Симон Львович Соловейчик. 22 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 22 из 32Следующая ⇒

внутренний орган на первых стадиях болезни. Боль - сигнал опасности для тела:

остановись! отдерни руку! Стыд - сигнал опасности для личности. Действие, которое

вызывает стыд, продолжать невозможно. Его стараются не держать в памяти, скорей

забыть. Но в истории каждого человека есть история стыда - были минуты, которые при

воспоминании о них заставляют съежиться и через много лет. От гнева и страха человек

может развить бешеную активность. От стыда он замирает, сжимается, умирает. А

глубинный стыд, боль совести, боль сердца, духовная боль настолько невыносимы, что

даже Иуда, чье имя стало символом предательства, пошел и удавился. Увы, кто из нас не

встречал людей, совершающих на глазах у всех такое, что надо бы им после этого выйти в

другую комнату и удавиться, - ан нет, живут и смотрят людям в глаза как ни в чем не

бывало. Про таких говорят: прожженные.

Я знаю учреждение, где заведующая лабораторией сильно не ладила с дурным

начальником, выступала с критикой, добивалась справедливости. И ей было плохо, да и

сотрудникам ее доставалось. Ей говорили: "Ну что же вы не можете поладить с

начальством, найти общий язык с ним?" Она лишь вздыхала: "Не могу. Я начинаю себя

ненавидеть".

Мы иногда со страстью воспитываем у детей ненависть к другим, но человек начинается с

ненависти к себе - ненависти, которая возникает при каждой попытке поступить против

совести.

Боль личности - страх и стыд за себя, за свое место среди людей, страх перед тем, что о

тебе плохо подумают. Боль совести - это боль человечества во мне. Я его клеточка, и с

этой клеточкой что-то неладно, она болит. Иногда стыд может охватить целый народ: "И

если бы целая нация, - писал Маркс, - действительно испытала чувство стыда, она была

бы подобна льву, который весь сжимается, готовясь к прыжку".

Как противоречив человек, как противоречива наука о его воспитании! Воспитывая

совестливого ребенка, мы обрекаем его на мучение. Чем ниже болевой порог совести -

тем больше будут наш мальчик, наша девочка страдать. Но что поделать?

Иногда я отчаиваюсь, чуть не криком кричу - проклятое занятие, проклятая наука! Чуть

только приблизишься к существенному, к тому, что и в самом деле влияет на воспитание,

- как все ускользает из-под рук и о самом важном ничего нельзя сказать. Не мистика - но

и неуловимое. В самом деле: все от стыда и совести; нет совестливости у ребенка - ничего

нет; не стыдится он дурного - ничего с ним не сделаешь. Но как воспитывать эту

ценнейшую способность стыдиться, испытывать угрызения и мучения совести?

Не знаю, что я бы отдал за дельную брошюру или хотя бы статью под названием "Как

воспитать чуткую совесть", но ни книги, ни брошюры, ни даже статьи, не говоря уж о

диссертации, в названии которых было бы слово "совесть", я не встречал.

Что ж, ограничимся минимумом фактов, которые можно считать неопровержимыми.

Во-первых, мы установили, что стыд - это боль. Когда человека стыдят, ему хотят

причинить боль. Он, естественно, сопротивляется, и происходит процесс, обратный тому,

которого желал воспитатель: стыд не возникает, не увеличивается, а уменьшается.

Пристыжение - наказание душевной болью, как битье - наказание болью физической, а

может быть, еще более сильное наказание. Но постепенно у ребенка возникает привычка

к стыду, как к физической боли, - и он становится бесчувственным, бесстыдным.

Достаточно один раз "переступить через стыд", как дорога к бесстыдному открыта

навсегда. Если отец сильно побил сына, то маленький может бояться следующей порки.

Если отец сильно пристыдил сына, то маленький больше не боится стыда и не чувствует

угрызений совести. Стыдя ребенка, мы подрываем его веру в правду, заглушаем совесть,

забиваем совестливость.

И во-вторых, мы установили, что коль скоро стыд - это боль совести, то он и зависит от

совести. Когда мы стыдим детей, мы думаем, что обостряем их совесть. Нет. Не совесть

обостряется стыдом, а стыд - совестью. Чтобы человек испытал стыд, мало позорить его;

нужно еще, чтобы у него была совесть, честь, которую он боится потерять, иначе и позор

ничего не даст. Стыд и позор испытывает лишь тот, у кого есть совесть, поэтому и

говорится: "ни стыда ни совести", а не наоборот. То есть нет у человека ни стыда за свою

совесть, ни даже самой совести. Дальше некуда.

У Макаренко в "Педагогической поэме" есть замечательно глубокое место, довольно

трудное для понимания, потому что эта мысль педагога противоречит общепринятым

представлениям. Считается, что если ребенок совершил дурной поступок, а его не

разоблачили, то он, оставшись безнаказанным, совершит проступок и второй раз, и

третий, привыкнет поступать дурно - и вырастает дурной человек. Так?

Нет. На самом деле все наоборот! А.С.Макаренко пишет: "Я начал ловить себя на

желании, чтобы все проступки колонистов оставались для меня тайной. В проступке для

меня стало важным не столько его содержание, сколько игнорирование требований

коллектива. Проступок, даже самый худший, если он никому не известен, в дальнейшем

все равно не будет иметь влияния, все равно умрет, задушенный новыми общественными

навыками. Но проступок выявленный должен был вызвать мое сопротивление, он должен

приучать коллектив к сопротивлению, это также был и мой педагогический хлеб".

Так бывает в пионерском лагере: курить нельзя; но кто-то курит тайно, в лесу. Это плохо,

однако что поделаешь. Попался - надо наказывать, исключать из лагеря. Но совершенно

недопустимо, чтобы кто-то нарушил запрет в открытую, курил при всех, нагло, или чтобы

открывшееся нарушение запрета осталось безнаказанным или неосужденным. Вот и

выходит, что проступок, оставшийся в тайне, - это еще не беда, еще есть надежда на

лучший исход, на то, что он "умрет" сам собой. Тогда как разоблаченный, открывшийся

проступок может сыграть в судьбе воспитанника самую страшную роль. Пока проступок

не раскрылся - подросток не переступил через стыд, он еще держится на нравственной

поверхности. Отношения правды и справедливости не нарушены, справедливость

уважается. Когда проступок раскрылся - никто не предскажет, что может случиться. Вот

почему воспитателю иногда приходится закрывать глаза на дурное поведение детей: не

знаю! не видел! Но если узнаю, увижу - берегись!

Так что же все-таки делать? Верить в правду, поступать по правде и внушать тем самым

веру в правду - развивать совестливость. Совестливость сама все сделает.

Нечто похожее на чувство стыда и вины зарождается очень рано, на первом году жизни.

Во всяком случае, мальчик, едва научившийся ходить и разбросавший из шкафа вещи,

оглядывается - не видят ли его? Если мама оказывается рядом, то он произносит сердитое

"У-у-у" - сам себя ругает и даже может шлепнуть себя. Он разбрасывает вещи, взрослые

сердятся - пожалуйста, он тоже сердится на себя. Правила игры он уже знает, хотя не

говорит еще ни слова. Но это еще не совесть, это страх. Близнецы совесть и страх

рождаются и начинают расти вместе. Задача воспитания совести первоначально сводится

к тому, чтобы нечаянно не заглушить ценное чувство стыда и не подменить его

малоценным чувством страха.

Конечно, было бы удобно, если бы ребенок каждый раз рапортовал нам: "Мне стыдно,

мне очень стыдно". Но ведь стыд скрывается, в этом его особенность. Чем больше людей

знают о моем стыде, тем мне больнее; поэтому я его прячу. Стыд мучит, его стараются

спрятать. Стыда стыдятся. Если мы хорошо понимаем ребенка и верим в него, мы сами

чувствуем, что ему стыдно, и на том, можно считать, конфликт исчерпан. Ребенок

достаточно пострадал за свой проступок: он наказан собственным стыдом. Если же у нас

не хватает чуткости, мы начинаем требовать какого-то выражения стыда: "Скажи, что ты

больше не будешь, попроси прощения" - в тот самый момент, когда ему стыдно! Но,

обращаясь к стыду, заставляя проявлять чувство стыда, мы искореняем его.

Чтобы ребенка мучила совесть, чтобы он знал, что такое стыд, его нельзя стыдить.

Стыдить - облегчать совесть. Каждый раз, когда ребенок набедокурит, просто огорчимся -

вместо того чтобы наказывать и стыдить. Совесть пробуждается от любви, при виде

причиненных страданий. Стыд во всех случаях возникает тогда, когда человек боится, что

близкие и дорогие ему люди подумают о нем плохо. Сила стыда зависит не от того,

насколько часто мы стыдим, а от того, насколько мы близки и дороги ребенку.

Стыд внушить нельзя, природа стыда, мы видели, не позволяет внушать его. Можно

тысячу раз повторять мальчишке: "Тебе должно быть стыдно!" - но ему не стыдно, и он

ничего не может с собой поделать, даже если чувствует себя виноватым в том, что ему не

стыдно.

Стыд - чувство более тонкое. Пожалуй, правильнее, если мама и отец говорят сыну: "Мне

перед тобой стыдно, я тебя обманул, нет, не говори, не уговаривай меня, я обещал

погулять с тобой, а не могу, очень стыдно:"

Охранять стыд, как охраняют природные ценности, - вот что мы должны делать для

воспитания совести. Охранять стыд! В книгах советуют, чтобы родители проводили

беседы с детьми об интимных сторонах жизни, и маме кажется, что она поступает

правильно, сообщая дочери некие научные и крайне полезные сведения. Но при этом

маме приходится говорить об интимном, оно становится нестыдным, и вред от беседы,

который состоит в снижении остроты стыда, превосходит пользу полученных знаний. Мы

слишком верим в силу знаний и не понимаем, что во многих случаях человека может

удержать от дурных поступков именно стыд, а не знание, и что всякое знание, умаляющее

стыд, вредно. Приводят примеры, показывают, какие беды ожидают иных молодых людей,

если у них нет знаний об интимной стороне жизни. Но на каждый пример (не отрицая

их!) можно привести сто примеров, показывающих, какие беды ожидают тех же самых

молодых людей, если в них ослаблено чувство стыда. Наверно, правильнее, когда

медицински полезные сведения дети получают из книг и брошюр. Сухомлинский нарочно

подкладывал такие брошюры; они исчезали; он подкладывал новые. Вот и все: Охраняйте

стыд!

Как правило, ребенок, совершивший нечто дурное, знает, что он поступил дурно, и его

хоть в какой-то степени мучит совесть. Он поступил дурно не потому, что у него нет

совести, а потому, что у него не хватило сил удержаться от соблазна, или его что-то

сильно привлекло, или его кто-то влек, или он сам не знает, как это у него получилось, -

ведь и мы, взрослые, вдруг ни с того ни с сего соврем, или не скажем всей правды, или

испугаемся чего-то, или невольно вырвется какая-то нелепость. Дети еще больше

взрослых подвержены случайным, необъяснимым, неожиданным влечениям,

поднимающимся из глубины души. На вопрос: "Почему ты так сделал?" - не всегда и

взрослый ответит, а ребенок почти каждый раз в недоумении. Но вот взрослые начинают

бранить ребенка; за что же они бранят, за что выговаривают? Первое слово на наших устах

- "бессовестный". Но есть совесть и есть слабость! Ребенок дурно поступил по своей

слабости, а мы его браним за отсутствие совести, и укоры наши становятся

несправедливыми. Ребенок чувствует, что совесть его мучит, а ему говорят

"бессовестный". Он сопротивляется, он не без основания полагает, что взрослый не прав, -

и совесть перестает его мучить.

Совесть заглушается.

Отсутствие совести - грех, стыд, позор, ужас; отсутствие воли - слабость, болезнь, беда,

несчастье. Когда мы корим за бессовестность, мы задеваем личность ребенка сильнее,

чем этого требует любой проступок. Мы оскорбляем, унижаем ребенка, если, конечно, он

принимает нас всерьез. Когда же мы говорим о слабости, мы тем самым выражаем

желание помочь, поддержать, мы попадаем в точку.

Да, нам нужно, чтобы у ребенка была не только совесть, но и сила поступать по совести,

воля. Однако если мы совесть усыпим, то и воля будет ни к чему. Нет ничего хуже, чем

вырастить человека с сильным характером, но без совести. Совесть без силы поступать по

совести смешна, но сила без совести страшна. Обратим внимание, как много в языке

оборотов о совести: "Тебе не стыдно? Стыдись! Какой стыд! Ты совсем стыд потерял! Ни

стыда ни совести! Смотри - и не краснеет! Где твоя совесть? Совесть у тебя есть?

Посовестился бы! Стыд, срам! Срамота какая! Срамник! Бесстыдник! Бесстыжий!

Бессовестный!" Цель этой брани - посильнее уязвить, наказать не ремнем, так хоть

словом. Обращение к совести, обвинение в бессовестности - самое сильное из словесных

наказаний, поэтому пореже будем прибегать к нему, а наоборот, каждым своим словом

будем стараться доказать, что мы верим в совесть ребенка.

Одно наше страстное стремление к правде в отношениях с людьми, к совести, к

справедливости, одно это искреннее стремление рано или поздно сделает совестливыми и

детей. Только искусственными, так называемыми педагогическими мерами совесть и

стыд не пробудишь.

Подобно тому как дети рискуют жизнью, испытывая свою смелость, испытывают они и

свою совесть, преступают правила и законы, чтобы самому - нарочно! - испытать жуткое

чувство стыда. Жуткое, страшное, сильно наказуемое привлекает детей как испытание, в

котором вырабатывается независимость.

Чего только не творят дети, испытывая свою совесть!

Две девочки десяти лет, две подружки из обеспеченных семей, попрошайничают на

улице, выпрашивают десять копеек, покупают в овощном магазине два соленых помидора

и идут счастливые оттого, что страх быть пойманными и стыд просить - позади.

Два четырнадцатилетних подростка, вполне разумные люди, дежурят в пионерском

лагере и вдруг ни с того ни с сего крадут порцию масла на весь отряд, граммов четыреста.

Зачем им такой кусок масла, что с ним делать? Если и поймают - застыдят. Да они сами

умрут со стыда, но крадут, а потом выбрасывают масло. Компания шестиклассников -

каждый в отдельности предельно честен - забрасывает камнями проходящую мимо

электричку, бьют стекла, а когда электричка останавливается и разъяренный машинист

бежит к подросткам, то они не думают скрываться. Стоят гурьбой и нагло смотрят в глаза

машинисту: "А это мы? А вы видели? Иди отсюда, дядя".

Что они, не знают, что попрошайничать, воровать, бить стекла (с риском убить человека)

- нельзя, бессовестно, стыдно? Знают, конечно! Или они такие безвольные, что не могут

удержаться? Нет, конечно. Но влечет их непреодолимое, необъяснимое желание испытать

страх и стыд, пройти через нравственные приключения, пусть и опасные для жизни и

чести. И ничего с этим не поделаешь, так было, так будет. Счастье, если кто-то не

попался, остался неразоблаченным - пережитого страха и стыда порой хватает на всю

жизнь. Несчастье, если поймали на дурном, да еще попал в руки безжалостных людей, не

умеющих и не желающих простить... Но что делать, ведь сознательно шли на риск, а риск

не может быть игрушечным, дети рискуют до конца - жизнью и достоинством.

Для того чтобы человек поступал по совести, он должен быть уверен, что им движет

именно совесть, а не страх. Что он не ворует не потому, что боится воровать (не боится,

воровал!), а потому не ворует, что совестно. Вот причина, по которой дети совершают

многие дурные поступки: они испытывают себя. Два тормоза есть у человека: страх и

стыд. Дети подавляют страх, чтобы дать место стыду, чтобы жить и поступать не за страх,

а за совесть, то есть чувствовать себя свободными людьми. Принуждение совести -

единственный вид принуждения, дающий человеку чувство свободы. Чем больше

несвободен человек от совести, тем свободнее он.

Януш Корчак писал: "Мой принцип - пусть дитя грешит. Потому что в конфликтах с

совестью и вырабатывается моральная стойкость". Если ребенок растет таким

осторожным и благонравным, что никогда, ни разу не совершил ничего

предосудительного, то как он вообще узнает, что такое совесть и стыд? Не испытав ни

разу угрызений совести и чувства раскаяния?

Каждый раз, когда ребенок совершает нечто, с нашей точки зрения, кошмарное,

подумаем: а что это было? Испытание смелости или механическое следование за толпой?

Дурная привычка или тяжелый порок?

Проступок-испытание, если уж ребенок попался, стоит осудить, а может быть, стоит и

наказать ребенка, иначе, пожалуй, он будет и разочарован: какой же риск, если ничего за

это не было? Сделаю-ка я нечто более рискованное: К тому же полезно приучать ребенка

держать ответ за свои действия.

Если же перед нами не проступок честного человека, а порок слабовольного ребенка, то

наказывать и стыдить нелепо, ибо порок надо лечить, как болезнь, и почти всегда какой-

то переменой обстоятельств или усилением надзора. А лучше всего порок лечится верой в

ребенка, постоянными уверениями: "Ты не такой, ты хороший", и главное - терпением. Не

надо фиксировать внимание на пороках, справедливое сочувствие ребенку - лучшее

лекарство против любого порока.

Известный человек, многого в жизни добившийся, с высоким положением, жалуется:

- Почему это? У меня сын - толковый парень, кандидат, а такой, знаете ли: - Он

поморщился. - А внук, - добавил он, - так и вовсе! - Он махнул рукой. - Ну почему?

Скажите?

Ну что скажешь? Откуда я знаю? Посочувствовал: Но при следующей случайной,

мимолетной встрече спросил его с ходу, без подготовки:

- Скажите, пожалуйста, как вы думаете - есть правда на земле?

- Правда? - сказал он. - Конечно же, нет!

Вот и объяснение, отчего сын и толковый, и кандидат - а непорядок с ним.

Дети - жестокие наши разоблачители. Они беспощадно и неподкупно свидетельствуют

миру о том, кто мы с вами есть на самом деле. Всегда считалось, что плохой сын - позор

для отца и для матери. И ничего в мире не изменилось, никто этого морального закона,

одного из важнейших законов всякого общества, не отменял.

Но нам не нравится считать, что родители отвечают за воспитание детей, нам гораздо

спокойнее жить с этой удобной тайной природы: хорошие родители, но, увы, отчего-то

плохие дети. Отчего же плохие? Всеобщее пожимание плечами - природа, гены, то да се,

и на работе отец занят... недоглядел: "Жена сына растила: Я ей говорил:"

Ах, если бы хороших детей давали по знакомству или по заслугам! Не правда ли, есть что-

то несправедливое в том, что высшее из благ распределяется неизвестно кем и неизвестно

по какому принципу?!

Но принцип распределения хороших детей между людьми есть, его можно объяснить.

Проделаем мысленно такое упражнение. Выберем в комнате, где сейчас находимся, что-

нибудь заметное - дверь, окно, зеркало. Ну хоть дверь. Представим себе, что это - правда,

и подойдем к ней лицом вплотную. Так жить трудно. По правде живут праведники, но их

не столь уж и много на земле. Обычно люди живут в каком-то отдалении от правды -

сделаем шаг назад от двери, глядя на нее, и другой шаг, и третий, а может быть, и

четвертый, и пятый - это как мы свою жизнь оцениваем. Некоторые люди живут ближе к

правде, другие дальше, и все, конечно, важно для воспитания детей. Но это не главное.

Повернемся спиной к двери - к правде. Вот главное для воспитания: лицом к правде мы

живем или спиной к ней. Веря в правду или не веря в нее.

Потому что детям передается не сама наша жизнь, они не могут оценить ее (да и мы -

можем ли?), и не пример наш, не поведение, а наша вера в правду, наше стремление к

правде, наш дух.

Самый опасный человек для детей не тот, кто дурно живет, а тот, кто считает, что и все

люди дурно живут, что правды и вовсе нет на земле. Стараясь внутренне оправдаться

перед детьми, такие люди и убивают совесть в них.

Чем справедливее социальное устройство общества, чем больше людей верят в правду,

тем легче и человеку верить в нее, тем лучше дети у него и во всем обществе. Когда

человек видит вокруг себя слишком много лжи, когда "добро и зло, все стало тенью", он

не справляется с ложью, его охватывает равнодушие, и детей его жалко. Каждый раз,

когда я вижу человека, открыто попирающего правду, я смотрю на него с ужасом:

"Неужели он не боится за своих детей? Неужели он думает, что его дети ничего не

чувствуют?"

Нравственная судьба моего ребенка зависит не от того, богат я или беден, грубоват я или

мягок с ним, воспитан я сам или не воспитан - ни от чего такого судьба мальчика или

девочки не зависит, она зависит лишь от одного: верю я в правду или нет.

Соберите десять или сто людей, спросите их, от чего зависит успех воспитания. Пожалуй,

ни один из десяти или даже из ста не назовет причиной веру в правду. А на самом деле

вера в правду, стремление к ней - последняя, глубочайшая причина, по которой вырастают

хорошие или дурные дети. Когда мы верим в правду, мы стараемся поступать с детьми

справедливо, у них развивается совестливость - и вырастают порядочные люди, на них

можно положиться.

У вас должен появиться ребенок? Обзаводитесь пеленками и верой в правду. Будем

служить нашим детям верой и правдой, верой в правду.

Но не совесть правит миром, нет!

А любовь и совесть - добро и правда.

Напишем так:

ВЕЛИКОДУШИЕ

ДОБРО

ПРАВДА

СПРАВЕДЛИВОСТЬ

ЗЛО

БЕЗДУШИЕ

Зло и бездушие - посягательство на человека, чем бы оно ни объяснялось. Но добро - это

не отсутствие зла; иначе можно было бы считать, что каждый с утра сделал массу добрых

поступков - не убил, не зарезал, не ограбил. Чтобы подняться в область добра и

великодушия, в ту область, где только и живет педагогика, надо затратить определенный

труд души, приложить силу. Эта сила - любовь к людям, этот труд - труд любви.

Добро и есть любовь к людям. Чтобы по-доброму относиться к человеку, то есть

возвысить его, я должен принять его таким, какой он есть. Я могу желать ему стать лучше

- но для него, а не потому, что такой, какой он есть, он мне мешает, не удовлетворяет

меня. Нет, я его принимаю, я его люблю, я не собираюсь его переделывать - вот в чем

добро. Я не только не посягаю на него (это справедливость), но я еще и отдаю ему часть

своих сил, возвышаю его достоинство. Результат доброго поступка всегда один: кто-то

начинает лучше думать о себе и о людях, кто-то больше верит в правду. Делать добро -

значит любовью утверждать правду. Поэтому в каждом добром поступке или отношении

обязательны две составные: правда и любовь. Без любви - справедливость, а не добро; без

справедливости - зло, хоть и любовь. Душа, способная любить, наученная любить с самого

рождения, постоянно, в борениях и мучениях духа обретает великое, возвышающее,

облагораживающее бесконечное желание добра людям - любовь к ним, стремление к

добру.

Все, что ниже черты правды, - зло, как бы ни казалось оно добром. Про детей иногда

говорят, будто они не понимают добра - понимают! Но бывает, что добро, которое им

оказывают, не содержит в себе правды, и значит, оно только притворяется добром. Если в

добре нет правды - оно зло, и дети отвергают его.

Для художественной литературы вопроса нет: любовь к людям - непременное свойство

каждого привлекательного героя и тем более каждого значительного писателя; мы

повторяем предсмертные слова Юлиуса Фучика: "Люди! Я любил вас:"

Но для педагогики здесь много сложностей. То, что очевидно для писателя или поэта,

отнюдь не очевидно для практического семейного воспитания, для педагога, теоретика

или практика:

- Как это - любить людей? Разве можно всех любить?

- Это что - толстовство?

- Я не люблю, не могу любить лицемеров!

- Я не могу любить людей, которые меня не любят!

- Не-ет, так нельзя! Тут вы загнули, дорогой товарищ! Всех подряд? Нельзя! Одни

достойны любви, другие - нет. Вон бездельник, тунеядец, потребитель - его любить? Нет!

- Это вы что же - к всепрощению призываете? К абстрактному гуманизму? В наше

тревожное время?

Причем возражения такого рода может привести и милый, добрый человек, который сам

любит людей страстно.

Снова мы сталкиваемся с одним из самых трудных вопросов нравственности и

воспитания. Ах, если бы и в самом деле можно было любить всех людей, если бы не было

на свете фашизма, угнетателей, мошенников, бюрократов, хулиганов - как легко было бы

воспитывать детей! Да они все подряд выходили бы нравственными людьми почти без

наших усилий. Но любить всех невозможно. В чем же выход?

В том, чтобы учить невозможному - учить ребенка любви к людям. Добро без любви к

людям не бывает, добро - это справедливость и любовь.

Женщина-инженер, мать двух ребятишек, сказала мне: "Я учу детей отдавать. Брать они

сами научатся".

Будем учить детей любви; научатся любить людей, будет что и кого любить - они сами

научатся ненавидеть тех, кто посягает на любимое и дорогое.

Так удобно было бы заменить слова "любовь к людям" каким-нибудь менее категоричным

понятием, ну, скажем, словом "доброжелательность" или "уважение". И никто не стал бы

спорить, хотя не совсем ясно, почему надо быть доброжелательным к бандиту. Слова

"любовь к людям" тревожат нас, с ними трудно согласиться, и мы сами не понимаем,

отчего же это?

Да потому что способность любить людей - высшая человеческая способность, выше ее

ничего нет. Никакой нормальный человек при обычных обстоятельствах не скажет о себе:

- Я люблю людей!

Это невозможно. Хотя в обычной жизни, просто на улице, легко услышать разговор

прохожих:

- Нет, с ним нельзя работать: Он какой-то: Он людей не любит:

Способность любить людей мы считаем обязательным свойством любого человека - и мы

же отвергаем ее, когда речь заходит о нас самих. Это больное место в совести каждого.

Мы все втайне знаем, что человек должен любить людей, но мы не идеальные люди, и

мир не устроен идеально, нам трудно любить всех, и мы сердимся: "Всех любить

невозможно!"

Конечно же, на свете есть люди, которых и людьми-то не назовешь, не то что любить их,

и в этом наше общее мучение. Духовный человек страдает при каждой встрече со злом, с

бесчестным, с дурным - нарушается гармония мира. Это именно страдание, тоска по

любви, по добру.

Но чтобы она была, эта тоска, чтобы была эта тяга к добру, чтобы ребенок, вырастая, мог

уходить в поле великодушия, мы должны с детства пробуждать в нем стремление к добру -

любовь ко всем людям. Из воспитания ничего не получается, если нет сердечной тяги к

людям, любви. Философы говорят, что это непременное условие нравственности:

стремление увидеть доброе даже и в злом. Ведь все мы различаемся по отношению к

людям: стремимся ли увидеть в них доброе или торопимся осудить?

В социальной психологии руководители оцениваются, в частности, по тому, как они

относятся к НПС. Что это за НПС? "Наименее предпочитаемый сотрудник". Наименее

предпочитаемый, худший из всех! От отношения к НПС во многом зависит успех

руководителя.

Так и в жизни. Свойства человека, его духовность и даже успех сильно зависят от его

отношения к худшему из окружающих его людей. Не к лучшему, а к худшему, наименее

предпочитаемому, может быть, и враждебно настроенному.

Именно любовь к людям, страдание от того, что зло торжествует, и делает человека

сильным при встрече с несправедливостью и злом. Любовь к людям - не разделение

людей на чистых и нечистых, это сердечное движение навстречу людям, близким и

далеким, заступничество за людей: "заступник народный", как сказал Некрасов. Любовь к

людям и стремление к справедливости руководило революционерами. Пока человеком

движет именно любовь к людям - он остается революционером; но стоит этому чувству

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒