденного – знания, на человека может воздействовать только образ – теплый, приближенный, любящий. Воплотиться может только образ – либо буквальный, как Христос, либо запечатленный, как искусство.

Твое знание должно помочь создать образы, образы должны воплотиться в людях, после чего они поймут знание.

Я не верю ни в потенциальных «помощников», ни в «слушателей».

Во всяком случае, моя любовь к людям, к человеческому, стремится вылиться именно в этом. Я не хочу удаляться от людей /в некие «башни Духа»/, буквальное же общение в этом мире невозможно… Невозможно было и во времена Христа – и поэтому Он был обречен на страдания, непонимание и смерть. К чему я, кстати, тоже не готов - тогда как в духовном смысле готов и страдать, и терпеть, и умирать. Христос открыл человеку возможность стать богом для того, чтобы он сумел сам справиться со своей душевностью.

Мой «Дух» так же сверхъестественен, как рождение Бога у простого плотника, ведь я во многих смыслах, если не во всех, вполне зауряден /кроме разлитой во мне любви - из-за которой мне все другие люди кажется чуждыми и холодными/. Я и есть не Христос – им будет мой образ – а те Иосиф и Мария. /Только я не плотник, а дворник! /

Соизмеримо ли: сделать достаточно дилетантскую акварельную копию Ван Гога и объяснить чуть ли не всю мировую историю? – а я и больше сил, и больше удовлетворения получил от первого! Я хочу жить долго, а не 10 дней.

…У тебя всё время была идея «серии». Она пространственна, а что есть аналог во времени? Они создают свои произведения как некие статичные вершины /псевдодух/, а надо создать нечто душевное и динамичное, подобное реальной человеческой жизни…

…Я и не «думаю», а пишу автоматически - пишет находящийся во мне дух /а пишет он по принципу «одно тянет другое» – ведь он есть единое целое/.

…Жар самого пламени и лишь слабая теплота уже в метре от него…

…Человека делает богом полное подчинение Духу и Богу Отцу, выражающееся в растворении в Духе и примирении с Богом. И человека делает истинным человеком ответственность за других. Но и ответственность за дело, любя дело? Не поэтому ли все фанатики своих дел как бы преодолевали свою душевность.

…Я смотрю «писать познание» надоедает, как ничегонеделанье.

…Я пишу для слабых людей и чем более слабыми они себя ощущают, тем лучше.