|
|||
Игорь Калинаускас. Свет вылепил меня из тьмыСтр 1 из 17Следующая ⇒ Игорь Калинаускас Свет вылепил меня из тьмы
Аннотация Игорь Калинаускас, пожалуй, самая известная и значительная фигура в современной практической эзотерике. Один из «монстров», вошедших в прогремевшую в 90-е годы книгу Влада Лебедько «Хроники российской саньясы». Психолог, доктор наук, писатель и эксклюзивный консультант многих известных людей. Сегодня Игорь Калинаускас раскрывает карты: все от самых ярких моментов биографии, до секретов потенциальных возможностей человека — в его новой книге «Свет вылепил меня из тьмы». Каждый найдет в ней то, что ищет: кто-то интригующие подробности жизни мастера, кто-то инструкцию по саморазвитию, кто-то сделает открытия, меняющие жизнь. В ваших руках книга человека, который не скрывает, что знает, все что хотел знать. Умеет, все что хотел уметь, делает то, что хочет делать и уверен, что так жить может каждый. Было бы желание, а счастье всегда рядом.
Вот она, жизнь, она дана, я ее не выбирал. Она такова, и она развивается по своим: законам. Но когда я встретился с Традицией, я понял: «Вот она, ТА САМАЯ жизнь, которую я искал, о которой мечтал, которую хотел». Как всякому неофиту, мне казалось: «Все! Все! Все! Счастье состоится здесь и сейчас и немедленно». А потом выяснилось, что другой жизни надо учиться. Разучивать все с самого начала... Но уже это было столь здорово, что все сложности учебы только вдохновляли, больше ничего. Игорь Калинаускас
Смысл любого реального духовного учения в том, чтобы помочь человеку выйти туда, где он становится взрослым с точки зрения духовности. А что есть духовность? И что есть взрослый человек? Как выглядит путь в другую жизнь изнутри, от первого лица — интеллектуально, эмоционально и предельно откровенно в самой искренней книге Игоря Калинаускаса.
Часть первая ДУХОВНОЕ СООБЩЕСТВО ЭТО СЛОВО «ТРАДИЦИЯ» Я расскажу вам свою биографию. Но не в том смысле — родился, женился, умер. Постараюсь рассказать о тех событиях и переживаниях, которые, как мне видится, были для меня значимыми. А то про мою биографию тоже легенд более чем достаточно. Пора уже внести в этот вопрос ясность... Первый значительный факт, наверное, состоит в том, что до пяти лет я о себе ничего не помню. Вообще ничего. Знаю только, что родился в городе Новгороде, что роддом был в барже и что отец быстро забрал нас с мамой оттуда, потому что там бегали крысы, одному младенцу отгрызли ухо. Но это все рассказы... Никаких засечек в активной памяти не существует, просто чистый лист, пустое пространство. Первое воспоминание относится к пятилетнему возрасту, и оно очень короткое: мы на извозчике едем от вокзала до первой квартиры, на которой мы жили в Вильнюсе. По полуразрушенной улице Шопена. Но я не знал, что это улица Шопена, потом узнал. Следующие воспоминания относятся к возрасту где-то в пять с половиной лет. Их тоже не очень много. Это вторая квартира, у которой была общая с кабинетом отца передняя. Входишь, налево — кабинет прокурора литовской железной дороги, а прямо — вход в нашу квартиру. Помню стол, под которым мы с братом (он был младше меня на два года) любили играть. Еще картинка — мне уже шесть лет, весна. Мы греемся на солнышке, загораем на крыше этого дома. С мальчишками. Потом «роман» в последней группе детского сада... Длинный такой роман: в детском саду начался, в первом классе закончился. В общем, помню, что атмосфера у нас в этом возрасте по части противоположного пола была очень сексуальная, такая, я бы сказал, вольная. Что еще... Депо, где мы собирали медную проволоку и какие-то куски меди, сдавали их в утиль и на эти деньги покупали мороженое или ходили в кино. Кинотеатр в один этаж такой, барак. Там я смотрел «Маленького Мука» — фильм такой, который американцы подарили. Будущая моя школа, к которой — как, это уже осень? Да! — подвозили на лошади с телегой ящики с лимонадом, в бутылках с фарфоровой пробкой, как сейчас у пива «Гролш». Мы их воровали, выпивали лимонад и разбивали бутылки для уничтожения следов. Потом последнее мгновение, несколько минут перед тем, как меня столкнули в лестничный пролет — мы стоим на площадке, а вниз идет лестница в подвал. Подвал очень глубокий, лестница в два пролета, над первым пролетом окно, заложенное мешком с опилками, и мы из самодельных луков туда стреляем. Кто-то меня толкает. Следующее, что помню: я лежу внизу в подвале, в каморке дворника. На мне разорвана рубаха, и меня поливают водой. Следующее: уже больница. Побеги через окно на картофельное поле, картошка в тумбочке. Потом мы попрошайничали на улице. Если бы меня отец застукал, я не знаю, что бы было. Я спрятал руку за спину, ребята надели на меня рубашку, и я сел, положил перед собой кепку и так насобирал нам всем на кино и мороженое. Помню тайные свидания с девочкой, с которой у меня была «любовь» в детском саду. Это было уже в первом классе. Я приходил к ней, когда не было родителей, и мы играли в эротические игры. Помню, как залез в вентиляционную систему. Это был старый дом немецкой постройки, и вентиляционные шахты в нем были, как в американских боевиках. Я пробрался к какому-то окошку в классе, где шел урок, ученики меня видели, а учительница нет. Я корчил там рожицы, и весь класс начал ржать. В конце концов, меня засекли, вызвали, привели к директору — очень суровый мужчина! — и он отправил меня домой за родителями. А мы уже переехали на другую квартиру, от школы довольно далеко. Я шел и думал, как я приду домой и что со мной сделает папа, потом долго стоял в подъезде и строил планы. И вдруг в подъезд вошел наш директор. Увидел меня и говорит: «Николаев, ты чего это тут стоишь?» Я начал что-то ему объяснять, как попаду к отцу, что я ему скажу и вообще... «Ладно, — вздохнул директор, — я тебя прощаю». Ничего интересного потом, какие-то годы такие... Ну разве что двор, где в одном месте на стене были глубокие, вполкирпича, выемки — до самого чердака высокого трехэтажного дома. По этим выемкам мы залезали на чердак. И еще помню, как в сарае, который принадлежал нашей квартире, я нашел обойму пистолетных и обойму винтовочных патронов, серебряный крест фашистский и еще два каких-то крестика, награды. Поменял их на марки. А патроны мы разобрали и жгли порох в костре... Помню огород, откуда мы таскали помидоры, помню вкус этих помидоров. Кладбище, заросшее, старое, на котором мы собирали кленовый сок. Марки собирал, помню... Один раз, помню, мама сгоряча мне сказала: «Домой не возвращайся, если что-то с тобой случится!» — и я не возвращался. Ушел к своему однокласснику. Потом не выдержал, побежал в окно смотреть, увидел, что мама переживает, нервничает...
Мы выросли в ситуации, в которой духовные традиции практически отсутствуют. Знания о них пришли к нам в основном из книг. Только некоторые из нас имели возможность встретиться и общаться с живыми носителями традиции, поэтому и возник большой перекос в понимании того, что есть духовное сообщество и что есть сами духовные традиции. Первый критерий, который мы можем ввести для того, чтобы рассматривать любой вариант совокупности данных под названием «духовная традиция», — это сравнение предлагаемых моделей жизни по уровню сложности. Если модель, которая предлагается в качестве духовной жизни, проще, структурно примитивнее, чем жизнь, которой мы все живем, то эту модель сразу можно отнести в разряд «убежища». Использование знаний духовной традиции или специально заново организованной системы знаний для создания модели жизни, структурно более простой, однозначной и не имеющей внутренних противоречий, указывает на то, что человек не справляется со сложностью внешнего или сложностью внутреннего мира. И как показывает практика, большинство людей, произнося слово «духовность», имеют в виду именно такую ситуацию. Это очень важно. Использование духовной традиции, духовной культуры в качестве убежища и является наиболее распространенным вариантом. Оформляются эти варианты обычно с помощью самой разнообразной мотивации: - стремление к самосовершенствованию; - восхождение «к чему-то там небесному»; - нисхождение «к чему-то там сатанинскому». Независимо от мотивационного оформления, от того, во имя чего и зачем, при анализе обнаруживается, что человек пытается создать себе или психологическое, или практическое жизненное убежище. Он упрощает свою внешнюю ситуацию за счет специально организованного внешнего мира (например, секта, община) или свою внутреннюю организацию за счет создания внутренне непротиворечивого, структурно простого мира, тем самым уходя от напряжения, сложностей и противоречий, и в любом случае оказывается в убежище. Чаще всего оправданием подобного «ухода» служит такой мотив, как самосовершенствование. Сверхценностью, как правило, становятся переживания. Все содержание духовности как убежища сводится к «особым переживаниям», которые объявляются сверхценностными, или же к переживаниям общения, к простой, ясной структуре общения по принципу «все мы хорошие, все мы любим друг друга, все мы мирные и тихие». Необходимость убежища осознается как со стороны рационального знания, так и со стороны духовной традиции. Существует категория людей, которые время от времени нуждаются в такого рода убежищах, и поэтому эти убежища существуют, существовали и будут существовать. Но когда человек, претендующий на серьезное отношение к традиции и к духовному сообществу, пытается свести всю задачу духовной традиции к убежищу, это просто выдает его незнание. Если бы это было так, то есть если бы столь структурно упрощенная духовная жизнь была возможна, то духовное сообщество давно перестало бы существовать. Оно сохранилось бы просто как абстрактная идея или в виде отдельных общин, которым удавалось бы существовать более или менее долго, но производить ту продукцию, которую человечество получает от духовного сообщества, они бы не смогли. Прежде всего, разграничением между духовным убежищем и духовной традицией как таковой является понятие работы и пути. Подлинным содержанием духовной традиции, естественно, является движение к истине. Любая духовная традиция, в какой бы форме она ни представала перед нами, в первую очередь является предложением пути к истине. Основной ценностью любой духовной традиции является истина в том качестве, в котором она определяется в соответствии с принципом времени, места и людей. Любая живая духовная традиция содержит в себе рефлексию о том, что достижение истины — это самая сложная из всех сложных задач, которые человек может поставить перед собой. Естественно, что сам путь и жизнь на этом пути содержат огромное количество деталей, конкретного содержания, конкретных противоречий, опасностей, соблазнов, спадов и подъемов. Описание этого пути содержит не меньшее количество подробностей, эмоций и тому подобного, чем описание любой жизни вне традиции. Это первый разделительный рубеж. Если в убежище истина как достижение только декларируется, а основными ценностями являются моменты переживания, то в духовной традиции как таковой, на Пути, существует лишь единственная ценность — истина. Все остальное обесценивается. Иногда это обесценивание, при неправильном понимании технологии и отсутствии достаточно полного знания, приводит к таким срывам, как глубинный цинизм, деструктивные влияния на человека и т. д. Путь полон опасностей. Эти опасности и эти препятствия, преодоление их, а также сопутствующие этому переживания и открытие в себе каких-то способностей и возможностей — все это обесценено тем, что единственная ценность, осознаваемая как смысл, к которому все устремлено, собрано, сконцентрировано, — это истина в той формулировке, которая принадлежит данному духовному учению. А поскольку путь продолжителен, то существует огромный разброс между людьми: одни находятся в этом месте, другие в том, есть остановившиеся, движущиеся, движущиеся назад, непрошедшие, погибшие, живущие — это огромный мир со всеми признаками живого, конкретного, а не абстрактное «вообще». Этот мир не переносится в книгу: книги учений духовных традиций, как правило, содержат в себе выжимку, то есть такую формулировку истины, как она формулируется в данной традиции. Иногда в книгах более или менее полно излагается структура пути (основные этапы) и некоторое количество технологических знаний, которые данная традиция считает возможными для передачи в тексте или через текст. Но в любом случае текст чаще всего предназначен для работы с ним, а не просто для «познавательного» прочтения. Когда вы сталкиваетесь с материалом, который по всем своим признакам не принадлежит к этой жизни (то есть к жизни Великого Среднего), то прежде всего следует сориентироваться — что вы сами ищете и что вам предлагают: убежище, где первый признак — это простота, структурная обедненность, отсутствие конкретики и максимальная абстрагированность, или Путь. Путь — это ключевое слово, он изначально подразумевает протяженность во времени и отсутствие гарантий того, что цель обязательно будет достигнута, а также всякие сопутствующие сложности, требующие работы, руководства инструкторов, учителей и проводников, требующие для своего осуществления огромной структуры под названием духовное сообщество, сообщество живых носителей традиции. Второй критерий состоит в том, что наличие такой мотивации, как самосовершенствование, показывает на непричастность предлагаемого знания к реальной духовной традиции. Из предыдущего ясно, что духовная традиция как Путь не может предложить идею самосовершенствования — она может предложить идею постижения истины, становления истины и слияния с истиной, то есть идею такого состояния, когда бытие субъекта и бытие истины становятся тождественными, но она не может предложить идею самосовершенствования как таковую. Это очень важно. Правда, возможен вариант, когда людей заманивают, понимая, что другая мотивация им просто недоступна, и поэтому предлагается некая система самосовершенствования с расчетом на то, что некоторая часть людей, вовлекаемая в идею совершенствования, потом обнаружит в себе более глубокую мотивацию. Или же дело действительно в том, что в предлагаемом знании от духовного сообщества осталась только внешняя оболочка — словесная или формальная. По существу дела, это не имеет отношения к духовной традиции. Между идеей постижения и идеей самосовершенствования лежит пропасть. Это совершенно разные вещи. Если мы встречаемся с материалом, опирающимся на идею самосовершенствования, то в лучшем случае перед нами продукт, созданный в духовной традиции и отданный во всеобщее пользование. Вот один из последних свежих примеров: сейчас в психотерапии у нас, и в особенности у американцев, стала модной «самая современная и прогрессивная» методика под названием «нейролингвистическое программирование». Эта методика — часть одного из буддийских путей. Когда-то этот материал был секретным и сугубо эзотерическим, сейчас он оформлен в приемлемой форме и существует в психотерапии. Также всем известна аутогенная тренировка. Это материал, сделанный в раджа-йоге. Хатха-йога, которую печатают в наших журналах, имеет отношение к живой традиции хатха-йоги только как продукт, произведенный этой традицией. Потому что если хатха-йога — это действительно духовный путь, в чем у нас нет оснований сомневаться (хотя нет и особых оснований утверждать), то он не может предложить идею самосовершенствования. А если мы попытаемся выяснить, через кого к нам пришла эта «наша» хатха-йога и что написано о ней в современных книжечках, то увидим, что в них изначально заложена только столь популярная идея самосовершенствования. Каков смысл этого продукта? Первое — это помощь, товар, которым в соответствии с законом «время, место, люди» духовное сообщество обменивается с Великим Средним, внутри которого оно находится. Это результаты исследования, результаты работы. В духовном сообществе существует свое понимание работы и продукции. Здесь все сосредоточено на человеке, на человеческом бытии и на взаимоотношении между человеком и реальностью, между человеком и истиной. А поскольку духовное сообщество — это тоже часть человечества, то продукты усовершенствованных технологий, поисков и знаний контролируемо или, иногда, неконтролируемо поступают в Великое Среднее и входят в оборот общей жизни. Таким образом, мотивация указывает на то, что же конкретно предлагается: убежище или Путь. Мотивация, сформулированная как идея некоего самосовершенствования, явно указывает нам на технологический продукт. Это важно помнить. Никакого совершенствования в духовной традиции нет. Происходящие изменения могут выглядеть для постороннего наблюдателя как совершенствование, но внутри самой традиции нет ни такой формулировки, ни рефлексии, поскольку единственная ее цель — постижение. Трансформации, которые происходят при этом, необходимы для того, чтобы произошло постижение, они побочный продукт, следствие прохождения определенных этапов и не являются даже временной целью, потому что совершенна только истина. Третий критерий связан с полным отсутствием у нас непосредственного соприкосновения с живыми носителями традиции. Мы выросли в обстановке гонения и искоренения любых проявлений деятельности духовного сообщества, и поэтому наше представление о живом носителе традиции — это лубочная картинка или, в лучшем случае, художественный образ, очищенный от своей конкретности. Взять, скажем, скульптуру Будды. И то, если как следует порасспрашивать людей, как они себе представляют Будду, то выяснится, что даже скульптуру они видят не полностью. Масса людей совершенно не помнит, что Будда на большинстве скульптур полный, а по некоторым пониманиям даже, страшно сказать, толстый. А Лао-цзы так просто пузатый толстячок.
Мы с вами можем пройти мимо живого носителя традиции — он для нас неопознаваем. Если же его легко опознать, если он полностью соответствует нашему художественному образу, то это, как правило, шарлатан. Это естественно, потому что шарлатан знает, в каком виде перед нами надо предстать. Очень редко это человек, специально работающий над образом, как, скажем, Раджниш, он во втором этапе своей работы стал использовать особые костюмы и театр, создав такой образ, который помог ему еще больше спрятаться за опознаваемость. Обычно живой носитель для нас неопознаваем. Поэтому мы бросаемся из крайности в крайность. Те из нас, кто столкнулся с суфийской традицией, готовы видеть суфиев в каждом сумасшедшем, в каждом пьяном. Когда ты уже понимаешь, что у тебя нуль знаний, ты готов на все. Оборотная сторона незнания — или памятник, или ощущение, что все кругом кишмя кишит «духовными учителями»... Подлинные же носители традиции, независимо от того, к какой конкретно традиции они принадлежат, опознают друг друга совершенно свободно. Наше незнание плюс существование внутри общества, в котором просто нет возможности получить навык опознавания таких людей, привело нас к совершенно иллюзорному представлению о том, как выглядит живой носитель традиции. А вариантов — тысячи. Насколько по-разному выглядят люди, настолько по-разному выглядят и носители традиции. В силу незнания в нашей культуре, в нашем сообществе как нигде распространена шизофренизация духовной идеи. Поиск абстрактных наставников чаще всего приводит к тому, что начинаются «глюки», появляются «небесные женихи» или «учителя небесные» в экстазах, в снах либо в так называемых медитациях. Естественно, мы не можем отбросить факт, что один раз на тысячу или на десять тысяч действительно может произойти такое проявление реальности. Но в большинстве случаев это элементарный процесс шизофренизации личности, и обычно он заканчивается если не в самой психушке, то постановкой на учет в ней же. Какой же выход из этой ситуации? Прежде всего выход, как всегда, в том, чтобы признаться в своем незнании. Признаться в том, что мы не имеем ориентиров для этого. Если мы попытаемся создать какой-то совокупный образ, то, во-первых, он будет усредненный, а во-вторых, идеализированно абстрагированный и лишенный своей конкретности. Но абстрактные люди не живут. Абстрактные люди — это памятники или плод воображения. Поэтому люди с огромной легкостью ловятся в сети шарлатанов и совершенно с той же легкостью проходят мимо истинных носителей традиции. В то время как человек, живущий в глубинке Средней Азии и сталкивающийся всю жизнь с детства с различными проявлениями духовного сообщества, без труда отличит пира от суфийского мастера. Он знает, что пир будет ходить в благородных одеждах, а суфийский мастер — валяться под забором, эпатировать публику или представляться простым сапожником. Он ориентируется, так как уже видел разные варианты. Мы же с вами не видели их и поэтому опираемся на то, что слышали или читали, на сохранившуюся в минимальной степени религиозность культуры, то есть в основном на классические религиозно-церковные образы. Это третий источник грандиозной путаницы.
НАПОМНЮ: I критерий. Разница между убежищем как структурноупрощенным вариантом жизни и путем реальной духовной традиции, который всегда труден, долог и так же полон всевозможных конкретностей, как и любая жизнь. В убежище — смещение ценностей на переживание, а в Пути — одна сверхценность — истина. IIкритерий. Мотивационная разница. В истинной духовной традиции не может быть такой мотивации, как самосовершенствование, и всякий материал, в котором самосовершенствование выступает в качестве ведущей идеи, есть в лучшем случае продукт какой-либо духовной традиции. IIIкритерий. Наше абсолютное незнание того, в какой форме может выступить живой носитель традиции. Отсюда попытка искать канонический образ, абстрактный образ и самое страшное — бестелесный образ.
Следующий аспект — отношения между духовным сообществом и Великим Средним. В этих отношениях есть много разных ступеней, переходов и, естественно, нет жесткой границы — вот духовное сообщество, а вот все остальное человечество. Представлять себе это так — значит поставить мысленный эксперимент, который проделал Гессе в своей книге «Игра в бисер», где «духовная провинция» резко ограничена и все формализовано. Нет. Духовное сообщество построено прежде всего по принципу так называемого незримого колледжа, если пользоваться нашими европейскими определениями. Принадлежность к духовному сообществу не есть принадлежность социализированная, это не обязательно монастырь, не обязательно какая-то одежда или значок. Это просто другая жизнь, построенная по другим принципам. И естественно, чтобы жить этой жизнью, нужно быть другим. Поэтому градации вхождения в эту другую жизнь — разные. В чем принципиальное, основное отличие между жизнью в Великом Среднем и в духовном сообществе? Как ни странно, последняя выглядит беднее (эта бедность, кстати, и дает почву для абстрагирования). Чем она беднее? Прежде всего тем, что в ней отсутствуют захват или экспансия. Сценарий жизни в духовном сообществе не включает в себя захват территории. По существу своему, но не обязательно в материальном смысле духовная жизнь беднее, то есть она менее разнообразна в своих вариантах. Почему? Потому что в первой части сценария жизни в духовном сообществе полагается целевое бытие. Люди, живущие целевым бытием, — это одержимые, целеустремленные, но не фанатики. Хотя провести эту грань бывает очень трудно. Различить целеустремленного человека и фанатика удается обычно по результатам их деятельности. Произвел какую-либо продукцию — значит, не фанатик, а целеустремленный. Ничего не произвел, а просто сошел с ума — фанатик. Не случайно люди, живущие в Великом Среднем по принципам целевого бытия, вызывают особое чувство: с одной стороны, ими восхищаются, с другой — они вызывают реакцию избегания. В духовном сообществе целевое бытие полагается изначально, а целевое бытие — это бытие бедное. Богатым, в смысле многообразным, оно становится постепенно, а достижение высшей точки возможного для целевого бытия богатства означает, что наступило время от него отказываться. Наступает время следующего этапа, следующей большой главы сценария жизни в духовном сообществе, — время целокупного бытия. Эти основные первоначальные этапы сразу резко отделяют сценарий обычной жизни от сценария жизни в духовном сообществе. Естественно, что здесь и происходит отбор. Членом духовного сообщества по определению может оказаться только тот человек, который реализовал целевое бытие и сумел отказаться от него на высшей его точке. Практически этот отказ и есть вход. Переключение происходит за счет осознавания, что та часть пути, которая построена на принципах целевого бытия, закончена и теперь продвижение возможно только за счет реализации принципов целокупного бытия. Естественно, любой член духовного сообщества обычно выглядит асоциальным по той простой причине, что, не имея социального разрешения, он реализует свое социальное бытие по сценарию, который Великое Среднее заготовило лишь для великих и знаменитых, для исключений. Члены духовного сообщества сразу начинают жить по сценарию, разрешенному Великим Средним только для таланта. В этом сценарии тоже предусмотрено, что в начале пути, пока еще нет продукции, талант пинают со всех сторон. Он тоже асоциален. Все основные опасности содержатся в первом этапе — этапе целевого бытия. Почему? Потому что очень легко создать пародию на целевое бытие, используя его особенности для самооправданий. Для того чтобы различить целевое бытие из духовного сценария и видимость целевого бытия, годится тот же критерий упрощения или усложнения жизни. Он помогает обнаружить разницу довольно быстро и спокойно. В духовной традиции целевое бытие — это очень трудный путь, это фаза восхождения. Она связана с большим напряжением не только внутренним, но и внешним.
ВОСХОЖДЕНИЕ - ЦЕЛЕВОЕ БЫТИЕ Происходит постоянное усложнение, нарастание трудностей как во внешнем мире, так и во внутреннем. Чем дальше, тем сложнее, чем дальше, тем труднее. Поскольку этот принцип совершенно противоположен обычному сценарию — чем дальше, тем легче, — то естественно, что сам он и служит критерием отбора и различения. Никакой таинственности не надо — сам принцип производит отсев. Те, кто не в состоянии следовать этому принципу, оказываются не в состоянии осуществить следующий шаг, и все. Жизнь Великого Среднего, поскольку ты находишься внутри нее, не в специальных условиях, размывает тебя, затягивает в свою налаженную колею. Сама по себе жизнь прекрасна и в обычном варианте, она действительно прекрасна, если относиться к ней творчески, если быть в ней духовным, в обычном смысле этого слова. Она дает огромное количество радости, творчества — в ней можно найти все, что вы хотите, она очень многообразна. А тут предлагается бедная жизнь, особенно в первой фазе — очень бедная, однонаправленная. И поэтому здесь очень сложно. Другой вариант возникает, когда кто-либо сталкивается с традицией, где создается специальная ситуация, скажем, монастыря, на время или навсегда. Традиция развивается внутри замкнутого социума, по определенным правилам — там, конечно, все несколько иначе. Но и там проявляется тот же принцип — не всякий послушник оказывается способным реализовать себя. Далеко не всякий. Каждый человек — штучный человек, единственный — это основной принцип духовности, и поэтому невозможно создать структуру, гарантирующую одинаковое достижение всем. Идея уравниловки в духовности возникнуть не может в силу своей антигуманности. Она опровергает исходный тезис познания духовного: каждый человек, взятый в его тотальности, неповторим. Конечно, у него есть какие-то элементы, которые совпадают частично или взаимно перекрываются, но по сути каждый конкретный человек уникален. А значит, не может быть одинаковых результатов. Поэтому знание, которое духовное сообщество добывает и реализует в различных практиках, резко отличается от того знания, к которому мы с вами привыкли. Привычное знание предназначено для массового человека, оно имеет дело со стандартом. Когда человек воспитан по определенным правилам социализации, эти правила делают нас более или менее похожими. У нас нет знания, предназначенного для индивидуальности. В нашем сообществе только недавно появились спецшколы, кое-какая элитность, разбор по индивидуальным одаренностям и прочее. Но знания, предназначенного для выявления штучности, пока нет. А если и есть, то практически все оно заимствовано в той или иной форме у духовного сообщества. Каким же образом духовное сообщество, несмотря на все эти сложности, умудряется существовать в течение тысячелетий и даже в наше время? Из-за растущей государственности и монополизации наше время — наиболее суровое для духовного сообщества. Почти везде разрушены традиционные механизмы отбора, вовлечения, возможности свободного нахождения духовного источника, свободного самоопределения в этом, свободного входа и выхода. И жатва не столь обильна, и работников все меньше. Каким же образом оно существует? Почему человечество в своем глобальном инстинкте или саморефлексии все-таки как-то сохраняет это ощущение, знание, предчувствие — по-разному, в разных местах и разных временах — необходимости существования духовного сообщества? Можно сказать, что духовное сообщество — это такой институт человека, который человечество содержит на протяжении всей своей истории. Это только мы в нашем европоцентризме уверены, что мы создаем институт человека и что раньше его не было. Во все времена или, во всяком случае, во все исторически фиксированные времена существовало духовное сообщество, занимавшееся человеком и его взаимоотношением с реальностью. Вот это и есть институт человека. И поэтому духовное сообщество существовало, существует и будет существовать. Это часть человечества, профессионально занимающаяся человеком. Если бы мы имели возможность проследить, как духовное сообщество выдавало свою продукцию на протяжении истории человечества в Великое Среднее, мы бы увидели, что оно сыграло в истории колоссальную роль. Мало того, уже где-то на рубеже той и этой эры, скорее даже во времена V-IV веков до н. э., духовное сообщество отрефлексировало невозможность переносить свои законы на все человечество и требовать от него такого пути развития. Оно уже отрефлексировало специфику того, что это другая жизнь, — уже тогда произошла эта саморефлексия. А ведь саморефлексия — это серьезная штука, Великое Среднее только начинает процесс саморефлексии, то есть осознания себя как единого человечества за счет того, что создало глобальную проблематику, затрагивающую всех, — атомную опасность, экологический кризис и прочее. Здесь только начинается саморефлексия, а в духовном сообществе эта рефлексия произошла как минимум две с небольшим тысячи лет тому назад. Необходимость содержания духовного сообщества несомненна. Вы ведь сами понимаете, что если бы это не имело смысла, то в ходе исторического процесса оно уже давно бы погибло. Это не так сложно сделать как в отдельно взятой стране, так и во всех остальных, вместе взятых, если бы это был вопрос формальный. Но поскольку это вопрос не формальный, это вопрос жизни человечества, то духовное сообщество существовало, существует и будет существовать. Как и во всяком другом деле, как и во всякой другой профессии, и в духовной традиции есть период голого энтузиазма под названием неофитство и период, когда это все работает на самоутверждение личности или индивидуальности. Это как освоение специфической информации, получение каких-то специфических навыков, нужных, чтобы занять свою территорию в социуме, утвердиться в качестве неповторимого элемента этого социума. И как в любой профессии, в духовной традиции также неумолимо наступает момент выбора, когда ты или становишься профессионалом, или потихоньку бросаешь это занятие, или остаешься любителем до конца дней. Это уже вопрос привязанности, любви, самореализации и внутренней необходимости... Вообще духовное сообщество — это сообщество взрослых людей, в том смысле, о котором мы с вами не раз говорили: в смысле личной ответственности, беспощадного реализма и беспощадной устремленности. Это сообщество взрослых людей в полном смысле этого слова, и поэтому разные глупости там просто не проходят. Человечество в целом находится, условно говоря, в подростковом возрасте, когда саморефлексия еще только начинается оно уже наломало много дров, и неизвестно, будет ли ему так сильно везти в дальнейшем или оно закончит, как подростки, не пережившие этот период и ставшие асоциальными. А духовное сообщество уже, можно сказать, достигло солидного, зрелого возраста, возраста взрослого человека. Хотя я бы не говорил, что это старческий возраст. Предположительно, что приблизительно возраст сущностной, если соизмерять с человеческим возрастом, — в пределах тридцати пяти-сорока лет. Тут не надо преувеличивать, как это стало сейчас модно в многочисленных убежищах, называя учителей «тысячелетними». В духовном сообществе это все совершенно ни к чему, оно гораздо трезвее. Его романтизм беспощаден и поэтому напоминает трезвость обычной жизни. А еще я бы сказал, что оно предельно реалистично и поэтому иногда кажется нам чем-то вроде кощунства, жестокости или еще чем-нибудь в этом роде. Для подросткового романтизма такая оценка беспощадного реализма естественна.
СООБЩЕСТВО ОДИНОЧЕК? Я использую термин «сообщество», потому что каждая традиция создает определенные структуры, связанные с источником, то есть с возможностью прихода людей в традицию с целью обучения и, естественно, со всевозможной работой, по с добыванию знания, его обработкой и передачей той части знания, которую считает необходимым передать данная традиция в использование Великого Среднего, и так далее. Кроме того, духовное сообщество — это живая цепь, и поэтому оно не может состоять только из одиночек в большом смысле этого слова. В нем одномоментно присутствуют все: и те, кто только подошел к порогу, и те, кто уже завершил свой путь. Это естественно. Кроме того, жизнь традиции, которая связана только со своим замкнутым социумом типа монастырского или общинного, связана с обеспечением этого социума, а жизнь традиции, которая растворена в человечестве, то есть не имеет своего отдельного социума, связана с проблемами нахождения внутри общего социума. Это масса всевозможной работы. В каждой традиции очень немногие посвящают себя исключительно исследовательской работе в областях, находящихся «за концом пути». Чаще всего это происходит параллельно. Понятие «одиночка» в этом случае употребляется не в привычном смысле — человек, который живет отдельно и ни в чем не нуждается, а в том смысле, что этот человек не только осознал, но и реализовал свою штучность. Одиночка он в этом смысле. Не нужно переносить это понятие автоматически из одной жизни в другую. В некоторых традициях есть, конечно, классическое одиночество — отшельник, вообще не выходящий на контакт с людьми, но это большая редкость. Если традиция растворена в социуме, тогда возникают сложности внутреннего общения. Кроме того, разные традиции взаимодействуют между собой. Стоит помнить, что фраза: «Большая птица летает в одиночку и в обществе себе подобных не нуждается» — служит определенным целям — это учебная фраза. Она противопоставлена понятиям «одиночество» и «неодиночество» в обыденном, общераспространенном смысле этих слов. С точки зрения стороннего наблюдателя, можно, конечно, сказать и так, но изнутри это выглядит совсем по-другому. Само чувство причастности к духовному сообществу — это уже очень много, а через него
|
|||
|