92 ГОД КОММЕНТИРУЕТ 85-ЫЙ 1 страница

29авг. 91г.

Утром я добегаю до воды. /Вот. Красиво. /

Утром я добегаю до воды…

Утром я добегаю до воды? – бега быть не может, это не романтический пляж. Думал удивить? Себя удивил, а для других многих это обычно: добегать утром до воды в мощно набитых плавках.

Утром я выхожу из подземелий сна, бреду по лабиринту. Вдруг осознаю, что лежу задумавшись или забывшись. Осознание сознания включает свет в сознании. Его пределы выплывают из туманов подземелий, очертания движутся, увлечены до самозабвения, до сна. Идут наплывы предчувствий, проносятся тени догадок, пахнет сборищем людей, находящихся в крайне обостренных, проблематичных отношениях друг с другом. У них нет слов, хотя они кричат и машут руками - я немо тужусь, пытаясь их понять. Кто говорит, что во сне человек отдыхает? Он отдыхает от собственной рутины и рутины окружающих, от своей беспомощности и заарканенности, от слов, которыми не владеет, но душа его во сне находится в запредельном сосредоточении, в ней открываются шлюзы – ты полностью расслаблен, вымотан наконец-то и они открываются. При пробуждении ты чувствуешь себя не свежим, а запредельно вымотанным, мертвым, требующим воскресения.

Воздух в комнате настолько гнилой, что списываешь на него свое состояние. Короста испарений пеленает всё тело и лицо, во рту мертвая, сгнившая пища. Помят, перекошен, безобразен как Лазарь. Недаром Христос брезгливо просил привести его в порядок. Ещё больше зловония идет из под откинутого одеяла. Недаром Бог просил евреев подмываться. Таковы первые вдохи воскресшего. Я не мечтаю о воде, потому что не способен мечтать. Стремлюсь, тащусь стремиться, стремлюсь тащиться – туда. Да нет, не нагнетай, всё нормально, а то придется сказать, что тебя ноги не держат, а они держат. Всё нормально, потому что всё было уже тысячи раз. Нам заповедано повторять всё сначала через этот промежуток времени – день - видимо, больше мы бы не выжили, не обновляясь.

Машинальность движений… Как говорили до машин? Привычность? Одеваю ли я носки сидя или стоя? Не помню даже того; именно из-за многочисленности случаев и забыл. Убежден только, что они, носки всегда пахнут, хотя, возможно, что это просто общий запах комнаты, в котором начинают подозреваться носки. Стоя, надевать неудобно, ноги держат, но не до такой же степени, а сидеть на помойке тоже не хочется, хочется встать. Стоя – когда встаешь с повышенной энергией, которая легко рушит всё расписание. По расписанию – когда ничего не ждешь, держишь, держишь этот носок двумя пальцами, ищешь вход и даже, как у ботинка, определяешь, на какую он ногу, левую или правую, спешить некуда.

Постель теперь сразу не заправляю, сначала штаны надеваю, хоть и противно на неё, потребленную смотреть: разум порекомендовал и я сделал выбор между двумя инстинктами. Каждый день приходится правило вспоминать, потому что инстинкты ничего не помнят. Итак, побыстрее скрыть вонючие трусы – рискованное стояние на одной ноге, рискованное путешествие другой ноги в темном лабиринте, затем смена, но не копия и вот, уже на подъеме – ведь всё нижнее преодолено – не забудь тапочки! – пол холодный не даст забыть – берешь рубашку и тут только вспоминаешь: как заправлять-то ее буду, опять поспешил застегнуться. Так первый раз за день приходиться что-то переделывать. Когда же не опаздываю вспомнить, то тут же возникает другая дилемма: а стоит ли их вообще застегивать, если первым делом нужно отлить? Халтурю и при этом решении!

Как меня не ударила ни одна из трех дверей, как в потемках угадал, на каком шагу надо поднимать ногу, перешагивая оба порога – автоматизм! Дошел. Восторга нет – просто я пишу в бодрящей атмосфере осенней веранды.

Дальше порядок следующий: отлив, возвращение на кухню, где ставлю чайник, затем к раковине мыть руки и чистить зубы, затем за водой для споласкивания и умывания лица, затем сами эти процедуры. Не отлить нельзя, к этому моменту тело ожило и эта потребность стала даже сильнее духовной потребности воскреснуть, омывшись от коросты водой живой, тем более, что движения дают какой-то суррогат воскресения. Только после отлива ты осознаешь, какое в тебе было в связи с этим напряжение. Нельзя мыть лицо немытыми руками, а помыв руки понимаешь, что с мокрым лицом было бы неприятно чистить зубы. Тут забываний, как со штанами, уже не происходит – что вы хотите, уже другая стадия, уже звуки, уже холод воды на руках.

Какой я длинный – не могу заставить себя выговорить это слово, его подразумевая, смазывая шурованием зубной щетки, как будто она и про себя мешает говорить – в зеркале даже для того, чтобы увидеть челюсть, приходиться либо наклонять голову, либо оттягивать зад, а раковина-то, Боже мой, где-то там внизу, а ведь для многих она чуть ли не по грудь, вровень, соразмерно велика.

А унитаз? Ниже колен. Сгибаю колени – унитаз приближается. Вот так бы, нет ещё ближе – ещё сгибаю. Так уже ссать неудобно, чуть себя не облил. А с высоты, когда струя бьет с большей силой, разве брызги не попадают на штаны – халтурь, надейся. Этакий Гулливер, исторгнутый из почвы, и что, твои худосочные, ещё не вымытые руки… Вниз не смотрю, смотрел бы перед собой, если бы как раз там не было изъянов стены, плиток этих; была бы картинка, в которую взгляд можно забить как гвоздь и не беспокоиться.

Умывшись, преобразился. Кульминация, добрался до воды, никогда бы не ушел, если бы не надоедало и счастье. «Кульминация, добрался» – не ушел бы, если бы не надоело, заврался! От счастья не уходят, бегут, испугавшись потери, от наслаждения, теряющего остроту. И вообще, вспомни Поля Валери и сравни! » Они строят небо, а я человек неказистый, слабый и отрываться от человека, от себя не намерен. У них подделка – беспочвенность страдания и любви… «Ничего ты не опроверг, сам ведь того же хочешь, хочешь, а не можешь».

Надо было пойти навстречу! – бормотание осознавшего свой плен. Не таким пойти, а сильным, с «духовным багажом». Не нежность и слабость, начинающаяся со стыда своей нежности, как бы кто чего не заметил – ведь глаза мои огромны, как и видимый ими мир - как бы кто что не подумал – ведь я интересен миру, как и он мне - а сила, пусть даже и заглушающая нежность – пусть меня любят. Сильно подойти и… пошутить что ли… - туман, слабость – нет, посмотреть в глаза. Я сроду не умел смотреть в глаза, обыкновенно и борьбы нет, смотреть или не смотреть – это натура. Вот он, виден размер, на который надо перемениться. Вышел по суетливому делу, наморщив лоб, увидел её, и мигом, очень естественно, выбрал мимоходный вариант. Дело поможет мне быть уверенней? Убежден… Да и нравятся многие – от слабости, от нежности? – наверное, на свете существует не один миллион их, раз я лично встречал не один десяток таких, в которых можно влюбиться. Но все эти друзья, подруги, уверенность в себе, рестораны, эстрады, путешествия – для меня, как для монаха, это обратная сторона луны. Наивно ищу и вижу человеческое в каждом, чего не видят они сами. Люди чужды друг другу; утверждаясь, отчуждаешься – а в христианстве утверждаешься лишь вместе, лишь утверждая других… Трезво: при знакомстве окажется, что это обычный человек, с массой комплексов, предрассудков – знаков времени - свой лик носят не зная, что носят. Но авансом выданная любовь, всегда надеется на чудо, строит планы перевоспитания и даже говорит о терпении: все люди не ангелы и ты сам далеко-о не ангел, а любить всегда есть что, всё зависит от тебя самого и т. д. Нет, различный менталитет есть различный менталитет, его не преодолеть, говорю я напоследок, оставаясь при своем монашестве. Я к самому себе, к своим возможностям отношусь скептически, каково же удивить меня женщине - я всегда подозреваю, что за внешним эффектом нет ничего особенного. Подозреваю, сопротивляясь чужому воздействию, протестуя против его необоснованной чрезмерности.

…Но сила во мне бывает волнами, забыл? Легче представить что-то однозначным, иначе всё усложняется… Так что не надо делать из ничего что-то: просто получилось очередное напоминание о слабости в её сексуальной разновидности, о слабости, которою я за собой всегда знал – и лоб был наморщен отчасти от этого. Ты хочешь раскручивать обыденное, подымая до «нетленного» текста и заведомо лжешь в главном. «Не в главном! Просто патетику нужно убрать. Просто проклятая диалектика: надо чтоб было и сложно, и просто…»

Имея силу, ты заведомо бы прошел мимо. В таком состоянии я заведомо отделен от внешнего мира. Может, это и правильно: по каждому поводу «ударяться» стоит ли.

Короче, описал свои слюни…

/Комментарий 92: «Что было бы, если бы» – любимая игра до сих пор. /

Мой указательный палец фалангой трет губы, мои губы в движении. Они в контакте с обломанным зубом, как и язык; из запавших глазниц я вижу хребет бледного носа. Я думаю. Глаза мои как на древней скале вот такие /в тексте рисунок/. На бледных отмелях щек – волны высокого напряжения. Листья золотыми полетят через месяц, я их ожидаю, как лета.

/К. 92: Сейчас глаза почти спокойны, они вылезли из пропасти глазниц, в деле жизни не отказывают, свежо сверкают и вечером, чего не было никогда.

В прошлом году я уже почти преодолел все свои душевные кризисы, по крайней мере, был в состоянии пытаться вот так их «художественно» использовать, обыгрывать.

…Сколько было вот таких магазинных, т. е. практически бесцельных хождений с задубевшей от ветра головой, с ощущением, что ты не идешь, а только всё наматываешь и наматываешь на себя какую-то паутину; хотелось просто остановиться посередине в унынии, но стыдно было и себя, и окружающих. При таком-то необозримом богатстве влекших меня полей деятельности я грыз камень. /

Пошёл /зачем? /, голова болела от ветра. Бесцельность прояснилась, ничего не чувствую, вот и насморк. Ну гуляю, куда бежишь, мне некуда спешить; ломит поясницу, пальцы ног ледяные, вспотел; противная кофта, старье дранное, только выглядит как ничего ещё; есть даже пятно на плече; попробуй на город смотреть как на город, Город, ГОРОД, теплый город совсем другой, чем холодный; смотри, это же старые дома, смотрю тупо; вот рядик пристыкованных двухэтажных разновысоких домов, Домов, ДОМОВ, оштукатуренных штукатурами, тукатурами; уменьшаются в перспективе, но я приближаюсь /уже прошел, уже другие дома…/

Я вышел во двор, плохо соображая. Моросило, холодный воздух мгновенно освежил. Где они? Мокрая темная зелень. Кричать я не буду. Что-то мелькнуло. Это мама сквозь листву!.. Нет, это белая пушинка по эту сторону, совсем близко; совсем спокойная, отрешенная от земного… Я подышу немного, быстро в этом сне Феллини…

/К. 92: …Лишь в самой жизни невозможны замены чувства, а в деле они естественны. Как сказал Христос, зерно веры и любви передвигает гору дел, но нужна гора веры и любви, чтобы породить полноценное зерно. /

Столкнувшись, смотрели друг на друга с автоматической улыбкой. Не прохожие на улице, а два брата в одной тесной комнате. Вредоносный желтый свет, шум телевизора и людей; как будто редко видимся, не могли вспомнить, в чем заключен контакт.

/К. 92: Бывает, что с чужими сходишься в интиме и бывает, что с ближними сходишься в чужой мертвой атмосфере. …Любезно скажут «подождите» или «пройдите» и ты не откажешься и будешь умирать медленной крестовой смертью, войдя и ожидая.

Люди сильны только в своей атмосфере. …Если хочешь узнать что-то новое, просто перейди в иную атмосферу. /

Запало сказанное несколько осеней назад, на прогулке с папой по темной холодной улице, мучаясь, судорожно вдыхая: «не хочу, чтобы у меня снова был ускоряющийся локомотив /«я разбивался и болен»/». Каждый раз со страхом, с отчаянием видел надвигание этой перспективы. Стремления было много, душа рвалась, горела синим пламенем, а прочности было немного. С тех пор соотношение изменилось, я стал жизнеспособным. Сомнения и опыт воздействовали на идеализм стремлений, практичность интересов закрепила процесс взросления.

Сейчас всё наоборот: страха нет, но просто трудно придумать что-то воодушевляющее меня самого. Зеленый свет и долгий путь. Впрочем, путь сам по себе для меня, всю жизнь не трогавшегося с места, представляется захватывающим путешествием... В конце концов, всё сводится к эксплуатации всё тех же символов: листочки, солнце, звезды, дерево, вдохновение. Ни на что другое не способно твое «прекрасное воодушевление».

Такое ощущение, что в жанре «надо» и «откровений, наблюдений о себе» я уже почти всё сказал. Да и мало уже веры в советы, даваемые самому себе. Уровень моего познания не растет. Старо даже само нытье о повторах.

Так что пишу так себе, радоваться нечему /«да подлинно ли станешь чем-то? »/. Сомнительны теории, с которыми справляешься смутно, как с высшей математикой и которые вдруг разудало фонтанируют гипотезами. Нелегко справиться и с «мгновениями жизни», которые способны превращаться в чудовищных слонов, а ведь мечтается о полете. Мало интонаций и музыки мгновения. Читаю мало – значит, неоткрыт к другому. Не воспринимаешь восприятие других, нет и своего. А где вы фантазии, сны, воспоминания и предчувствия… Где ты, музыка?

Пробьет, как вода - камень, ведь беспрерывно кипит в голове, не могу даже отвлечься. Это не может не дать результатов… Это просто вопрос Большого Времени. Вот так и живем: от пессимизма к надежде, ощущение уверяет в том и в другом.

/К. 92: Что-то у меня всё наоборот: не воодушевление сменяется прозой, а наоборот, сначала проза и отсутствие перспектив, а по мере втягивания в дело всё разгорается.

«Не от мира сего» – имеется в виду «не от мира организаций».

Состояние такое тягостно тягучее, туповатое, глуховатое; бубнишь вслепую, бессознательно вспоминая говоренное прежде, как бы пытаясь самого себя растолкать.

Живем сразу в нескольких измерениях: и дня, и недели, и сезона, и всей жизни, и в каждом измерении свои события, своя история. /

Расцвет литературы следствие расцвета языка. Новый язык – новая литература. А новый язык это следствие нового сознания.

Это проблема преодоления стереотипов. «Их» уровень стереотипа я преодолеваю всегда /«и на этом можно легко «нагреть руки», к примеру, комментируя чужие высказывания или даже общеизвестные афоризмы - типа «запретный плод сладок» - приходила мысль даже об альманахе, в котором с высот будущего времени комментировались бы чужие комментарии, выносился приговор чужим приговорам, самоуверенности, насмешкам и остроумию. Например, в политике разными людьми высказываются все возможные стереотипные позиции. Не только множество людей дает полную картину стереотипов, но и наоборот, некий набор стереотипов, «механизм» из стереотипов выражает собой человека.

Все мы пленники самих себя… Ни слово «стерео», ни слово «типы» ещё ни о чем не говорит /«что-то научное – каковым прикрываясь, занимаешься на самом деле тем самым прибавлением своего роста на локоть»/. …Одно без другого недейственно: данное тебе и данное всем, а значит, и тебе /и наоборот, восприятие Евангелия может быть как ничто другое личным, твоим, а дух твой, в то же время, ведь, наверное, тот же, что дан и другим, кому дан/.

…Да ведь ты занимаешься тем, что только обозначаешь, открываешь тему; записываю пару приблизительных строк – трудно ли исчерпать все темы?

…Интонации, музыке просто трудно определиться на коротком пространстве. Выражение мысли штурмом не благоприятствует тонкостям в целом.

Дела /«шесть дней делай свои…»/ распланировал, а душа, душа по-прежнему просто измучена, скособочена, не цветет, не стала сдобной. Ну, это оттого, что только что встал. И действительно, успев уже смалодушничать, вдруг ощутил покой и готовность. Наверное, это свет настольной лампы помог. Была та классическая погода, что заставляла весь год надеяться на осень: за окном не конец августа, а словно конец октября, полный мрак, свинец, а здесь теплый, яркий свет, тишина и ясная голова. По направлению снаружи внутрь продолжилось нарастание уюта. Летом часто наоборот. Дело в том, что мир сужается… Дело в том, что получается внутренне соответствующая мне модель: холод мира и защищенность от него малым миром теплой души – комнаты. А ведь действительно, пишется хорошо, легко, спокойно; главное не напрягаться, не кособочиться. Напряг – это на самом деле уже перенапряг, это уже непроезжее под ногами.

Давно ясное: конкретное слово – как конкретная научная категория.

Боюсь «надо», но когда строчишь и эта боязнь притупляется.

Голая физика понимания. Нагружаешь, как кирпичи, складываешь без всяких чувств. Поток рефлексий не остановим.

…Попробовал найти замену /типа: «читать Евангелие сорок дней, медитируя»/. Но это был уже вопрос решенный, выстраданный предыдущими тремя годами: одно без другого /рост духовный без дел и действий/ невозможно. Ты должен выйти в чреватое путешествие одетым легко, сомневаясь, что вообще одет, выйти из убежища, где неприятно лишь собственное недовольство собой. Нет роста без ответственности. Ответственность не может не вызывать страха. Как в Евангелии: «не берите ни сумы, ни меча, ни двух одежд».

…Тут вопрос не техники, а сущности: сколько будет силы любви и истины, столько и будет соединения философии и искусства…

Выпотрошен и милый свет не мил. Всё-таки, действительно мало чувств в тебе живет. Добавилась лишь стойкость, опытность, перегорело юношеское, что и звало, и мешало.

На висках уже ватные давящие подушки. Утром легко очумеваешь. А вообще-то, проблемы нет, надо только выйти на свежий воздух и быть спокойным, а не /угадайте! /… равнодушным. Покой предполагает глубину. Глубина предполагает чувства, наполненность.

Выгодность не говорения, а промолчания, не записывания, а пропускания – остается в тебе и, следовательно, имеет шанс развиться в тот же момент. Впрочем, чувствую, что для меня пока опустошения неизбежны. Такие, они не страшны. Страшны опустошения – результаты более длительных периодов времени – они обнаруживают ложность целей.

Жизнь без конца корректирует «планы». Настрой менять противоестественно, не будем противиться. Настрой не случаен, он ответ. Я и рода деятельности разделил для того, чтобы было что-то определенное. Раннее утро должно быть настроем, не надо сразу хвататься /«сразу схватился» – ясно, каков настрой/ за дело. А поздний вечер для подведения итогов. Это не подлежащий сомнению опыт. И даже: без подведения итогов не будет утром настроя. Это код, закладываемый в сон. В основе лежит всё-таки грандиозная конструкция «дел», а не возвышения духа, которое по-прежнему проблематично, как волны; опора на конструкцию, а не на волны. Страдания – единственный помощник на ложном пути, наша земля, а любовь – это вознаграждение за правильный путь, наше небо. Страдая, ты углубляешься, а углубляясь, преисполняешься всех чувств – которые есть любовь /так белый свет составляется из спектра/. От боли к любви. И в любви, и в боли – всё. Углубляются корни, растет и крона. Это похоже на половое чувство, только не в паху горит, а выше, в груди. Но само ощущение очень похожее.

Большое количество труда делает полноценным отдых, не принимание пищи – принимание её… 6 к 1 – не нами установлено.

Долой бесконечные «отдыхи». «Врубаться» без пощады к себе. Не надо душу лелеять, гладить дрожащими руками /вопрос художества – это вопрос метафор и т. п., т. е. механичен в чем-то, как и «наука»/. Это она без дела у меня заболевала, когда работаю, я всегда здоров душой.

Нельзя решить проблемы дела, не делая, проблемы духа - не беря ответственности, её бремя и крест. Сама по себе идея отступить, осмыслить, уйти от суеты не была плоха, чувства были святые, душа мучилась, но была подленькая примесь – уйти от ответственности, расслабиться, смотреть телевизор. Не побеждало ни то, ни другое. «Сила моя проявляется в слабости». Может, это и есть та ответственность, тот риск, который надо принять, с которым надо жить. Для того, чтобы не кружилась голова на гребне, помни, что сзади и спереди провалы, а чтобы не было страшно в провале, помни, что сзади и впереди гребни.

Нельзя всё превращать в писание. Это твой дар, это твой труд и он в какой-то мере такой же обезличенный, как и само духовное «стояние». Жизнь же - это внутреннее и внешнее определение себя, выбор. Здесь ты душевен, не защищен ничем, кроме степени состоятельности твоего нравственного чувства, здесь ты гол. У многих здесь мужество – это как бы выбор раз и навсегда, а не ежесекундный, как у меня. Нельзя жить только в материальной проекции. …Если бы была только поддержка жизни и труда, получилось бы ничем не сдерживаемое ускорение, как в ядерном взрыве. Это как отсутствие трения.

Кому по силам «ежесекундно»? – захлебнешься. Поэтому и дается труд /опять же, соотношение выбора и «течения» – 1 к 6/. Труд – это фундамент…

Притчи Христа – есть ли что-либо более странное? Например, непрактично семена кидать, куда ни придется… А так история не просто обычная, а нерассказываемая /как не рассказывают про то, как река течет: «течет, значит, течет…»/. И о Божественном ни слова. Не понял никто, даже ученики… Эти притчи нам всем рассказаны от начала…

То покой, то, напротив, обострение в работе. Т. е. нельзя утверждать одно понятие. А пара не утверждается, она как зерно, как шар… Трудно утвердить то, что не ухватишь, что потенциально содержит в себе Всё, сливаясь в своем /потенциальном/ разрастании со Всем.

Когда делаешь всё – не ценят /мол, это просто твоя болезнь: «руки чешутся»/, а при первом отказе: «ничего не хочет делать», «палец о палец» и т. д. Настрой не терпит отвлечения, часы летят, а работы только прибавляется, она разрастается. Это как конвейер, как кузница, в которой куют, пока горячо. «Буду делать меньше Вовки, по нему буду ориентироваться, у него работа и у меня работа; я 20 лет делал во много раз больше его, пусть теперь он 20 лет /ого, почти до пенсии /мальчики, вот вы уже старички, ужас! // больше работает. Не можете его заставить – ваши проблемы. Мы с ним на равных; я себе в семье отказываю, во всем отказываю. Будь это моя семья, будь я хозяин, я сделал бы всё по другому, совершенно по другому, а так вы мне всё свое навязываете. И если бы один жил, всё у меня было бы нормально, спокойно, я же без вас отдыхаю. Не надо без конца дергаться, грязь за вами выгребать, чуть ли не каждое/! / ваше действие исправлять: то кинуто, то забыто, крокодила этого паси» – сколько таких разговоров было за эти три года, сплошь они, ситуации эти, и несдержанно, раздраженно выговариваю. «Вырвался отовсюду, дворником работаю и на тебе: закабалился дома, не могу порвать со всей этой дребеденью. И всё скупердяйство мое: «не люблю, не терплю, когда пропадает. Если не знаю, не вижу, то ладно, но на глазах! » – и вот 3 сада обслуживаешь, да ещё лес с грибами, ягодами в придачу. Благодарности - ноль. «Я с вами порву, если буду натыкаться на такое неуважение. Моё главное для вас дребедень /и ведь не стесняются намекать на сумасшествие! – «да я любого убил бы за такой намек, а тут - не стесняясь, раз за разом»/. Вы для меня чужие люди. И вас четверо, а я один». И даже тогда, когда нет скандала, а с виду мирно и любезно, всё равно… В душе нет ни грамма любви друг к другу. Мирно, любезно, потому что, во-первых, «себе дороже», во-вторых, хочется иногда быть хорошим. Ищу рациональный выход, типа: делать только тогда, когда они дома и тоже делают, даже припасать работу /в основном, такую, какую знаю: они не сделают, например, порядок/ - и когда зовут делать что-то их, я уже прикрыт своей работой. Это легче, чем без конца ругаться. К тому же, хотя бы ты весь день работал, но, стоит раз отказаться без уважительных причин, чувствуешь себя в той или иной мере лодырем /и они чувствуют, и не стесняются говорить/, особенно если сами что-то делают. Они-то не чувствуют в подобной ситуации ничего. В отчаянии от их бесчувственности и доходишь до крайних степеней, до обессиливания, условно «царапаясь» и «кусаясь», не стесняясь в ругани. Это всё логика жизни без добра. Тут сплошное поражение. Сцепление людей, вцепившихся друг другу в волосы. Хорошо, что хватка омертвелая; только у подлинно злых людей она вызывает воодушевление. Это ловкость от бессилия – как бы увернуться. Я в армии убедился, что надо быть злым, чтобы давать «отпоры». Эти способы увертки – «мудрость человеческая», которая несостоятельна.

Вспоминая эпизоды прошедших трех лет /вот в ОСВОДе, вот сентябрь, в лесу у озера, вот блуждания по магазинам и т. п. / – и всё это ещё будет бесплодно, и вот эти сильные периоды всё ещё не приведут к Началу. А ведь уже в марте прошлого года я был близок…

…Отчет в ценности непосредственного, чистого контакта с миром…

Писанина – это бездарность. Главное – работа над «мгновениями жизни». /Интересно знать, в который раз я это пишу /правда, предыдущий был не менее пары лет назад/. /

«…Одну неделю – чтению и музыке, одну – делам по дому, одну /седьмую/ - Библии, одну – чистой писанине, одну теории /первую, как раз? / По одной неделе – на живопись, звук, шахматы, немецкий язык…» - вот подобной ерундой я занимался 3 года.

Мечты мои позитивистские о доме будущего, одежде будущего и т. п. Всё натуральное, ручное, авангард с природой, работа с цветом, формой, материалом, насыщенность и простота пространства, холщовые штаны, рубашки, куртки /это кроссовки по 1825 рублей вызвали эти мысли, наивность майки ВСО/ - вещь на всю жизнь, но качественная; на грубую работу - холст, на нежный отдых – шелк и т. д. Дом – то же самое, всё открыто, все швы, никакой штукатурки, дерево в доме и т. д…

Родство людей и животных – и зверям, и людям знакома ярость, хитрость, трусливость, страх, благодушие - и предчувствия, память.

Не могут же быть звери статистами, да ещё за кулисами.

Мне вообще иногда кажется странным, что и каждый листик, каждая пылинка не имеет своей судьбы, ведь они отличаются друг от друга не меньше, чем люди и в них не менее ярок цвет жизни и взаимодействие с солнцем. Все эти видимые нам миллиарды… Листья – устройства для улавливания света… У каждого животного, насекомого, растения свои изобретательные механизмы. Это даже роднит с игровым искусством…

Не записал очередное «надо» и это поступок, заставляющий побеспокоится о том, чтоб не пропало это «надо».

Вообще, пишу слишком напрямую, это порождает сплошную несправляемость; роман – это же принципиальное отвлечение и принципиальная горизонталь…

Когда устаешь, уже не в силах контролировать и преображать каждый момент, а значит – стереотипы.

Вработавшись, теряешь свежий, острый, отстраненный взгляд, начинается уже как бы микротрадиция и чуда, преображения, открытия, ради которых всё и делается, не происходит /утешаюсь тем, что можно поставить три точки, намекнуть на скрытое, недосказанное, оставить тему открытой/.

Прекрасная погода. Вспомнил, что на даче бывали райские дни. Смотрел на мир, на каждую травинку, букашку, был с солнцем, лесом, дорогой, запахами, полный нежности, покоя и возбуждения, оцепенев в таком состоянии, сливаясь… /Это же нарциссизм. Чужое слово, оказывается, подходит ко мне. /

Пошел за хлебом, выработавшись - обесточено земное, иду плавно, невесомо: «Я ведь в каком-то смысле становлюсь больной. Благоразумно идти так, не создавая складок во времени и пространстве. Никаких расписаний. Дыши, лечись наслаждением, не убивая спешкой время и пространство».

Человеки – мелочь, статисты в вольной, потерявшей место и время пьесе. Мелочишка в мыслях, в движениях. Этакие растворяющиеся в солнечном дне архаичные ретро-устройства…

Вроде едет полный автобус в одном направлении, а пойди за ними после и растворятся, уйдут как вода между пальцев, двух вместе не увидишь…