Ролло Р. Мэй 2 страница

Когда человек вроде Присциллы больше не в состоянии так жить, что-то в нем надламывается, и он впадает в полное безумие. Он становится своей прямой противоположностью. Жестокость снов Присциллы наполняет ее реальную жизнь. Человек лишается разума, и не случайно многие века психоз назывался безумием. В ярости на всех, включая самого себя, человек угрожает совершить, и даже совершает, самоубийство, режет себе вены, размазывает свою кровь по больничным дверям, драматизируя свою потребность во внимании врачей и санитаров. Он совершает насилие над собой и над любым, на кого проецируется его ярость.

Похожие явления мы видим и у других пациентов. В автобиографической повести о собственной шизофрении «Я не сулила тебе розовый сад» Ханна Грин рассказывает, как в возрасте шестнадцати лет была помещена в клинику Честнат Лодж. Она была воплощением послушания и кротости, никогда ни на кого не злилась. Когда ей было нужно, она удалялась в собственный мифический мир и беседовала с населявшими его воображаемыми существами. Доктор Фрида Фромм-Райхман, лечивший ее психиатр, относилась к этой мифологии с уважением, уверяя Ханну, что не станет отбирать у нее эти фантазии, пока она в них нуждается. Но однажды летом Фромм-Райхман уехала в Европу, и к девушке был приставлен другой, молодой врач. Он отважно перешел в наступление, стремясь сокрушить ее мифический мирок. Результаты были катастрофическими. В припадке ярости пациентка подожгла себя и свои вещи, оставив на своем теле шрамы на всю жизнь. Ошибкой молодого доктора была его неспособность признать тот факт, что мифология придавала существованию Ханны значимость. Вопрос заключался не в том, верна такая мифология с теоретической точки зрения или нет, но в том, какую функцию она выполняла. Эта тихая пациентка, на первый взгляд неспособная на какие-либо агрессивные действия, от кротости в одно мгновение перешла к буйной ярости.

То, что могло показаться персоналу госпиталя проявлением силы, на самом деле было псевдосилой, выражением бессилия. Пациентку можно было счесть «безумной», имея в виду, что она не вписывается в нормы, принятые в нашем обществе, которое, как и все другие предпочитает кротких, послушных граждан. Необходимо заметить, что насилие является конечным результатом вытесненной злобы и ярости, сочетающихся с постоянным страхом и проистекающих из бессилия пациента. За личиной безумия мы зачастую обнаруживаем человека, отчаянно пытающегося обрести хоть какое-то чувство собственной значимости, хоть какую-то способность влиять па обстоятельства и обеспечивать самоуважение.

Когда Присцилла еще лечилась у меня, она получила газету из своего родного города. В ней сообщалось, что один человек из ее поселка покончил жизнь самоубийством. Присцилла сказала мне: «Если хотя бы один человек в нашем городке знал его, он не совершил бы самоубийства». Заметьте, она сказала не «если бы он кого-то знал», а «если бы его кто-то знал». Я подумал, что тем самым она пыталась дать мне понять, что не станет сводить счеты с жизнью, пока я отношусь к ней с участием. Но при этом она также выразила нечто жизненно важное для человека — необходимость в том, чтобы кто-то тебя выслушал, принял, знал. Это дает человеку уверенность в том, что он что-то значит, что он является частью человечества. Это также дает ему некоторую опору, точку, в которой он может найти смысл в бессмысленном мире.

День, когда Присцилла смогла бы на меня разозлиться, стал бы для нас праздником, так как я знал бы, что с того момента она сможет постоять за себя в контактах с другими людьми. И, что еще важнее, она сможет решиться проявить свои немалые способности уникального и достойного любви человеческого существа.

2. Безумие и общество

Каким же образом этот паттерн пассивности-безумия, наблюдавшийся нами у Присциллы, связан с насилием в нашем обществе, которое стало столь острой проблемой современности?

Мой знакомый, не проходящий курс психоанализа и не страдающий никакими психическими заболеваниями, так описывает переживаемую им ярость после ссоры с женой:

Насколько эта ярость напоминает временный психоз! Вот я иду по улице, но тротуару, который кажется таким далеким, и я не способен думать, я в тумане. Но туман лишь снаружи, внутри я весь в напряжении, каждая мысль и каждое чувство осознаются мною с поразительной четкостью, как будто я нахожусь в искусственно освещенном мире, где все очень реально. Единственная проблема в том, что это внутреннее освещение практически никак не связано с внешним миром.

Я чувствую некоторую неловкость перед окружающим меня миром — неловкость и беззащитность. Если бы кто нибудь поднял меня на смех или если бы от меня потребовалось что-то сделать (как если бы на улице произошла авария), я бы не смог никак прореагировать. Или, если бы я все же прореагировал, мне бы пришлось бы выйти из моего «безумия», прорваться сквозь него.

Улицы выглядят чужими, они кажутся пустыми, хотя на них как всегда много людей. Я не узнаю эти улицы (хотя я их видел тысячи раз).

Я иду как пьяный, осторожно поднимая и ставя ноги. Я вхожу в ресторан, и боюсь, что девушка кассир меня не узнает — я в другой коже — или подумает, что что-то не так. (Она меня узнает и, как обычно, дружелюбно приветствует.)

Я иду в туалет, без всяких эмоций читаю надписи над писсуаром. Я боюсь, что кто-то вдруг от меня что-нибудь потребует или нападет на меня, а я не смогу защититься. Возвращаюсь на свое место, смотрю в окно на противоположном конце ресторана. Я чувствую лишь зыбкую связь с миром. Мне приносят еду. Пища и ее вкус не особо меня интересуют. Я двигаюсь чисто механически.

Я стараюсь вспомнить подробности ссоры, но без особого успеха: две-три детали встают передо мною со всей отчетливостью, остальное — смутные обрывки. Немного ем.

Подходит официант — китаец средних лет — и говорит: «Я вижу, Вы очень много думаете, — он показывает на лоб. — У вас проблема?». Я улыбнулся и кивнул. Он продолжил: «В наше время у всех проблемы». Его слова почему-то подействовали на меня успокаивающе. Он ушел, покачивая головой. Впервые ко мне прорвался внешний мир. Это меня рассмешило и помогло гораздо больше, чем можно подумать.

Я понимаю почему, когда это состояние затягивается, люди наносят себе увечья, например, бросаются под машину. Они это делают из-за того, что мало осознают окружающий их мир. Они это делают также из мести. Или же они хватают ружье и в кого-нибудь палят.

Ощущение поглощенности такой яростью очень близко к тому, что исторически называется безумием.

Какой смысл, например, вкладывает в слово «безумие» в своем рассказе молодой чернокожий из Гарлема:

Белые легавые, они по натуре чертовы садисты… Они нам в Гарлеме ни к чему! От них самих больше насилия, чем от кого-нибудь еще… Вот мы танцуем на улице, потому что дома нельзя, тут подходит один легавый, и ему просто надо всех согнать. И он свихивается. То есть, просто у него крыша едет! Он в район заявляется уже накрученный и обезумевший[9].

Чернокожий имеет в виду, что есть связь между «безумием» полицейского и насилием в Гарлеме. Не использует ли полицейский, провоцируя ожесточенную реакцию, собственную ярость в качестве стимула для защиты того, что он считает законностью и порядком? Не заключается ли в этом одна из причин того, почему такой человек вообще решил стать полицейским? Не пользуется ли он социально приемлемым видом безумия, встав на защиту порядка и, тем самым, дав себе право — при исполнении своих полномочий — носить дубинку и пистолет, с их помощью давая выход своей ярости?

На примере историй, приведенных в книге «Люди насилия» профессора криминологии Ганса Тоха, можно более подробно рассмотреть эти вопросы. Так, сам Тох считает:

Чернокожие ребята и белые полицейские — со своей гордостью, своим страхом, своим одиночеством, своей потребностью самоутвердиться, своим требованием уважения к себе — удивительно похожи: и те и другие — жертвы, узники все разгорающегося конфликта, который не они начинали и который они не могут контролировать".

В своем исследовании заключенных Тох использовал одних специально обученных заключенных для интервьюирования других, справедливо полагая, что так он получит более достоверную информацию. В книге приведены отчеты и полицейских, производивших задержание, и самих арестованных; они затем проанализированы под углом зрения понимания насильственных инцидентов, которые формируют личность насильника. В своей книге Тох исключительно честен по отношению и к полиции, и к заключенным.

Как видно из их отчетов, полицейские считают, что обязаны охранять "законность и порядок", и они связывают с этим свою собственную самооценку и мужественность. С каждым разом становится все яснее, что полисмен ведет внутреннюю борьбу со своим бессилием, проецируя ее на понятия "законности и порядка". Наносимое им оскорбление полицейские интерпретируют как оскорбление законов их страны. И они требуют, чтобы "подозреваемые" уважали их авторитет и власть. Им кажется, что брошен вызов их мужественности, и именно под угрозой их репутация, на которой базируется их самоуважение. Вот типичный пример. Полицейский выезжает по сообщению о семейной ссоре и видит чернокожего мужчину в машине, который, как ему кажется, может сообщить какие-то сведения о происшествии:

Полицейский попросил мужчину выйти из машины. Тот ответил: "Не имеете права. Я в частном владении". Это выглядело вызывающе, и, по словам полицейского, "его тон был оскорбительным".

В конце концов чернокожий вышел из машины, держа руки в карманах плаща. Офицеру это не понравилось, и он попросил мужчину вынуть руки из карманов. Получив отказ, он позвал еще одного полицейского, и они заставили мужчину вынуть руки.

Полицейскому такое представляется непростительным оскорблением его авторитета. Он должен любой ценой отстаивать собственный авторитет ("Я считал, что было необходимо заставить мужчину вынуть руки из карманов… Он оказал нам сопротивление <…>. Мы его задержали и поместили на заднее сиденье патрульной машины, где он грозил помочиться на обивку, брыкался и стучал по стеклу")[10].

В этом примере чернокожий был уверен, что полицейский, который представляется ему орудием белого истеблишмента и врагом всей черной расы, унизил его намеренно. И действительно, он прав в том, что полисмену необходимо устрашить сто, дабы утвердить свой авторитет. Оба являются "людьми насилия". Сила служителей закона в данном примере является оборотной стороной "Силы Черных"[11]. Оба озабочены сохранением образа своего Я, своего чувства мужественности. Однако полицейский, в силу его идентификации с законом и порядком и благодаря пистолету и жетону, обладает особым преимуществом. ""Люди насилия" в рядах полицейских, — пишет Тох, — являются специалистами по превращению межличностных контактов во взрывоопасные ситуации". "Подозреваемый" обычно чувствует, что карты подтасованы против него, что его противник по "дуэли" прячется за жетоном и пистолетом, и зачастую призывает полицейского снять жетон и выяснить отношения "как мужчина с мужчиной".

Особую важность здесь представляет "наложение рук" — физический контакт и иные формы прикосновения. "Подозреваемый" должен защищать неприкосновенность своего тела. Полицейскому же кажется, что необходимо нарушить такую неприкосновенность, оказать физическое — порой необоснованно жестокое — воздействие для того, чтобы "подозреваемый" подчинился его авторитету.

Что немаловажно, такие полицейские практически всегда требуют у чернокожих предъявить удостоверение личности. А это потенциально весьма оскорбительно. Требование удостоверить личность психологически равноценно требованию раздеться — оно заставляет человека, которому уже показали, что он здесь подчиненный, почувствовать еще большее унижение. У чернокожих оно провоцирует чувство ярости, и оказывается, что простым требованием предъявить документы полицейский подталкивает ситуацию к взрыву насилия.

Следует отметить, что в результате такой силовой конфронтации в тюрьме оказывается человек, попросту пытавшийся подобными действиями защитить образ своего Я, свою репутацию или свои права. Так или иначе, практически каждый старается укрепить или сохранить свою самооценку и чувство личной значимости. И полицейские, и "подозреваемые" — все они ведут внутреннюю борьбу с бессилием. Просто каждый интерпретирует ее своим, зачатую диаметрально противоположным образом. Да, такая борьба за власть может раздуться до параноидальных масштабов, разжигаемая вымышленной угрозой, или же она может принять инфантильную форму драчливости или иного приставания. Но чтобы вскрыть корни насилия, мы должны изучать более глубокие уровни, нежели такая психологическая динамика, искать его источник в стремлении личности к созданию и защите своей самооценки. Это по своей сути позитивная, потенциально конструктивная потребность. Угроза тюремного заключения не останавливает преступников, ибо, согласно данным Тоха, "насилие произрастает из низкой самооценки и сомнений в самом себе, а тюрьма лишает мужественности, лишает человечности; насилие основывается на эксплуататорстве и эксплуатируемости, а тюрьма представляет собой джунгли, где всем правит сила"[12].

Появляются все новые и новые доказательства того, что полицейские и надзиратели, с одной стороны, и заключенные, с другой, представляют собой один и тот же тип личности. Тох пишет: "Наши исследования свидетельствуют, что среди полицейских есть своя доля "людей насилия"". Характер, взгляды и действия этих полицейских аналогичны характеру, взглядам и действиям других людей из нашей выборки [то есть арестованных — P.M.]. Они проявляют те же страхи и опасения, те же хрупкие, эгоцентричные убеждения. Для них характерны тот же кураж и блеф, та же паника и беспощадность, та же злоба и мстительность, что и для других наших респондентов… И хотя во многом жестокость полицейских обусловлена скорее адаптацией к полицейской работе, нежели проблемами детства, результат на деле практически один и тот же"[13].

Потребность в силе — а именно так можно другими словами назвать борьбу за самоуважение — свойственна нам всем. Ее позитивное проявление мы могли наблюдать во время бунта в тюрьме города Аттика, штат Нью-Йорк, когда предводитель восставших заявил: "Мы не хотим, чтобы с нами обращались, как с номерами <…>. Мы хотим, чтобы с нами обращались как с людьми, и мы добьемся этого…" Другой заключенный, постарше возрастом, встал на более реалистичную точку зрения: "Если мы не можем жить как люди, так по крайней мере постараемся умереть как мужчины". Как известно, двадцать восемь из них действительно погибли, когда через несколько дней спецназ взял тюрьму штурмом. Но известно также, что некоторые заключенные погибли, своими телами заслоняя надзирателей от пуль. Таков странный союз между надзирателями и заключенными, когда и те и другие находятся "в тюрьме" и представляют собой один и тот же тип личности.

В неопубликованном исследовании Алана Бермана, выполненном на претендентах на должность тюремного охранника, озаглавленном "Характеристики MMPI работников исправительной системы", которое было доложено на заседании Восточной психологической ассоциации в Нью-Йорке 16 апреля 1971 г., отмечается то же самое: "Претенденты на работу в исправительной системе, как и заключенные, обнаруживают эмоциональную уплощенность, отчуждение от социальных обычаев и сравнительно низкую способность обратить социальные санкции себе на пользу" (Р. 4). Данные Бсрмана указывают также на то, что "и кандидаты в охранники, II заключенные обнаруживают примерно одинаковые чувства агрессивности, враждебности, неприязни, подозрительности и желания бурно отреагировать на них" (Р. 6).

3. Бессилие и наркотики

Еще одним возможным следствием бессилия является наркомания. Убежденность в собственном бессилии особенно остро переживается молодыми людьми, и как раз среди них наиболее распространена наркотическая зависимость. Наркомания является формой насилия, так как человек в первую очередь насилует собственное сознание (в чем, собственно, и заключается назначение наркотика), а уже за этим следуют мелкие правонарушения и более серьезные преступления, совершаемые наркоманами[14].

Основой наркомании является "общая слабость" и "подавленный гнев"[15]. Слабость выражается в том, что "я неспособен соответствовать требованиям семьи", "я не могу найти работу", "я — импотент", "я — никто". Гнев принимает форму мести наркомана своей семье и миру за то, что они вынудили его занять мучительную для него позицию слабости. Половое бессилие складывается еще до начала приема наркотиков — большинство наркоманов сообщают, что страдали от преждевременной или быстрой эякуляции и испытывали большие трудности с эрекцией. Они боятся, что они "недостаточно мужчины", чтобы удовлетворить женщину.

Героин полностью снимает дискомфорт, вызванный постоянным чувством слабости. Он оказывает анестезирующее действие на личность благодаря отчасти химическим, отчасти психологическим механизмам и приносит полное облегчение взамен преследующей человека глубокой и непрерывной боли. Нет больше чувства неполноценности, нет больше боязни оказаться неудачником в работе, нет больше страха оказаться трусом в бою, нет больше огорчения родителей — все эти гнетущие чувства исчезают.

Типичный случай наркомании среди белых складывается примерно следующим образом: человек растет в благополучном пригородном районе, мать заглушает собственную тревогу, заставляя ребенка есть (синдром "ешь, детка, ешь, если ты меня любишь"). Отец добился финансового успеха, но в остальном он слаб: у него два "кадиллака", но дома он утверждает свой авторитет лишь с помощью грубой брани или иной подобной маскировки слабости. Сына призывают в армию, и он служит во Вьетнаме, где впервые знакомится с наркотиками. По пути домой он швыряет свои награды в Тихий океан, символизируя тем самым свое убеждение в бесполезности и бессмысленности войны. Вернувшись, он не может найти работу и полгода торчит дома, все больше утрачивая связь с родителями. Ощущая растущее чувство бесполезности, он прибегает к героину. Обнаружив, что тот приносит ему облегчение, он вскоре находит цель в жизни, заключающуюся, в основном, в краже денег у родителей для покупки наркотиков. Отец в конце концов узнает, что его сын наркоман, и выставляет его из дома, наказав ему не возвращаться, пока он "не исправится".

На всех этапах этой печальной истории яснее всего прослеживается бессилие молодого человека, ощущаемая им бесцельность жизни.

Причина чувства бессилия в целом заключается в отсутствии связи с сильным отцом. (Реже оно обусловлено отношениями с матерью). В отсутствие мужской фигуры, с которой он мог бы идентифицироваться, юноша лишен ориентации и структуры, которую должен был бы дать ему отец, лишен ценностей, которыми он мог бы руководствоваться или против которых он мог бы бунтовать. У чернокожей молодежи отсутствие сильного отца является практически исходной данностью. У них более реалистичные причины для приема героина, однако их проблемы носят внешний характер, и поэтому наркомания для них не является столь же серьезной болезнью, как для белых. У белого наркомана, похоже, отсутствует эдипов мотив — стремление превзойти отца, способное придать инструктивный стимул развитию, напротив, сын мстит отцу своей наркоманией.

В героиновой зависимости молодой человек обретает образ жизни. Раньше он страдал от постоянной бесцельности, теперь же перед ним стоят задачи скрываться от полиции, достать денег, раздобыть очередную дозу. Все это придает ему новую энергетику взамен неструктурированное™ его предыдущего мира.

Метод лечения нацелен как раз на это переживание бессилия. В лечебном центре Феникс Хаус, также как и в Синаноне, на группах встреч высвобождается огромная сила, направляемая на обеспечение абсолютной аутентичности. В этих группах совместного проживания поощряются наиболее прямые формы взаимодействия между людьми (за исключением физического насилия), направленные на достижение максимальной честности. Так, используется слово "наркоман", не содержащее ни капли лицемерия, за малейшую попытку скрыть правду о том, как содержится жилая комната, человек подвергается словесной атаке и т. п. Очевидно, что все это задает структуру, которая носит обязательный характер; сильного отца заменяет лидер или кто-нибудь еще из группы. Каждому члену отводится своя роль при сохранении возможности роста, и люди очень чутко реагируют на поощрения и наказания.

Похоже, что суть здесь заключается в том, что человек заново открывает свою силу и учится ею пользоваться. Всеобщее попустительство, ставившееся во главу угла пару десятилетий тому назад, вышло из моды, и новые веяния направлены как раз на стимулирование личностной силы. Даже слова, однажды преданные анафеме — борьба и конкуренция — и те реабилитированы. В той кузнице, где куется лечение, в ход пускается все, что может хоть в какой-то степени восстановить у наркомана ощущение силы, необходимое для выздоровления. Ярость наркомана связана с его энергией. Чем сильнее он может разъяриться (здесь имеется в виду прямая ярость, не выражающаяся в мести и иных косвенных формах), тем больше у него шансов выздороветь. Наркоман обладает немалой энергией, однако наркотики ее притупляют. Когда он прекращает их употреблять, он обычно начинает испытывать сильную ярость, и именно от этой "энергии ярости" зависит его реабилитация. Однако акцент здесь ставится на социальный аспект силы, перекликающийся с концепцией "социального интереса" Альфреда Адлера.

4. Жажда значимости

Как я уже говорил, сила и чувство значимости взаимозависимы. Первое является объективной, а второе — субъективной формой одного и того же переживания. В то время как сила обычно экстравертирована, чувство значимости может вообще не направляться вовне, проявляясь (и достигаясь) в медитации или иных интравертированных, субъективных переживаниях. Однако оно переживается индивидом в виде ощущения силы, так как помогает ему интегрироваться и эффективно взаимодействовать с другими людьми.

Власть всегда носит межличностный характер; ее внутриличностный аспект мы называем "силой". Так, Ханна Арсндт считает, что Бертран Ювенал был прав в своем утверждении, что власть является общественным явлением и представляет собой "согласованную" деятельность людей в группах. Именно поэтому так важна межличностная концепция Гарри Стэка Салли-вана, основоположника культурной школы психоанализа, который считал, что чувство власти, как способности влиять на других в межличностных отношениях, необходимо для поддержания самооценки и достижения зрелости. При утере чувства значимости человек переключает внимание на иные, зачастую извращенные или невротические формы власти, в стремлении найти замену значимости.

Одной из проблем сегодняшней Америки является широкое распространение чувства утраты личной значимости, утраты, внутренне переживаемой как бессилие. Многие люди чувствуют, что не имеют и не могут иметь власть, что им отказывают даже в самоутверждении, что им ничего не добиться и что практически единственным выходом является взрыв жестокости. Это еще трагичнее, чем окружающее нас насилие. Приведу пример из сна, преследующего радикально настроенного студента Колумбийского университета. Карлу снится, что он"…приходит домой и звонит в дверь. Ему открывает мать и говорит, что не знает его, и что ему здесь делать нечего. Тогда он направляется к двоюродному брату, где его встречают такими же словами. Наконец, он пешком пересекает страну, чтобы добраться до дома отца, живущего в Калифорнии, и отец тоже не узнает и прогоняет его. Сон заканчивается тем, что Карл исчезает в Тихом океане"".

Судя по тому, насколько 'i.vro такие сны — "мои родители меня не узнали и захлопнули перед моим носом дверь", "у меня нигде нет дома" — встречаются в процессе терапии, в них содержится важный ключ к пониманию нашего времени. Студент, которому снился этот сон, примкнул к революционному движению не случайно. Посредством насилия и близких к нему действий человек может обрести чувство того, что с ним считаются, чувство своего веса и власти (здесь неважно, является ли такое чувство суррогатом или нет). А это, в свою очередь, придает индивиду чувство собственной значимости.

Человек неспособен долго существовать без хотя бы какого-то чувства собственной значимости[16]. Обретает ли он его, стреляя в первого встречного на улице, занимаясь конструктивным трудом, бунтуя, бредя в психиатрической клинике или предаваясь наполеоновским фантазиям, он должен чувствовать, что что-то значит и быть способным реализовать эту ощущаемую значимость в жизни. Именно отсутствие такого чувства значимости и борьба за то, чтобы его обрести, стоит за множеством проявлений насилия.

Фильм "Сладкая жизнь" начинается со сцены, которая играет роль как бы прелюдии ко всему фильму. Мужчина, принадлежащий к обеспеченным слоям общества, попадает в своей машине в транспортную пробку при въезде в туннель. Он неистово пытается открыть окна в машине, но не может сдвинуть их с места, и все больше и больше впадает в панику. Сбоку на встречной полосе стоит автобус, тоже зажатый в пробке, так близко, что его пассажиры могли бы прикоснуться к стеклам автомобиля. Однако все в автобусе погружены в свои грезы, и хотя неистовство мужчины все усиливается, они похоже вовсе не замечают его существования. В результате возникает жуткое чувство, что мы живем в безумном мире — что во многих отношениях соответствует действительности.

Такое начало фильма о нашем времени — гениальный штрих. Ибо то, что дальше происходит в фильме о "высшем среднем классе" — это нескончаемая погоня за чувственной стимуляцией и симуляция контакта в мире, в котором никто не видит и не слышит никого другого. В этом фильме чувством значимости обладают только дети, которые видят явление Богоматери, оказывающееся обманом, и совершающий впоследствии самоубийство органист со своей маленькой семьей.

В своем докладе Национальному комитету по причинам и профилактике насилия, учрежденном президентом США после убийств Роберта Кеннеди и Мартина Лютера Кинга, историк Ричард Максвелл Браун дает отрезвляющую оценку причинам насилия в Америке: "Первый и наиболее очевидный вывод в том, что оно было чрезвычайно распространено во все времена. Мы так часто прибегали к насилию, что уже давно стали палить без разбора <…>. И дело здесь не просто в том, что насилие было связано с печальными сторонами нашей истории, такими как преступность, суды линча и семейные конфликты. Напротив, насилие незримо вплелось в самые благородные и конструктивные главы американской истории…"[17]

Политические убийства 1968 года дали толчок возникновению множества концепций и исследований, посвященных причинам насилия и борьбе с ним. Большинство из них заключаюсь в дебатах между сторон пиками роли природы и сторонниками роли воспитания. Первые (отталкивавшиеся в основном от Фрейда) придерживались той точки зрения, что агрессия представляет собой инстинктивное, генетически обусловленное свойство человека и что люди агрессивны по своей природе. Согласно данной точке зрения, это наш об щий крест, пятно на всем человечестве со времен Адама, и мы можем надеяться самое большее на то, что обитающее в наших сердцах зло будет находить свой выход в войнах или иных допускаемых культурой формах насилия.

Их оппоненты, сторонники роли воспитания, считают, что агрессия представляет собой феномен культуры, порождаемый (или по крайней мере стимулируемый) средствами массовой информации, порочным образованием и, в особенности, телевидением. Бороться с ним следует путем изменения существующей методики образования и осуществления контроля над телевизионными программами.

При этом сплошь и рядом игнорируется тот факт, что эти два подхода не исключают другу друга. Агрессия действительно является частью человеческого естества, по при этом она также формируется и усиливается культурой и может быть ею же (по крайней мере частично) направлена в другое русло. Наша куль тура — не какая-то данность, она в нас самих. Мы, "существа якобы разумные", как сказала Эдна Винсент Миллей в своем сонете, мы и создаем вездесущее телевидение и иные формы массовой коммуникации и посредством их потихоньку учим наших детей агрессии. Порождаемое этим противоречие усугубляет переживаемое нами бессилие и то ханжество, которым в пашей культуре окружен вопрос власти.

Однако подлинный аргумент против многих подобных рассуждений по типу "или — или" заключается в том, что они оставляют за рамками дискуссии как раз то, что является наиболее важным аспектом проблемы, а именно вопрос о ценностях, коренящихся как в природе, так и в воспитании, соединяющих то и другое и неразрывно связанных с агрессией и насилием.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒