От автора 8 страница

На следующий день на ее телефоне загорелась иконка в виде конверта. Сообщение было от Мэгги, она приглашала ее приехать к ней на несколько дней в Испанию. Соне и секунды не понадобилось, чтобы набрать ответ из двух букв. В ежедневнике – ничего срочного, да и еще одна поездка

в Гранаду – чем не чудесная возможность сбежать? Ей не повредят несколько дней, за которые она сможет все хорошенько обдумать, к тому же она навестит старика в его баре. Именно то, что ей надо.

Глава 11

Аккуратные ряды оливковых деревьев, крепких виноградных лоз и поспевающих овощей расчерчивали поля, точно шахматные доски. Высоко

в горах все последние мартовские и отчасти апрельские недели понемногу таял снег, превращаясь в неослабевающие потоки, несущие столь необходимую растениям влагу, и теперь на благодатных почвах густо зеленели посевы. В лучах солнца, припекавшего с каждым днем все сильнее, начали наливаться багрянцем клубника и помидоры. Скалистые горы, перекаты холмов, проглядывающие между ними размытые пятна селений с белеными домиками и просторные нивы, – Соня вглядывалась в расстилавшийся перед ней пейзаж сквозь мутное стекло иллюминатора, отмечая, как сильно тот преобразился под влиянием раннего летнего тепла.

Кондиционированный воздух в салоне самолета совершенно не подготовил женщину к жаре, раскаленной волной ударившей ей в лицо, едва открылись двери. Оказавшись в лучах послеполуденного солнца, она зажмурилась, а когда спустилась на летное поле, ее окружили струи теплого воздуха, как будто кто-то наставил на нее огромный разогретый фен. В эту секунду Соня почувствовала, что начинает оттаивать: за несколько последних месяцев, проведенных в холоднющей Англии, она продрогла до мозга костей.

Такси быстро уносило Соню к центру Гранады, за окном промелькнула Альгамбра. Водитель торопливо лавировал в плотном потоке: ему не терпелось вернуться в аэропорт за следующим туристом.

– Туда отвезти не смогу, – сварливо сообщил он, когда она показала ему нужный адрес. Судя по манере поведения, он был из тех, кто обожает отказывать в помощи. – Исключено.

Мэгги жила в Альбайсине, старом арабском квартале, на извилистых мощеных улочках которого едва могли разминуться пешеходы – что уж говорить о машинах! – и водитель, пресекая возможные споры, решительно высадил Соню на Пласа-Нуэва.

Стоя на площади, Соня осмотрелась. По одной стороне тянулся ряд кафе, переполненных сейчас людьми. В большинстве своем это были туристы, которые засели в густых зарослях разноцветных зонтиков с рекламой пива или кока-колы, чтобы освежиться прохладительными напитками и мороженым. Следуя указаниям Мэгги, она прошла к церкви в дальнем конце площади и поднялась по широким каменным ступеням

сбоку.

Путь ей перегородила расположившаяся на лестнице группа бродяг с дредами: один бренчал на гитаре, другой наигрывал на флейте, а третий бросал мячик своему шелудивому псу. Неуклюже волоча тяжелую сумку, Соня опрокинула одну из банок с пивом, и ее содержимое полилось вниз по каменным ступеням. Гитарист подскочил на ноги.

Не успела она понять, что к чему, как он выхватил у нее из рук сумку и пустился бежать. Ее замутило от испуга. Она бросилась за ним, но почти сразу поняла, что парень застыл как вкопанный на самом верху ступеней.

– Пожалуйста… – произнес он с сильным акцентом и, к немалому ее облегчению и удивлению, аккуратно поставил сумку на гладкие камни.

– Грасиас^[28], – сказала она, смутившись: сообразила теперь, что его намерения были исключительно благородными.

– Де нада^[29], – ответил он, и его красивое бородатое лицо расплылось

в улыбке.

Соня отметила, что ему вряд ли было чуть больше восемнадцати.

Просто его ангельские, почти детские черты скрывала щетина.

До места назначения оставалось еще метров двадцать, колесики ее сумки грохотали по булыжникам, пока она тащила ее за собой, держась узкой полоски тени, по улице Санта-Ана. Она позвонила в восьмую квартиру в доме под номером тридцать два. За стеклом наружной входной двери, украшенной затейливой ковкой, просматривался вестибюль, выложенный от пола до потолка ярко-синей и белой плиткой. Откуда-то сверху ее окликнули. Она отошла от входа и подняла голову.

Почти ослепленная яркой лазурью неба, она все-таки разглядела силуэт: с балкона опасно свешивалась Мэгги.

– Соня! – крикнула она. – На вот! Лови!

На булыжники с громким лязгом приземлилась связка ключей.

– Тебе нужен серебряный! Пятый этаж!

Соня вошла и начала подниматься по лестнице – и ведь ни одного херувима в помощь!

Прежде чем добраться до нужного этажа, она успела основательно запыхаться. В дверях ее встретила улыбающаяся Мэгги, похожая в длинном свободном платье с ярким набивным рисунком на экзотическую бабочку. Глаза на загорелом лице буквально лучились светом.

– Соня! Как же я рада тебя видеть! – воскликнула она, забирая у подруги сумку. – Проходи.

После сверкающей яркой плиткой лестничной клетки квартира

казалась погруженной во тьму. Низковольтная лампочка в прихожей света почти не давала, и Сониным глазам понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к полумраку.

Гостиная Мэгги была решена в мавританском стиле, который создавали коврики и покрывала, арабские светильники и подвесы из разноцветного стекла. Они позвякивали на легком ветерке, гулявшем по квартире. Соня была очарована не только обстановкой, но и видом, открывавшимся из огромных, от пола до потолка, окон на протекавшую внизу реку Дарро, которая рассекала массу тесно сгрудившихся зданий старейшего баррио^[30] Гранады.

– Просто волшебно, – восхитились Соня. – И как ты только ухитрилась отыскать такое местечко?

– Через приятеля одного потрясающего мужчины, с которым познакомилась, когда обратилась в агентство недвижимости, чтобы найти какое-нибудь жилье на съем.

– Потрясающего мужчины? – переспросила Соня, мгновенно уловив знакомые нотки в голосе Мэгги.

– Ну да, Карлоса, – слегка порозовев, ответила Мэгги. – Владельца того агентства.

– А как же Пако?

– Уверена, ты и сама можешь догадаться. Когда я прилетела, встретил меня в аэропорту. Провели пару ночей вместе. А потом начались эти бесконечные отговорки. Но, по правде, в итоге я нисколько не жалею, – философски рассудила она. – Я вроде как в долгу перед ним за то, что он подтолкнул меня сюда приехать.

– То есть все нормально, так? – осторожно уточнила Соня.

– Нормально? – У Мэгги аж дыхание перехватило. – Куда как лучше, чем просто «нормально». Все-таки умеют они тут жить по-настоящему. Хотя постоянно ложиться спать в три часа ночи, а на следующее утро вставать на работу крайне утомительно. Но мне нравится. Мне все здесь ужасно нравится.

– А что у вас с этим Карлосом? – поддразнила Соня.

– Ну, он вроде проявляет живой интерес. Мы довольно часто видимся.

И он любит танцевать… – Последняя фраза прозвучала так, словно это обстоятельство было для нее самым важным.

Они несколько часов нежились на низких ярких подушках, потягивая мятный чай. Им стольким нужно было поделиться, ведь с переезда Мэгги в Гранаду они созвонились всего лишь раз. Соня упомянула, что с выпивкой у Джеймса дело обстоит все хуже и что он всячески противится

ее занятиям танцами, но не призналась, насколько хрупкими стали их отношения.

К тому времени, как они выбрались в город в поисках тапас, солнце уже зашло за горизонт.

Поздним вечером, оставив Мэгги, у которой была запланирована встреча с ее новым ухажером, Соня направилась в «Эль Баррил». Она надеялась, что успеет застать Мигеля до того, как он закроется на ночь. Женщина улыбнулась про себя, вспомнив о поспешных выводах, которые сделал Джеймс, когда несколько недель назад ей пришла та открытка.

Соня добралась до кафе, когда на часах была уже почти половина двенадцатого, и она решила зайти внутрь и поискать хозяина там. По его лицу она сразу поняла, что он ее не забыл.

– Да, да! – воскликнул он. – Та самая прекрасная леди из Англии. Вы вернулись!

– Ну разумеется. И спасибо за открытку.

– Вы ее получили!

– Откуда вы узнали, как меня зовут? – поинтересовалась Соня, протягивая ему в знак приветствия руку, которую он горячо пожал.

– Мельком разглядел, когда вы подписывали открытку, – с виноватым видом признался он. – Оно и запомнилось.

– Вот как? – немало удивилась она.

Казалось, что со времени ее последнего визита он немного сдал. От столь радушного приема на сердце у нее потеплело, и Соня расположилась на высоком стуле возле барной стойки. Все остальные посетители уже разошлись.

– Приехали, чтобы еще поучиться танцам? – спросил он. – Вы ведь не прочь выпить кофе – с бренди?

Соня не успела ответить ни на один из двух вопросов, как в кувшинчике шумно забурлило взбиваемое паром молоко, и разговор пришлось ненадолго прервать.

Пока Мигель был занят, Соня встала и с нарочито невозмутимым видом прошла к фотографиям на стене. Все они висели на своих местах, там, где и прежде, – гордый матадор и рядом с ним танцовщица. Соня подошла ближе и всмотрелась девушке в глаза. Нет, она не могла быть полностью уверена. Чертами лица она напоминала женщину с той фотографии, что Соня припрятала в бумажнике, но близнецами они не выглядели. И платье на ее снимке казалось схожим с нарядами на фотографиях в рамках, но лишь отчасти.

Сзади подошел Мигель и передал ей чашку кофе.

– Нравятся вам эти фотографии, да? – спросил он.

Соня замешкалась. «Нравятся» не годилось, чтобы описать тот отклик, который они у нее вызывали, но и сказать правду Мигелю было никак нельзя. Уж больно невероятно бы она прозвучала.

– Я очарована ими, – сказала она. – Это же настоящие свидетели истории.

– Так и есть, – согласился Мигель.

– Может, оттого, что они черно-белые, – торопливо добавила Соня, – они и кажутся сувенирами из далекого прошлого. Их совершенно точно не могли сделать на прошлой неделе, так ведь?

– Все верно, не могли. На них застыло время, – отозвался Мигель. – Совершенно особый момент в истории.

Его замечание прозвучало столь глубокомысленно, что Соня почувствовала: фотографии значили для Мигеля не меньше, чем для нее. Она не могла оборвать разговор.

– Тогда уж, – обронила Соня небрежно, стараясь не выдать своего жгучего интереса, – расскажите мне, как изменилась Гранада.

Сидя за стойкой, она взяла из стеклянной чаши тоненький пакетик с сахаром и высыпала его в кофе. Мигель протирал бокалы и выстраивал их аккуратными рядами.

– Ко мне бар перешел в пятидесятых, – начал он. – Тогда в нем царило совершенное запустение, но в конце двадцатых – начале тридцатых он был популярным в городе местом встреч. Сюда заглядывали все – от работяг до университетских преподавателей. По гостям никто не ходил; все встречались в барах и кафе. В те времена туристов толком и не было, может, забредал какой лихой англичанин, наслушавшийся рассказов об Альгамбре.

– Вас послушать, прямо золотой век, – заметила Соня.

– Он и был, – сказал он, – во всей стране.

Тут Соня заметила фотографию, висящую в конце.

– Они похожи на куклуксклановцев! – воскликнула она. – Настоящая жуть!

На снимке была изображена группа из нескольких десятков человек, облаченных в белые одеяния с маленькими круглыми прорезями для глаз, в остроконечных, похожих на ведьминские шляпы наголовниках. Они торжественно вышагивали по улице, некоторые из них участвовали в несении креста.

– Это обычное для Страстной недели шествие, – пояснил Мигель, складывая на груди руки.

– Очень зрелищно, – сказала Соня.

– Именно так. Не хуже, чем в театре. Нынче развлечений навалом, но в те времена выбор у нас был небогатый, и мы эти шествия обожали. Я до сих пор их люблю. Каждый день на последней неделе перед Пасхой по городу носят эти громадные фигуры Девы Марии и Христа. Вы когда-нибудь бывали в Испании во время Страстной недели?

– Нет, не довелось, – призналась Соня.

– Задержитесь на несколько недель. Если вы никогда еще не видели

пасос^[31],получите незабываемые впечатления!

– Идея чудесная, – сказала Соня, – но на Пасху придется приехать как-нибудь в другой раз.

– Эти платформы со скульптурными композициями огромны, и, чтобы пронести по улицам хотя бы одну, требуется не менее дюжины мужчин. Их сопровождают другие члены церковного братства и оркестр.

Соня всмотрелась в фотографию.

– «Семана Санта, тысяча девятьсот тридцать первый год», – прочла она вслух. – Это был какой-то особенный год?

Старик помолчал.

– Да. В тот год сразу после Пасхи король отрекся от престола и наша страна избавилась от диктатуры монархии. Провозгласили Вторую республику.

– Похоже, знаменательное было событие, – заметила Соня, сейчас более чем когда-либо смущенная тем, как мало знает об истории Испании. – Много крови пролилось?

– Нет, – ответил Мигель. – Все прошло бескровно. До этого страну сильно лихорадило, но для большинства Вторая республика ознаменовала собой новое начало. Ей предшествовало восемь лет диктатуры Мигеля Примо де Риверы, при которой у нас все еще сохранялась монархия. Худший строй из возможных. Большинство, простой люд, при диктатуре ничего хорошего не видело. Все, что помню я сам, так это то, как мои родители жаловались на некоторые из принятых законов, таких как запрет собраний и раннее закрытие кафе.

– Представляю, какие это были непопулярные меры!

Вообразить Испанию без круглосуточно работающих баров и кафе было непросто.

– Так или иначе, – продолжал Мигель, – при диктатуре никто для бедняков и пальцем не пошевелил, поэтому, когда король Альфонсо Тринадцатый отрекся от престола и была учреждена Республика, миллионы людей были уверены, что жизнь их изменится к лучшему. Гуляли в тот день

с размахом, в барах и кафе было не протолкнуться.

В голосе Мигеля звучало столько воодушевления, словно описываемые события происходили не ранее чем вчера, – такими яркими были его воспоминания.

Соне подумалось, что то, как он говорит об этом, было сродни поэзии.

– Невероятное время, – вспоминал Мигель. – Все, казалось, так и дышит надеждой. Даже в свои шестнадцать я чувствовал это. Мы вдыхали свежий воздух демократии: отныне гораздо больше людей смогут повлиять на то, как будут управлять страной. Власть землевладельцев, обрекавших миллионы крестьян на нищенскую жизнь, наконец-то ограничат.

– Поверить не могу, что подобные вещи все еще происходили в тридцатые годы прошлого века! – воскликнула Соня. – Звучит так допотопно – крестьяне… землевладельцы!

– Хорошее вы слово подобрали, – сказал Мигель. – Допотопно.

Он щедро плеснул бренди в два бокала, объяснив, что всегда пропускает бокальчик в конце дня и будет только рад компании.

– Одно помню необыкновенно живо: складывалось ощущение, что все вокруг улыбаются. Столько было счастья на лицах!

– Почему вам в память врезалось именно это?

– Думаю, люди пережили немало изнурительных тягот и волнений. Детьми мы, наверное, просто принимали существующий порядок вещей как должный, но, сдается мне, родители наши натерпелись в свое время.

Мигель глянул на часы и не сдержал удивления.

– Прошу прощения, – извинился он. – Я совершенно забыл о времени. Мне пора закрываться. Мне и впрямь пора закрываться.

Соня почувствовала, как в ней нарастает паника. Что, если она уже упустила момент, когда можно было расспросить о снимках на стене поподробней, и теперь ей никогда больше не представится возможность разрешить свои мучительные сомнения относительно фотографии, спрятанной у нее в сумочке? Она выпалила первое, что пришло в голову, надо было сказать хоть что-то, чтобы задержать старика еще ненадолго.

– Но вы так и не объяснили, что произошло, – быстро проговорила она. – Как случилось, что кафе перешло к вам?

– Самый короткий ответ, который я могу дать, – гражданская война. – Он поднес бокал к губам, но, прежде чем сделать глоток, снова опустил его и заглянул в глаза выжидательно смотрящей на него Сони. – Но если хотите, могу рассказать пообстоятельней.

Та просияла:

– Правда? А у вас есть время?

– Найдется, – утвердительно кивнул он.

– Спасибо. С удовольствием узнаю побольше. И расскажите еще о семье Рамирес, – попросила она.

– Ну если хотите… Мало кого интересует прошлое. Но я расскажу, что знаю. Память у меня – на зависть многим.

– Расскажете мне о танцовщице и матадоре? – спросила она, стараясь не выдать своего восторга.

– Я бы мог вас даже провести по городу, если есть такое желание. В это время года я иногда не открываюсь по средам. В моем возрасте редкий выходной лишним не будет, – усмехнулся он.

– Это очень любезно с вашей стороны, – ответила Соня, немного замявшись. – А вы точно не против?

– Нет, конечно. Иначе не стал бы и предлагать. Почему бы нам не

встретиться маньяна…^[32] Завтра в десять. У кафе.

Какая заманчивая возможность – посмотреть на город глазами человека, который так хорошо его знает. Она понимала, что Мэгги, несмотря на новые исчерпывающие знания о городских тапас-барах, ни к истории Гранады, ни к ее культуре интереса не питает.

Соня пожелала Мигелю спокойной ночи и направилась обратно, в квартиру Мэгги. Ей требовалось хорошо выспаться.

На следующее утро ровно в десять часов Соня ожидала Мигеля в указанном месте. Странно было видеть его в непривычной роли и без фартука. Сегодня на нем был щеголеватый пиджак оливкового цвета и начищенные до блеска кожаные туфли. Она взглянула на него немного иначе и впервые поняла, что, судя по всему, когда-то он был удивительно красив.

– Буэнос диас, – поздоровался он, целуя ее в обе щеки. – Давайте сперва выпьем кофе, а потом начнем экскурсию. Есть тут у меня любимое местечко.

В нескольких минутах ходьбы обнаружилась маленькая площадь, на которой возвышалась статуя женщины.

– Это Марьяна Пинеда, – пояснил Мигель. – Я расскажу о ней позже, если вам будет интересно. Поборница равноправия.

Соня кивнула.

Кафе, куда ее привел Мигель, было гораздо больше его собственного и куда многолюднее, но хозяин конкурирующего заведения его тепло поприветствовал и поддразнил за появление с сеньора гуапа^[33]. Большая

часть столиков была занята беседующими между собой хорошо одетыми пожилыми мужчинами, в то время как у барной стойки расположилось несколько бизнесменов, все как один внимательно изучающих «Эль Паис». В выстроенных в ряд пепельницах дымились крепкие сигареты. Сотрудники бара работали споро, с душой: готовили тостадас^[34] с оливковым маслом, помидорами или джемом или же шумно высушивали столовые приборы. Под стеклянной крышкой-колпаком поблескивали свежие чуррос.

Когда появились Мигель с Соней, две хорошо одетые женщины лет пятидесяти пяти, с темно-русыми, тщательно уложенными волосами как раз собирались уходить, и они быстро заняли освободившиеся стулья. Кафе было набито битком, с местами – напряженка. Официант, убирая два бокала из-под бренди со следами красной губной помады, принял заказ Мигеля и выполил его буквально за несколько секунд; на проворного и сноровистого парня, двигавшегося как в танце, было приятно посмотреть.

– С чего бы начать? – спросил Мигель в воздух.

Соня выжидающе подалась вперед. Она знала, что он не ждал ответа.

– Пожалуй, расскажу-ка я вам поподробней о жизни перед гражданской войной. Как я уже говорил, между свержением диктатуры в тысяча девятьсот тридцать первом году и началом гражданской войны в тысяча девятьсот тридцать шестом году прошло пять лет. Это время известно как период Второй республики, годы относительного спокойствия для семейства Рамирес. Да, думаю, с него и начну.

Часть 2

Глава 12

Гранада, 1931 год

На площадях Гранады играли величественные фонтаны. В центре города преобладали элегантные постройки девятнадцатого века; их высокие окна и изящные кованые балкончики составляли противоположность сумбуру и обветшанию старого арабского квартала, где домишки с красными крышами, представляющими собой беспорядочное скопление треугольной и трапециевидной черепицы, ютились в тесном соседстве у подножия холма. А надо всей Гранадой возвышалась Альгамбра; ее величавые башни нависали над городом с вершины холма.

Большинство дорог были ухабистыми и каменистыми, а по весне дожди превращали их в потоки грязи. Вьючных животных использовали, чтобы развозить по городу товары, по улицам часто прогоняли скотину. Зимой в воздухе всегда ощущался душок навоза, ну а жарким летним днем им в городе разило отовсюду. Когда снега высоко в горах над Гранадой начинали таять, река Хениль иногда выходила из берегов, а к августу могла почти полностью пересохнуть. Переброшенные через нее мосты круглый год служили местом встреч для друзей и влюбленных.

Семейство Рамирес проживало над «Эль Баррил». Кафе принадлежало семье на протяжении уже трех поколений, и Пабло Рамирес родился в той же спальне, где на свет появились его дети. Пабло взял в жены Кончу восемнадцатилетней девушкой, через год у них родился первенец – Антонио. К тому времени, как ей исполнилось двадцать шесть, у них уже было четверо детей, и Конча, обладательница некогда роскошных изгибов, высохла от тревог и тяжелой работы. Ее красивое лицо не потеряло былую округлость, но выглядела она, будучи несколькими годами моложе мужа, старше своих лет. Пабло, типичный уроженец Гранады, был маленьким и смуглым.

Минуты отдыха у них выдавались редко, зато была уверенность в завтрашнем дне, а размеренная жизнь дарила чувство спокойствия, восполнявшее скудность достатка. Что в баре, что в квартире никогда не прекращалось движение, но, несмотря на почти постоянную занятость, в три часа Пабло и Конче все же удавалось собрать всю семью за столом. Совместный обед был ритуалом, на котором настаивали они оба, и дети знали, что их присутствие обязательно. В свое время отцовским тапком за опоздание схлопотал каждый. Что их всех объединяло, так это любовь и

уважение к родителям.

«Эль Баррил» был точкой пересечения различных культурных миров Гранады. Живя на границе с Альбайсином, дети чувствовали себя одинаково привольно как в атмосфере арабского квартала, где воздух звенел от ударов молотов о наковальни, так и в Сакромонте, где в вырытых прямо в склоне горы пещерах обосновались цыгане. Горестные, с завываниями, их песни были столь же неотъемлемой частью повседневной жизни, как и низкие густые звуки соборных колоколов и выкрики лоточников на цветочном рынке. Из комнат на верхнем этаже детям открывался вид на зеленые луга за городом и горы Сьерра-Невады за ними.

Как и вся местная детвора, Антонио, Игнасио, Эмилио и Мерседес Рамирес росли, играя на улицах и общаясь на площадях. Обыкновенно они держались поближе к Пласа-Нуэва, где находилось кафе их родителей, и совсем малышней забавлялись орлянкой или плескались в реке Дарро внизу Альбайсина. В последнем жило много их друзей, и пусть этот баррио был одним из самых бедных, нищета не мешала ему быть также одним из самых веселых и оживленных.

Весь их мир составляли братья, сестры, родители и одноклассники. Дружили семьями, поэтому, если Кончу Рамирес интересовало местонахождение любого из ее детей, выяснить его было всегда легче легкого.

«А, – говорили ей, – Эмилио играет с Алехандро Мартинесом – его брат мне сейчас сказал». Или: «Мать Пакиты попросила передать вам, что на праздник сегодня вечером Мерседес пойдет с ними».

В этом смысле город казался очень маленьким. Они были вольны гулять, где захотят. Дети скорее рисковали попасть под копыта нервного мула, на котором в город привезли дрова, чем оказаться сбитыми одним из немногочисленных автомобилей, разъезжавших по улицам. Пока светило солнце, Пабло и Конча Рамирес даже не задумывались о том, где могут находиться их дети. Никаких опасностей город не таил, потеряться в нем было невозможно, а влияние внешнего мира строго ограничивалось его пределами. Они мало что знали, кроме своего города. Однажды, давным-давно, съездили к морю, но это случилось лишь раз. Единственным местом, куда они выбирались постоянно, была деревушка, расположенная в горах к северу от Гранады, где жила сестра Кончи, Розита.

В 1931 году, когда была провозглашена Вторая республика, Антонио

было двадцать лет, Игнасио – восемнадцать, Эмилио – пятнадцать,

а Мерседес – двенадцать. Пабло и Конча Рамирес всех своих детей любили одинаково, всем сердцем.

Антонио, самый старший, был крупнее отца и, как все в семье, смуглым. Карие глаза его за стеклами очков решительно поблескивали. Он был серьезным ребенком и вырос в серьезного же молодого человека. Больше всего мальчик любил слушать взрослые разговоры, благо в детстве, проведенном при кафе, недостатка в оных не имелось. Пабло и Конча вечно донимали его уговорами пойти погулять со сверстниками, но он еще в раннем возрасте утратил интерес к детским играм. Хотя два друга у него все-таки имелось, и обоих он знал с самого раннего детства.

Одним из них был Франсиско Перес, чья семья жила на углу Калле-Эльвира и Пласа-Нуэва. В этом замкнутом мирке отношения между семействами Рамирес и Перес были по-родственному близкими. Луис

и Мария Перес вместе с двумя сыновьями, Хулио и Франсиско, жили над своей слесарной мастерской, передававшейся по наследству в этой семье уже на протяжении многих поколений. Если Луиса не было за прилавком у себя в мастерской, значит его всегда можно было найти в «Эль Баррил»: за четыре с лишним десятка лет дружбы у них с Пабло всегда находились темы для разговора.

Вторым близким другом Антонио был Сальвадор. Они звали его Эль Мудо, или Немтырь, и нисколько не смущались столь незатейливым прозвищей. Глухонемой мальчик. С годами друзья Сальвадора поднаторели в его языке и могли, собравшись втроем, беседовать часами напролет. Понятное дело, что Сальвадор, который ничего не слышал и не говорил с рождения, был из них троих самым красноречивым и пластичным: он ловко вырисовывал в воздухе хитро сплетенные фигуры, складывавшиеся в смешные, радостные, гневные или обеспокоенные высказывания. Иногда эмоции его были преувеличены до чрезмерности, а иногда он ограничивался едва заметным пожатием плеч или шевелением пальцев.

Когда провозгласили Вторую республику, одной из первостепенных задач нового правительства стало повсеместное обучение населения чтению и письму. Началась кампания по ликвидации безграмотности. Антонио как раз получил диплом учителя, что всегда было его мечтой, поэтому курс Второй республики на предоставление всеобщего доступа к образованию заслужил его одобрение. Ему пришлась по душе идея вкладываться в какое-то большое дело, а не просто изо дня в день корпеть в классе. Он видел, что невежество превращает людей в рабов, что с каждым из тех, кто овладел грамотой, у капиталистов становится на одного низкооплачиваемого прислужника меньше. Он знал, что просвещение – это мощная освободительная сила.

После 1931 года сеньора Рамирес пыталась убедить его не ходить на

политические митинги. Она считала их опаснее корриды. Забавно, право, но не так уж она была неправа. По крайней мере, на корриде ни у одной из сторон не имелось явного превосходства: у тореро и быка были равные шансы. В политике так происходило не всегда.

Самым колоритным членом семейства был Игнасио. И хоть более самодовольного человека и представить себе трудно, многие искали его компании. Черноволосый и черноглазый, на окружающих, особенно на женщин, он действовал неотразимо. Они никак не оставляли его в покое, что частенько усложняло ему жизнь. Стоило Игнасио лишь взглянуть в их сторону, как они тут же падали к его ногам. В мужском мире тореро такое не было редкостью – их возводили на тот же пьедестал, что и кинозвезд.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒