От автора 3 страница

Миг - и полная спокойствия фигура сошла со ступеней эскалатора и стремительно направилась к двери. Всё так же плавно, без рывков и резких движений. Женя еле успевал за ней, спотыкался о чужие ноги, бесчисленно извинялся, а потом плюнул и помчался следом за незнакомкой. Лишь бы её образ не исчез. Кем она была в той жизни? Зачем тащит на себе груз, который с виду больше её самой в несколько раз? Много неозвученных и еще даже не сформулированных вопросов нашли выход в двух словах:

- Позвольте помочь.

Острые плечи, на которых болтались светлые рукава до локтя, чуть дрогнули, и Женя увидел её в полуобороте. На бледной шее пролегла складочка – и тут же исчезла. Теперь девушка стояла лицом к нему. Секунда безмолвного изучения – руки чуть разогнулись, и она протянула Пирату книгу. Он взял. Ноша оказалась тяжелее, чем можно было подумать. В голове Жени даже промелькнула мысль о том, что, возможно, он сейчас держит в руках не книгу, а замаскированный тайник, но вряд ли это на самом деле так, ибо незнакомка тогда ни за что не дала бы ему в руки эту штуку.

- Что ж за кирпичи вы тут таскаете?

Губы её были – розовые чайки, а тонко подведенные чёрным глаза – ласточки. Уголки и тех, и других в ту секунду потянулись вверх.

- Всего лишь то, что хотела, но не успела прочесть при жизни.

- Можно взглянуть?

- Конечно.

Женя открыл форзац. Сборник английских классиков.

- Любите литературу?

- Только потому, что она подарила убежище сомнениям и выход таланту Чарльза Диккенса, Оскара Уайльда, Джона Фаулза и других гениев…

- То есть для Вас это всё – не более, чем часть истории реально существовавших людей?

- Что-то вроде того. Можно на «ты».

Перед самым выходом из метро она свернула направо, и теперь они с Женей попали в широкий холл с витражными окнами, закруглёнными кверху, а книзу упирающимися в пол. Искусственного освещения здесь не было: только тусклый фонарь солнца едва касался цветных остроугольных стёкол. На серо-сиреневые волосы девушки падали то синие, то зелёные, то красные блики.

- Как тебя зовут?

- Бастислава. Бася, просто Бася.

- Чешское имя?

- Нет, польское.

- У меня всё намного проще. Я Женя.

- Будем знакомы теперь.

Девушка всё время глядела куда-то вдаль, слегка прищурившись. Может, она кого-то ищет?

- Куда путь держишь, Бася?

- Разве здесь можно куда-то идти целенаправленно? Просто гуляю.

Жене было как-то не по себе из-за отсутствия зрительного контакта. Бася не смотрела на него. Будто не слушала. Словно была погружена в свои мысли, и Женя решил во что бы то ни стало решил привлечь её внимание. И сделал это самым дурацким и расхожим способом – снёс какую-то фигню.

- Я люблю смотреть на людей в метро.

- Вот как?

Ему удалось: девушка действительно подняла глаза. Женя заметил, что они были того же светло-фиалкового цвета, что и волосы. Удивительно.

- И на что же ты смотришь в первую очередь?

- Ох, сложно сказать… Наверное, чаще всего на лица. Мне нравится думать о том, что делали эти люди в прошлой жизни.

- А сам ты чем занимался?

Женя нахмурился:

- Нуу… Я жил в маленьком городке на стыке средней полосы и Юга России, где развлечений особых не было. Мы часто гуляли с друзьями, смотрели фильмы, играли в бирпонг, ездили вместе на природу, ходили на концерты всяких представителей провинциальной андеграундной сцены… Ничего особенного на самом-то деле.

Витражная галерея закончилась средневековой деревянной дверью с двумя створками, ведущей на улицу.

- Можно я сегодня составлю тебе компанию? – спросил Женя.

- Почему бы и нет?

Панорамы сменялись одна за другой. Они прошли через стеклянный мост и вышли в центральную часть города.

- Давно ты здесь?

- Нет, совсем нет, - Бася снова вгляделась вдаль с характерным прищуром, - но чувствую, я здесь ненадолго.

- Почему?

Девушка пожала плечами.

- Предчувствие какое-то. Слишком явное.

Такой хорошей она показалась Жене. Но такой скрытной. К счастью, это было лишь первое впечатление. Очень скоро Женя понял, что ошибся: Бася была очень интересным собеседником, только не любила говорить о себе. Они шли по городу и болтали обо всём, что в голову приходило. Спорили о том, кто лучше снимает: Гай Ричи или Квентин Тарантино, о мемах, музыке, даже о пельмешках.

- Я очень люблю, когда их готовят с тыквой, а в конце поливают уксусом! – увлечённо воскликнула Бастислава.

- Ого, в Польше даже такие вкусовые извращения бывают? По мне так настоящее счастье – просто сварить их и луком жаренным посыпать.

- Ммм, как же вкусно вспоминать! Сейчас затопим здесь всё слюнями, - засмеялась Бася.

Они шли по улице, минуя квартал за кварталом. Цветастые вывески улыбались им. «Какая же она спокойная,» - думал Женя. Это особенно бросалось в глаза на фоне суетного города. Но вместе с тем бесконечное умиротворение, собранное в этой девочке, делало её такой органичной в этом месте, что, если бы она вдруг встала бы за одну из многочисленных витрин вместо какого-нибудь тортика или клетки с канарейкой, вряд ли кто-то заметил бы подмену. Бася не испортила бы картину. Она завершила бы её.

- Что тебе кажется самым удивительным явлением в жизни? – спросил Женя.

- В плохом или в хорошем смысле?

- Да в обоих.

- Думаю, неискренность.

- А в хорошем?

- Это во всех смыслах и оттенках слова. Меня удивляет то, как люди решаются врать другим. Ложь рождается из желания скрыть правду, так ведь? И чаще всего мы обманываем тех, кто якобы дорог нам. Мы скрываем от них правду, чтобы не обидеть. И тем самым обижаем ещё больше. Даже не так, скорее унижаем. Для меня это равноценно тому, чтобы считать, что они недостаточно развиты для того, чтобы принять правду. Из последнего следует то, что мы пренебрегаем ими в какой-то степени. И какие же это тогда родные? Вот и всё, змея укусила за хвост саму себя. Мы изменяем только себе, предаём только СЕБЯ, когда лжём, не желая признаться себе и всему миру в том, что некогда близкие люди теперь потеряли ценность для нас. Каждый человек сто́ит того, чтобы ему хотя бы немного доверяли, понимаешь?..

Женя кивнул. Бася продолжила.

Я ненавижу ложь. Десять тысяч раз ненавижу. Однажды правда, пришедшая после долгой жизни в неведении, сделала мне больно, но оттого я больше презираю только ложь, в которой существовала, но ни в коем случае не тот момент, когда узнала о том, что есть убийственная истина…

«Убийственная?... Это просто метафора или так она сюда попала?...» - подумал Женя, но не спросил вслух, боясь напугать её чрезмерным любопытством. Девушка продолжила:

- …хорошая часть моего удивления неискренностью заключается в том, что именно размышления о ней помогли мне отсеять множество ненужных людей в своё время. Мне было четырнадцать. Переходный возраст, сам наверняка знаешь. Так, персон неважных в моём окружении стало меньше, времени свободного – больше. Как-то раз ко мне в руки попала маленькая коробочка пастели. Так началось одно из величайших моих увлечений.

- А-а, так ты художник?

- Почти, - Бася осеклась, видимо осознав, что выдала информации о себе больше, чем обычно, - архитектор, - и тут же перевела внимание от себя. – А ты на кого учился?

- Я бросил колледж. Увы и ах. Техническое направление оказалось не таким интересным, каким оно мне представлялось ранее.

- Ох, вот оно как, - Бася кивнула и закинула голову вверх. – И тебя не забрали в армию? Слышала, в России обязательный срок службы – два года или около того.

- Сейчас один. Нет, не успели призвать. Хоть какие-то плюсы того, что я умер. – Он широко улыбнулся. – А ты университет закончила?

Взгляд девушки устремился в неизвестность. Женя по лицу видел, что мысли её были где-то далеко-далеко, не здесь. И они явно были противоречивы. Пират ожидал каких угодно слов, но только не тех, какие произнесла Бася.

- Я не знаю, - ответила она.

Женя немало удивился, но только мимика его выдала. «Как же неудобно задавать важные вопросы тем, кого мало знаешь», - подумал он.

Фонари зажглись. Витрины загорелись, вывески замигали в поздних сумерках. Небо ещё едва заметно подсвечивало. Пора было искать место для ночлега.

- Мы же ещё встретимся? – спросил Пират, остановившись.

- Да, завтра в полдень на пятой от входа лавочке во-о-о-он там, - Бася выгнулась вбок и указала рукой в сторону небольшого зелёного островка, выглядывавшего из-за угла здания напротив них двоих.

- Доброй ночи тебе.

- Хороших снов, Женя.

Так и повелось у них: каждый день в двенадцать часов дня они виделись в том сквере, взяв за ориентир жёлтую скамейку. Второй лавки такого же цвета не было: остальные были покрашены по-другому. Бася всегда приходила вовремя – ни минутой раньше или позже.

Женю удивляло то, как легко и быстро они находили в банальных темах совершенно новые стороны. Разговор причудливо закручивался, принимал самые неожиданные обороты, бежал по ниточкам слов в направлениях, которые невозможно было предугадать, и во всей этой захватывающей дух игре у Жени рождалось мнение касательно вопросов, которые раньше не посещали его голову.

Так однажды они, наматывая круги по паркам, скверам и аллеям, дискутировали о живописи, в которой Женя, к слову, не разбирался совсем. Беседа обратилась в сторону источников вдохновения для мастеров кисти. Бася спросила:

- Как тебе кажется, можно ли приравнивать работу натурщицы к труду художника?

Женя задумался:

- Да ну… Вряд ли. Толковый рисовака найдёт красоту в любом теле, а моделям - тем особого таланта не нужно для того, чтобы сидеть или лежать в одной позе и думать о чём-то своём.

Бася взглянула на Пирата.

- Зря ты так. Натурщица вносит огромный вклад в искусство. Не меньший, чем сам художник.

- О, да. Какая сложная задача – лежать вальяжно на диване, обмотанной тканью или обсыпанной фруктами, и в праздных думах наблюдать за тем, как бедолага за мольбертом пытается поймать твой наклон головы, чтобы верно написать его.

- Нет, совсем не так. Ты говоришь об этом поверхностно. Отбрось все эти стереотипы, приравнивающие натурщика к бездельнику. В каждом яйце под скорлупой хранится желток. Ни один художник не увидит и не нарисует того, чего не покажет ему натурщица. Если она не откроется миру, не захочет быть марионеткой, чувствующей кисть мастера, ни одной картины не получится. Мировой фонд искусства не пополнится ещё одним шедевром без эмпирической связи того, кто пишет и того, кого пишут. Творческий потенциал даже самого одарённого художника не будет раскрыт полностью без таланта понимания натурщицы, понимаешь?

- Вполне, - ответил Женя, думая о том, что есть в словах Баси правда. – Эмпатия – явление в наше время важное, но редко встречающееся. Мы ж все эгоисты, на себе зациклены.

Пират сунул руку в карман и обнаружил там маленький прямоугольничек бумаги, свёрнутый вчетверо.

"Ого, ничего себе. Он ещё здесь", - воскликнул Женя про себя, а вслух добавил:

- Кстати об эмпатии... - вытащил его и протянул Басе. - Вот. Одна девочка нарисовала, пока я, ни о чем не подозревая, сидел и любовался на цветущее дерево.

Бастислава развернула рисунок. Её глаза скользили по шероховатой поверхности бумаги, пропитанной тонким слоем акварели.

- Удивительно. Это ведь действительно настоящий ты. Внутренний ты.

Женя пожал плечами.

- Сам понять не могу, как она это увидела во мне. Раньше часто гонял по дому в такой же шляпе-пиратке.

Бася улыбнулась и посмотрела вверх, на макушки деревьев. Она часто так делала, и Жене эта привычка нравилась. Интересно было думать о том, что у неё сейчас в голове.

Подул холодный ветер, девушка спрятала руки в рукава свитера. Вихрь на пару мгновений взмыл вверх, в небо, сорвав по пути пару листиков молодых акаций, росших вдоль тротуара. Два из них приземлились на правое плечо Баси и один – на волосы.

- У тебя что-то здесь, - сказал Женя, потянувшись к ним рукой.

Бася посмотрела на плечо и, найдя глазами листики, отряхнула его.

- И на волосах, - добавил Пират.

- Где?

- Давай уберу.

И он, вытащив листик из глади волос, пустил его по ветру в далёкое путешествие с воздушными потоками.

Приятные разговоры у них получались.

Услышав о том, что Женя знает в городе несколько крыш с хорошим видом, Бастислава тут же попросила отвести её на одну из них. Пират удивился. «Не предполагал, что Бася – любитель подобных развлечений. И всё же круто бы было показать ей… Блин! А что если представить себе место, которое я знал ещё при жизни и переместиться туда?»

Новая идея захватила Женю. Вслух он сказал:

- Как думаешь, что нужно сделать, чтобы телепортировать двух человек одновременно?

Бася задумалась:

- Не знаю… Взяться за руки, может быть.

- Не возражаешь, если я тебя на всякий случай лучше обниму?

- Нет, конечно. Без проблем.

- Закрой глаза.

- Хорошо.

Он взял девушку в охапку и представил себе крышу, на которой они с друзьями собрались когда-то.

Уже через долю секунды их ноги упёрлись в твёрдую коричнево-красную поверхность кровли невысокого старого здания. Бастислава смотрела вдаль молча. По её взгляду Женя мог подумать, что скорее всего девушку овеяли воспоминания. Крыша верняка вызывала у неё какие-то ассоциации, о которых она либо не могла, либо не хотела рассказывать. "Бася не так проста, как могло бы показаться. Она точно чего-то недоговаривает," - пронеслось в голове Пирата. Его мучал вопрос о том, зачем ей так яро сопротивляться тому, что так явно рвётся наружу. Но вслух он сказал совсем другое:

- Чувствуешь себя свободной?

Бася повернулась к Жене. Грусть скользнула по её лицу, но она тут же улыбнулась.

- Да.

Небо сгущало воздух облаками цвета грязного золота, сквозь которые пробивался ослепительный свет. Глазам Пирата было больно от такой красоты. Казалось, что набухшая бронзовая завеса вот-вот надорвётся, лопнет, и сейчас пойдёт дождь. От этого спирало дыхание, захватывало его где-то внутри и не отпускало. Высокие потрёпанные головы домов. Низкое небо. И они с Басей где-то между.

Тут Жене стало невыносимо грустно. Почему? Потому что крыша, на которую он привёл Басю, перестала казаться ему такой замечательной, как раньше. Это место утратило свою значимость без людей, которые наполняли его смыслом. Всё, пусто.

Чтобы оградить себя от такой разительной печали, Женя обещал себе больше не телепортироваться в места, которые он когда-либо знал.

- Какие сны тебе чаще всего снились? – спросил Пират.

Они снова были в том же парке, кормили хлебом уточек в пруду. Бася отвела взгляд от птиц, отбиравших друг у друга мокрый кусок булки:

- Я едва ли помнила их дольше, чем минут двадцать после пробуждения.

Женя отщипнул пальцами край корочки и кинул его в сторону, где сгрудились утки.

- То есть совсем-совсем ничего? – спросил он.

- Нет, почему же, - ответила девушка. – Из тех, что не стёрлись из памяти, есть интересные.

- А осознанные сны видела когда-нибудь?

- Было разок, но при этом всё происходящее было так увлекательно, что я почти сразу забывала о том, что сплю.

- Забавно, - улыбнулся Женя.

- Расскажи лучше ты, управлял сновидениями когда-нибудь?

- Бывало, случалось, - улыбнулся Женя. – Очень хорошо помню, как лет в шестнадцать-семнадцать снилось, как я убегал от маньяка. Вот он уже догнал меня, повалил на землю и начал сдирать одежду. Внезапно я проснулся. Было раннее утро воскресенья. Едва рассвело. Я понял, что сегодня мне никуда идти не нужно, и уснул снова. Пред моими глазами предстала та же картина – та же улица, тот же маньяк. Тот же сон продолжился, только теперь я знал, что сплю, и поэтому, воспользовавшись моментом, представил себе на месте дядьки-извращенца симпатичную знакомую девушку. Так мой кошмар превратился в неплохой такой эротический сон. Представь себе!

Бася рассмеялась. Из под верхней губы слева показался маленький острый клычок.

- Да уж, исправил ситуацию, как надо.

Хлеб для птиц закончился. Они пошли дальше по аллее под сводом низко склонившихся ветвей.

Женя всё думал о том, кто такая эта девушка и почему его так необъяснимо к ней тянет. Он был влюбчив от природы, а она… она казалась ему волшебной. Эмоции копились где-то между лопатками, застревали в глотке множество раз, но в эту секунду, когда Жене хотелось узнать о Басе чуть больше, чем ничего, слова, как ягодный морс из разбитой оземь банки, выплеснули наружу.

- Почему ты так боишься говорить о себе?

Ни одна мышца на лице Баси не дрогнула, но где-то глубоко внутри у неё зазвучала струнка, которую, видимо, лучше было не трогать. Будто что-то тяжелое упало за грудину и придавило органы.

- С чего ты взял, что я боюсь?

- Ты просто всегда переводишь тему, когда речь заходит о тебе.

Бася подняла глаза:

- Не считаю свою жизнь чем-то примечательным.

- Знаешь, а мне почему-то наоборот кажется, что у тебя была очень интересная жизнь, - настаивал Пират.

Девушка внимательно посмотрела на него.

- Тебе кажется.

Хоть в этих словах не было ни тени упрёка, и Бася даже немного улыбалась, Женя почувствовал, что укололся об свой же интерес. «Дурак, ду-ура-а-ак», - думал он, судорожно ища другую тему для беседы.

Нашёл, исправился. Разговор потёк в нужное русло, и они с Басей теперь снова дискутировали без особого напряжения. Но в глубине души Пирата трепетали некие опасения. «Вроде бы и не сделал ничего сверхъестественного, - думал он, - а испугать её всё равно мог».

Его сомнения окончательно растворились к концу дня (помогли разговоры о кино). Провожая девушку до метро, Женя радовался тому, что всё обошлось и он смыл с их дальнейших встреч неприятное послевкусие неудачно затронутой темы. Бася даже обняла его на прощание, что немного обескуражило и вместе с тем ещё больше успокоило Пирата. Да, они точно продолжат общаться.

- До завтра, - сказал он.

- Пока, - ответила девушка, улыбаясь, и бросила на Женю добрый взгляд, прежде чем исчезнуть в глубине подземном переходе.

«Какая же она хорошая, - подумал Пират, с грузным вздохом оторвал глаза от того поворота, который скрыл от него последний кусочек Баси, и направился искать место для ночлега. – Она только-только ушла, а я уже скучаю».

На следующий день Женя ночевал далеко от парка, где они виделись с Басей. Он любил гулять пешком по городу, но в тот раз больше захотелось сесть на метро. «Да, и телепортация может надоесть порой», - думал Пират. Хотелось побыстрее увидеть её, но полдень не спешил наступать: ему было явно всё равно, каким образом Пират доберётся до жёлтой лавочки в сквере.

Дорога к назначенному месту сопровождалась стуком колёс, шелестом газет, который иногда оттенял гнусавый голос, оповещавший о том, какая остановка следующая, как надо относиться к подозрительным личностям, как вести себя в чрезвычайных ситуациях и что делать, когда в вагон заходит пожилой человек или беременная женщина. Правда, большинство пассажиров интересовал только первый пункт, так как все знали, что в этом мире все равны в своих возможностях. Вот видишь старика - дряхлого, иссохшего - а он на самом деле чувствует себя как пятнадцатилетний мальчишка. Внешние возрастные признаки в этом мире совершенно не сочетались с внутренними. Они могли говорить лишь о том, в каком возрасте человек умер. Что же касалось угрозы террора – вряд ли кто-то побоялся бы принять смерть во второй раз. Мотивов особых не было, да и кому пришло бы в голову устраивать теракты в мире, где все итак уже умерли? Разве что какому-нибудь садисту-психопату, решившему узнать, существует ли ещё один загробный мир.

Такими мыслями Женя тешил себя по пути к Вязовому кварталу. Занять сидячее место не составило ему труда - вагон за три остановки до конечной был наполовину пуст. Теперь Пират, давая своим ногам отдых, созерцал подробную схему строения печени, которую изучал мальчик, сидящий справа. На вид ему было лет четырнадцать-пятнадцать. "Кому в этом мире нужна учёба? Всё равно он выйдет отсюда в новый жизненный цикл полным нулём в этой анатомии". Эти зачатки размышлений послужили поводом к началу разговора:

- Врачом хотел стать?

Мальчик вопросительно поднял на него свои выразительные глаза, похожие на две маленькие художественные баночки для краски, в которые вылили все оттенки зелёного:

- Почему хотел? И сейчас хочу.

- Ух ты. Так оставшиеся здесь и врачами работают?

- Нет. Я скорее всего выйду на следующий цикл через несколько недель.

- Тогда зачем ты учишь? - изумился Женя. - Всё равно перед новой жизнью все воспоминания обнуляются. Ладно, в том мире тебя мог кто-то заставить "учиться во имя будущего", - Пират скривился, вспомнив школьные уроки химии, из которых он не усвоил ровным счётом ничего, кроме формулы воды. - Что же сподвигло тебя продолжать заниматься здесь?

- Странные вы, право, люди! - тихо, почти шёпотом промолвил мальчик, и в глазах его мелькнул блик от фар проезжавшего за окном поезда. - Отчего же никто не верит тому, что человек может добровольно посвятить себя знаниям? Да,через пару-тройку недель все эти схемы, конспекты и картинки канут в бездну, прочь из моей головы. Но почему никто не берет в расчёт то, что человеку может нравиться сам процесс обучения? Музыканты ведь получают удовольствие, когда исполняют произведение, а не когда они уже закончили его играть. Мне наивысшее наслаждение приносит момент созидания новой крепости знаний в голове. Для меня это истинное чудо - ощущать прогресс мыслительной деятельности, не преследуя при этом никакой цели.

- Ну ты даёшь, парень, - усмехнулся Женя, радуясь такому необычайному для нашего времени рвению. – Какую речь задвинул.

Пирата охватило приятное удивление. «А ведь мальчишка прав», - думал он, приближаясь к следующей станции. Поезд, скрипя колёсами, остановился и выпустил наружу поток пассажиров, тут же разлетевшихся по перрону. Так гречанка, споткнувшаяся и выронившая из обласканных солнцем рук корзину, ненароком рассыпает спелые плоды по зелёной траве. И среди этих разных фруктов был один, которого Женя проводил долгим взглядом с одной лишь мыслью: «Какие же люди разные. И пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что потолок развития личности существует!»

В их негласно назначенном месте Баси не оказалось. Пират просидел на старой испещренной надписями лавочке еще тридцать восемь минут, прежде чем окончательно осознал, что она не придёт. «Вот тупица, - думал он. – Перегнул вчера с вопросами. Осторожнее надо было быть».

Погода была классная. Дело близилось к осени, пышущая жаром земля начинала остывать, некоторые деревья едва заметно желтели.

«Кретин, блин. Надеялся еще на какие-то откровения. А какого чёрта она должна была мне доверять-то?»

Чтобы скоротать время, Женя старательно изучал опавшие листья, подставляя их под дрожащую струю желтоватого света. Прогретые солнцем жилки листа складывались в имя «Бастислава». Помнится, еще в школьные годы окулист прописал Жене гимнастику для глаз. «Наводишь взгляд на очень близкую деталь, - говорил грузный усач в белом халате, - Например, на кленовый листок, который держишь в руках и тут же пытаешься сфокусировать зрение на предмете, который находится максимально далеко от тебя: например, на дереве. Клён – лист, клён – лист…» И так по семь минут каждый день.

И теперь Женя смотрел. Лист – клён. Лист – ива. Лист - скамейка. Лист - … Ух ты, а что это между ветками торчит?

Глаз задержался на голубоватом пятнышке на фоне поросшей мхом травы. Через полторы секунды картинка стала более чёткой. Женя встал на лавочку и, поставив одну ногу на деревянную спинку, протянул руку вверх к веткам и подпрыгнул.

Теперь на коленях его лежала толстая книжица в самодельном переплёте. «Кажется, вот оно — откровение», — подумал Женя, и, затаив дыхание, открыл первую страницу. Корешок приятно захрустел. Сомнений в том, что это оставила Бася — не было.

У меня всегда были длинные тёмно-русые волосы. Казалось, если я их обрежу, исчезнет что-то важное. К сожалению, дело так обстояло не только с волосами: всю жизнь я боялась избавляться от старого.

Именно поэтому я не смогла уехать из Гданьска в Варшаву, когда была возможность. Мне очень хотелось сделать это, но никто из родного города не поддерживал эту инициативу, а в столице — никто особо не ждал. Нужен был один только разговор с одним только человеком — я собрала бы вещи и покинула провинцию. Но в тот момент этот кто-то не развеял мои сомнения.

Назовём его Ру́ки.

Был две тысячи восьмой год, когда в Варшаве появилось первое анти-кафе. Тогда это было местечко для своих: там всегда бывало немного посетителей, а жаркими летними днями люди чаще всего растягивались на пледиках в тени деревьев на заднем дворе и отдыхали. Я приехала после экзаменов и остановилась у подруги на пару дней. Она-то меня и привела в эти чудные комнаты со скошенными потолками.

В тот день я рисовала. Просто делала наброски всего, что меня окружало: спящий на пороге кот, полуобвалившаяся мозаика на стене, девушка с чашкой сока, присевшая на гамак. Жужжало невидимое насекомое. Какие-то ребята общались. К ним подошёл кто-то ещё. Новый голос. Я приподняла глаза и увидела руки, сплошь покрытые веснушками и обтянутые светлой кожей, чуть порозовевшей от солнца. От запястья к локтю их покрывал светло-рыжий пушок, а на тонких пальцах очень сильно выпирали костяшки. Парень был весь в веснушках. Помню, сначала он не показался мне особо дружелюбным, даже немного эгоистичным, но я метким словом поставила его на место. Совсем не многообещающее начало. Но что-то во мне щёлкнуло, и перед тем как разойтись по домам в конце дня, мы обменялись данными, чтобы потом найтись снова. Вот так вот просто и бессмысленно: перебросившись за день всего парой фраз и ни на что не надеясь.

В скором времени я уехала домой и вернулась в Варшаву только через четырнадцать месяцев, в течение которых Руки писал мне. Поначалу — часто, но я была не очень многословным собеседником, в плохом настроении так и вообще любила отвечать молчанием, поэтому к зиме общение почти сошло на нет. Но почему-то я о нём вспомнила, гуляя вновь по узким мощёным крупными камнями улицам. Теперь нас стало двое. Две пары ног (обе в старых кроссовках) шагали по проспектам, площадям и набережным. Две пары рук активно жестикулировали. Две пары глаз боялись встретиться дольше, чем на секунду (он — из-за стеснительности, разумеется, а я — из-за мучительно сильной симпатии, которая появилась слишком явно и неожиданно). Он был невероятно самобытен, хоть и не читал многих известных книг, не очень любил театр, да и вообще с образованием у него было очень сложно, и потому я всё время гадала: как же на диких почвах вырос такой замечательный ум?

Вся Польша тотчас же начала казаться мне помойкой, на которую каким-то ветром занесло семя прекрасной вечнозелёной секвойи. «Ему будет очень тяжело прорасти в этих землях», — думала я и, затая дыхание, слушала его речи.

Руки всё говорил.

А я влюблялась всё сильнее.

Ни секунды не сомневаясь в невзаимности чувств, я не требовала ответа. Лишь молчала, слушала и радовалась тому, что происходит со мной сейчас.

Я прониклась теми улицами, по которым мы гуляли. И теперь ещё больше хотела переехать в Варшаву, но в течение того моего визита в столицу мы с Руки больше не увиделись. Я затосковала, от одиночества с головой провалилась в отчаяние… и уехала домой.

Но Гданьск больше не был моим родным краем. Я не чувствовала к нему ни капли привязанности, поэтому в любой свободный день, когда у меня появлялось хотя бы немного денег, я бегом неслась на вокзал, а оттуда — на первом же поезде — в Варшаву. Соседи в общежитии почти забыли, как я выгляжу, но мне до этого не было дела: вся радость моей жизни была в тех выходных, когда я под шум колёс я поднимала взгляд от учебников и видела в окне вагона издавна знакомые цветные крыши с флюгерами и маленькие башенки.

Мы с Руки уже общались как очень старые друзья. Он доверял мне. Я тоже, но с долей осторожности: нельзя было ему знать всю правду о моей симпатии. Слова опошлили бы чувства. Я не хотела их преподносить в таком извращённом виде, поэтому молчала.

Прошло два года с момента нашего знакомства. Я никогда не спрашивала Руки о личной жизни, но в тот день он зачем-то мне сам рассказал. Он женился. Никаких пиршеств и торжеств. Просто расписался с девушкой и перевёз её жить к себе. На секунду стало так тяжело, будто на меня рухнул Эмпайр Стэйт Билдинг. Дышать стало непосильно сложно, говорить — вообще немыслимо. Казалось, что на голосовые связки вылили банку моментального клея, а бронхи и лёгкие засунули в мясорубку.

Через секунду — будто пощёчину дали. Руки не должен был догадаться обо всём, иначе я потеряю друга.

Когда я возвращалась домой, на меня почти всегда нападала страшная тоска. Гданьск никогда не был интересным городом, и молодёжь здесь в основном развлекалась дешёвым пойлом и наркотиками. Теперь мне неимоверно жаль, что я, живя сердцем в совершенно другом месте, всё-таки пристрастилась к последнему. Разрываясь между двумя городами, я едва ли успевала готовиться к экзаменам. После очередной пересдачи меня отправили на комиссию. Четыре дня я не спала и учила как проклятая. На пятый день уснула за конспектами, проспала целых шестнадцать часов, после чего очень сильно злилась на себя за потерянное время. До моей последней попытки не вылететь из архитектурного вуза оставалось двое с половиной суток. Материала, освоенного мной, явно не хватало для хоть какого-нибудь более-менее внятного ответа на пересдаче. Отчаяние поглотило бо́льшую часть моей силы воли.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒