От автора 23 страница

По ее лицу, смешиваясь с брызгами соленой воды, текли слезы. Понимание того, что она оставляет позади всех, кого она любила и знала, всех до единого, было невыносимым. Девушка едва не поддалась искушению добежать до носа корабля и броситься в белую пену. Мерседес остановило только сознание того, что на глазах у детей ей следовало сохранять мужество.

Впав в беспросветное уныние, она наблюдала за тем, как сначала

людские фигуры у причальной стенки, а потом сами здания понемногу превращаются в крохотные точки, перед тем как вовсе исчезнуть из вида. Казалось, ее надежды увидеть Хавьера тают вместе с ними.

– И после этого, – сказал Мигель, – Мерседес так никогда больше и не вернется в Испанию.

– Что? – не в силах сдержаться, в ужасе воскликнула Соня. – Никогда-никогда?

– Именно. К тому же она не могла написать матери, чтобы сообщить ей о своем местонахождении, если не хотела навлечь на нее ненужные подозрения.

– Какой кошмар! – поразилась Соня. – Так Конча, наверное, и знать не знала, что ее дочь уехала из страны.

– Нет, не знала, – подтвердил Мигель. – Об этом стало известно только много лет спустя.

Они закончили обедать в ресторане у собора и сейчас неторопливым шагом возвращались к «Эль Баррил». И тут Мерседес вдруг оторопела. Ведь если Мерседес покинула Испанию раз и навсегда, Мигель, может статься, ничего больше о ее дальнейшей судьбе не знает. Она как раз собралась его расспросить на этот счет поподробней, когда Мигель вернулся к своему повествованию.

– Хочу рассказать вам еще кое-что об Антонио, – решительно заявил он, когда они пересекали площадь, увеличивая шаг по мере приближения к своему кафе. – Гражданская война пока не закончилась.

Глава 29

Всю весну и начало лета 1937 года Антонио и Франсиско проторчали

в Мадриде. Сезоны в тот год сменились как-то резко, ласковое обволакивающее майское тепло внезапно и грубо потеснил палящий летний зной. Дышать в столице было нечем, и двух друзей накрыла тупая апатия.

Оба обрадовались, когда в начале июля военные действия возобновились и их направили под Брунете, лежащий в двадцати с лишним километрах к западу от Мадрида. Республиканская армия намеревалась вклиниться на подконтрольную националистам территорию. Если бы им удалось нарушить линию связи между фашистами и их войсками в соседних с Мадридом деревнях и на подходах к самой столице, с кольцом окружения вокруг города было бы покончено. Антонио и Франсиско входили в число восьмидесятитысячной армии, мобилизованной республиканцами для этой кампании, к которой также были привлечены десятки тысяч бойцов интербригад.

На первых порах для них все будто бы складывалось удачно. В первый же день они еще до наступления темноты прорвались на фашистскую территорию, захватили Брунете, а потом и деревню Вильянуэва-де-ла-Каньяда. Теперь республиканские войска двинулись в сторону населенного пункта Вильяфранка-дель-Кастильо.

Некоторую часть времени Антонио с Франсиско проводили в сражениях с немногочисленными фашистскими отрядами, еще остававшимися на сданных уже территориях, или собирая снаряжение и провизию, брошенную во время их отступления. Как-то раз их батальон попал под бомбардировку. Все четыре часа, пока на них сыпались снаряды, они прятались в канавах, тянувшихся по обе стороны дороги. Теперь националисты стали еще самолеты посылать, начались бомбежки. Пыль, жара, жажда и мучительное изнеможение не обошли никого, но все это не имело никакого значения, когда в воздухе был разлит аромат свободы. Его сладость перебивала едкие запахи крови, пота и экскрементов.

Франсиско переполнял восторг.

– Кажись, вот оно, – с мальчишеским энтузиазмом делился он

с Антонио. – Вот оно, – старался он перекричать грохот артиллерийских орудий.

– Надеюсь, ты прав, – ответил ему друг, довольный, что товарищу не

чужды еще какие-то чувства, кроме злости и бессилия.

В течение первых нескольких дней сражения республиканцы ощущали, что смогли перехватить инициативу. Они знали, что националисты тоже это понимают и будут готовить серьезные ответные действия. Это была важная территория: если республиканцам удастся достигнуть своей следующей цели и занять высоты над Мадридом, победа останется за ними.

Оказавшись сперва не готовыми к столь энергичному наступлению, теперь националисты подтянули к месту сражения новые внушительные силы и перешли в ожесточенную контратаку. В начале боя в воздухе господствовали воздушные силы республиканцев, но за несколько дней преимущество в небе перехватили националисты, которые начали систематические бомбардировки позиций противника.

Сидя в неглубоких окопах – земля была слишком спекшейся, чтобы вырыть их поосновательней, – Антонио и Франсиско знали, что дела их плохи. Первая волна воодушевления схлынула, и они поняли, что победа не так близка, как им казалось поначалу.

Самолеты националистов прилетали один за одним, бомбардировки велись с изматывающей регулярностью. Канонада не утихала ни на минуту, сокрушая своими раскатами их воинский дух. Жара начала усиливаться. Ружейные затворы, которые замерзали в прошлую зиму, теперь раскалились настолько, что к ним было не прикоснуться, а поле сражения превратилось в сущий ад.

Разговоров в окопах не велось, лишь изредка раздавались резкие выкрики на первый взгляд бессмысленных команд, которые передавались потом по цепочке.

– Они хотят, чтобы мы заняли позицию вон там, – как-то сказал Антонио, указывая на участок, покрытый редкими деревцами.

– Что? Где мы будем видны как на ладони? – прокричал сквозь грохот разрывающегося снаряда Франсиско.

Во время короткой передышки между воздушными бомбардировками группа бойцов, включая Антонио с Франсиско, вылезла из окопа и побежала, стремясь укрыться в подлеске. Раздался трескучий выстрел снайперской винтовки, но никого из них не зацепило. Большей части подразделения Антонио пока везло. Пусть добились они немногого, но и головы не сложили.

Вся округа была усеяна почерневшими трупами республиканских ополченцев. Иногда их оттаскивали, но часто они так и лежали там, разлагаясь на жаре, становясь пищей для мух. Это была пустынная

местность. Блеклая земля день ото дня выцветала все больше. Редкие клоки травы, попавшие на линию огня, вспыхивали и сгорали в ярком торопливом пламени, лишь усугубляя зной для любого оказавшегося поблизости.

Вскоре возмутительная несостоятельность организации снабжения превратилась в настоящую проблему. Республиканцам не хватало не только боеприпасов, но и еды с водой.

– У нас есть выбор: либо пить эту поганую жижу и, вполне возможно, подцепить брюшной тиф или сдохнуть от жажды, – объявил Франсиско, держа перед собой побитую эмалированную кружку. Ситуация с водой стала критической. Он хлебнул бренди из фляги, всей душой жалея, что не может обменять спиртное на глоток чистой свежей воды. – Вы же знаете, что вверху по течению лежат трупы животных, – добавил он.

Некоторые из стоявших рядом мужчин выплеснули свой водный паек на землю и смотрели теперь, как жидкость уходит в почву. Они знали, что Франсиско прав. Днем раньше на их глазах от брюшного тифа скончался один из их боевых товарищей.

Обстрелы усилились, и выжить на этой открытой местности зачастую было лишь делом счастливого случая. Когда падала бомба, к небу взлетала иссушенная земля. Огромные каменистые комья сыпались солдатам на головы, летели мелкими брызгами в лица, забивались в уши. Ни умение обращаться с винтовкой, ни точность в метании гранат здесь ничего не решали. Отвага не увеличивала шансы уцелеть, хотя и трусость тоже.

– Знаешь, кто мы? – спросил Франсиско однажды ночью, когда наступило затишье и они могли мирно и спокойно поговорить. – Учебные цели для немецких самолетов.

– Похоже, ты прав, – пробормотал Антонио.

Несмотря на привычку во всем искать хорошее, он с каждым днем все сильнее падал духом.

Создавалось впечатление, что лидеры республиканцев не поддерживают связь друг с другом, имеют плохое представление об основных направлениях наступления и совсем скверное – о реальном местонахождении собственных сил. Сейчас изначально четкая и хорошо продуманная стратегия совершенно не просматривалась за пылью и сумятицей.

Несмотря на то что пехотные войска Франко несли огромные потери во время бомбардировок линии фронта, националисты продолжали наносить удары по аэродромам республиканцев, чем значительно ослабили силы их авиации. Республиканцы обнаружили, что теперь с трудом

удерживают территорию, завоеванную в начале кампании.

К последней неделе июля нестерпимая жара все еще не думала отступать, а воздушная мощь националистов превратилась в определяющий ход сражения фактор. Многие республиканцы попытались спастись бегством. Некоторых в быстро удаляющиеся спины застрелили свои же. Наконец стрельба прекратилась. Снарядов почти не осталось, а сгоревшие танки рассыпались по пейзажу черными точками.

Казалось, что из-за плохо налаженного обмена сведениями, слабого руководства, путаных представлений о топографии местности, неудовлетворительной организации снабжения и воздушного превосходства националистов первоначальные победы республиканцев по большому счету почти ничего не значили. Кто взял верх, оставалось под вопросом, военная неразбериха позволяла обеим сторонам чувствовать, что победа осталась за ними. Лидеры левых провозгласили Брунетскую операцию прекрасным образчиком военной хитрости, но захвачены были какие-то пятьдесят квадратных километров, потери же составили двадцать тысяч погибших и не меньшее число раненых, а это значило, что республиканцы заплатили неподъемную цену за столь малый клочок отвоеванной у националистов земли.

– Значит, такая она, победа, – сказал Франсиско, резко вбивая пятку в землю. – И так себя чувствуют победители.

В этих горьких словах прозвучало и недовольство его товарищей по оружию, и злость на бессмысленные потери в этой битве.

Где же была теперь Ла Пассионария, которая могла бы воодушевить их, напомнить, что отступать нельзя? Лидеры коммунистов твердили, что это блестящая победа, так что бойцы знали, что скоро снова в бой, но они были рады хоть ненадолго вернуться в Мадрид, чтобы передохнуть. Потом их будут ждать новые сражения.

Антонио и Франсиско снова вернулись на несколько месяцев в столицу, где маска обыденности, прикрывавшая будни, могла в любой момент разлететься вдребезги. Даже когда они пропускали по бокальчику чего-нибудь прохладительного на залитой солнцем улице, вой сирен противовоздушной обороны заставлял их бежать в ближайшее убежище, не давая забыть об угрозе, которая денно и нощно висела над столицей. Мыслями Антонио часто обращался к Гранаде, гадая, как складывается жизнь в городе, находящемся под пятой у фашистов. Бомбить его не бомбили, но он сомневался, что его любимая мать посиживает на Пласа-Нуэва и лакомится мороженым.

Той осенью республиканцами было предпринято новое наступление на Арагонском фронте, но друзья обнаружили, что их подразделения не будет

в числе тех, кого отправят в бой.

– И почему мы не едем? – стонал Франсиско. – Нельзя же просто отсиживаться здесь до конца своих дней.

– Кому-то придется остаться и защищать Мадрид, – объяснил Антонио. – Да и на что вся эта кампания похожа? Сущая бестолковщина! Откуда у тебя такое желание стать пушечным мясом?

Антонио верил в их дело, но то, как бездарно сейчас губятся жизни, его злило. Ему не хотелось превращаться в еще одну напрасную жертву. В газетах, которые они читали в Мадриде, в подробностях сообщалось о фракционной борьбе в лагере республиканцев, что сказывалось на успехе предпринимаемых ими усилий отнюдь не лучшим образом. Коммунисты, вознамерившись теперь принять руководство на себя, лишили доступа к вооружению ополченцев марксистского толка и членов профсоюзов. Разногласия, вспыхивающие в рядах самих коммунистов, только чинили помехи их делу.

Антонио никак не мог понять, почему его друг так рвется в бой ради самого боя, и, как он и ожидал, начали поступать новости об огромных людских потерях на Арагонском фронте.

В декабре все же им пришлось сняться с места. В начале самой суровой зимы из всех, о которых сохранилась память, грузовик увез Антонио и Франсиско в восточном направлении от Мадрида, к городку Теруэль. Он находился в руках националистов, и республиканцы надеялись, что, если они начнут там активные боевые действия, Франко отведет войска от Мадрида. Имелись опасения, что Франко готовит новое наступление на столицу, и республиканские лидеры понимали: необходимо предпринять что-то, что оттянет на себя силы противника.

Нападение на Теруэль захватило националистов врасплох, и, пользуясь кое-какое время полученным преимуществом, республиканцы в конечном счете захватили гарнизон. Из-за плохих погодных условий немецкая и итальянская авиация не смогла поддержать националистов в самом начале сражения, но и без ее участия на их стороне было преимущество в вооружении и численности войск. Они сполна воспользовались и тем и другим, подвергая Теруэль непрерывному обстрелу артиллерией.

Местность и та была суровой: равнинная и бесплодная, рассеченная острыми гранями голых холмов. Антонио и Франсиско, едва живые от холода, наблюдали со своей позиции внутри городских стен за тем, как на этой пустоши десятками гибнут их товарищи. Они настолько теперь

приучились к лишениям, что Антонио задавался вопросом, не утратят ли они вообще способность чувствовать боль. Франсиско не жаловался на общее состояние дел и несостоятельность республиканского командования, лишь когда оказывался в окружении опасности и смерти. Тогда казалось, что его даже собственный надсадный кашель больше не беспокоит; частенько складывалось ощущение, что наибольшее удовлетворение от жизни он испытывал, находясь в самой гуще боя, под пулеметным огнем.

Рождество они встречали в лагере, разбитом за стенами города. Уже много дней шел снег, и одежда солдат пропиталась влагой. Надежды просушить ее не было никакой. Мокрые сапоги весили вдвое больше обычного, и передвижение в них давалось им еще тяжелее, чем раньше.

Франсиско дышал теперь натужно, с хрипом. Он держал в руке сигарету, но она полетела на землю, когда он согнулся пополам, сотрясаясь всем телом в приступе кашля.

– Слушай, может, тебе посидеть немного, ну или внутрь зайти? – предложил Антонио. Он обхватил друга рукой и повел его к полевой палатке, где хранились медикаменты.

– Да ерунда, – запротестовал Франсиско. – Грипп подхватил или что-то вроде того. Со мной полный порядок. – Он резко сбросил с плеча направлявшую его руку Антонио.

– Послушай, Франсиско, тебе нужно отдохнуть.

– Не нужно, – булькающим шепотом выдавил тот из забитого мокротой горла.

Антонио посмотрел Франсиско в глаза и увидел, что в них стоят слезы. Может, они налились влагой от холода, но Антонио чувствовал, что его друг на пределе. Трудности с дыханием и крайняя усталость, накопившаяся после двух бессонных, проведенных в сырости недель, истощили даже этого крепкого парня. Он бы стойко вынес боль или ранение, но сейчас в его теле хозяйничала болезнь, и оно подводило своего хозяина.

– Я должен быть сильным, – всхлипывал он от отчаяния.

Обнаружить, что твое тело настолько ограничивает тебя в желаниях, столкнуться с собственной слабостью было тяжелее, чем переносить саму болезнь. Ему было так стыдно.

Антонио обнял Франсиско и понял вдруг, что друг повис у него на руке. Даже через плотную ткань обмундирования чувствовалось, что у него сильный жар. Франсиско горел, как в огне.

– Я не… Я не… Хочу… Не…

Его начало трясти в горячечном бреду, речь стала бессвязной. Не прошло и часа, как он впал в беспамятство, и той же ночью его отправили с

поля боя прямиком в военный госпиталь.

Косой мокрый снег, коловший им лица, был в этом сражении врагом ничуть не менее страшным, чем летящие в них пули. Сырость поселилась и

в легких. Многих убивал холод. Они просто не просыпались утром. Некоторые заменяли обезболивающее спиртным, отчего погружались в настолько глубокое забытье, что их сердца забывали, как биться. По крайней мере, в снегу их тела не начнут немедленно разлагаться.

Кампания продолжалась еще один месяц, захватив начало следующего года. Пока Франсиско находился в Мадриде на лечении, Антонио обнаружил, что может отгородиться от творящихся вокруг ужасов. Франсиско вечно злился и на своих, и на противника, и эти его бесконечные проявления возмущения только усугубляли общую обстановку недовольства.

Антонио провел на Арагонском фронте не одну неделю и остался в живых, но героем себя даже близко не чувствовал. Пока бои еще продолжались, он, как и многие другие его товарищи, принимал участие в стычках на улицах Теруэля; сражались они врукопашную. До того времени он всегда стрелял неприцельно, вдаль, а тут вот увидел врага в лицо, рассмотрел цвет его глаз.

На какую-то долю секунды, перед тем как пересечь роковую черту, Антонио замешкался. Перед ним стоял парень младше его самого, тощий, с вьющимися волосами; их можно было принять за двоюродных братьев. Только цвет его рубашки подсказал Антонио, что парень сражается на стороне националистов. Он должен был лишить его жизни, руководствуясь каким-то там пигментом в краске, а если он этого сейчас не сделает, то, скорее всего, распрощается со своей.

Антонио узнал, что нет большего зверства, чем вогнать штык в тело другого человека. Убивая, он чувствовал, как чужая смерть забирает и частичку его самого. Антонио никогда не забудет, как выражение страха на лице парнишки сменилось гримасой боли, перед тем как его черты застыли, превратившись в гротескно-уродливую маску смерти. Все это не заняло у Антонио и полминуты – увидеть, через какие метаморфозы прошла его жертва перед смертью, и услышать короткий глухой стук, с которым повалилось перед ним на землю мертвое тело. Это было ужасающе.

Вернувшись тем вечером в лагерь и не досчитавшись нескольких товарищей, Антонио размышлял над тем, как мало от них, в сущности, зависит. Впервые с тех пор, как он взял в руки оружие, молодой человек

почувствовал себя пешкой в чужой игре. Люди жертвовали своими жизнями по прихоти тех, кого большинство из них никогда бы даже не встретили.

Упорные бои за владение Теруэлем продолжались до февраля, когда националисты отбили город у республиканцев. Закончилась еще одна кампания, обернувшись для обеих сторон колоссальными человеческими потерями и незначительным улучшением позиций. Антонио старался не думать о случившемся как о переломном моменте войны, но кое-что стало пугающе ясным: похоже, силы и средства имелись у Франко в поистине неограниченном количестве.

Глава 30

Антонио, пребывая теперь в состоянии крайнего упадка духа, на несколько месяцев вернулся в Мадрид и больше не рвался поучаствовать в очередном сражении с силами Франко. Фашисты начали новое наступление

в Арагоне с целью врезаться в республиканские земли, протянувшиеся широкой полосой с севера на юг вдоль средиземноморского побережья Испании. К середине апреля 1938 года они проделали-таки коридор к морю, разбив территорию республиканцев на две зоны. Север Каталонии оказался теперь изолирован от ее центральной и южной части.

К середине лета Франсиско встал на ноги. Их с Антонио подразделение снова отправили на защиту столицы. Республиканцы были твердо намерены продолжать борьбу до тех пор, пока Франко не вошел в город.

Все теперь ожидали, что войска националистов совершат марш на север, чтобы захватить Барселону, куда в минувшем октябре перебралось республиканское правительство, но вместо этого они двинулись на юг, в сторону Валенсии.

На обеих частях разделенной республиканской территории и солдаты, и гражданское население испытывали острую нехватку буквально всего: не только продовольствия и медикаментов, но и боевого духа. Среди населения в разъединенных частях автономии росли паника и боязнь попасть в изоляцию; сообщение между ними осуществлялось с большим трудом. В городах еще оставались люди, которые с самого начала войны тайно поддерживали националистов, и существование сетей таких доносчиков усугубляло зловещее предчувствие беды.

Антонио с Франсиско были на пороге очередного сражения. Целью этого едва ли не акта отчаяния со стороны республиканцев было воссоединение своих территорий.

– Как ты оцениваешь наши шансы? – спросил Франсиско, зашнуровывая ботинки, перед тем как им отправиться на этот новый фронт на реке Эбро.

– К чему гадать? – отозвался Антонио. – У нас и ружей меньше, и самолетов, так что я предпочитаю об этом не думать.

Хотя настроен он был пессимистично, – если не вооружением, то живой силой они националистов превосходили. Республиканцы развернули огромную, восьмидесятитысячную, армию. Под ружье призвали как

мальчишек шестнадцати лет от роду, так и немолодых уже мужчин. В ночь на 25 июля тысячи солдат-республиканцев переправились через реку Эбро с севера и атаковали позиции националистов.

Неожиданность нападения поначалу предоставила им преимущество, но Франко, не теряя головы, приказал направить к Эбро подкрепление. Он увидел в этой схватке возможность окончательно разгромить республиканцев.

Одним из первых его решений было открытие плотин в верховьях реки

в Пиренеях. Уровень воды поднялся настолько, что смыло переправы, по которым республиканцы получали снабжение. Далее Франко распорядился постоянно бомбить эти переправы, уничтожая их с той же регулярностью, с которой их восстанавливали. Помимо того что они перебросили в район боевых действий многотысячные людские резервы, националисты направили сюда еще и огромное количество авиации, и в течение первых нескольких дней полное отсутствие защиты республиканцев с воздуха позволило немецким и итальянским самолетам беспрепятственно наносить удары по силам противника.

В первый месяц этой операции стояла неимоверная жара, напоминая творившийся при Брунете ад. Здесь тоже было негде укрыться, но само сражение вышло даже более ожесточенным. Республиканцы, все больше страдающие от жажды и голода, подвергались беспрестанным бомбардировкам и с земли, и с воздуха. Немецкая техника, особенно

самолеты, имелась у националистов в неограниченном количестве,

и Франко был готов пожертвовать сотнями тысяч вставших под ружье солдат, лишь бы только стереть республиканцев с лица земли.

В один жаркий день Франсиско, пытаясь укрыться в низине от фашистов, занявших горный кряж над ними, сделал несколько удачных выстрелов по противнику, представлявшему, как выяснилось, легкую мишень.

– Этих маловато будет, надо бы еще, – прокричал Антонио.

После того как ты проживаешь недели, зная, что в любой момент можешь схлопотать пулю, а этого так и не случается, страх понемногу ослабевает. За эти месяцы на Эбро Франсиско укрепился в вере в собственное бессмертие. Антонио считал это проявлением своенравного характера его друга: чем безрадостнее становились ситуация и ее вероятный исход, тем большим оптимизмом лучился Франсиско.

– Мы уже столько всего прошли, – с воодушевлением заявил он. – Теперь нас вряд ли что-нибудь достанет. – Справившись с почти

смертельной болезнью, он точно больше ничему не позволит отправить его на тот свет.

Вырыть в твердой земле окопы не представлялось возможным, и их подразделение соорудило маленькую импровизированную крепость из булыжников и валунов. Бойцам выпал редкий час передышки между артобстрелами, и они наслаждались ею в тени стены, которую сами и сложили. Устроившись в относительном удобстве все впятером, друзья сидели и курили.

– Ты на это вот как посмотри, Антонио. Франко вынужден просить помощи у немцев и итальянцев, – язвительно заметил Франсиско. – А мы своими силами сражаемся. Ну, может, русские совсем немного помогают…

– Но ты погляди, что у нас с численностью творится, Франсиско… Нас же последовательно уничтожают. Точно мух прихлопывают.

– Откуда такая уверенность?

– Может, тебе стоит просто поверить в то, что тебе говорят, – устало проговорил Антонио.

В тот день атака началась внезапно, и друзья оказались разделенными. Артиллерия била по ним с холма, и где-то с час их осыпало нескончаемым градом снарядов. Укрыться было негде, а визг пуль заглушал любые приказы. В редкие секунды тишины слышались предсмертные стоны.

Когда смерть пришла за Франсиско, боли он не почувствовал. Его буквально смело с лица земли разорвавшимся снарядом. Тело было обезображено почти до неузнаваемости. Антонио, находившийся в тот момент метрах в пятидесяти от друга, опознал его по скудным останкам: золотое кольцо, которое Франсиско носил исключительно на среднем пальце, развеяло малейшие сомнения. Хоть это и претило ему до тошноты, Антонио аккуратно стянул кольцо с чудовищно ледяной оторванной руки и положил ее возле тела. Натягивая одеяло на Франсиско, он понял, что глаза его остаются сухими. Иногда в сильном горе слезы не приходят.

Это случилось в конце сентября, и через две недели сражение закончится и для Антонио.

Смеркалось, и скоро должно было наступить затишье, которое продлится до утра.

– Уж больно здесь тихо, – сказал ему боевой товарищ. – Может, отступают.

– Не надейся, – отозвался Антонио, перезаряжая винтовку.

Он заметил движение в подлеске над ними и вскинул оружие. Не успев выстрелить, он почувствовал, как его бок пронзила резкая боль. Он медленно осел на землю, не в силах ни вскрикнуть, ни позвать на помощь,

а его товарищ подумал, что он просто споткнулся об один из камней, что усеивали суровую, безлесную местность, которую они пересекали. В голове у Антонио образовалась странная легкость, появилось чувство отчужденности от происходящего. Он умер? Зачем какому-то человеку склоняться над ним и спрашивать что-то ласково и приглушенно, а что – непонятно?..

Когда Антонио пришел в себя, на него обрушилась страшная боль, мучительная настолько, что выдержать ее было ему не под силу. Боль туманила сознание, и он страшно кусал собственную руку, чтобы не взвыть

в голос. Запасы хлороформа в медицинской палатке подходили к концу, и воздух там загустел от пронзительных криков. Из обезболивающих, кроме бренди, почти ничего не осталось, а все страдальцы отчаянно нуждались в болеутоляющем, шла ли речь об осколочных ранениях или об ампутации. Дни, а может, и недели спустя Антонио, словно пребывающий вне времени и места, наблюдал за тем, как его кладут на носилки и вталкивают в отделение поезда, специально переоборудованного для перевозки раненых.

Несколько позже, медленно очнувшись от этой дремоты, он понял, что находится в Барселоне, которая, хоть и была под постоянным огнем, все еще сопротивлялась Франко. Поезд вывез раненых у Эбро в безопасное место на севере, взывая красным крестом на своей крыше к милосердию бороздящих небо фашистских пилотов.

Антонио процесс собственного выздоровления напоминал переход из тьмы к свету. Шли недели, понемногу уходила боль, все более глубоким становилось дыхание, возвращались силы; это было похоже на медленный, но величественный рассвет. Когда он смог удержать глаза открытыми дольше нескольких минут кряду, Антонио понял, что силуэты, постоянно кружившие вокруг него, принадлежали женщинам, а не ангелам.

– Так вы живая, – сказал он девушке, державшей его за запястье, чтобы измерить пульс. Он впервые ощутил прохладное прикосновение ее пальцев.

– Да, живая, – улыбнулась ему она. – И вы тоже.

Последние несколько недель она наблюдала за тем, как жизнь в этом обтянутом кожей скелете то крепла, то слабела. Такая же история была здесь с большинством пациентов. Все зависело от личного везения и от трудов медсестер, которые делали что могли, а умирающие с каждый днем все прибывали, забивая до предела палаты. Нехватка медикаментов означала, что умрут многие из тех, кого можно было бы спасти. Их истощенный голодом организм легко поддавался инфекциям; тут были те,

кто пережил бойню на Эбро, чтобы скончаться на больничной койке от гангрены или даже брюшного тифа.

Антонио ничего не знал о событиях последних нескольких месяцев, но, вернувшись в большой мир, все разведал. Битва на Эбро закончилась. В конце ноября, хотя им еще тремя месяцами ранее следовало бы признать полный провал своей операции и отступить, республиканское командование наконец отозвало с фронта остатки своей армии. Столкнувшись с противником, который имел огромное численное превосходство и переигрывал их на каждом этапе, они оказались настолько меднолобыми, что не признавали поражение до тех пор, пока не потеряли тридцать тысяч своих солдат убитыми и еще большее число ранеными.

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒