Глава тридцать девятая

Глава тридцать девятая

Мы стояли на Гравуа, застряв между бесконечными рядами витрин, видавших лучшие дни. Весь этот район медленно сползал к состоянию «после темноты лучше не появляться». Еще не опасная зона, но если ничего не изменится, то через два года станет ею. Ресторан «Бево-милл», самая что ни на есть настоящая ветряная мельница, смотрелся кораблем в море зданий пониже и времен похуже. Здесь все еще подавали отличную немецкую еду. Медленно вертящаяся мельница была прямо перед нами, и вдруг оказалось, что мы едем под каменными блоками моста за мельницей. Не помню, чтобы мы проезжали мельницу, а это нехорошо, потому что за рулем я. Грэхем цыкнул второй раз – знаете, такой звук вдоха сквозь зубы, когда человек пытается удержаться и промолчать.

Я глянула на него:

– Что такое? В чем проблема?

– Ты только что чуть не стукнула две машины, – сказал он придушенным голосом.

– Не было такого.

– Было, – подтвердил Реквием с заднего сиденья. – Было.

Передо мной вдруг как по волшебству появилась белая машина. Из ниоткуда. Я ударила по тормозам, Грэхем снова цыкнул. У меня сердце колотилось в горле. Я не видела машины. Я включила сигнал правого поворота. Правого – то есть никаких полос не пересекать. Внезапно возникший автомобиль меня напугал.

Я свернула на Грассо-Плаза, где располагалось почтовое отделение Аффтона, бакалейный магазинчик сети «Сэйв-Э-Лот» и куча пустых витрин. Вся окрестность вдоль Гравуа будто устала, будто уже прошла свои лучшие времена, и те оказались не слишком хороши. А может, это у меня настроение такое было. Я выключила мотор, и мы просидели минуту в тишине.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Реквием очень тихим и низким голосом, будто говорил из глубины колодца.

Я повернулась, посмотрела на него, и даже это движение показалось мне медленным, будто я двигалась не так быстро, как окружающий мир.

Реквием сидел, сцепив руки на коленях. Он не был где-то далеко, ничего необычного не делал. Просто сидел очень тихо, будто не хотел привлекать к себе внимание.

– Что ты говоришь?

У меня голос тоже звучал гулко, будто отдаваясь в голове эхом.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он отчетливо, по слогам, и я, глядя на его губы, видела, что звук и их движения несколько несогласованны.

Я задумалась, будто вопрос был труднее, чем должен быть.

– Нет, – сказала я наконец. – Нет. Что-то не так.

– А что? – спросил Грэхем.

А что? Хороший вопрос. Беда в том, что хорошего ответа я найти не могла. Что не так? У меня что-то вроде шоковой реакции. Почему? Много крови потеряла? Может быть. А может быть, и нет.

Мне было холодно, я закуталась в чужой пиджак, пряча лицо в воротник. Он отдавал одеколоном Байрона, и я отдернулась, потому что запах его одеколона на коже пиджака все вернул. Обоняние сильнее других чувств пробуждает память, и вдруг я утонула в ощущении тела Байрона, в его взгляде на меня сверху, в ощущении его тяжести, в ощущении, как он входит в меня и выходит.

Я откинулась на сиденье, запрокинув голову, и вдруг прежнее наслаждение вернулось, заполнило меня, выплеснулось. Не той же силы ощущение, но достаточно заметное его эхо. Настолько заметное, чтобы я затряслась, стала цепляться руками за воздух, будто надо было за что-то ухватиться, за что угодно.

Я услышал голос Реквиема:

– Нет, не прикасайся...

И тут я нашла, за что зацепиться.

Грэхем пытался схватить меня, придержать, не дать нанести себе травму. Наверное, он решил, что у меня припадок. Его рука коснулась меня, и я схватила ее судорожно, и как только наши ладони сцепились, все воспоминания, все наслаждение хлынуло через мою руку в него.

Грэхем затрясся. Я ощутила дрожь его руки, и его бросило на сиденье так, что машину тряхнуло. Я дала ему все воспоминания, все наслаждение, зрительные и обонятельные ощущения, и все это полилось из меня в него. Это не было осознанной мыслью, потому что я сама не знала, что могу это сделать, пока не вылила из себя в кого-то другого и не поплыла с теми же ощущениями сама. Это вышло случайно, но я не переживала по этому поводу. Я была рада для разнообразия побыть спокойной на сиденье рядом, глядя, как Грэхем извивается в эхе моего наслаждения – хорошо, что он, а не я. Потому что теперь я знала, что это была за шоковая реакция, до того, как метафизика сорвалась с цепи.

Я умею убивать, не задумываясь. Не хладнокровно и обдуманно, но когда приходит время убить, у меня с этим нет проблем. Когда-то меня огорчало, что убийство перестало меня настолько волновать. Потом в мою первую поездку в Теннеси, когда надо было выручать Ричарда – мы с ним тогда еще были парой, – мне пришлось пытать одного типа. Враги прислали нам палец матери Ричарда в коробочке, вместе с локоном его младшего брата Дэниела. Мы должны были найти их быстро, и знали уже, что их пытают. Посыльный, доставивший коробочку, бахвалился, что их обоих изнасиловали. Я его пытала, заставила его сказать, где они, а потом пустила ему пулю в голову, чтобы перестал вопить. Я сделала это, чтобы спасти близких Ричарда, а другого способа я не видела. Сделала сама, потому что никогда не прошу никого сделать такое, чего не сделала бы сама. Конечно, до того у меня было правило – никого не пытать. Черта, которую я не переступала, но переступила тогда. Самое ужасное, что я жалела не о том, что сделала это, а лишь о том, что пришлось это сделать. Он изнасиловал мать Ричарда, и я бы убила его медленнее, если бы могла, но я так не делаю – даже в наказание за такую мерзость. Мы их спасли тогда, но Зееманы раньше были как Уолтоны, а теперь уже нет. Их не сломало полностью, но и стать прежними они тоже не смогли. Я убила тех, кто это сделал, или помогла их убить, но никакая месть не может склеить поломанное.

Как вернуть человеку его невинность? То чудесное ощущение полной безопасности, свойственное людям, с которыми ничего плохого не случалось? Как вернуть? Хотела бы я знать.

Я не одну черту переступила за последние годы, но до сегодня не переступала одной: я не занимаюсь сексом только ради питания. Не занимаюсь случайным сексом. Байрон и Реквием – чужие. Я их и знала-то всего недели две, плюс-минус пара дней. И трахалась с ними только потому, что Жан-Клоду нужно было, чтобы питалась я.

Реквием сдвинулся к краю сиденья и мог видеть и мое лицо, и извивающегося на сиденье Грэхема, но был достаточно далеко, чтобы я к нему не прикасалась.

– У тебя был флэшбэк?

Я кивнула, все еще таращась на вервольфа на переднем сиденье.

– Такое раньше бывало?

– Только когда Ашер полностью подчинил мое сознание, и все мы занялись сексом.

Я не смотрела на него – не отводила глаз от Грэхема, который уже успокаивался.

– Но сегодня Ашер не участвовал.

– Не участвовал, – подтвердила я.

Очень ровным, очень безразличным голосом. Пустым, как пустой была сейчас и я.

– Ты знала, что умеешь передавать такое воспоминание другому?

– Нет.

У Грэхема задрожали веки, как будто бабочка пыталась раскрыть крылья, но не могла. Он казался бескостным, будто мог стечь на пол, будь его тело чуть менее плотным.

– Ты влила в него воспоминания, а потом смотрела, как его корежит. И как ты себя при этом чувствовала?

Я покачала головой:

– Никак. Просто радовалась, что раз в жизни это не я корчусь на сиденье.

Он чуть придвинулся ко мне, к спинке сиденья Грэхема.

– Это правда? Ты действительно чувствовала это?

Мне пришлось повернуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза – просто скосить глаза не получалось. И я показала ему, какие у меня глаза мертвые, как внутри пусто.

– Ты – мастер вампиров. Разве ты не учуял бы, если бы я лгала?

Он облизнул губы, будто нервничал.

– Последняя вампирша из тех, кого я знал, которая умела такое проделывать, делала это нарочно. Она вызывала в себе воспоминание о наслаждении и выбирала того, в кого его перелить. Это могло быть наградой, и действительно ею было, но могло быть и наказанием. Иногда она выбирала кого-то, кто не хотел ощущать это наслаждение, и заставляла его пережить.

– Похоже на изнасилование, – сказала я.

Он кивнул.

– Ты говоришь о Белль Морт?

Он снова кивнул.

– Она любила смотреть, как их корчит, особенно тех, кто не хотел, – сказала я.

– Ты это утверждаешь или спрашиваешь?

– А я с ней знакома, помнишь?

– Да, ты права. Она любила смотреть, как порядочные чопорные женщины и мужчины валяются на полу и прыгают, как рыбы, переживая наслаждение, какого в жизни не знали. Ей было приятно наблюдать падение праведников.

– Очень на нее похоже.

– Но ты ничего не ощутила. Тебя не возбудило зрелище извивающегося Грэхема.

– А должно было?

Он улыбнулся, в глазах его засветилось облегчение.

– То, что ты задаешь этот вопрос, уменьшает мое беспокойство за тебя.

– Какое беспокойство?

– Много веков обсуждалось, не стала ли Белль тем... – он поискал слово, – созданием, которым она стала, из-за того, что ее силы и ardeur, действуя вместе, сделали ее такой. Или она была такой всегда, а приобретенные силы только усугубили это.

– Мой опыт подсказывает, Реквием, что крайние точки этого спектра заложены изначально. Дай по-настоящему хорошему человеку силу, он останется хорошим. Дай силу плохому, и он останется плохим. Вопрос всегда о тех, кто посередине. Кто не добро и не зло, а обычный человек. Никогда не знаешь, как ординарная личность выглядит изнутри.

Он посмотрел на меня странно:

– Ты очень мудрые вещи говоришь.

Я улыбнулась:

– И тебя это удивляет?

Он почти поклонился – от шеи, насколько это можно сделать сидя.

– Прошу меня простить, но мне, честно говоря, всегда казалось, что ты – скорее мышцы, чем мозг. Не глупа, – добавил он поспешно, – но не мудра. Разумна – да, но не мудра.

– Я думаю, что мне стоит принять комплимент и не заметить оскорбления.

– Я не имел в виду ничего оскорбительного, Анита. Напротив.

На лице его было выражение, которое я иначе как тревожным назвать не могла.

– Не беспокойся, я не в обиде. Меня очень многие недооценивают.

– Это те, кто видят хрупкую красавицу, но не киллера.

– Я не хрупкая красавица.

Он едва заметно нахмурился:

– Внешне ты определенно хрупкого сложения, и ты красива.

Я покачала головой:

– Нет, не красивая. Хорошенькая – может быть, но не красивая.

Он чуть шире раскрыл глаза.

– Если ты не считаешь себя красивой, то зеркало показывает тебе не то, что я сейчас вижу.

– Приятные слова, но меня окружают самые красивые мужчины из живых и мертвых. Я умею прихорашиваться, но в смысле красоты я далеко не дотягиваю до этой компании.

– Возможно, правда, что красота у тебя не ослепительная, как у Ашера, Жан-Клода или даже твоего Натэниела, но все равно это красота. Быть может, еще более драгоценная, потому что замечается не с первого взгляда, а растет понемногу каждый раз, стоит с тобой поговорить или посмотреть, как ты уверенно действуешь в сложной ситуации, или увидеть твои правдивые глаза, когда ты говоришь, что ты не красавица, и говоришь искренне. Так как ты не склонна к самоуничижению или жеманству, значит, ты просто себя не видишь.

– Вижу. Не красавица, но хорошенькая. И личность, что тебе и нравится.

– Ты другого не понимаешь, Анита. Есть красота, которая поражает глаз как молния, она жжет, ослепляет. Это скорее катастрофа, чем радость. Но у тебя – у тебя красота, которая создает уют, когда не надо защищать глаза от света, когда понимаешь, что и луна тоже прекрасна.

Я замотала головой:

– Не знаю, о ком ты это, только не обо мне.

Он вздохнул:

– Тебе очень трудно делать комплименты.

– Знаешь, ты не первый, кто это говорит.

Он улыбнулся:

– Это меня совершенно не удивляет.

Грэхем испустил долгий-долгий вздох и как-то всполз на сиденье – будто жидкость пролилась вверх. Та же текучая грация, что и у других оборотней. Прислонившись к подголовнику, он немного посидел и выпрямился. Потом выдал мне медленный, ленивый взгляд, и глаза у него были темные, по-волчьи янтарные, почти карие, но я видела различие. Мне часто приходилось видеть такие глаза.

Он улыбнулся, и тоже лениво.

– Это было потрясающе.

– Я не нарочно, – сказала я.

– А это мне все равно.

Я нахмурилась.

– Единственное, что я хочу знать, можешь ли ты еще так сделать.

Я нахмурилась сильнее.

Ленивое выражение слегка сползло у него с лица.

– Послушай, я от тебя получил переживание такого оргазма, какого в жизни не знал, а ты теперь строишь из себя пострадавшую сторону. Ты же это на меня пролила, не я на тебя.

– Это было не нарочно.

– Ты это повторяешь, будто извиняешься. Зачем? За что тебе извиняться?

Я посмотрела на Реквиема в поисках поддержки, хотя не очень на нее надеялась. Однако он мне помог.

– Мне кажется, Анита считает это несогласованным сексуальным контактом. Вроде изнасилования, если тебе угодно.

– Нельзя изнасиловать желающего, – сказал Грэхем и выпрямился на сиденье, вытянулся. Глаза его снова стали человеческими.

– Когда это случилось, я не знала, что ты желающий.

Он кивнул:

– Окей, но я не переживаю. – Он посмотрел на меня. – А ты, похоже, переживаешь. Что теперь тебя не устраивает?

– Что не устраивает? – переспросила я. – А вот что. У меня был флэшбэк такой силы, что мы бы расшиблись в лепешку, если бы я вела машину. Я случайно вылила его в тебя. Не собираясь этого делать. Что еще я могу сделать случайно, чего не собираюсь делать?

– Они с Жан-Клодом вышли на новый уровень силы, – пояснил Реквием.

– А, – сказал Грэхем, будто все понял. – Так ты еще не знаешь, на что способна твоя новая сила.

– Не знаю.

Он кивнул.

– Да, это может напугать. Извини, я не знал, что это ты первый раз такое сотворила. Мне понравилось, и извиняться передо мной не надо.

– А если в следующий раз я такое сотворю с клиентом?

– Тебя что-то предупредило, – сказал Реквием, – иначе бы ты не съехала с дороги.

– Я не думаю, что это как-то связано с новой силой.

– Так почему ты чуть не разбила нас три раза о чужие машины? – спросил Грэхем.

Я открыла рот, и закрыла, не зная, что сказать.

– Кажется, я сегодня перешагнула несколько последних черт.

– В смысле? – спросил Грэхем.

– Нарушила несколько личных правил, вот и все.

– Нарушила правила, которые думала никогда не нарушать, – тихо сказал Реквием.

Я посмотрела на него удивленно:

– Ты говоришь так, будто это тебе знакомо.

– У каждого есть свое представление о себе, и когда происходит что-то, нарушающее это представление, ты оплакиваешь себя прежнего. Того, кем ты себя считал.

Я покачала головой:

– Черт побери, я все та же, кто и была!

Он пожал плечами, что напомнило мне грациозный всегдашний жест Жан-Клода.

– Как скажет миледи.

Я повернулась на сиденье и уперлась лбом в руль. Хоть бы уже прошла эта ночь. Не хочу я объяснять себя никому, тем более мужчине, с которым совершенно случайно только что имела секс. Проблема в том, что я сама не до конца верила в то, что говорила. Не в сексе с Байроном и Реквиемом было дело, а в том, что сегодня я впустила Жан-Клода к себе в голову настолько, насколько он способен был влезть. Впервые мы коснулись того, чего могли коснуться, только когда я не мешала. До сегодня я не понимала, насколько я нас калечила – столько же в своем духе, сколько и Ричард. Я думала, что спать с Жан-Клодом и делать с ним всякие мелочи – это и значит быть слугой-человеком. Менее часа назад я узнала, что все это совсем не так, и сейчас это знание меня грызло. Не то, что я ограничивала нас как триумвират силы. Нет, об этом я и раньше догадывалась, я только не знала, насколько. Считала, что мои запреты и пределы связывают нас, а не обрубают нам ноги по колено. Чего я не ожидала, чего не хотела знать – это как прекрасно ощущение, когда Жан-Клод меня подчиняет. Это было, мать его, потрясающе. Успокоительно и пьяняще одновременно. Я не знала, чего я себя лишала, потому что очень старалась не дать ему это мне показать. А он уважал мои желания.

Теперь я знала, как дорого это ему стоило. Стоило силы, которую он мог бы иметь, безопасности, которой он мог бы окружить своих вампиров, и чистого наслаждения, которое он мог бы испытать. Он от столького себя отрезал – просто потому, что я не могла с этим справиться. И от этого возникало чувство вины, но отчасти реальная проблема была в другом: после того, как я так глубоко впустила Жан-Клода, я запросто потрахалась с Байроном и дала Реквиему себя укусить. Две вещи, которые мне давались нелегко. Да, это было важно, может быть, жизненно важно, может быть, это спасло жизнь тем женщинам в клубе. Может быть, даже спасло жизнь Жан-Клода. Я чувствовала силу Примо, слышала шепот Дракона. Но не это меня больше всего волновало.

Жан-Клод обрел голод Натэниела и Дамиана. А я что обрела? Я занималась сексом с Байроном и Реквиемом и не переживала теперь по этому поводу. Даже сейчас я переживала только из-за того, что не переживаю. Не переживаю. Из-за этого я чуть три раза не врезалась в чужую машину и заехала на стоянку, чтобы отдаться кратковременной шоковой реакции.

Насчет Байрона меня совесть не мучила. Мучила совесть насчет того, что она меня не мучает. И даже теперь мне хотелось развернуть машину и вернуться к Жан-Клоду. Чтобы он держал меня, целовал меня, кормился от меня. Я хотела всю программу, раз уж попробовала, какова она на вкус. Хотела, как наркоман хочет дозу. А это уже не любовь, это власть. Я никому не стала бы давать над собой такой власти. Не могла дать такую власть и остаться собой.

Это все я не стала объяснять Грэхему или Реквиему. Они не настолько мне близки для такой исповеди. Я только сказала:

– Кто чувствует себя в силах, пусть ведет машину.

– Я не умею, – ответил Реквием.

– Я поведу, – предложил Грэхем. – Только ты меня не трогай, пока я за рулем.

– Изо всех сил постараюсь удержаться, – сказала я, тоном показывая, что это будет нетрудно.

Он засмеялся и вышел из машины, чтобы обойти ее. В те секунды, которые у него на это ушли, Реквием заметил:

– Мне кажется, ты сегодня очень серьезна, Анита.

– Я всегда серьезна.

– Возможно, – сказал он.

Может быть, он бы еще что-то сказал, но Грэхем открыл дверцу, и я вышла. Обойдя машину, я села на сиденье, когда Грэхем уже запустил мотор.

– Куда ехать?

– Кладбище Сансет. И пяти минут отсюда не будет.

– Ты себя достаточно хорошо чувствуешь, чтобы сегодня поднимать мертвых? – спросил Реквием.

– Вы меня только туда отвезите и не давайте прикасаться к клиентам. Остальное я сделаю сама. Только не давайте мне кого-нибудь оттрахать или горло выдрать.

– А если ты прикажешь нам не мешать тебе кого-то трахать? – спросил Реквием.

– Или убивать? – добавил Грэхем.

– Я на сегодня такого не планирую. Договорились?

– Ты и раньше такого не планировала, – напомнил Реквием.

Грэхем аккуратно вывел машину в поток на Гравуа, будто мы хотели наверстать время, потраченное из-за моего плохого вождения.

– Что нам делать, если вдруг включится какая-то из новых вампирских сил? – спросил он.

– Просто не давайте мне никого изуродовать.

– А если у тебя снова проснется голод, что тогда?

Это уже спросил Реквием.

Я повернулась, насколько позволял ремень, взглянуть на его лицо в свете уличных фонарей. На миг его резко высветил белый луч фонаря. Глаза его вспыхнули, тень проползла по заднему сиденью, и снова его глаза засияли глубоким синим светом.

– К чему ты клонишь?

– Ты не подумала, почему Жан-Клод выбрал охранять тебя сегодня нас и только нас?

– Кое-какие идеи были, но просвети меня.

– Он подбирал достаточно сильных и доминантных, которые, если надо будет, смогут с тобой справиться. Которые будут полагаться на свое суждение, а не слепо следовать за тобой.

– Похвальные качества.

– Но дело не только в этом.

– Реквием, выкладывай, а то эта прелюдия меня уже начинает утомлять.

– Мне так и говорили, – сказал Грэхем.

– Как именно? – повернулась я к нему.

– Что ты не любишь слишком длинных прелюдий.

Я посмотрела на него ледяным взглядом:

– Во-первых, никто тебе такой ерунды никогда не сказал бы. Во-вторых, не забирай себе в голову этот небольшой метафизический секс. Не забудь, ты тут извивался на сиденье, я на тебя смотрела, и меня это не привлекало. Это была не прелюдия, не демонстрация, а просто случайность.

– Прошу прощения.

Я повернулась к Реквиему:

– А теперь просто выкладывай, что ты должен мне сказать. Без предисловий и объяснений.

– Тебе это не понравится.

– Мне это уже не нравится. Давай, Реквием, рассказывай.

У меня начинала болеть голова. Не знаю, от потери крови, или от напряжения, или от чего еще, но боль начинала биться где-то за глазами.

– Он думал, что если дело обернется настолько плохо, насколько это возможно...

– Опять играешь словами. Говори прямо.

Он вздохнул, и будто весь джип отозвался эхом.

– Если тебе придется утолять ardeur или если проснется зверь, мы двое почти наверняка сможем выжить в этом нападении, не нанося тебе травм.

– Ты не все сказал.

– Я сказал достаточно.

– Выкладывай все. Я хочу знать все.

– Нет, – вмешался Грэхем. – Судя по твоему тону, не хочешь.

– Веди машину и не мешай. – Я повернулась обратно к вампиру: – Говори остальное.

Он снова вздохнул, и джип отозвался ему, как живой.

– Голосовые трюки засунь куда подальше, а то ты меня действительно выведешь из себя.

– Приношу свои извинения, это у меня машинально: видя рассерженную женщину, пытаться ее успокоить любыми средствами.

– Говори, Реквием, мы уже почти на кладбище. И я хочу услышать все до того, как выйду из машины.

Он сел еще прямее, очень официально.

– Из всего клуба мы были признаны наиболее подходящими кандидатами, чтобы попытаться перевести насилие в соблазн, если возникнет необходимость.

– Он слишком высокого мнения о вас или слишком низкого обо мне.

– Последнее неправда, и ты это знаешь, – ответил Реквием.

Я вздохнула:

– Скажем, что так я сегодня себя чувствую.

Грэхем высказал это вслух:

– Ты себя чувствуешь безнравственной шлюхой за то, что оприходовала Байрона.

Я глянула на него:

– Можно сказать и так.

– Это точное выражение твоего самоощущения, – сказал он уверенно.

– Ты уверен?

– Судя по тому, как ты держишься – да. Кроме того, мне известна твоя репутация. Если кто и может устоять перед соблазном, так это ты.

– Все мне это говорят, но что-то я последнее время не замечаю за собой такой стойкости.

– При дворе Белль Морт я веками жил в компании тех, кто был сильнее меня, Анита. И я лучше других знаю, как надо было каждую ночь биться за свое существование, чтобы тебя не поглотила сила этих других. – Он помолчал, потом шепот его наполнил темный салон: – Если не соблюдать осторожность, их красота станет для тебя небом и адом, ты предашь любой обет, изменишь любой верности, отдашь сердце, ум, тело и бессмертную душу, чтобы пробыть возле них хотя бы еще одну ночь. А потом придет холодная ночь, через сто лет после того, как истощится страсть и ничего не останется, кроме пепла, ты поднимешь глаза и увидишь, как на тебя смотрят, и тебе этот взгляд известен, ты его уже видел. Еще сто лет, и кто-то смотрит на тебя так, будто ты – само небо, но в сердце своем ты знаешь, что не небо ты несешь в себе, но ад.

Я не знала, что на это сказать, а Грэхем нашел слова.

– Теперь я знаю, почему тебя назвали Реквием. Ты поэтичен, но охренительно мрачен.

В этот миг я была с ним полностью согласна.

⇐ Предыдущая 34 35 36 37 383940 41 42 43 Следующая ⇒