От автора 12 страница

В конце вечера их пригласили сфотографироваться, вместе и по отдельности. На следующее утро, когда Хавьер пришел за Мерседес, он принес с собой пачку снимков.

– Сможешь показать их маме. Ты на них просто красавица!

– А где все твои? – возмутилась она. – Хочу снимок с тобой!

– Уверен, твоей маме он ни к чему, – поддразнил он.

– А я и не для мамы прошу.

– Давай обменяемся. Я тоже хочу иметь твою фотографию. На каждом фото они широко, во весь рот, улыбались.

Их второе выступление состоялось в кинотеатре Малаги. Места здесь

было куда больше, да и сцена повыше. Пока Мерседес ожидала своего выхода за плотными красными кулисами, почувствовала, что не в силах совладать с нервами.

Хавьер нежно взял ее руку и поднес к губам:

– Ты справишься, милая, справишься. Не переживай. Они тебя полюбят.

Его трогательная забота придала ей смелости. Пробыв на сцене минуту-другую, она услышала негромкое «Оле!» и поняла, что смогла завладеть вниманием зрителей. Эмоции в ее танце были неподдельными. Стоило ей вспомнить, как она мучилась в разлуке с Хавьером, и необходимая для танца страсть так и хлынула из нее потоком.

Это было еще одно великолепное выступление. Местная газета окрестила его «триумфальным» и разместила фотографии артистов на своей первой странице.

Пабло убедили, что нужно будет сопровождать дочь и на последующие выступления. Успех и известность Мерседес росли, как и ее привязанность

к гитаристу. Их любовь была взаимна, любовь равных, какими они казались в свете прожектора, выступая на одной сцене на двоих. Когда они расставались, оба подсчитывали оставшиеся дни до следующей встречи.

Эмилио пытался скрыть ощущение собственной ненужности. Не имея теперь сестринской поддержки, он проводил гораздо меньше времени дома за игрой на гитаре. Когда он не работал, в «Эль Баррил» болтаться не хотел, особенно если рядом находился Игнасио.

Его любимым местом стало кафе «Аламеда»^[52] на Пласа-Кампильо, куда часто заглядывали художники, писатели и музыканты. Так и не набравшись смелости подсесть к его столу, Эмилио со своим другом Алехандро сидели совсем близко от возглавляемой Лоркой компании, тесного круга единомышленников, известного как «Эль Ринконсильо»^[53], просто потому, что обычно занимали «угол» комнаты.

Лорка часто бывал в Гранаде. Он старался проводить как можно больше времени со своей семьей в городском предместье, а его приезд считался настолько значимым событием, что о нем упоминалось в местных газетах. Влекомый сюда флером страдания и таинственности, присущих андалусской культуре, Лорка воспринимал фламенко как воплощение самой сути этого края. Среди его друзей были танцоры фламенко и гитаристы-аккомпаниаторы из хитанос, которые научили его перебирать струны на цыганский манер. Тут Лорка чувствовал себя как дома, а

здешний уклад жизни служил ему источником творческого вдохновения. Восхищение Эмилио Лоркой было сродни слепому обожанию. Он был

счастлив находиться в тени, отбрасываемой тенью этого великого человека,

и в тех редких случаях, когда Лорка посылал Эмилио ослепительную улыбку, сердце у последнего пекло так, будто вот-вот прожжет в его груди дыру. Ему нравилось все, чем занимался Лорка, – от поэзии и пьес до музыки и рисования. Но, возможно, больше всего он восхищался его открытостью в отношении своих сексуальных предпочтений.

«Может, и у меня когда-нибудь хватит на это смелости», – думал он про себя.

Для Игнасио любовь брата к кафе «Аламеда» стала еще одним поводом для придирок. Долгими зимними месяцами, когда коррид не устраивали и у Игнасио не было нужды уезжать в другие города, он допоздна пил со своими приятелями-бандерильеро и возвращался домой в изрядном подпитии и воинственно настроенным. В это время, когда заняться толком было нечем, некоторые из этих ребят маялись от безделья. Как и несколько других тореро, Игнасио только и делал, что ждал следующей возможности показать себя на арене.

Эмилио привычно поморщился, услышав характерный звук хлопнувшей двери; «Эль Баррил» давно уже закрылся на ночь. Если слышалось еще и насвистывание, это было плохим знаком. Таким образом брат изображал беззаботность, прежде чем выкинуть что-нибудь пакостное; в тот вечер у Игнасио выдалось как раз такое настроение.

– Как сегодня дела у Эль Марикон?^[54] – спросил Игнасио, дав Лорке крайне уничижительную характеристику.

Вопрос прозвучал так язвительно, будто брата он тоже подспудно ухитрился обозвать «педиком», зная, что тот все проглотит.

Из-за таких поддевок Эмилио Антонио ненавидел Игнасио пуще прежнего.

– Почему ты просто не оставишь его в покое? – выкрикнул Антонио. Он злился не только из-за того, что Эмилио подвергался вечным

нападкам. Ненависть Игнасио по отношению к гомосексуалистам служила примером неприятия любого инакомыслия, так часто встречающегося среди сторонников правого крыла – узколобых, нетерпимых, кичащихся своей мужественностью.

В стране продолжались политические брожения, и Антонио обрадовался, когда услышал, что в рядах левых ходят разговоры о коалиции. Ужасные события, которые имели место в Астурии полутора годами ранее, заставили левых осознать, что, если они хотят вернуться к

власти, им придется объединиться. Они решили начать все заново и, чтобы привлечь на свою сторону простых избирателей, главным пунктом своей программы провозгласили социальную справедливость. Так что эти несколько месяцев в семействе Рамирес оказались весьма напряженными: теперь грызню между братьями вызывали не только столкновения характеров, но и расхождения в политических взглядах.

Выборы состоялись в феврале 1936 года, и в целом по стране большинство голосов получили социалисты. В Гранаде дела обстояли не так просто. Победу одержала партия правых, но после предъявления им обвинений в запугивании и нарушении закона результаты выборов были аннулированы. За этим последовали столкновения между сторонниками правых и членами профсоюзов, противостояние между партиями усилилось. В Гранаде грабили церкви, громили издательства, сожгли театр. По реакции Игнасио можно было подумать, что спичку Эмилио бросил лично.

Конча пыталась усмирить бурю, разразившуюся под ее собственной крышей, но ситуация что внутри дома, что за его пределами и не думала исправляться. Тем летом череда некоторых событий привела к всплеску насилия по всей стране. После того как четверо фашистов застрелили лейтенанта полиции у его дома в Мадриде, в отместку был убит лидер правых, монархист Кальво Сотело. У столичного кладбища, где их похороны проходили одновременно, завязалась перестрелка между фашистами и полицейскими силами безопасности в лице штурмовых гвардейцев, в ходе которой четверо человек погибло. Политическая обстановка накалялась, напряжение росло.

Все мысли Мерседес были поглощены ее следующим выступлением, она считала дни до ближайшей встречи с Хавьером. Теперь, когда она закончила школу, они могли выступать чаще, особенно если учесть, сколько они получали приглашений, но Пабло был не готов оставлять «Эль Баррил» дольше чем на несколько дней в месяц. Она перестала замечать все увеличивающуюся пропасть между братьями, не имела ни малейшего представления об охвативших всю страну волнениях. В июле ее ждала череда выступлений в Кадисе, и Мерседес была занята разучиванием новых шагов: она каждый день проводила долгие часы в тесной компании Марии Родригес, охваченная греющим душу предвкушением новой встречи с Хавьером где-то через неделю.

Оставаясь у себя в комнате одна, Мерседес разглядывала фотографию своего гитариста, прислоненную к прикроватной лампе. Его крепкие скулы и копна прямых блестящих волос – тонкая прядка упала на глаз – с каждым

разом казались ей все красивее. Камера так точно поймала его прямой взгляд, что сила, сквозившая в этих улыбающихся глазах, проникала в самую глубину ее существа.

Тем временем остальные члены ее семьи наблюдали, как собирается буря. Они слышали раскаты грома, но ни один из них и представить не мог масштабы надвигающегося бедствия.

Глава 15

Семнадцатое июля в Гранаде выдалось обычным летним днем. Стояла палящая жара. Ставни были опущены, отрезая доступ в помещения зною, свету и пыли. В воздухе чувствовалось оцепенение. Никто не знал, куда себя деть.

Конча с Мерседес сидели в тени под навесом кафе.

– На улице даже жарче, чем внутри, – заметила сеньора Рамирес. – Этот ветерок совсем не освежает.

– Жара такая, что даже рукой пошевелить сил нет, – отозвалась Мерседес. – Пойду прилягу.

Мерседес встала, и ее мать заметила, что платье дочери пропиталось потом и теперь просвечивает. Она тоже поднялась и составила их стаканы на поднос. Посетителей не было. Площадь словно вымерла; даже листва на деревьях, волнуемая ветерком, потрескивала как-то вяло – раскаленный воздух так ее высушил, что она уже начала опадать.

Город погрузился в сиесту, словно в кому. В тот вечер Мерседес пребывала в полубессознательном состоянии часу до седьмого вечера, когда столбик термометра упал впервые с полудня. Даже для местных жителей жара оказалась запредельной. В душном забытье ей привиделся явственный сон, в котором они с Хавьером танцевали внизу, в баре. Проснувшись, она с горечью вспомнила, что он находится за сотню километров от нее, в Малаге.

На следующий день каждый посетитель, заглянувший в «Эль Баррил», приносил с собой свою версию слухов о том, что через пролив, в Северной Африке, происходили какие-то военные действия. Возникла некоторая путаница со временем: в одной радиопередаче говорилось одно, в другой – совершенно иное, но вскоре открылась вся правда. Группа армейских генералов восстала против правительства и готовит государственный переворот.

Под командованием генерала Франсиско Франко силы африканской армии, состоящей из иностранных легионеров и подразделений марокканских наемников, была переброшена через Гибралтар из испанского Марокко на территорию Испании. Как только они высадились, генералы армейских гарнизонов по всей стране должны были поднять мятеж и объявить в своих городах военное положение.

Гранада плавилась в сорокаградусной жаре; булыжники мостовых

обжигали ступни даже через кожаные подошвы, а горы растворились в мерцающей дымке. В то утро местная газета «Эль Идеаль» разместила на своей передовице сообщение, гласящее, что редакция не в состоянии осветить новости общего характера «по причинам, от нас не зависящим».

Пабло находился в кафе и был крайне взбудоражен.

– Дела плохи, Конча, как пить дать плохи, – сказал он, кивнув на заголовок.

– Не выдумывай на пустом месте, чего нет, Пабло. Наверное, забастовка какая-нибудь случилась или что-то вроде того. Правительство устоит. Не переживай ты так, – увещевала она мужа, но его было не переубедить.

Беспокойство Пабло имело под собой основания, и они оба это отлично понимали. Заверениям правительства в том, что на материке,

несмотря на военный пронунсиаменто^[55] в Марокко, все останется без изменений, супруги не верили.

Такие утверждения вроде как противоречили слухам о том, что некий генерал Кейпо де Льяно взял на себя командование гарнизоном в Севилье и всего лишь с сотней солдат быстро захватил город.

– Ну и как они могут нам говорить, что все в порядке? – вопрошал Пабло окружающих, ни к кому конкретно не адресуясь.

Как это происходило и во многих других городах, жители Гранады чувствовали себя незащищенными. Люди требовали от правительства раздать им оружие, но, ко всеобщему беспокойству, премьер-министр Касарес Кирога запретил выдачу оружия населению и твердо стоял на том, что произошедшее в Севилье никак не отразится на других регионах страны. Он утверждал, что повсюду, кроме Севильи, армия остается преданной правительству.

На другой радиоволне генерал Кейпо де Льяно выкрикивал победные лозунги. «Если не считать Мадрид и Барселону, – восторженно сообщал он, – вся Испания находится сейчас в руках националистических войск». Ни одно из этих противоречащих друг другу уверений не соответствовало истине, и население Испании пребывало в совершеннейшей растерянности.

Гранаду охватила серьезная тревога. Ходили слухи, что в Севилье с теми, кто выступал против власти военных, расправлялись с особой жестокостью; тысячи других подвергались незаконным задержаниям. Неожиданно оказалось, что соседи, которые вроде бы поддерживали Республику, ополчились на нее. Уже утром восемнадцатого июля Пабло

с Кончей почувствовали это по изменившейся обстановке в кафе. Посетители не знали, можно ли доверять друг другу, да и Пабло с Кончей

тоже. Они потеряли твердую почву под ногами.

Складывалось ощущение, что судьба отдельных городов зависела от того, сохранит ли местный армейский гарнизон преданность республиканскому правительству. В Гранаду новый командующий прибыл всего шесть дней назад. Генерал Кампинс был предан Республике всей душой и твердо, пусть и наивно, верил в то, что его офицеры мятежа не поднимут и на сторону Франко не переметнутся. Рабочий люд такой уверенности не испытывал, и, когда они захотели вооружиться на случай военного бунта, гражданский губернатор Гранады Торрес Мартинес исполнил распоряжения правительства и отказался раздавать им оружие.

К двум часам ночи большая часть семейства Рамирес все еще была на ногах. Даже окажись жара не столь удушающей, спать никто не собирался.

– Почему они отказываются выдать нам хоть какое-то оружие? Кто может поручиться, что эти солдаты не повернут против нас? – допытывался

у отца Антонио.

– Да ладно тебе, Антонио! – уговаривал его Пабло. – В этом как раз все

и дело. Что хорошего выйдет из того, что вы, молодежь, будете бегать по городу, потрясая ружьями, которыми и пользоваться-то не умеете? А? Скажи мне, что из этого выйдет хорошего?

– Постарайся не волноваться так, – убеждала его мать. – Надо успокоиться и подождать, как оно там само дальше повернется.

– Да вы послушайте! – возопил Антонио, бросаясь к радиоприемнику, который стоял у них в комнатушке за баром. – Вы это только послушайте!

По бару разнесся голос Кейпо де Льяно, который громко выкрикивал названия городов, где националисты уже праздновали победу.

– Мы не можем просто сидеть сложа руки и ни во что не вмешиваться, ведь не можем же?

Антонио взывал к родителям, надеясь уловить с их стороны хотя бы намек на понимание или поддержку, и его глаза наполнялись слезами бессилия.

– Наверное, мама права, – высказала свое мнение Мерседес. – Может, не надо так уж переживать. Здесь у нас пока вроде бы все благополучно, ведь так?

Отклик Антонио на все происходящее был вызван не только юношеским желанием заиметь в своих руках оружие. Он слышал, что беспокойство у Мартинеса должны были вызывать не только военные. В разворачивающейся драме имелось два других ключевых игрока: штурмовые гвардейцы в синей униформе и жандармы в зеленой.

Несмотря на то что в теории оба эти формирования подчинялись

гражданским властям, их преданность Республике тоже оказалась под вопросом. Гражданская гвардия или жандармерия, предав правительство в большинстве городов, не удивила никого, но вот от штурмовой гвардии, учрежденной и сформированной во время правления Республики, вроде бы можно было ожидать преданности. Антонио слышал, что в Гранаде заговор против Республики зреет в рядах как тех, так и других. Среди жандармов мятеж готовил лейтенант Пелайо, среди штурмовых гвардейцев – капитан Альварес.

Пусть Мартинес и Кампинс не до конца представляли себе реальное положение вещей, рабочий люд чувствовал: что-то назревает. В тот вечер на одной из центральных площадей города, Пласа-дель-Кармен, собралась большая толпа народа. Гранада напоминала скороварку, которая вот-вот закипит. Казалось, с минуты на минуту случится взрыв, крышку сорвет – и она улетит высоко-высоко в небо.

На площадь пришли в основном те, кто занимался физическим трудом, и, если бы не одуряющая жара, возмущение выгнало бы их на улицы куда раньше. Люди жаждали заполучить в свои руки оружие. Каким бы оно ни было. Чтобы хоть как-то вооружиться, не гнушались даже самыми древними, заросшими пылью пистолетами. Вскоре улицы заполнились готовыми ввязаться в бой молодыми и зрелыми уже мужчинами, и даже те, кто никогда в жизни не интересовался политикой, оказались захваченными неистовой волной сочувствия к республиканцам.

Антонио в компании двух своих друзей, Сальвадора и Франсиско, отправился на Пласа-дель-Кармен, чтобы взглянуть на то, что там происходит. Куда бы они ни смотрели, повсюду, даже на крышах, видели мужчин, размахивающих оружием. На тот момент войска все еще оставались в казармах. Никто не знал, в чьих руках находится власть и что будет дальше, но город был охвачен напряжением и страхом.

Ранним утром двадцатого июля план восстания в Гранаде был окончательно согласован. Капитан Альварес пообещал лидеру повстанцев в армейском гарнизоне поддержку штурмовой гвардии.

До самого полудня члены гражданского правительства даже не подозревали о готовившихся событиях. Мартинес встречался с несколькими своими сторонниками, включая секретаря комитета Народного фронта Антонио Рус Ромеро, который являлся также главой жандармерии. В какой-то момент Ромеро получил сообщение о том, что во дворе казарм выстраиваются войска, что они готовятся выступать. Кампинсу позвонили по телефону и описали ситуацию, однако верить в нее

он отказался. Генерал утверждал, что военные поклялись ему в верности, но он тотчас выедет в казармы, чтоб удостовериться во всем самому. Прибыв на место, военачальник с ужасом увидел, что взбунтовался не только артиллерийский взвод: пехотный полк, жандармерия и штурмовая гвардия тоже примкнули к мятежу против Республики.

Кампинса арестовали, хуже того – вынудили подписать заранее подготовленный приказ о введении военного положения. В документе описывалось, какое наказание понесут несогласные с новым режимом; преступные действия варьировались от владения огнестрельным оружием до сбора в группы по трое человек и более.

Жители Гранады ничего не знали об истинном положении дел, но ближе к вечеру, когда в городе воцарилась тишина, а магазинчики еще не открылись после сиесты, по сонным улицам прогромыхало несколько грузовиков, в которых сидели смотрящие строго вперед военные с суровыми лицами. За ними следовала артиллерия. Некоторые жители неверно поняли причину вывода войск на улицы, решив, что солдаты покинули казармы, чтобы дать отпор фашистам, несколько человек по наивности даже поприветствовали их.

Грохот этих грузовиков и скрежет сцеплений потревожил послеполуденный отдых Кончи. Она очнулась от дремы в своей затемненной спальне, выходившей окнами на улицу, и тут же разбудила Пабло. Они приоткрыли одну из ставень ровно настолько, чтобы можно было понаблюдать, что происходит у них под окном. Супруги стояли так близко, что в темноте комнаты чувствовали горячее дыхание друг друга. Если бы солдаты глянули вверх, то наверняка бы их заметили, несмотря на то что голос Кончи утонул бы в реве двигателей.

– Святая Дева Мария! – прошептала она, впиваясь пальцами в предплечье мужа. – Это все-таки происходит. На самом деле происходит.

Перед ними разворачивалось то, о чем уже много дней ходило столько слухов. Конча почувствовала, как ее охватывает паника.

– Где наши дети? Где они? Нужно их найти.

Первое, о чем подумала Конча, – это то, что надо собрать всю семью вместе; ее захлестнула паника. Появление этих вооруженных бригад, кого бы они ни поддерживали и какие бы приказы ни выполняли, значило, что никто не был в безопасности.

– Антонио где-то гуляет. Игнасио, наверное, тоже. Но остальные, по-моему, у себя в комнатах, – ответил Пабло, выбегая на лестничную площадку, чтобы проверить все спальни.

Хотя их дети были сильнее и крепче своих родителей, потребность

знать местонахождение своего потомства диктовалась инстинктом, и Пабло

с Кончей ничего не могли с собой поделать. Они забегали в комнату за комнатой, разбудили Мерседес и Эмилио, потом обнаружили, что кровать Игнасио пустует.

– Могу сказать, где он… – сонно пробормотал Эмилио, спускаясь на непослушных ногах из своей мансарды.

– Где? Да где же он, по-твоему? – встревоженно спросила мать.

– Наверное, у этой своей, у Эльвиры.

– Слышать этого не хочу, Эмилио. Сейчас не время говорить про брата всякие глупости.

Эльвира была женой одного из самых прославленных матадоров Гранады, Педро Дельгадо, и их совместный с Игнасио долгий послеполуденный отдых превратился в предмет оживленных пересудов. Если послушать Игнасио, пожилой супруг не хуже других знал о сложившемся раскладе и, уезжая из города, в известной степени поручал заботу о ней своему протеже, молодому Рамиресу. Это не делало сложившееся положение вещей менее предосудительным. До замужества Эльвира работала проституткой, хоть и высокого класса. Что бы еще Конча Рамирес ни думала о поведении своего сына, это обстоятельство ужасало ее больше всего.

– Как знаешь, – бросил Эмилио. – Но если захотите найти, он там. Даже с появлением на улицах фашистских войск Эмилио не мог

упустить возможности ославить брата.

Антонио тоже не было дома. Его весь день никто не видел.

Они все сгрудились в родительской спальне возле узкой щели между высоких ставней. Мерседес стояла на кровати, опершись руками на отцовские плечи, чтобы не упасть, горя желанием хоть мельком взглянуть на происходящее на площади. Последние военные скрылись из виду, и повисла пугающая тишина.

– Ну что, Эмилио? Они еще там? – Голос Мерседес в наступившем затишье прозвучал слишком громко. – Я же совсем ничего не вижу. Ничегошеньки!

– Тсс, Мерче! – одернул ее отец, показывая жестом, чтобы она вела себя тихо.

Он различил приглушенные голоса, доносившиеся от одного из домов по соседству, а потом все они услышали безошибочные звуки стрельбы.

Раз-два-три.

Считали они про себя, отслеживая мерный, монотонный ритм выстрелов. С этого мига их мир перестал быть прежним. Теперь еще долго

их дни и ночи будут сопровождаться звуками стрельбы.

Голоса переместились и теперь доносились снизу, прямо от кафе, но, чтобы понять, кому они принадлежали, Рамиресам пришлось бы высунуться в окно. Очень скоро их любопытство было удовлетворено. Через площадь провели двоих мужчин с поднятыми руками.

– Они вышли из дома Пересов. Это Луис с одним из своих мальчишек! Это Луис и Хулио! – потрясенно проговорила Конча. – Бог ты мой! Только поглядите, их забирают. Их и в самом деле забирают…

Ее голос слабел, пока не затих вовсе. Им всем было тяжело поверить собственным глазам: невиновных арестовывают и уводят прочь под конвоем. Они не до конца могли уяснить себе знаковость этого момента.

– Военные все-таки сделали это, да? Захватили власть, – ровным голосом сказал Эмилио.

Случилось то, на что так долго надеялись те, кому республиканское правительство пришлось не по нраву, вот только сторонникам демократически избранной партии происходящее виделось почти немыслимым: законность попиралась прямо на их глазах.

Семейство Рамирес с ужасом наблюдало за тем, как их друзей уводят. Когда они скрылись из виду, Рамиресы отошли от окна и, встав кругом, замерли в полумраке.

Конча затворила ставни и тяжело опустилась на кровать.

– Что будем делать? – спросила она, оглядывая силуэты мужа и детей. Вопрос был риторическим. Что они по здравом размышлении могли

предпринять? Только сидеть дома и ждать, что будет дальше.

Вскоре вернулся Антонио. Он недоверчиво выслушал их рассказ о том, как арестовали Луиса Переса с сыном.

– Но почему их забрали? На каких основаниях?

– Да кто его знает? – ответил отец. – Надо будет сходить проведать Марию с Франсиско.

– Уверен, что это благоразумно? – уточнила Конча слегка опасливо, из чувства самосохранения.

Антонио рассказал семье, что повидал в тот день на улицах, особенно

о том мгновении, когда сообразил, что армия подняла мятеж.

Он был в толпе, собравшейся на Пласа-дель-Кармен, вместе

с Франсиско и Сальвадором. Описал их секундное замешательство, когда стало известно о том, что войска выдвинулись из своих казарм в направлении площади.

– Мы подумали, что солдаты идут сюда, чтобы обеспечить порядок в городе и защитить Республику. Но быстро поняли, что ошиблись.

В намерениях военных сомнений больше не было. Они установили пушку и пулеметы перед зданием городского совета, и теперь люди стояли перед выбором: разойтись или быть обстрелянными.

– Мы просто оказались не готовы к такому повороту, – продолжал Антонио. – Франсиско назвал нас кучкой трусов за то, что сбежали, но нам не оставалось ничего другого!

– И что случилось? – спросила Мерседес.

– Мы нырнули в боковую улочку, а потом услышали звуки выстрелов, больше ничего.

– Сдается мне, мы тоже их слышали, – добавил Эмилио.

– А сейчас, – подвел итог Антонио, – артиллерийские батареи занимают все стратегические точки в городе: Пласа-дель-Кармен, Пуэрта-Реаль и Пласа-де-ла-Тринидад. А ты, отец, сегодня утром мне не поверил! Раздали бы нам оружие – мы бы смогли не допустить всего этого!

Родители покачали головами.

– Это ужас, ужас, – повторял Пабло, глядя в пол. – Мы просто не думали, что такое и вправду может случиться.

Антонио рассказал им и другие новости. Торрес Мартинес, по всей видимости, находился под домашним арестом. «Если бы он лучше владел ситуацией, – проворчал Антонио, – может, мы бы не оказались посреди всего этого безобразия». Пост гражданского губернатора занял Вальдес. Казалось, всего этого мятежники добились, не встретив ни малейшего сопротивления. До Антонио дошли слухи о том, что здание городского совета было захвачено и что алькальд Мануэль Фернандес-Монтесинос, шурин Лорки, был арестован прямо во время встречи с другими членами городского совета и брошен в тюрьму.

Они сидели и ломали голову, что же общего было у скромного слесаря Луиса Переса и его сына с влиятельным алькальдом-социалистом, но представителей всех слоев населения забирали из дома без уважительных на то причин. Среди шести тысяч арестованных за первую неделю имелись

и представители интеллигенции, и художники, и рабочие, и франкмасоны. Если становилось известно, что человек разделяет левые взгляды или является членом профсоюза, его жизнь оказывалась в опасности. Антонио решил умолчать о политических убеждениях старшего брата Франсиско, Хулио. Наверное, даже сам Луис и тот не знал о членстве своего сына в коммунистической организации.

– Хуже всего, – заявил Пабло, – что и жандармерия, и штурмовая гвардия выступают теперь на стороне мятежников.

– Ты все твердишь об этом, Пабло, но мне в это не верится, – возразила

Конча.

– Боюсь, мама, отец прав. Я видел, как некоторые из них разговаривали на улице с отрядами солдат. Было определенно непохоже, что они находятся по разную сторону баррикад, – подтвердил Антонио.

Теперь он постарался приободрить мать: больше всего ее беспокоило, что Игнасио грозила опасность.

– Скоро явится, – заверял он все семейство. – Иначе и быть не может. Около полуночи, когда все, кроме Кончи, забылись беспокойным сном,

обещание Антонио исполнилось: Игнасио пришел домой.

– Ты дома, – обрадовалась мать, возникнув в дверях своей спальни. – Мы так за тебя переживали! Не поверишь, что сегодня творилось – прямо тут, на нашей улице.

– Все будет хорошо, – беспечно отмахнулся Игнасио, приобняв мать и целуя ее в лоб. – Непременно будет.

Он не мог заметить это в темноте, но на ее лице появилось выражение некоторой растерянности. Неужели Игнасио был так поглощен своей любовницей, что события этого дня прошли мимо него? Спросить его она не успела. Сын взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и закрыл за собой дверь. «Утро вечера мудренее», – решила она про себя. Расспросы подождут.

Глава 16

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒