От автора 11 страница

Хотя ночь была теплой, Мерседес спала, завернувшись в пиджак, глубоко вдыхая память о его владельце. Даже если она больше никогда его не увидит, у нее останется хотя бы эта вещь. Она вовек его никому не отдаст.

Хавьер вошел в кафе на следующее утро. Была суббота, свободный от школы день, и Мерседес, сразу как проснулась, принялась свешиваться из окна спальни в надежде, что он придет.

Цыган почти всю ночь глаз не сомкнул: никак не мог перестать думать

о молоденькой танцовщице. Он закрывал глаза и видел ее, открывал – она никуда не исчезала. Бессонница с ним приключалась редко. Почти каждую ночь он валился на кровать без сил, накачавшись виски и обкурившись сигаретами.

Не находясь в непосредственной близости от женщин, он о них особо и не думал. Но вот эта девчушка никак не шла из его головы. И он был рад предлогу пойти и разыскать ее на следующий день.

Хавьер отчасти надеялся, что при дневном свете она окажется не такой, какой он ее запомнил. Немного злился на себя. Вот только любви ему в жизни не хватало! Может, нафантазировал себе всякого в полумраке прошлого вечера. В любом случае пиджак следовало вернуть. Он был лучшим в его гардеробе.

Когда цыган вошел, молодой человек за стойкой готовил кофе. Это был Эмилио. Не успел Хавьер с ним и парой слов переброситься, как в зал влетела Мерседес. В руках она держала его пиджак. При дневном свете девушка казалась несравнимо прелестнее. Ни малейшего следа вчерашней робости, вместо нее самая открытая и чарующая улыбка из всех, которые он когда-либо видел.

Эмилио внимательно наблюдал за ними. Он уже узнал Хавьера.

– Спасибо, что мне его одолжили, – поблагодарила Мерседес, протягивая пиджак.

Как бы ей удержать его здесь чуточку подольше? Хоть какая бы идея пришла в голову!

– Я неплохо танцевала? – выпалила она.

– Ты – лучшая из тех, кто не цыганских кровей, лучшая пайо^[49], какую я когда-либо видел, – искренне ответил он.

Такое громкое признание, в него трудно было поверить. Она вспыхнула, не зная, поддразнивает ли он ее или говорит правду.

– Если я как-нибудь вернусь сюда, станцуешь для меня еще раз? Слова встали у нее в горле комом. Ответа и не требовалось.

Они стояли в каком-то метре друг от друга, дыша одним воздухом.

– Мне пора.

Пусть ему и хотелось, но он не мог ни легонько поцеловать ее в щечку, ни коснуться ее руки. Знал, что такие проявления внимания недопустимы, да и в любом случае понимал, что с них из-за барной стойки не спускает настороженного глаза Эмилио, шумно составлявший за баром тарелки в стопки.

Еще минута, и Хавьер ушел. К своему удивлению, Мерседес поняла, что не расстроилась. Она совершенно точно знала, что увидит его снова.

Проходили недели. Девушка ждала, не думая ни о чем другом, стараясь удержать в памяти его запах.

Наконец пришло письмо. Хавьер обращался к Мерседес через ее наставницу, Ла Марипоса: он возвращается в Гранаду и хочет, чтобы она с ним выступила. Они могут репетировать в доме старой байлаора.

Мерседес истерзалась. Этот мужчина был для ее семьи совершеннейшим чужаком, старше нее на пять лет и, что уж совсем недопустимо, еще и хитано, цыганом. Она знала, что скажут родители, спроси она их дозволения. Ей оставалось только одно – действовать за их спинами. Девушка была готова пойти на любой риск, лишь бы еще разок станцевать с Хавьером.

Мерседес доверилась Эмилио, уверенная, что он ее не предаст. Тот продолжал играть, пока она, сидя на его кровати и бурля от восторга, рассказывала ему о приглашении цыгана.

– Я обязательно поделюсь с родителями, – пообещала она. – Только не прямо сейчас. Знаю, они тут же меня остановят.

Эмилио изо всех сил постарался скрыть свое раздражение. Он понимал, что его в расчет не берут.

Мерседес, безразличная к положению, в которое поставила брата, возбужденно продолжала:

– Ты ведь придешь посмотреть на наше выступление, а? Даже если мать с отцом позвать не получится, без тебя все будет совсем не то…

В первый день, когда она, прихватив свои танцевальные туфли, направилась вверх по склону к дому Марии Родригес, чтобы встретиться там с Хавьером, ее ноги дрожали так, что она едва могла идти. Как же ей танцевать, если она и ноги-то с трудом переставляет?

Девушка добралась до дома старухи и, привычно не постучавшись, сама подняла щеколду. Внутри, как всегда, было темно: глазам потребуется несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку. Мария обычно появлялась несколько мгновений спустя, заслышав, как открылась дверь.

Мерседес опустилась на старый стул у двери и принялась переобуваться. Из темноты послышался голос:

– Здравствуй, Мерседес.

У нее чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Предположив, что пришла первой, она совершенно не заметила, что в комнате уже находится Хавьер.

Мерседес даже не знала, как к нему обращаться. «Хавьер» звучало слишком фамильярно, «господин Монтеро» – как-то нелепо.

– Ой, здравствуйте… – тихо отозвалась она. – Как добрались?

Она много раз слышала, как взрослые ведут вот такие ничего не значащие разговоры.

– Хорошо, спасибо, – ответил он.

В то самое мгновение, как будто для того, чтобы разрядить неловкость момента, в комнату вошла Мария.

– А, Мерседес, – сказала она, – ты уже здесь. Ну что ж, поглядим на твои танцы. Похоже, ты здорово впечатлила Хавьера, когда он в прошлый раз приезжал в Гранаду.

Они повторили солеа и булериа с вечера их знакомства, потом Хавьер сыграл для Мерседес целый ряд композиций к другим танцам. Прошел час, она танцевала почти без перерыва и расслабилась. Они чуть совсем не забыли про присутствие Марии Родригес. Время от времени она присоединялась, и раздавались негромкие пальмас, но ей не хотелось отвлекать их.

По прошествии некоторого времени Хавьер остановился.

– Думаю, на сегодня, пожалуй, достаточно, согласны? – спросила старуха.

Они оба как воды в рот набрали.

– Ну, тогда следующую репетицию устроим на будущей неделе в это же время, так вы успеете подготовиться, чтобы выступить вместе. А мы

с Мерседес пока отработаем несколько вещей. Спасибо, – обратилась она к Хавьеру с улыбкой. – Увидимся на следующей неделе.

– Да… – отозвалась Мерседес. – Увидимся на следующей неделе.

Она бросила взгляд на Хавьера, который убирал в футляр гитару. Тот встретился с ней глазами и вроде бы замялся. Ему определенно хотелось что-то сказать, но он передумал.

И тут же ушел. Несколько минут спустя, переобувшись, Мерседес тоже оказалась на мощеной улочке перед домом, но Хавьера и след простыл. Они общались так тесно, но оставались далеки друг от друга…

От беспокойства и смешения чувств у Мерседес крутило в животе. Ни о ком, кроме как о Хавьере, она и думать не могла; не то что часы – минуты считала до их следующей встречи. Доверилась только своей подруге Паките.

– Разумеется, у него такого и в мыслях нет, – заверила ее Пакита. – Он же на пять лет тебя старше! Почти ровесник Игнасио!

– Ну а я вот о нем думаю не как о брате, – возразила Мерседес.

– Просто будь поосторожнее. Ты же знаешь, какая об этих хитанос слава идет…

– Ты его совсем не знаешь, – встала на защиту Хавьера Мерседес.

– Да и ты, по правде говоря, тоже. Ведь так? – поддразнила подругу Пакита.

– Так. Но я знаю, что чувствую, когда танцую рядом с ним, – наисерьезнейшим тоном ответила она. – Как будто весь мир сжимается до размеров домишки Марии. Все, что снаружи, – пшик или бессмыслица.

– И когда вы снова увидитесь?

– Он приезжает через неделю. Я ни спать не могу, ни есть, ни о чем другом думать. Да и нет для меня ничего другого.

– Он тебя поцеловал? – пытливо поинтересовалась Пакита.

– Нет! – воскликнула уязвленная таким предположением Мерседес. – Разумеется, нет!

Они сидели во внутреннем дворике дома Пакиты. Немного помолчали. Пакита нисколько не сомневалась в искренности подруги. Она никогда не слышала от нее таких речей. Они обе провели немало часов, слоняясь по городским площадям и перекидываясь с мальчишками-ровесниками где игривым словцом, где взглядом, но чувства, которые Мерседес испытывала

к Хавьеру, похоже, не имели ничего общего с теми детскими романтическими переживаниями.

Для Мерседес дни до следующей репетиции тянулись с мучительной медлительностью. Конча заметила темные круги под глазами дочери и ее вялость. Вызывала беспокойство нетронутая еда на тарелке.

– Что с тобой, керида миа? – спросила мать. – Ты такая бледная!

– Все нормально, мама, – ответила она. – Уроки вчера допоздна делала. Такое объяснение Конча приняла. Как-никак она сама постоянно

ворчала, чтобы Мерседес серьезнее относилась к учебе.

Наступил день второй репетиции. Мерседес с самого утра страшно мутило. В пять вечера она отправилась к дому, где жила Ла Марипоса. Ее там ждали только к шести, но на этот раз ей хотелось прийти первой.

Мерседес надела туфли и принялась разминать кисти, вращая ими сначала по часовой стрелке, затем против, и постукивать ногами по полу, задавая ритм: раз-два, раз-два, раз-два, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

Марии все не было. Мерседес встала, ее ноги снова начали отбивать ритм сигирийи^[50]. Она начала совершать повороты, и ее стальные набойки загрохотали по половицам этого малюсенького домишки. Там было так тесно, что ее вытянутые руки едва не касались потолка, а стены дрожали от шума, который она подняла. Девушка кружилась, воображая, что слышит игру Хавьера.

Хотя Мерседес не замечала создаваемого ею грохота, он был слышен

даже на улице. Несколько минут Хавьер наблюдал за ней через окно. Все, что он видел, так это девушку, целиком и полностью пребывающую в своем мире, почти загипнотизированную ритмом движений собственного тела. Цыган не мог знать, что это его образ совершенно завладел воображением Мерседес.

В ее мысленном представлении он был с ней в той комнатенке, сидел на низком стуле и играл с таким пылом, что чуть не рвал струны, раня пальцы.

Прошло, может, минут пять-шесть, пока она исполняла свой личный, проникнутый торжественностью танец. Его зачаровала не только непосредственность эмоций, которые она так откровенно и безудержно демонстрировала, но и отсутствие какого бы то ни было стеснения, что возможно, только когда танцуешь в совершеннейшем одиночестве. Его внимание приковало также сочетание виртуозной техники с чем-то сродни исступлению. Она кружилась опять, и опять, и опять, словно одержимая. Хавьер знал: сделать так, чтобы эти выверенные, идеально отработанные шаги казались чистой импровизацией, – задача почти невыполнимая, а

у этой девушки получалось. Ее исполнение взволновало его до глубины души. Такое дуэнде было большой редкостью. Казалось, будто его сотряс разряд тока.

За секунду до того, как Мерседес остановилась, он ощутил легкое похлопывание по плечу. Мария Родригес. Он понятия не имел, как долго она там простояла и заметила ли, что он наблюдал за Мерседес. Интересоваться не стал. И так почувствовал себя любителем подглядывать в чужие окна.

– Давайте помогу, – сказал он, забирая у нее корзинку с покупками, чтобы скрыть смущение. – Похоже, тяжелая.

– Вот спасибо, – поблагодарила старуха за любезность. – Уж не знаю, откуда в ней столько буйства. Так внутри все и клокочет. А она это потом танцем выплескивает. Сам видишь – клад, а не девчушка.

Хавьер кивнул. Ее слова не оставили сомнений: Мария знала, что он наблюдал за ее юной протеже.

Когда Мария открыла дверь, Мерседес не успела еще отдышаться после танца. От нее чуть пар не шел. Хавьеру показалось, что робость ее улыбки странно сочетается с той откровенной сексуальностью, свидетелем которой он оказался благодаря подсматриванию в окна.

Всю прошлую неделю Мерседес неотступно думала лишь об этом гитаристе, и то, что он вернулся и сидел сейчас на низеньком стуле, настраивая гитару, казалось ей в порядке вещей. Словно ни один из них и

не покидал эту самую комнатку в течение последних семи дней.

Они обменялись короткими приветствиями, и Мария Родригес заняла свое место в углу, готовая внимать и смотреть.

– Что мне сыграть? – спросил Хавьер.

– Сигирийю, – твердо ответила она.

Хавьер низко склонил голову над гитарой и улыбнулся про себя. Мерседес с первых аккордов подхватила ритм, и скоро уже ее увлек

танец.

Когда бы Мерседес ни бросала взгляд на Хавьера, он был целиком поглощен игрой, а когда он поднимал глаза на нее, она, казалось, витала мыслями где-то очень далеко. Они и не подозревали, что их интерес друг к другу взаимен.

Подняв в очередной раз глаза на девушку, Хавьер заметил ее ставшие чеканными движения и безупречное тактирование. Ее сапатеадо, быстрая работа носком, подошвой и пяткой, оставалась столь же безукоризненной, какой была ранее, но сейчас Мерседес будто что-то сдерживало. Она казалась более скованной, робкой, под стать своей улыбке. Бросив взгляд туда, где должна была сидеть Мария, Хавьер обнаружил, что она исчезла из комнаты. Он прекратил играть, отсутствие дуэньи придало ему смелости.

– Подойди, присядь, – мягко распорядился он, указывая на пустующий стул по соседству.

Мерседес удивилась как неожиданной паузе, так и его приглашению подойти. Настолько близко друг к другу они еще не сидели. Она не колебалась ни секунды. Пусть она не всегда поступала так, как ей велят, выслушивать указания старших она привыкла.

Как только девушка села, он потянулся и взял ее за руку, которая отчаянно дрожала. Тут он понял, что ему нечего сказать и что он прервал танец исключительно для того, чтобы подержать ее за руку.

– Ты очень красиво танцуешь, Мерче.

Ничего другого ему на ум не пришло.

Он крепко сжал ее руку, а потом, точно потеряв на миг голову – сам готов был это признать, – поднес ее к губам и поцеловал, но не тыльную сторону ладони, а внутреннюю. Он переспал не с одной дюжиной женщин, но даже для него этот жест получился удивительно интимным.

Мерседес непроизвольно протянула ему и вторую руку, и теперь Хавьер сжимал их обе в своих ладонях. Они посидели так с минуту, впервые смотря друг другу в глаза, и любые слова были бы лишними.

Стоило Марии вернуться в комнату, Мерседес поднялась на ноги. Хавьер снова взял в руки гитару, и уже через час они снова разошлись в

разные стороны. Несмотря на свою цыганскую кровь, Хавьер знал, где проходят границы дозволенного.

Их первое совместное выступление должно было состояться на следующей неделе, а пока у Мерседес намечалось еще одно важное событие. За три дня до означенной встречи с Хавьером ей исполнялось шестнадцать. В праздновании участвовала вся семья, и, как ей было давно обещано, в тот день за завтраком на столике в кафе ее ожидал объемный мягкий сверток.

Она разорвала бумагу, и из свертка показалось бесподобное платье танцовщицы фламенко. Классическая модель: черный горох на красном фоне, в точности о таком Мерседес всегда и мечтала. Девушка приложила его к себе и крутанулась. Она уже остановилась, а воланы с вшитой в них проволокой еще с секунду жили своей жизнью – раскачивались из стороны

в сторону, подпрыгивали вверх и вниз.

– Спасибо, спасибо! – благодарно восклицала она, обнимая разом и мать, и платье.

Наблюдать и чувствовать восторг дочери было приятно, но про себя Конча увлечение Мерседес танцами считала поводом для расстройства. Она заметила, что дочь стала проводить с Марией Родригес куда больше времени, чем раньше.

Перед первым выступлением Мерседес и Хавьер должны были встретиться у дома Марии, всего в нескольких шагах от «пещеры», где уже собиралась толпа. Большинство привлекла сюда его репутация, но нашлись

и те, кого заинтриговало творческое содружество великого токаора^[51] из Малаги и местной девушки.

Когда прибыл Хавьер, из задней комнатки Марии, уже переодевшись, вышла Мерседес.

Платье село идеально, обтянув каждый изгиб ее тела, подчеркнув линии груди и бедер. Разительное вышло преображение, и она прекрасно осознавала, какое впечатление произведет на Хавьера, когда вошла в комнату в алом наряде, с горящими от возбуждения щеками.

– Ты выглядишь… чудесно, – проговорил он.

– Спасибо, – ответил она, зная, что так оно и есть.

Тогда она подошла к нему поближе, исполненная решимости и жгучего нетерпения в преддверии их выступления.

Он не раздумывал: протянул руку и погладил ее по волосам. Она шагнула еще ближе и почувствовала, как его пальцы касаются подбородка. Безотчетно слегка откинула голову назад.

Поцелуй Хавьера своей силой и накалом совершенно потряс ее. До

этого у Мерседес лишь раз был поцелуй в губы, и он оказался разочарованием; этот же полностью захватил ее, завладев телом, разумом и душой. Длился он долгие минуты или считаные секунды – значения не имело. Ощущения были столь яркими, что жизнь ее теперь разделилась надвое: до и после прикосновения его мягких губ к ее губам.

Им было пора выходить. Мария Родригес, вперед них знавшая, что` между ними непременно произойдет, сопровождала их к «пещере».

Разочарованным не остался никто. Мерседес танцевала с небывалой самоотдачей. Гитарист и танцовщица идеально друг друга дополняли.

Во время их второго выступления «пещера» оказалась переполнена. На этот раз среди зрителей затерялся Эмилио, и даже он со всей своей предвзятостью по отношению к этому парню, нагло занявшему его место, увидел, что союз у этих двоих сложился необыкновенный. Временами между Мерседес и Хавьером искрило так, что и до пожара было недалеко. Эмилио скользнул к выходу еще до того, как стихли аплодисменты. Ему совсем не хотелось попасться на глаза сестре, а уж позволить ей заметить его реакцию – и того меньше.

Пока Пабло и Конча пребывали в уверенности, что их дочь находится

у себя в комнате и, взявшись за ум, наконец занимается учебой, она танцевала в Сакромонте в компании Хавьера Монтеро. То, что кто-нибудь проговорится им о случившемся, было лишь вопросом времени. Так оно и вышло.

– Да тебе всего шестнадцать на днях исполнилось! – кричал отец, когда Мерседес пришла домой поздно вечером.

Она-то понадеялась, что родители уже будут спать, а те сидели и ждали ее. Зрелище отцовского гнева пугало еще и потому, что Пабло редко выходил из себя.

– Это всего лишь танцы! – оправдывалась девушка.

– А сколько этому твоему лет? Он-то должен соображать, что творит, – не унимался Пабло.

– Как не стыдно было так нас обманывать, – выговаривала ей Конча.

– Ну и позор! – подхватил только что вернувшийся домой Игнасио. – Танцуешь с чертовым цыганом!

Мерседес знала, что защищаться бессмысленно. Ее обложили со всех сторон.

Единственным человеком, понимавшим ее непреодолимую тягу к танцам, был Эмилио, но он почувствовал, что грядет, и ушел к себе. С тех пор как его променяли на какого-то чужака, в нем копилась обида.

Сестринская любовь так легко уступила место романтическому наваждению, не отпускавшему теперь Мерседес ни на секунду.

– Ступай к себе в комнату. И не смей выходить оттуда, – приказал Пабло.

Мерседес не спорила: сделала точно то, что было наказано. Хавьер тем вечером уже уехал обратно в Малагу, так что свою спальню ей было покидать незачем.

Она два дня просидела у себя в комнате. Еду для нее Конча оставляла за дверью. Через час возвращалась – и находила тарелки нетронутыми.

Есть Мерседес не хотелось совершенно. Девушка лежала на кровати и рыдала до полного изнеможения. Одним махом родители лишили ее двух вещей, составлявших смысл ее существования: танцев и Хавьера. Если она не может танцевать со своим хитано, то вообще не будет танцевать. А если она не может танцевать, – ей и жизни не будет.

Как-то ближе к вечеру в ее дверь постучали. В комнату вошел Эмилио. Увидев его, Мерседес села на кровати. Глаза ее опухли от слез.

Он стоял у изножья кровати, скрестив на груди руки.

– Послушай, я знаю, каково тебе.

Мерседес недоуменно моргнула.

– Знаешь? – тихо переспросила она.

– Да, – подтвердил он. – И я поговорю с родителями. Я видел, как ты танцевала, выступая с Хавьером. Это было редкое зрелище.

– В каком смысле?

– Это было… э-э-э… – безуспешно силился он.

Эмилио вдруг почувствовал неловкость перед сестрой.

– Это было что?

– Это было… само совершенство. Или что-то очень похожее. То, что есть между тобой и… Хавьером.

Мерседес не имела представления, как ей реагировать на неуклюжий комплимент брата. Она видела, как непросто тот ему дался.

Эмилио сдержал свое слово. Он побеседовал с отцом наедине, зная, что из двоих родителей Пабло менее рьяно, чем Конча, противился занятиям Мерседес танцами.

– Вы не можете просто взять и запретить что-то подобное, – объяснил он отцу. – Ничего не выйдет.

Заступничество Эмилио заставило Пабло пересмотреть свое отношение. Одно уже описание того, как Мерседес танцевала, наполнило отца гордостью. Прошло несколько дней, и Конча, пусть и скрепя сердце, согласилась встретиться с Хавьером.

Глава 14

За те несколько недель, пока продолжались переговоры, одержимость Мерседес танцами лишь усилилась. Ничем другим в жизни она заниматься не хотела.

Произошел обмен письмами, и в один прекрасный день Хавьер приехал в «Эль Баррил». Они с Пабло проговорили целый час.

Сеньор Рамирес все-таки переступил через себя и проникся к этому молодому человеку. Он, несомненно, имел серьезный вес среди исполнителей фламенко, и отношение Пабло к сложившейся ситуации стало меняться. Хавьер Монтеро играл не только в Гранаде и Малаге, но и

в Кордове, Севилье и Мадриде. Он даже получил приглашение выступить

в Бильбао, где жил его прославленный дядя-гитарист.

Наконец появилась Конча, и знакомство состоялось. Она не была расположена к Хавьеру, но молодой человек просто не мог не вызвать ее симпатии. Он буквально излучал искренность. Потом, когда Конча услышала его игру, она поняла, что как раз эта особенность и придает его исполнению такую проникновенность.

На время визита Хавьера Мерседес запретили покидать свою комнату.

Материнский гнев остудить не так просто.

Хавьер не тушевался. Он ясно дал понять, что хотел бы и дальше выступать с Мерседес в Гранаде, но мечтал о куда большем – о том, чтобы ездить с ней в другие города. В последнем он родителям Мерседес не признался, однако чувствовал, что вся его жизнь повисла теперь на волоске.

В представлении Хавьера они держали в руках его будущее – от них зависело, продолжит ли Мерседес для него танцевать, а он для нее играть.

Спустя час или около того их встреча подошла к концу. От имени себя и жены Пабло согласился рассмотреть просьбу Монтеро.

Конча сильно переживала. Отпустить Мерседес выступать с Эмилио можно было без опасений, ну а с Хавьером – совсем другое дело.

– Откуда нам знать, чем это все кончится? – спрашивала она Пабло. – Ей всего шестнадцать, он почти на пять лет ее старше!

Познакомившись с Хавьером лично, Пабло переменил свое мнение.

– Ну-ка напомни, какая у нас с тобой разница в возрасте, – криво усмехнулся он.

Конча промолчала. Муж был старше ее лет на десять.

– О чем весь этот разговор? – спросил ее Пабло. – Мы с тобой только

танцы обсуждаем? Или ты думаешь, что ими все не ограничивается? Конча вспомнила запавшие глаза дочери и нетронутые тарелки. Как

она ни старалась, – не могла объяснить происходящее запретом на танцы. Она не была бездушной, сама когда-то познала, какой может быть пылкая, всепоглощающая любовь, пусть даже страсть с годами и поутихла.

– Что тебя больше беспокоит? – уточнил Пабло. – Любовь нашей дочери к танцам или то, что она могла втрескаться в этого парня?

– Ну, у нее такое не спросишь, – без выражения ответила Конча.

– Да и вообще, может, одно другому только способствует, – размышлял Пабло.

– Ты же знаешь, мне хотелось, чтобы перед ней открылись новые горизонты, – убивалась Конча, – но не так же.

– А что, у нас есть какой-то выбор? Не разрешим ей выступать

с Хавьером, чем, думаешь, она займется? Засядет у себя в комнате и будет заниматься, как прилежная ученица?

Вошел Антонио.

– А ты что думаешь? – спросила его Конча.

– Мама, ты точно хочешь знать мое мнение?

Конча кивнула. Он помедлил, не желая принимать чью-либо сторону в споре между родителями, но здесь явно требовался третий, решающий голос.

– Я думаю вот что: зрителей так трогают ее танцы еще и потому, что они видят в ней эту ее необыкновенную решимость, – сказал он. – Ту самую решимость, которая никогда не допустит, чтобы хоть что-нибудь стояло между ней и фламенко. Попытаетесь ее остановить – заведомо окажетесь в проигрыше.

Мать помолчала недолго, размышляя над словами Антонио.

– Ладно, если ты, Пабло, будешь за ней приглядывать, придется, наверное, мне с этим смириться.

Немного погодя в бар к родителям спустилась Мерседес. Девушка была бледна, она понимала, что в тот день решалось ее будущее.

– Сегодня мы встречались с Хавьером, – сообщил Пабло то, что она и так уже знала. – И он нам понравился.

– Так я могу и дальше с ним танцевать? – нетерпеливо уточнила она. Это единственное, что ее интересовало.

Мерседес была вне себя от радости, когда услышала решение

родителей.

Неделю спустя она уже собирала сумку, в которую никак не желала умещаться ее накрахмаленная обновка – еще одно платье для фламенко.

Деньги на него дал Антонио.

– Решил, тебе не помешает иметь запасное, – сказал он, целуя ее в лоб. Мерседес с отцом добирались в Малагу на автобусе. Уехали на три

дня. Она еще никогда не путешествовала так далеко, не проводила столько времени наедине с отцом и не танцевала где-то, кроме родного города. Даже если бы она не направлялась на встречу к Хавьеру, эта поездка в суматошную и гостеприимную Малагу все равно стала бы для нее приключением. Они сняли комнатку неподалеку от дома Хавьера. На следующее утро он зашел за ними, чтобы проводить на репетицию, которая должна была состояться в задней комнате кафе, где им предстояло выступать тем вечером.

Пабло поразился, насколько иначе теперь танцевала его дочь. Он сидел как завороженный, пока они повторяли свой репертуар: танго, фанданго, алегриас и солеарес.Перед ним была другая Мерседес,не та,которую онвидел танцующей на празднике всего несколькими месяцами ранее. Маленькая девочка превратилась в молодую женщину.

Пара выступала на устроенной в кафе сцене, публика была настроена благожелательно. Хавьера они знали, как знали и его отца Рауля, который выступил в начале вечера.

Мерседес нервничала больше, чем когда-либо в Гранаде.

Все было непривычно, и она пребывала в уверенности, что не понравится зрителям, тем не менее представление прошло хорошо, ни в чем не уступив репетиции: не остались незамеченными ни ее запал, ни пластичность движений, ни изящество жестов, ни та палитра чувств – любовь, страх и гнев, – которые она выражала, танцуя.

С лиц обоих артистов не сходили улыбки, что совсем не сочеталось с общим настроем музыки и танцев. Они ничего не могли с собой поделать. Мерседес переполняло ощущение необыкновенной радости, и она, увидев гордость на отцовском лице, не побоялась выказать его перед зрителями.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒