92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 2 страница

При такой бессвязности, многочисленности всяких «это» и в то же время прямизне, не получается ли переход на язык жестов, мимики и мычанья. Может, это и есть принципиально новый язык?! А может, это специфика жанра объяснений и пониманий?! Тебе понимание дается не для того, чтобы ты ясно передал его всем. Понятое воплощается, воплощенное действует, а слова тут ни при чем.

Захапистость должна быть искоренена, иначе она всегда будет приводить к перегрузкам.

Я не против того, чтобы претерпевать неудачи. Они дают опыт, а что ценнее? Лишь бы были время и возможность закрыться, выключить свет и всё обдумать, всё повторить десятки раз. Нет ничего приятнее этого, так же, как есть голодному, греться замерзшему. Неудачи, сами понимаете, много подлиннее удач, которые, сами понимаете, относительны.

Итак, утро /6-12ч/ - штурм работы, потому что свежи силы, нет комплексов. День /12-18ч. / - без оглядки в «жизнь», если таковая есть. Вечер – полный причал в гавани, позволяющий отдаться накопленной за день энергии впечатлений.

«Нельзя уж и недели побыть таким, как есть – сразу же выражается крайняя озабоченность: мол, и то не так, и это не в порядке».

С делами на самом деле не будет особых проблем – ведь требуются паузы.

Перед переплавкой – пауза, чтоб накопились изменения /иначе, не успев начать, можно оказаться на пустом месте/.

Посмотреть, какие формы построения предложений не использую…

Почувствовал прельстительность самостоятельного жития без поводыря – Бога. Потом пройдет и будут другие прельстительности – так и образуется их ряд, для тебя характерный.

Неустанная забота о настрое – перед каждым разом – теряешь немного времени, много выигрывая в результате. Это как при ходьбе: спешкой выигрываешь жалкие 5 мин, теряя всё остальное.

Метод: сидеть на плодоносной проблеме: как лес, полный грибов.

…Вникая в жизнь, вникая в себя, вникая в слово. Это и будет давать рост…

Женя надрывно ругается утром. Они молятся: «помоги нашему сыну, избавь его от сил сатанинских, не оставь его Господи, Ты видишь, как мучается душа его». Я лежу без сил после работы и думаю: «Лучше бы зажали ему дополнительно яичницу, что положили какие-то остатки без всего».

Они выключили музыку и он успокоился. Я не подумал об этом. Что-то музыка стала плохо на него действовать.

Митинг, что ли, с утра пораньше – бу-бу-бу мегафона. Съезд же… Но потом расслышал: «…и вот настал самый торжественный миг нашей линейки: первый звонок! Первый звонок, на первый урок»…» – сегодня же 2 сентября, понедельник! «Ля-ля-ля-а-а – 5А! 5А! /вы куда?! Сюда! /». Помпезное действо на школьном уровне. Мылась, чесалась, подмывалась, говорила глупости, а потом приходит и вещает в мегафон, управляя массами, преображая их в ангелов, что ли. Словарник несусветных пошлостей.

Первый урок в первом классе! Мальчишечки… - где я, мальчишечка? … Пиши аккуратно, старайся от первого урока до последнего для того, чтобы всё было идеально, чтобы научиться всему-всему, чтобы пустоголово не пролетело действо. Мальчишечка, ты не представляешь, в каком ты раю /если вокруг не бегают дьяволята/. Опыт – это всё-таки то, что, давая мудрость в движении вдоль по жизни, отнимает высоту. Тут парадокс: кто стремится ввысь, тот и приобретает правильный опыт для жизни, а кто, не веря в высоту, надеется на опыт, приобретает ложные идеалы. Как верующий идет на страдание, так они идут на дерьмо – веря. Механизм приращения опыта схож с приращением слоя осадка /или почвы – из прилетающих с неба листьев/.

Я время от времени пытался учиться идеально – долго длилось мое детство. Моя вера в детство: твое детство, юность, молодость длятся столько, сколько ты веришь в них, в их идеалы.

Часто вижу же, что вот, тут мелькнуло требующее дополнительного разбирательства… Это как бы сворачивание с предыдущего пути и не знаешь, сворачивать ли или идти прямо. /«Так что, может это вопрос не слабосилия, а изобилия?! » – «Бессилия перед изобилием! »/

Всё так разрознено, трудно найти в этой массе стыкующееся явно или потенциально.

Завести словарь ключевых слов!

«Мгновения жизни» – будьте натуральным переживанием!

«Работа над формой» кажется нужной лишь сугубо в грамматическом смысле.

«Можно ведь всё описать. И то, что мама пошла куда-то в магазин? А что ты думаешь: она исчезла и тут теперь тишина… Ты уверен, что она вернется, потому что всегда, в конце концов, все возвращались, но сам огромный мир готов её поглотить, взгляни на него: ты на холме и как огромно свинцовое небо и как опущен, далек горизонт, далекий шум над землею и под свинцовым небом… А здесь только шелестит листва… Она где-то там…

Раз всё равно будут «почему», то почему бы и не остановиться уже на первом приближении?

«Запретный плод сладок», поэтому лучше всё разрешить /например, секс/.

…Речь идет о бессилии «морали». Человек не в состоянии собой управлять в таком роде: не только запретить себе то, что влечет его, но и разрешить - например, быть себе смелым. Человек есть субъект относительно действующих в нем объективных сил. Большинство людей и не пытается бороться, находясь в полном погружении в эти стихии – силы. Это похоже на «планы» /детское: «надо быть смелым! »/.

/«Надо всё разрешить и всё образуется»? /

Если бы общество не было испорченным, то тогда действительно: долой мораль, долой запреты...

Впрочем, не мораль первопричина. Мораль и аморальность ходят парой… «Побеждайте зло добром», а добро это сила, действие, путь, в нем всё – что в сравнении с ним человеческие запреты, зарекания, внушения. Устремляйся к добру и тебя не тронет зло, не нужно будет и помнить о нем. Ты не сможешь жить «сам по себе», потому что мы живем на земле, в мире, которому имя «атакующее зло». Тебе, как семени, предоставляется всего один выбор: либо погибнуть во всепоглощающей земле, либо прорасти к небу.

…Зачем «из пустоты» – подсуньте мне тему и я раскручу её, насколько мне это дано. А откровения пусть будут штучными и не вымучиваемыми…

Всякий человек считает, что знает зло, оно массово, оно кругом, но добра не знает, оно редко. А ведь по-настоящему черный цвет можно оценить лишь на белой бумаге /также и добро/ /если бы не было дополнительного цвета, то оставшийся считался бы таким же рядовым цветом, как и остальные/. Черный закрашивает только белый /это касается и остальных цветов: черный закрашивают не они, а содержащийся в них белый.

Человек зла боится реально, а на добро надеется идеально. Когда нет добра, человек начинает считать черный таким же цветом, что и остальные /ну, может, несколько сомнительным – но, как и в живописи, имеющим специфические и очень важные функции/.

Цвета жизни /зеленый, красный и т. д. / - постольку цвета, поскольку в них присутствует белый /добро/, сами по себе они почти так же черны, как черный /зло/; белый дает им жизнь, белый выявляет заложенное в каждом - а черный загоняет во мрак.

Для «ангелов» белый тоже становится обычным цветом. Доминирование белого /или черного/ ведет к общему высветлению /или потемнению/ всех остальных цветов, цветов жизни, т. е. получается либо призрачные, выцветшие пятна, либо темная, густая масса - и то, и другое губительно для «цветов жизни».

«Романическому» помогает разница между людьми, которая «пониманию» так мешает: расскажи обычное для тебя и для очень многих это будет внове и, значит, интересно.

Евангелие говорит, что только стремясь в высоту, можно расширить основание – по принципу горы. Т. е. стремясь вверх, именно на земле получаешь вознаграждение сторицей. Т. е. основание – вершина! Если слишком отрываться от земли, гора будет всё более крутая и неудобная, если, наоборот, слишком увлекаться земным, то гора рискует превратиться в холм.

Пришло в голову: «а вдруг потом будет иметь значение подлинно ли я писал всё это тогда /т. е. теперь/, а не вставил что-то задним числом? Как это исключается в документах? »

«О, тоже хоккеем интересуется, поговорили и уже друзья. А так, прямо не знаешь, о чем с человеком разговаривать /хоккей как раз и имеет прямое отношение к тому, что вам не о чем разговаривать/.

Голая пустыня отчуждения и посреди маленький оазис – ещё бы оазис не любить.

Пример гипертрофированного сознания: стою на мостике у реки и надо прыгнуть, нырнуть вниз головой. Не могу поверить, что этот миг приближается, что мне придется. Только отложу, а он уже опять приближается… Гипертрофированное ощущение себя. Вижу со стороны себя в этом гипотетическом миге будущего прыжка – стараясь решиться, представляю, как прыгаю. Нет, и это не тот миг, я тебя не узнаю. Не хочу делать непоправимого, порвать с собой, стоящим на мостике… Или иначе, например, отвечая на уроке перед чужими глазами: разрастается мир в моих глазах, соответственно нарастает груз ответственности, время и место выходят из фокуса, полное беспамятство… Нет, невозможно ничего сказать!

Ночью разбудил Женька /ходит кругами, включая и выключая свет; выключил пробки – всё равно ходит, пробираясь, как в джунглях, время от времени забывая про торчащий светильник и с грохотом задевая его плечом/ и всё – не могу уснуть и, главное, почувствовал себя плохо, ни намека на то, что начал жить и писать. Пытаюсь согреться, нагнать сон привычным способом: вызвать нежность к женскому образу. Вместо нежности вызвал секс, очень характерно /так, наверное, у всех/. Они же подобны: желание «внизу» аналогично нежности, любви «вверху».

…Тяжелое состояние, потеря вкуса к жизни, работа впереди представляется тягомотиной.

Надо работать так же спокойно, как читаешь, получая то же удовольствие.

У меня из шахмат получилась тягомотина, зато чувствую, что с удовольствием бы почитал. Я не должен нести никаких обязательств перед занятиями, а то получается не отвлечение и облегчение, а лишь дополнительная нагрузка. Они должны поддерживать мой вкус к жизни.

Это к счастью, что я не могу жить без чувства жизни более пары дней – это как умирание от голода.

Всё-таки, ты, во-первых, не спеши бросать занятия сейчас же – вдруг и здесь возможно развитие представлений – а ты уже бросишь… Бояться нечего: что не сгодиться «на высоту», сгодиться как дневниковое, как свидетельство твоей жизни.

…Легко однако сказать: «надо быть с Богом» /«опять «дважды два»»/…

По «техническим причинам» «познание» вообще откладывается. Хочется, хочется опять загнать всё в рамки правил, планов, расписаний размерами с солнечную систему. Вот так и живем: то загон, то с победным криком разрываем оковы, радуясь способности ясно сказать «правду-матку» вместо прежней тягомотины. Останутся ли недели? Они тоже план, мешающий остроте ощущения жизни. Не обязательно трясти Библией – она должна быть уже в уме, в душе. Изучение Библии – а это может быть очень интересным – отношения к седьмому дню не имеет. Опоры надо не создавать, а выбивать, чтоб не было замены Богу и собственному единоборству с жизнью.

Все эти «впрочем», «ведь» и т. д. становятся таким же необходимым, но чисто техническим элементом предложений, как точки и запятые.

Игорь: «хочу жить, всё имея» - по ночам собирают машину, ездит по заграницам с приятелями, торгует дефицитом. Это как в спорте: конечный смысл заведомо абсурден, абстрактен /заполнить клеточки таблицы соревнований/, но всё искупается подлинной остротой самой псевдожизни. Острота жизни ради шика жизни – чем не жизнеспособная система.

Истинные сомнения/! / придут сами, надо только расслышать их, будучи честным и чистым перед самим собой.

А ведь мне действительно было очень плохо в этой тюрьме – армии. По сути, я был почти в бессознательном состоянии, только это и заглушало страшную тоску. Кризис нарастал и как счастливо, божественно я перенесся и проснулся в психбольнице наутро – словно в другом мире. Я словно заново родился. Я был немой, временами мной овладевал пронзительный покой, на мартовском солнце при тающем сверкающем снеге я познал пронзительное счастье. А как я был слаб, меня буквально шатало, помню, меня даже испугала попытка поиграть в волейбол. Делал, что говорили, ходил, куда указывали, но чувствовал, что это уже остатки старой муштры, что это как тающий снег…

…Разве здесь нет некоего барьера Начала? Ап. Павлу помогла перейти этот барьер не больше, не меньше, как встреча с Христом.

…Вот в общении с природой у меня бывало много любви, а в другом – нет… Пиша, чувствуешь возбуждение, напряжение, общение с людьми – пустыня, безнадежная, непробиваемая…

…Много факторов определяют то, как горит свеча твоей души, вся жизнь завязана на это, она не поддается напрямую, тут мало твоего желания.

Ты смотри на неё, не забывай, верь в неё, живи для неё, но занимайся тем, что внизу – и что, в конечном счете, и определяет силу пламени. …А как мешает рационализм, имя которому: «воинствующая бездуховность». Смотришь на паутинку в солнечном свете и счастлив. Открываешь целый мир… И можно трудиться, трудиться, двигать, напрягать все члены своего существа, становясь этаким монстром – неуемным живым суставным механизмом – и быть уродом, и наделать груду бесполезной мертвечины…

…Просто надо неустанно стремиться к лучшим чувствам, к лучшему состоянию.

…Кончай, бесполезно, всё равно что-нибудь не учтешь /«учитывать» – беспомощное, счетоводное слово/. Всё главное идет помимо слов, тем более, бумажных, трактатных. Внутри совершаются усилия, внутри результаты этих усилий, ощущения от этих усилий, вера, опыт, надежда, туманная картина понятий, любовь – всё внутри.

Рубил заросли в саду и ожесточился в целом.

Чувствую большую готовность поступать жестко по отношению к сомнительному словоблудию. Т. е. налицо более трезвое отношение к писанию /и к жизни тоже/.

Ты зарапортовался.

«Писатели, надо же отдавать себе отчет в том, что человек за свою жизнь в силах прочесть совсем немного книг, пальцев рук хватит. Входите вы в десятку? Только у третьестепенных людей доходят руки до третьестепенных писателей…»

Букашка ползла между небом и землей. Тоненькая травинка. Ползла, как танк, на брюхе, не боясь сорваться. Для неё травинка – это дерево. Когда лежишь, для тебя она тоже дерево. Приятно из чащи этих деревьев смотреть на настоящие – они далекие и маленькие. Приятно из иного мира посмотреть на свой мир…

Я как Иоанн Креститель или Иисус Крестящийся стою в воде небольшого озера при закате солнца в месяц лучших закатов – августе. Пустыня ясней, определенней, тверже леса. Кидаться в воду не приходит в голову, тело – нежная колонна. Это вода вечерняя. Касаюсь её и бегут малые волны кругами, долго, бесшумно. Это праздник вокруг, солнце танцует с нами. Покорна стихия и ласкова. Ухожу до ухода света, пока всё не померкло. Ступаю, босыми ногами обнимая колючки…

«Пытаясь узнать что-то, ты приходишь к полному незнанию – опустошению. Просто это попытка идти вперед только одной ногой – забывая, что есть вторая нога – эмоция, чувство, душа.

Вове: «ничего к тебе не пристает, да» /презрительно и безнадежно/ - он забыл убрать за собой грязное полотенце. Он молча уберет /он кроток – я, хоть бы и был не прав, такого тона не стерпел бы /это было бы немыслимо – в том то и дело, что каждый с каждым разговаривает лишь в мыслимых, безопасных для себя пределах – которое ничто изменить не в состоянии//. И на этом всё, через час уже может быть повторение /т. е. по сути отмахивается машинально/. Хочется вырваться из этих рамок и, держа в руках улику, повести разговор по иному. Привести, по крайней мере, в чувство.

…Любой «возвысившийся, но не достигший» человек становится похож на еврея. Не от этого ли моя мелочность и скупердяйство?

Интонации тоже можно классифицировать! Например, есть остроумная бытовая интонация, есть поэтическая - возвышенная. Всё, как в музыке. Может быть острый гротескный полутон и т. п. Т. е. всё определяет то, есть ли у тебя своя музыка и насколько она сильна? И тут не соврешь. Эта музыка передается помимо воли.

«Так говорил учитель своим интеллигентным старческим голосом уютным вечером в полумраке-полусвете настольной лампы».

…«Ухватываешься за одно, а другое тем временем опять забываешь» – потерянно.

Вообще, письменная работа требует большого покоя. Мне всегда так казалось и я всегда об этом мечтал. Как-то всё не хватало цельности: разобран на несколько частей, которые воюют друг с другом. Есть тяжести, неподъемные для моей нежности. Она не одна из этих частей, она сестра милосердия, мелькающая на поле брани, полном тяжко искалеченных, расслабленных и с истошным криком воюющих.

Можно, как это встречается в романах - а, видимо, и у самих писателей - написав «отличный кусок», легкомысленно, к примеру, ковырять в зубах и скабрезно шутить.

…Прихожу к выводу, что говоренное /написанное/ слово не действует, а действует лишь подсознательное и не выявленное! Т. е. написанное, сказанное слово – это не находка, а потеря! Лишь остающееся в сознании действенно – но, понятно, что это смутная, борющаяся, пребывающая в процессе действенность. Так мы созданы – жизнь – это смутный, зародышевый этап… Сам в себе и сам для себя человек всегда таков, а всё им выявленное, сделанное достанется другим, не может не быть для других. Итак, делай для других, выявляй для других и ты сделаешь и выявишь много больше, чем другие/! /, потому что это согласуется с естеством! Ты не можешь оторваться от других - как невозможно не дышать, как невозможно вывернуться вовнутрь.

Ненормально голодному есть острое.

Всегда предпочту натуральную вещь. Искусственная, когда она новая, выглядит даже лучше натуральной, но стоит ей повредиться и всё, можно выкидывать. Натуральная же вещь не боится повреждений, для неё это естественные, природные знаки времени, от которых она выглядит как выдержанное вино. /Т. е. искусственная вещь хороша лишь в искусственной обстановке! /

…Нравится тот цвет, у которого в глубине есть примесь /т. е. примесь создает глубину/. Голый цвет /красный и т. д. / криклив и однозначен. В то же время и смеси могут быть невразумительны.

Глаза как арки /в тексте рисунок/, только это не прекрасная история, а возбужденное настоящее.

Они фанатично отстаивают границы своих сомнений. Это табу, нельзя допустить разлива. И всё-таки, как ты одинок со своим знаменем у своих границ…

Т. е. человек без сомнений не имеет убеждений. Такие встречаются, они тихие такие…

Если бы не Ельцин /и другие, которые имеют те же родовые признаки/ и если бы уже не была у нас революция в 17 году, то я, может быть, и поддался обаянию революции. Чувствуешь, что у них новое слово и за ними будущее – так и будет. Мы страна не законов, а силы, но силы не только буквальной, но и идейной. Законы условны, они никого не воодушевляют - а без воодушевления скучно, невозможно. Ни над какой страной, я уверен, не дует с такой силой ветер либерализма в период времени господства силы идей, и не в какой стране нет такого закабаления в период грубой силы. Так что хрущевский период был тоже революцией, а ведь результаты были несравнимо менее страшные, даже совсем наоборот… Т. е. от силы революции зависит и сила последующей реакции… С надеждой наблюдаю я за тем, что и нынешняя революция может быть мягкой. Всё-таки, уж больно вторичные идеи - например, национальное самоопределение /при том, что никто и не мешает «народам»/. Псевдоцели опустошенных людей. Я не упомянул «свободу», потому что это демагогия. Борющийся свободен. Они свободны и это как ничто другое, реально в периоды революций.

«В таком состоянии я всё равно ни на что не способен. Цени час истины /после принятия холодной ванны, например, или в лесу/ - в нем дерзай на все вопросы! И дерзай продлевать этот час – дерзай продлить неконтролируемый полет!

Вздрогнул, наткнувшись на сидящую на завалинке живописную группу. Столь истасканных людей – несколько мужчин и женщин – редко увидишь!

Коллективным предприятиям возможно будет легче возникать в обстановке анархии, когда нет «дружеской опеки» государства и когда никто не будет слушать теоретиков планомерного построения капитализма в одной отдельно взятой стране, убившей этот капитализм несколько ранее.

В юности будущее огромно, зов его радует. В старости прошлое огромно, зов его ужасает.

«Этот сосед яблоки ворует» - «Если увижу, я ему, скоту покажу» – со злобой сказал и пошел.

Так и есть!

Но он избил меня!

Это со мной такое в первый раз: идти с разбитой несчастной мордой через весь город! Нет, я должен отомстить этой паскуде. Вот этой лопатой… Эй, ты… /дальше всё матом без запинки… молись! …/мат/ дерьмо жри! – со страшным надрывом, криком, хрипом. Я готов на всё, мне жизнь не дорога, мне дар не дорог, пропадай всё! Хруст костей… Никогда не чувствовал такой безоглядной решимости! Радуюсь ей – я теперь никогда не буду бояться.

Нет, жалко тело: дух его я ненавижу, но разве можно: тело - лопатой!? Я всегда был достаточно умен для того, чтобы не соревноваться со злыми в злобе, с сильными в силе, с подлыми в подлости, с бессовестными в бессовестности…

Увидел в окно: Евгений вошел на веранду. Проверяет её на наличность хранящихся там продуктов, довольно потирая руки, сияя. Но там мало чего, одни помидоры, питаю надежду, что не возьмет.

Берет арбуз. Смотрит восхищенно, хохочет, перекидывает с руки на руку, наклоняет лицо, как бы для того, чтобы потереться щекой. Наконец кладет, неохотно, уважительно провожая взглядом.

Мое бессильное раздражение сменилось хмурой улыбкой…

Работа дворником в сентябре как уборка урожая: спелые желтые, красные листья как спелые колосья. Ни шума, ни крика, приятный рассветный час…

Кошерня худая, озабоченная, наверное, дивится на меня: «как не пройдешь мимо, плохого не думая, так и наткнешься взглядом: сидит в сторонке от наших зарослей, как памятник и смотрит на тебя».

Народ – собирательное понятие для никогда не собиравшихся вместе.

В унынии, потере сидишь в дворике и, напряженный, слепо ищущий, втягиваешь в себя свежий воздух. Вот забрезжила какая-то перспектива. «Верю, верю» - говорю облегченно, вставая, чтобы идти в несвежие комнаты… Через минуты круговорот ходьбы и комнатной жизни топит ту перспективу – она медленно уходит под воду.

Болтать ли, смотреть ли ТВ, отвлекаться ли и быть со своим писанием приложением ко всему этому или же наоборот: ТВ – лишь в уверенности в том, что ты его переработаешь, а не оно тебя.

«Решимость» – попахивает надеждой на свои силы…

Горбачев теперь видит свою задачу только в одном: служить предохранителем для того, чтобы не было войны. Помочь всем договориться, сгладить крайности, иначе, я убежден, была бы великая смута, великий раздор, потому что всех этих национальных левых пруд пруди.

У Ельцина хороша только улыбка: видимо, сидит в нем что-то детское /делая его падким на похвалу/. Заменяет ему полутона в мышлении, которые у него отсутствуют. Поэтому он ощущает себя «государственным деятелем», тогда как гибкий Горбачев – «политиком».

Попробовав дело, убеждаешься в своем бессилии: и настрой не тот, и голова не соображает… Это вопрос реальной - а не философской, книжной – экзистенции, той, которая делает нас неказистыми, слабыми – непригодными в каждый реальный момент своей жизни, например, для показа в ТВ-шоу.

Может быть, в Росси национализм бы так и не возник, но разгон дали республики – воздухом которых я никогда не дышал.

Это будет даже интересно – если, конечно, сия история со счастливым концом – как в писательстве начинает пробиваться человек вне традиций и умений.

Художество прикрывает брешь в экзистенции личности…

Повествовательный, описательный стиль никак меня не устраивает. Это стиль ответов, всезнайства…

Авангард же – это поиск – баловство: так дети, ища механизм в игрушке, ломают её, это поиск извращенцев, поиск очень умных эгоистов. Ремесло сближает традиционалистов, которые холодно выделывают и авангардистов, которые холодно ломают.

Фраза должна быть как один сплошной вираж… Только тогда иногда ты можешь себе позволить совсем простые фразы. И пусть будет неприлично косноязычно…

Горбачев хотел идти по западному пути и ввел демократию, но народ первым делом выбрал себе национального вождя.

Такое ощущение, что теперь они там, на Западе только жуют, хорошо проводят время; хорошо работая, заколачивают хорошие бабки, хорошо занимаются сексом…

…Шутливо имитировал приемы каратэ – кобель эдакий – а не со всеми шутят. С кем шутят, над тем и подшутить могут, и побить. Дьявольский смех…

Я спокойно сидел вечером на своем обычном месте в обычном для себя задумчивом состоянии, как вдруг в нашем большом дворе залаяла овчарка. Я попробовал отключиться и потому не мог понять, где же именно во дворе она находится, да и лай был такой оглушительный, что казалось - повсюду. Людей не было слышно. Я продолжал сидеть, считая себя в полной безопасности. Вдруг мне стало казаться, что она у нашей калитки и лает именно на меня. Я не мог поверить. Вдруг мне показалось, что она толкает шаткий забор или же встала на него передними лапами. Я оцепенел, с тревогой всматриваясь в темноту тропинки. Вспомнил про наличие колючей проволоки. А может, это человек молча пытается раздвинуть калитку, чтобы впустить собаку? Неужели я так и буду сидеть, из ложного стеснения не желая выдавать свое присутствие? Я встал и задом зашел за дверь. Запирать не стал – собаки не открывают дверей, к тому же я не очень-то испугался и был только смущен и сбит с толку этой призрачной собакой Баскервилей.