ЛО-МАНТАНГ

ЛО-МАНТАНГ

Мифическая крепость далекой планеты со спокойным величием возвышалась среди голых пиков — белый прямоугольный бастион, за которым теснились бесчисленные башни. Сразу же напрашивалось сравнение с фортециями крестоносцев, которые те воздвигли на Ближнем Востоке. Крепость казалась цементным кубиком на ладони бога войны, вытянутой посреди адской пустыни. Царственные стены внушали уверенность. В«мареве подрагивали силуэты белого дворца и трех розовых монастырей. Создавался единый, ненарушаемый образ далекого загадочного мира; столица представлялась последним оплотом средневековья, противостоящим современности...

Я долго простоял в изумлении, совершенно сбитый с толку первым впечатлением. Ветер ритмичными волнами овевал лицо. Внизу он поднимал пыльные смерчи, которые заволакивались в облако и бились о стены города. Насколько хватало глаз, не было ни единого деревца, никаких признаков жизни. Столица словно окаменела много веков назад. Утонула во Времени, как Атлантида.

Но для Таши и моих спутников она означала конец пути, комфорт ночлега и радости базара.

— Мантанг,— с удовлетворением произнес мой друг. Столько времени для нас это было лишь слово, без конца возникавшее в разговорах, и вот он теперь во плоти! Я подтянул полы чубы и зашагал к городу.

Сквозь завывания ветра мне почудились звуки труб и удары гонга. Когда дорога нырнула в глубокий овраг, я остановился, поджидая яков. Погонщики, Таши, Калай, его одноглазый помощник Канса и я в тибетском платье должны были составить внушительный караван. Нас связывало молчаливое и прочное товарищество; я мог гордиться тем, что привел свой маленький корабль в гавань.

Вблизи крепости на небольших участках робко росла гречиха. Но стена приковьтала взор. В ней не было ни одной бойницы, не было видно даже ворот — город не желал нас. Но нет, барабанный бой и звон цимбал, свист флейт и пронзительные звуки труб понеслись с удвоенной силой. Неужто в нашу честь? Это было бы слишком...

Дорога пошла в обход глухой стены, и тут обнаружились ворота — единственный вход в Ло-Мантанг; он представлял собой как бы туннель в мощном бастионе. Две огромные деревянные колонны с резными капителями окаймляли портал. В конце туннеля была вторая деревянная, прошитая железными заклепками дверь. Стены надежно укрывали жителей самого высокогорного королевства нашей планеты. Ворота, как я узнал, наглухо закрывали с наступлением темноты от воров и злых духов. Один за другим яки втягивались в темный туннель. Итак, вот она, столица «потаенной территории тибетского графства», о которой упоминал Бьюканан в 1802 году, а знаменитый шведский исследователь Тибета Свен Гедин называл Южной страной. В «Непальских эскизах» Олдфилда, вышедших в 1880 году, говорилось о «маленьком княжестве Мастанг». Олдфилд прожил 13 лет в Катманду, но так и не побывал здесь; он лишь уточнил, что «хотя Мастанг и платит ежегодную дань Непалу, однако не входит во владения гуркхов».

Так что же такое Мустанг? Княжество или королевство? Как оно образовалось, какова его история? Как могло случиться, что оно так долго оставалось «затерянным»? Почему в 1952 году Тони Хаген описал его как вассальную провинцию, а в 1961 году король Непала, ликвидировав институт раджей, сделал исключение для короля Мустанга — подтвердил его титул и привилегии, в том числе право творить суд и взимать налоги?

Маршрут каравана кончился, устало подумал я, но для меня дело лишь начинается. Теперь предстоят поиски в архивах, расспросы, детальный осмотр культурных и исторических памятников, описание которых почему-то всегда ограничивалось несколькими строчками. Между тем здесь даже при мимолетном обзоре исследователю хватит сокровищ на целую жизнь.

История Мустанга уходит в седую древность. Кто построил этот волшебный город? Кто был его первым правителем? Как сейчас живут его обитатели — пассажиры глиняного корабля, плывущего по застывшим волнам Времени?

Обычаи Мустанга складывались как результат представлений о жизни многих предшествующих поколений. Необходимо попытаться понять их.

Едва пройдя городские ворота, я окунулся в людской водоворот. Наша маленькая колонна уперлась в плотное скопление красных, желтых и голубых чуб. Далекое пение труб, эхом отдававшееся на холме, теперь превратилось в гром, в котором почти терялись звонкие удары цимбал. На площади перед белым фасадом четырехэтажного дворца было безветрие. Впрочем, никакая буря не смогла бы разметать многоцветную толпу в несколько тысяч человек. Мужчины, женщины и дети словно сошли с картин Брейгеля. Море загорелых, обветренных лиц, перепачканные счастливые мордашки детей, гроздьями висевших на крышах окрестных домов. Поверх волнующегося океана сальных кос торчали красные колпаки монахов.

Все были настолько поглощены зрелищем, что поначалу приход чужеземца прошел незамеченным. Лишь несколько взрослых оглянулись на меня с неудовольствием, словно я помешал им. Тибетская чуба не выделяла меня из толпы, и я стал протискиваться вперед.

В центре площади между двумя рядами сидевших монахов лама вел богослужение. На нем была тога из золотой парчи с вышитым синим и красным образом Мара — зловещего бога смерти; голову украшала широкополая черная шляпа с фигурами двух драконов, попиравших черепа.

Два монаха в красных тогах выкладывали у его ног дары, над которыми лама возносил песнопения. В плошках курились благовония, и сладкий дым плыл по воздуху под гром оркестра, в котором выделялись трубы и флейты, сделанные из человеческих, костей.

У меня разбегались глаза — это была настоящая феерия...

Женщины облачились в свои лучшее наряды — безрукавные расшитые чубы, из-под которых были видны шелковые блузки с пышными рукавами. Чубы повязаны двумя фартуками, сверху короткий, а нижний спадает до носков; оба состоят из узких полос материи веселых цветов — синего, красного, зеленого, желтого. У многих поверх были наброшены темно-синие парчовые накидки в виде треугольников. На груди они скреплялись большими овальными пряжками из черненого серебра с рельефными изображениями павлинов.

Что касается драгоценностей, то некоторых они буквально покрывали сверху донизу; часто встречались колье из оранжевых сердоликов с бирюзой. Иногда в колье были прицеплены золотые или серебряные ладанки, причем некоторые величиной с фотоаппарат. На запястьях красовались браслеты из слоновой кости или из ракушек. Но все затмевали головные украшения — бандо: вокруг шиньонов обвивался кожаный ремешок с громадной бирюзой, отдельные камни были величиной с наручные часы. На одном бандо я насчитал 32 камня — целое состояние!

Мужчины щеголяли в чубах разного цвета — от белого до винно-красного; среди толпы я заметил нескольких кхампа в круглых меховых шапках.

Естественно, меня больше интересовали не одежда, а лица. Детишки начали замечать меня и заговорщицки улыбались моей растерянности. На них были те же чубы, только в мини-варианте, а обуты они были в теплые валеночки на подошвах из крученого ячьего волоса.

Между тем церемония продолжалась. Я вспомнил, что ведь сегодня, третий и последний день ритуального действа, так называемого «изгнания демонов».

Главный священник разложил дары на пяти овальных металлических блюдах. Сидящие монахи затянули нараспев молитвы; к широким рукавам их тог были подвешены цилиндрические барабаны, по которым они ударяли кривыми палочками. В углу два монаха дули в громадные трубы, покоившиеся на деревянных резных подставках с изображениями бога смерти.

Смерть в Мустанге, равно как и в Тибете, вызывает у людей страх, смешанный с надеждой, ведь бог смерти крутит колесо жизни, в котором люди переходят из одного перевоплощения в другое, пока душа не достигнет нирваны. Демоны бродят среди живых, подстерегают их на каждом шагу, поэтому человек рискует своим будущим, совершая грех, особенно убивая любое живое существо. Только великий лама способен на время изгнать демонов — эта церемония и происходила в первый день четвертого месяца по тибетскому календарю, когда мы вступили в Ло-Мантанг.

Внезапно раздался вопль. Раздвигая толпу, на площадь выскочили три демона в ярких тогах и жутких масках; длинными мечами они со свистом рассекали воздух. Покружившись на освободившемся пространстве, они остановились. Новый вопль — зрители, вскочив как один, ринулись прочь из города, сметая по пути моих яков. За толпой степенно двинулись монахи и великий лама, предводительствуемый оркестром. Замыкали процессию приплясывавшие демоны. Пройдя портал, лама извлек из ножен священный клинок с эмблемой молнии на эфесе и принялся бормотать волшебные заклинания.

Толпа увлекла меня за собой. Впереди вышагивали трое мужчин с узкими красно-сине-желтыми флагами на длинных древках, за ними — музыканты, причем один молодой монашек тащил сложенные для удобства одна в другую трубы; за стенами города их снова вытянули во всю длину и положили на подставки. Низкий трубный глас поплыл над голой равниной. Толпа отхлынула на почтительное расстояние.

Демоны вновь пустились в пляс. Люди, не отрываясь, следили за их прыжками. Тем временем лама готовил свое «секретное оружие». Ему протянули серебряный кубок с водой, он немного отпил из него, а остальное пролил на землю. Священник встал лицом к снежным пикам, длинные полы тоги полоскались по ветру, драконы на шляпе пугающе скалили зубы. Ламе протянули священный лук. Он натянул его, прицелился и твердой рукой выпустил стрелу, которая вонзилась рядом с дарами. Лама схватил затем пращу из ячьей шерсти, вложил в нее камень и со свистом метнул на восток.

Рев трубы возвестил о прибытии солдат: отделение в 15 человек, одетых в шелковые сине-золотые чубы и меховые шапки, несло в руках мушкеты и длинные рогатины — их используют в Тибете и Мустанге как подставки при стрельбе с лошади, а иногда и как штыки. Воины встали на одно колено по обе стороны от ламы и изготовились к бою. Священнику начали подавать блюда, он по очереди бросал их на землю, разбивая на мелкие осколки. Каждый раз солдаты производили залп из мушкетов.

Во всем зрелище, разворачивавшемся в пустыне под стенами форта, было что-то величественное и таинственное; выстрелы отражались от окрестных холмов. Когда последнее блюдо разлетелось на куски, толпа исторгла пронзительный крик и танцующие демоны исчезли. Весело хлопая в ладоши, люди возвращались назад, исчезая за толстыми стенами. Ло-Мантанг избавился от демонов.

Я вновь оказался на площади. Таши повел меня к дому, где Калай по собственному почину решил остановиться и даже успел развьючить нашу строптивую скотину. Во дворе было уже темно, яки стояли привязанные возле грубого чана. Спотыкаясь и больно стукаясь коленками, я поднялся сначала по каменным ступенькам, потом по шаткому стволу, в котором были сделаны насечки, и оказался на' крыше, куда выходили двери двух комнат. В одной Калай раздувал в очаге лучину. Хозяйка, сказал он, согласилась отдать одну комнату под кухню, а вторую — под спальню.

Согнувшись, чтобы не разбить голову о косяк, я ступил в темное помещение. Пол был земляной, но сухой и без пыли. В глубине возвышался алтарь, похожий на распахнутый резной шкаф со ступенями, где на полках стояли бронзовые и деревянные статуэтки божеств и великих лам. Центральное место занимал Мантрейя — «грядущий Будда». Комната на крыше была часовней, и перспектива провести ночь в столь вдохновенном месте, вместо того чтобы ежиться под ледяным ветром в палатке, заранее согревала душу.

Я привык за время пути ложиться с заходом солнца и тут же засыпать, но сейчас в голове теснились тысячи мыслей. Где раздобыть провизию? Как получить доступ к архивам, если таковые имеются? Я рассчитывал провести три недели, а если потребуется, и больше в Ло-Мантанге и за это время ознакомиться в подробностях с его жизнью. Затем, взяв минимум багажа, отправиться на север, где есть интересные монастыри. После чего, если все пройдет хорошо, повернуть на юг, к Царангу, и пробыть там неделю.

У Таши я осведомился, не святотатство ли — спать в молельне? Наоборот, уверил он меня, в Тибете часовня как раз и предназначается для почетных гостей. Ло-Мантанг часто принимал бродячих монахов, но законы гостеприимства распространяются и на паломников и торговцев. Я же, как выяснилось позже, был первым европейцем, проведшим ночь внутри ограды средневекового города.

Утром, в половине шестого, Таши с Калаем уже готовили чай. Позавтракав, я принялся за осмотр нашего жилища. На втором этаже, пряма под нами, в комнатах с узкими, подслеповатыми оконцами жила хозяйка, пожилая вдова, и ее престарелый родственник. Одну комнату снимал молодой кхампа, с ним мы быстро подружились и провели вместе' немало приятных вечеров. В первом, низком, этаже помещались хлев и прочие службы.

Наш дом примыкал к задней стене королевского дворца. Вообще вся столица представляла собой компактную массу слепившихся домов; узким улочкам приходилось огибать, а иногда и подныривать под них. Город делился по горизонтали на "две части: солнечные террасы на крышах, где днем занимаются хозяйством, и темные, без окон первые этажи. Вторые служат зимой спальнями. Таким образом, жилище идеально приспособлено к суровому континентальному климату Мустанга с его резкой сменой жары и ледяного холода.

В десять часов у нас на крыше появился молодой человек в ярко-красной чубе. При виде меня лицо его озарилось улыбкой. Он сообщил, что король прислал за мной двух лошадей и ждет меня в своем летнем дворце. Добрый знак!

Кликнув Таши, я начал лихорадочно готовиться к визиту. Честно сказать, аудиенции на столь высоком уровне выпадали на мою долю нечасто. Я знал, что по восточной традиции полагается вручить подарок. В Катманду мы озабоченно рыскали по магазинам в поисках сувениру, достойного суверена самой высокогорной в мире страны. Внезапное озарение толкнуло меня на решение проблемы гастрономическим путем: подарю-ка я ему две бутылки отменного виски, принесенного на дорогу друзьями.

Подарок, конечно, странный, но я надеялся, что его оригинальность сыграет свою роль...

Надо же, притащить на «Крышу мира» четырехсоткилограммовый багаж и совершенно забыть о ката! По обычаю, в знак уважения высокопоставленному лицу подносят красивый шарф из белого шелка — так называемый ката. Где же теперь отыщешь их в количестве, достаточном для королевского двора?

Упущение, к счастью, помог исправить незнакомый монах, который влез на крышу и молча наблюдал за нашими сборами. Я повернулся к нему и спросил, не может ли он достать ката. Монах немедля вытащил из складок своей чубы клок засаленного белого шелка. Н-да, пожалуй, бедновато для короля... Я стал умолять Таши объяснить доброму человеку, что нам нужно два самых красивых ката. Монах пообещал достать их и скатился по лестнице вниз.

Таши завязал мою чубу на лхасский манер — с двумя складками на спине. Вид у меня был шикарный, по крайней мере так мне казалось: чисто выбритое лицо, под тибетским халатом свежая рубашка с галстуком.

— Ну, как я выгляжу? — обратился я к Таши.

Тот критически осмотрел меня и кивнул. Оставалось спустить рукава чубы в знак принадлежности к аристократии. Правда, пока я спускался по насечкам в бревне во двор, где нас ожидали две маленькие лошадки под щегольскими седлами, инкрустированными серебром и покрытыми ярко-оранжевыми ковриками, мой Костюм пришел в некоторый беспорядок.

Тревога снедала меня все время, пока не появился запыхавшийся монах с двумя дешевыми полотняными ката. Ладно, выбора нет, пришлось купить такие — они хоть были чистые. Я оседлал одного пони, Таши — второго. Посыльный подробно рассказал, как ехать в Тренкар, летнюю резиденцию короля.

Жаль, что никто нас не видел при выезде из города; я казался себе рыцарем, скачущим с верным оруженосцем к монарху. Дорога прижималась к ледяному ручью. По ту сторону поднимались развалины двух древних крепостей. Кто построил их и когда? Позже в рукописях я найду упоминание о двух фортах Три — верхнем и нижнем, но больше никаких подробностей... За холмом показался Тренкар — селение в 20 домиков рядом с двумя квадратными зданиями; в одном из них был зал для собраний, а второе представляло летнюю королевскую резиденцию. Тренкар — собственное имение короля.

У встречного крестьянина мы спросили, где живет король. Человек был одет в очень красивую белую чубу из козьей шерсти домашней выделки. Он почтительно вытянул руку в направлении самого крупного строения.

Возле массивного деревянного портала я спешился. Никого не видно. Входить или нет без приглашения? Оглядываю дворец. Это, без сомнения, один из прекраснейших образцов тибетской архитектуры — большое здание с грациозными геометрическими пропорциями. Мустанг, очевидно, должен насчитывать не одно подобное сооружение. Если говорить о традициях, то достаточно вспомнить, что лхасский дворец далай-ламы — Потала, построенный 300 лет назад, имеет 19 этажей. Следовательно, он долгое время превосходил по высоте все здания Европы, пока в 1950 году в Бельгии и Западной Германии не возвели первые небоскребы. Но как будут выглядеть они, когда им исполнится, как Потале, 300 лет?!

По тибетским нормам здешняя столица — крупный центр. В самой Лхасе не больше 35 тысяч жителей, а Гарток, столица Западного Тибета, насчитывает едва 40 домов. Между Гартоком и Лхасой, вдоль верхнего течения Брахмапутры,— практически необитаемая область. Ближайшая к Мустангу деревушка Традум состоит из 20 крестьянских жилищ и крохотного монастыря с десятком монахов. По сравнению с ними Ло-Мантанг — большая столица. Без сомнений, он играл важную роль в развитии тибетской культуры.

Поразительно, почему до сих пор этот край не привлекал внимания исследователей?

Таши напомнил мне, как нужно подносить ката: низко склониться и протянуть один конец, а второй держать у груди в знак нижайшего почтения. Затем надо положить шарф перед королем. Если он коснется его, это будет означать благосклонность; если не заметит подношения,— значит, я ему безразличен. Ну а если король обернет ката вокруг шеи, это следует понимать как знак сердечного расположения.

Из ворот вышел оборванный мальчишка и сказал, что мы можем войти. Во дворе старый слуга высунул мне язык и забрал лошадей.

Перед фасадом торчала высокая мачта с молитвенным флагом. Едва мы сделали несколько шагов, как навстречу кинулся громадный пес со вздыбленной шерстью. Мальчишка цыкнул на него и схватил за шею. Мы настороженно двинулись дальше к деревянной двери в углу двора. По обе стороны ее сидели на цепи еще два пса, встретившие нас заливистым концертом.

Дверь открывалась во внутренний двор, опоясанный галереей. Под навесом стояли лошади; наличники и переплеты больших окон на втором этаже были выкрашены в синее, желтое и зеленое. В целом дворец выглядел не столь импозантно, как я ожидал. Крутая лестница вела на крышу, где помещалось своеобразное патио, со всех сторон укрытое от ветра; стенами служили двойные окна, заклеенные коричневой тибетской бумагой. Согнувшись, я вошел в дверь.

Надо мобилизовать все внимание, сказал я себе, от этой аудиенции зависит исход всего пребывания в стране. Жители Ло, несмотря на открытые улыбки, проявляли сдержанность, едва я начинал расспрашивать их об истории и обычаях Мустанга. Они считали, что знания подобного рода — удел грамотных людей, а те не станут откровенничать со мной без благоволения короля. Сказать чужеземцу, кто был первым королем Мустанга, в их глазах означало вмешательство в дела королевской фамилии.

Следовало во что бы то ни стало получить согласие короля. Но как объяснить ему, что информация, которую я желаю собрать, не имеет отношения к политике? Меня ведь можно принять за шпиона или за агента какой-то политической группы, жаждущей узнать вещи, которые будут потом использованы для шантажа... Трудно оправдать любознательность одними лишь заверениями в ценности подобного рода сведений для науки.

Король Ангун Тенцинг Трандул не походил ни на одного из ныне царствующих монархов. Я мог основывать свои предположения только на рассказах Марко Поло о церемониале, принятом при дворах древних властителей Центральной Азии и Китая.

Поднимаю голову. Зал освещен солнцем, чьи лучи пробиваются сквозь полупрозрачную бумагу. Когда глаза привыкают к полумраку, замечаю четыре деревянные колонны, поддерживающие потолок и украшенные желтыми, голубыми, золотыми узорами. Пол земляной, как во всех мустангских жилищах.

Вдоль стены сидят человек двадцать мужчин, в молчании взирающих на меня. Я понял, что это королевский двор. У противоположной стены на низком деревянном сиденье в форме трона, покрытом подушками, подвернув под себя ноги, восседают двое людей. На секунду я заколебался — который из них король? Перед обоими на низеньких столиках стоят серебряные чашки. Тот, кто был помоложе, указал рукавом своей чубы на пожилого человека, сидевшего спиной к окну. Не было произнесено ни единого слова.

Я неловко согнулся пополам и, стараясь не потерять равновесия, положил край ката к ногам короля Ангуна Тенцинга Трандула. Затем ту же манипуляцию проделал Таши, надо сказать, с куда большей ловкостью. Молчание не прервалось. Выдержав паузу, пожилой король слегка раздвинул губы в улыбке и царственным жестом показал нам на два коврика рядом с ним. Я сел, запихнув под себя руками нижние конечности.

Весь двор смотрел на нас. Я тоже украдкой несколько раз бросил взгляд на короля и увидел, что тот разглядывает меня. Рядом с троном ворковал в большой клетке голубь, между придворными и монархом мирно гуляли щенки — штук пять-шесть, не меньше. Сам зал являл собой удивительное сочетание роскоши и деревенской грубости, так характерной для средневековья. За исключением собак, никто не смел шелохнуться. Неожиданно из-за трона показались две курицы; одна нахально вскочила на золоченый резной край королевского столика и оставила там след. Я весь сжался, ожидая, что будет, но никто не обратил на это внимания.

Над головой молодого соседа я заметил висящие на стене два ультрасовременных охотничьих ружья. Король слегка склонил корпус, взял дивной работы фигурный кубок и сплюнул в него. Прочистив таким простым способом горло, он произнес:

— Каре ре (в чем дело)?

— Мы прибыли изъявить нижайшее почтение вашему величеству, — пробормотал Таши.

Было условлено, что он заговорит первым: Таши знал изысканные выражения, принятые при обращении к важным персонам. Эти слова отличаются от разговорного тибетского языка, которым я владел. Таши очень волновался и нервно пытался спрятать руки в рукава моей французской куртки, но они, к сожалению, не так просторны, как у тибетской чубы. Мне было куда легче скрывать волнение.

Королю было на вид лет шестьдесят пять. Как и его подданные, он носил длинные волосы, заплетенные в косы, собранные на макушке и перевязанные веселой розовой ленточкой. На нем была очень элегантная чуба из темно-красной материн, подбитая стриженой овчиной. Суровое лицо выглядело устало. Тяжелые веки почти не поднимались. Желая прервать невыносимое молчание, я начал:

— Простите меня за то, что я говорю по-тибетски, как деревенщина...

Король удивленно вскинул веки. Он был явно шокирован тем, что я первый заговорил с ним: это звучало непочтительно и вульгарно. Но по придворным пронесся шепот; видимо, мое знание тибетского произвело эффект. Ангун Тенцинг Трандул широко улыбнулся — лед был сломан, и я чуть-чуть успокоился.

Король осведомился, откуда я.

— Из Франции. Это очень далеко.

— Франция ближе к Лхасе или к острову Америка? — уточнил его величество.

Как и большинство тибетцев, он был убежден, что Земля плоская и имеет форму полукружия, обращенного диаметром на север. Полукруг зовется Южным миром и окружен со всех сторон океаном, в котором плавают острова. Те, кому доводилось слышать о таких странах, как Англия и Америка, уверены, что это небольшие острова. Центр мира — Лхаса, расположенная точно в центре диаметра полукружия. Не зная, где бы отыскать место для Франции в этом мире, я сказал, что она сосед Англии, но отдалена от нее морем.

Король был удовлетворен и спросил, что привело меня в его страну. Тут, как условились, вступил Таши:

—Мы прибыли в вашу страну, чтобы изучать ее прошлое, ее обычаи, посетить монастыри и посмотреть хранящиеся там древние книги.

На сей раз король был очень доволен, придворные тоже одобрительно закивали. Их присутствие, кстати, придавало аудиенции официальный характер. В зале сидело несколько детей, в том числе давешний мальчишка, пригласивший нас во дворец. Позже выяснилось, что это придворный паж, усыновленный королёвским семейством, быть может даже незаконный сын кого-либо из членов правящей фамилии.

Паж снял с углей чайник и налил нам чаю в серебряные, как у всех, чашки. Король с отеческой улыбкой следил за угощением.

Несколько раз разговор прерывали присутствующие: они подходили к королю и простирались перед ним ниц. Это был ритуал прощания. Они удовлетворили свое любопытство, выяснили, зачем явились гости, и теперь считали, что могут отправиться по своим делам. Один старый крестьянин, однако, подсел поближе ко мне и вступил в беседу; это был любимый советник короля.

Разговор тек неторопливо. В Гималаях вообще стараются не торопиться. Ведь даже приветствие по-тибетски звучит «кале пхе» (не торопитесь). Налив нам не меньше десятка чашек соленого чая, слуги принесли фарфоровые тарелки с салатом. Как я потом выяснил, в салат идут сорняки, выполотые с хлебных и ячменных полей.

Сын короля спросил, хорошо ли мы устроились, и извинился за то, что не смог выделить нам более достойную резиденцию в городе,— если мы хотим, то можем жить у него в Тренкаре. Я вежливо отклонил великодушное предложение, сказав, что дела требуют моего постоянного присутствия в Ло-Мантанге...

Удивительное дело — меня не покидало ощущение величия происходящего, хотя вся обстановка была простой, а в сравнении с дворами индийских махараджей просто примитивной. Но именно так выглядели покои королевских замков во Франции и Англии в XI веке. Сейчас нередко забывают, что до крестовых походов — то есть до того, как с Востока в Европу завезли пряности, ковры, шелка и фарфор,— герцоги и бароны ходили по своим замкам босиком, спали на соломе в том же помещении, что и их лошади, а в аудиенц-залах разгуливали куры, как у короля Мустанга. Европейские короли и принцы не сразу превратились в изнеженных и утонченных монархов XVII—XVIII веков; раньше это были воины-помещики, хорошо знавшие в лицо своих крепостных, пировавшие с ними за одним столом. Они пили из бычьих рогов и ели на деревянных плошках. До XIV века большинство королей Франции едва разбирало грамоту!

И сейчас мне казалось, будто я читаю книгу по истории Европы.

Король сказал, что у него было три сына. Старший, Ангду Ньингпо, был коронован 14 лет назад, но умер после 11 лет правления. Пришлось ему, старику, вновь взять скипетр в ожидании момента, когда младший сын, Джигме Дордже, сменит его на троне; средний сын стал ламой в Царанге.

Его величество многократно бывал в Катманду, а однажды ездил в Индию на паломничество к святым местам буддизма. Редкие путешествия не изменили ни его привычек, ни манеры одеваться. Единственной современной деталью в его облике были очки в черепаховой оправе, купленные в Индии. Остальные приметы современности во дворце представляли два ружья, висевшие на стене. Долголетняя изоляция и традиционное отвращение к западной моде гималайских жителей позволили им сохранить в неприкосновенности национальную культуру и обычаи. Король, кстати, сказал, что он прекрасный знаток этих предметов, и проявил готовность ответить на мои вопросы. К сожалению, отвечал он очень коротко, а расспрашивать в подробностях я не посмел.

В тот день я впервые услыхал из уст короля имя Аме Пала. Фигура этого легендарного воителя представлялась загадочной, но король сказал, что именно Аме Пал основал государство Ло, построив большую крепость-дзонг Кечер. Развалины ее можно и сейчас видеть над Ло-Мантангом. Король с гордостью сказал, что в нем те же «кости», что и у Аме Пала (в тибетском мире это означает, что человек считает себя прямым потомком). Подумав, король добавил, что он восьмидесятый по счету потомок Аме Пала.

— Когда жил Аме Пал?

— Очень-очень давно,— уточнил король.

Я спросил затем, кто были «трое святителей» — Ангун Зампо, Нгорчен Кунга Зампо и Калун Зампо.

—Откуда вы о них знаете? — удивился собеседник.

Я рассказал, что во время краткой остановки в Джелинге нам сказали, что «трое святителей» позволили людям пить спиртное, ибо «люди не мулы». Король улыбнулся. Ангун Зампо, сказал он, был сыном Аме Пала, а Нгорчен Кунга Зампо — знаменитый лама, принесший в Мустанг веру. Третий святой был «калуном» тогдашнего короля (слово «калун» означает «управляющий»). Все они прославились своими деяниями, и их нарекли «тремя святителями». Я в восторге воскликнул, что хотел бы записать это.

Была одна загадка, которую я непременно хотел выяснить: когда точно Мустанг попал в вассальную зависимость от Непала? Исторические труды дают разные даты.

В книге историка Снеллгрова утверждается, что после первой непальско-тибетской войны 1792 года княжество Мустанг, лежащее на северных склонах Главного Гималайского хребта, оказалось в вассальной зависимости от гуркхских королей. Более того, автор писал, что один из сыновей непальского короля получил титул короля Мустанга и был посажен на трон в Ло-Мантанге. Это противоречит данным старинных хроник, гласящим, что раджа Мустанга — бхот, то есть тибетец; нет никаких следов и того, что сын непальского короля когда-либо занимал здешний трон. Да и датировка событий вызывает сомнения. Король уточнил кое-что в этой истории.

После восьмидесятилетней войны, сказал он, Мустанг сильно задолжал радже Джумлы (это древнее государство на южных склонах массива Дхаулагири когда-то властвовало над Западным Непалом). Мустанг 20 лет выплачивал дань Джумле, а потом гуркхские короли завоевали Джумлу, и, таким образом, Мустанг продолжал выплачивать дань уже Непалу. Непальцы никогда не завоевывали Мустанга. Они просто взяли на себя обязательство покровительствовать ему и получали дань, которую тот отправлял раньше Джумле. Все это произошло в 1795 году, после окончания войны между Тибетом и Непалом.

Так приоткрылась первая завеса над тайной страны Ло. Я, конечно, желал узнать еще многое, но боялся злоупотребить гостеприимством старого короля. Однако тот по собственному почину стал рассказывать, что Мустанг делится на семь областей, вернее, семь районов, и глава каждого района взимает королевские налоги. Я неосторожно брякнул, нельзя ли мне ознакомиться с бухгалтерскими книгами или хотя бы узнать, какую сумму платит народ Мустанга своему монарху, но по выражению лиц собеседников понял, что зашел слишком-далеко...

Кончив говорить, король знаком подозвал к себе высокого молодого человека, явно аристократического происхождения, судя по его великолепной чубе и золотому кольцу с бирюзой, которое он носил в ухе. Король сказал, что даст мне письмо к настоятелям всех монастырей. Молодой аристократ тотчас достал из складок чубы лист коричневой бумаги, серебряную чернильницу и длинную серебряную трубочку, оттуда он извлек деревянную, остро заточенную палочку для письма. Вскоре документ был готов. Король стал шарить вокруг себя в поисках королевской печати. Но поскольку она так и не отыскалась, Джигме Дордже протянул ему небольшую серебряную печатку. Король обмакнул ее в мягкую красную пасту и приложил внизу рескрипта. Бумагу несколько раз скатали, чтобы получился тонкий свиток, который и вручили мне.

Я развернул его и прочел:

«Сим объявляется королевская воля, чтобы по всей стране Ло ламы и трава (монахи) показывали французу, которых двое (имелись в виду Таши и я), все, что находится в монастырях, а также книги. Так повелел король Ло».

Под рескриптом стояла печать королевского дома из концентрических кругов.

Я поблагодарил, сложив ладони перед носом и повторив несколько раз: «Тудече, тудече». Неожиданно король сказал, что его сын болен. Я уже успел освоиться кое с какими медицинскими терминами и спросил, что с ним. Джигме Дордже ответил, что у него сильные боли в животе, он с трудом удерживает пищу. Почти безошибочно можно было определить дизентерию, тем более что он зимой ездил в Индию. Общеизвестно, что жители северного полушария часто болеют, оказавшись в тропиках. Живя в высокогорном климате, где относительно мало микробов, они заражаются дизентерией, едва спускаются в более теплые районы. Монахи, отправляясь на поклонение святым местам, непременно привозят домой болезнь и частенько $лирают от нее, поэтому дизентерия слывет здесь «святой хворью».

В Ло-Мантанге у меня были таблетки, и я обещал завтра доставить лекарство.

На прощание король сказал, что я первый иностранец, которому дозволили остаться на продолжительный срок в его стране. Я выразил свою признательность и попытался откланяться. «Попытался», поскольку подвернутая нога, на которой я просидел несколько часов, затекла и понадобилось немало времени, прежде чем я обрел способность шевелить ею.

Вытащив из чубы припрятанную бутылку виски, я кое-как, хромая, доплелся до столика и заявил его величеству, что «это отличное лекарство от сердечных и прочих невзгод».

Ну что ж, аудиенция у правителя высокогорного королевства прошла, по-моему, удачно, была даже обещана еще одна встреча. Король дал разрешение посетить монастыри и осмотреть книги.

Таши, делясь впечатлениями, нашел, что король «не слишком хорошо воспитан» (!) и говорит с «сильным акцентом, как все крестьяне Ло».

У ворот нас ждали пони, которых велено было вернуть слуге в Ло-Мантанге. Я помчался впереди Таши, испуская радостные вопли. Маленькие лошадки — я обратил на это внимание еще во время первой экспедиции по Гималаям — удивительно выносливы и не знают равных в беге по горам. Нет ли какой-нибудь связи между мустангами, известными во всем мире, и здешним королевством? К сожалению, нет. Наименование дикой лошади происходит от искаженного испанского «мостренго» (дикий), и оно бытовало задолго до того, как в 1850 году королевство Мустанг стало Мустангом. А что касается местной породы, то лучшие экземпляры, как сказал мне сын короля, выводят племена шерпов амдо.

Проснулся я от холода: нашу спальню-часовню насквозь продували сквозняки. В довершение в ней было полно церковных крыс, питавшихся дарами алтаря. Зато аскетизм моей новой жизни позволял оценивать все по иной шкале ценностей. Я стал получать удовольствие от глотка чистой прохладной воды, от пробуждений с восходом солнца. Я понемногу освобождался от всех привычек прошлой жизни, за исключением курения. Но и тут приходилось ограничивать себя, ибо курить в доме считается среди жителей страны Ло грехом. Гималаи остались в наши дни одним из редких краев, где люди не страдают от этого пагубного порока.

Среди лоба (жителей Ло) редко встретишь человека с хмурым лицом, дружеский смех звучит по каждому поводу; скажем, я не так завязал чубу или неправильно произнес какое-то слово — тут же раздается заливистый смех. Я видел, что люди относятся с удовольствием к моим стараниям походить на них. Большинство впервые видело европейца. Тони Хаген и профессор Туччи слишком недолго пробыли здесь, чтобы оставить по себе какую-то память...

Ребятишки на улицах частенько кричали мне вслед: «Длинноносый!» или «Желтоглазый!» Этим людям, которых на Западе зовут «желтыми», мы, европейцы, кажемся желтоглазыми из-за светлого пигмента зрачков. Ну а что касается первой клички, то мне не раз приходилось ее слышать в детстве в пансионах Франции, Англии и Канады, где я жил. Мужчины в нашей семье унаследовали носовой отросток от Сирано. И здесь он особенно бросался в глаза.

В Ло-Мантанге <

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒