Последняя премьера

{441} Последняя премьера

Алиса Георгиевна Коонен торопилась закончить эту книгу, работе над которой она отдала последние годы своей жизни. Она успела сдать ее в издательство, но не дожила до выхода книги в свет.

Смерть ее перевернула последнюю страницу истории Камерного театра, истории сложной, противоречивой и прекрасной в искренности и мощи талантов, ее создававших.

Работа над книгой была радостью Алисы Георгиевны, окунула ее в родную атмосферу театра, позволила вновь пройти по страницам трудной и счастливой актерской жизни. Без причастности к миру театра Алиса Георгиевна не могла жить, и книга личных воспоминаний стала для нее делом служения любимому искусству.

Она вспоминала не для себя. Из огромного богатства и разнообразия своих знаний и впечатлений, накопленных почти за девять десятков лет жизни, которая прошла в напряженном творческом труде, в общении с самыми первыми величинами нашего и зарубежного искусства, Алиса Георгиевна отбирала то, что казалось ей существенным для читателя, что связывало театр и жизнь, в чем наиболее точно отражались ее взгляды на искусство и ее миропонимание.

Книге Алиса Георгиевна отдавала много времени и сил, отдавала с радостью, хотя работа была для нее новой, незнакомой и потому трудной. В сущности говоря, на восьмом десятке жизни Алиса Георгиевна начала овладевать новой для себя профессией.

Нам, группе сотрудников журнала «Театр», посчастливилось помогать Алисе Георгиевне в подготовке рукописи к публикации — сначала в журнале «Театр», где были напечатаны первые семнадцать глав «Страниц жизни», потом отдельной книгой. Работа шла дружно, без серьезных разногласий, хотя она имела свои внутренние сложности.

Первой из них была проблема жанра книги в широком смысле этого слова.

Нам нетерпеливо хотелось получить в изложении Алисы Георгиевны историю Камерного театра, что, как нам казалось, существенно дополнило бы имеющуюся по этому вопросу литературу. {442} Вскоре мы убедились, что историком, в точном смысле этого слова, Алиса Георгиевна быть не могла, она не могла анализировать свои роли или создания А. Я. Таирова. Она могла рассказывать о своих ролях, о путях подхода к ним, о задачах, которые ставил режиссер, но органически не могла давать им историческую оценку. В этом смысле книга Алисы Георгиевны, конечно, субъективна. Однако ее искренний правдивый рассказ займет в литературе о Художественном и Камерном театрах место значительного исторического документа.

Творчество Камерного театра, А. Я. Таирова, и А. Г. Коонен достаточно освещено в нашей театральной литературе. Интересующийся без труда найдет книги и многочисленные статьи о Камерном театре. Во все периоды своей жизни театр стоял на сложном театральном перекрестке, вызывал восторженные отзывы и резкие полемические нападки. Его искусство привлекало к себе внимание и газетных рецензентов и историков театра.

Издана книга сочинений А. Я. Таирова с прекрасными вступительными статьями П. А. Маркова и Ю. А. Головашенко, книга Ю. А. Головашенко о Таирове.

В освещении творчества Камерного театра, Таирова и Коонен недостает, пожалуй, анализа влияния их искусства на творческую практику нашего театра. Влияние это не было определяющим, но безусловно было весьма существенным. Как многие крупные режиссеры русского советского театра, А. Я. Таиров был первооткрывателем. Можно полагать, что его опыт еще сослужит добрую службу советскому театральному искусству. Желающие глубже познать этот опыт многое почерпнут из книги Алисы Георгиевны.

На протяжении всей работы над книгой Алиса Георгиевна укреплялась в мысли, что пишет не театральные мемуары, а повесть о жизни.

Можно было бы сказать, что актриса писала о себе, видела жизнь «через себя», если бы сама-то ее жизнь вся целиком не была поглощена театром. Даже жила она в здании театра. Чтобы сесть к гримировальному столику в своей актерской комнате, ей было достаточно перейти лестничную площадку. Правда, после закрытия Камерного театра она ни разу больше не прошла этот короткий и привычный путь, но театр и жизнь все равно были действительно неразделимы и в ее судьбе и в ее характере.

Мемуаристу все детали кажутся чрезвычайно важными, хотя на самом деле многие из них представляют чисто «домашний» интерес. Найти верную пропорцию между «домашними» деталями я фактами общезначимыми, уловить подробности, которые необходимы для полноты рассказа и воссоздания воздуха времени, — дело тонкое, требующее и особого такта, и знания истории, и ощущения конечного результата, целого, когда не написаны еще и первые строчки.

Сотрудница журнала «Театр» Е. И. Шамович, подготовившая публикацию всех журнальных глав книги, помогла на первых {443} порах актрисе найти тон рассказа, установить способ отбора материала. Я помогал Алисе Георгиевне в подготовке последних глав рукописи и в редактировании всей книги для издательства «Искусство».

К нам, ее помощникам по работе над книгой, Алиса Георгиевна относилась непросто. Что и говорить — мы годились ей во внуки. Но мы были первыми читателями и — по редакторской обязанности — первыми критиками. Впечатлениями же от книги она очень дорожила, выспрашивала дотошно, детально.

Она была признательна нам за помощь, за публикацию первых глав книги в журнале, но частенько и сетовала на нас за нашу, как ей казалось, медлительность. Работа действительно шла медленно, это ее беспокоило. Она хотела наполнить работу над книгой тем же стремительным и напряженным ритмом, каким была пронизана вся ее актерская жизнь. Книга была новой ролью, захватившей ее целиком, работать следовало непрерывно и безоглядно. Достичь этого было невозможно, ибо медленно работала сама Алиса Георгиевна. Медленно — не значит мало. Ее работоспособность была удивительной, ее взыскательность не знала предела, ее требовательность к слову, к ритму фразы изумляла. Черновики ее рукописей несут следы этой честной творческой работы. Листы исписаны вдоль и поперек, ручкой по карандашу, карандашом по чернилам, поля сплошь усеяны вставками и исправлениями. Править аккуратно она не умела. Своим готическим, как она говорила, почерком, который сама с трудом разбирала, она пачкала рукопись безбожно: вписывала слова прямо поверх слова, ставила слово на полях, а потом долго искала — в какое же место оно предназначено.

Выход очередной книжки журнала с главой ее воспоминаний Алиса Георгиевна воспринимала как премьеру, радовалась звонкам знакомых и письмам читателей.

Когда мы начинали работу над книгой, мы знали, что Коонен — легендарная актриса, мы быстро убедились, что и личность она — совершенно необыкновенная.

Восторженное удивление перед человеком необычайных душевных качеств, особого рода мудрости не покидало нас на протяжении всей десятилетней работы с Алисой Георгиевной.

Нам постепенно раскрывался мир актрисы, прошедшей огромную и во многом удивительную жизнь. П. А. Марков заметил как-то, что ведь никто из актрис нашего времени, кроме А. Г. Коонен, не имел «своего» театра.

Это действительно так. В Камерном театре репертуар строился в расчете на творческие данные и пожелания Коонен. Это право было заслужено талантом, хотя, видимо, создавало в труппе театра свои сложности.

Перед нами вставал мир человека, живущего одновременно воздухом двух эпох: лирической грустью окрашены рассказы Алисы Георгиевны о ее молодости, гордостью — ее воспоминания об «Оптимистической», об откликах на спектакль моряков Балтфлота.

{444} Несомненная цельность характера Алисы Георгиевны слагалась из противоречивых черт, которые находились, однако, в особом гармоническом единстве.

Страшную трагедию — уход из театра, болезнь и смерть Александра Яковлевича Таирова — Алиса Георгиевна преодолела как античная героиня. Не сломалась, не согнулась, нашла силы вновь обратиться к спасительному искусству: продолжала играть, записываться на радио, выступать с концертами и творческими вечерами, писала книгу.

Ощущение незаурядной силы и своеобразия ее личности рождало желание понять ее, узнать, взять что-то в качестве духовного образца. Впрочем, просто подражать ей было, конечно, невозможно.

Алиса Георгиевна обладала несокрушимой силой духа, уничижительная скромность не была ей свойственна, она знала свое значение и дорожила им. Это помогало ей оградить свое бытие от излишнего волнения. Близко к сердцу она умела принимать далеко не все. Алиса Георгиевна всегда выходила из положения как актриса. Жизненную ситуацию она нередко превращала в сценическую и играла ее. Она как бы отстранялась, прятала личное за актерским.

Порой она изображала практически неприспособленную женщину, которая ничего не понимает «в этих бумажках».

Иногда как бы усугубляла, сценически укрупняла переживание. Однажды, приехав к Алисе Георгиевне на дачу, я был поражен ее скорбным видом. Встретив меня на дорожке к дому, она положила мне на плечи прямые трагические руки и сказала:

— Юрий Сергеевич, у меня огромное горе.

— Что случилось? — говорю я, мысленно подбирая слова соболезнования.

— Вчера ночью погиб Мишка.

«Слава богу, — думаю я, сохраняя приличествующее ее интонации выражение лица, — Мишка это все-таки кот».

Она действительно была привязана к этому решительно ничем не примечательному Мишке, находила у него необыкновенные интеллектуальные способности, но форму преодоления своей острой жалости избрала особенную, театрализовала беду, сыграла ее и таким способом залечила душевную травму, театром, актерством отстраняя ее реальность. Это особое свойство помогало ей переносить и настоящие несчастья.

Обычно при визите в ее квартиру на Большой Бронной, в здании, примыкающем к нынешнему Театру имени А. С. Пушкина, Алиса Георгиевна встречала меня в прихожей, куда она выходила на звонок. Потом проходили в кабинет А. Я. Таирова, и начинался разговор о новостях, театральных событиях, книгах. Читала она много, на столе всегда были новые книги, альбомы, журналы. Но, пожалуй, самым любимым был журнал «Юный натуралист», комплекты которого она берегла, перечитывая разные истории о животных, которых любила как-то особенно трогательно. В доме всегда были собаки или кошки, переселение семейства белок на {445} даче вызывало волнение, регулярно подкармливалась кошка декорационного двора и еще кошачья компания в соседнем дворе.

Поговорив о новостях, поднимались и, скрипя старыми плитками паркета, проходили в гостиную, к большому круглому столу. Начиналась работа, но начиналась не сразу, а с какого-то еще предварительного разговора, подчас необязательного. Алисе Георгиевне нужна была своего рода разминка. Начав же работу, она не отвлекалась до конца, до заранее отмеренного ею срока. Преждевременный уход по вполне даже уважительным причинам искренне расстраивал ее.

Потом уже стало понятно, что рабочий визит к ней нельзя совместить ни с чем другим: она была готова к работе и весь вечер был заранее распланирован. Срыв этого маленького плана приносил ей огорчение.

Работала Алиса Георгиевна сосредоточенно, внимательно просматривала каждую строчку. Мы проходили страницу за страницей, обсуждая ее или мои замечания по тексту. Работа эта шла очень медленно. Не потому, что было много редакторских замечаний или Алиса Георгиевна вносила много поправок. Журнальный вариант текста казался мне в целом хорошо подготовленным, и мои замечания сводились либо к исправлению фактических неточностей, которые выявились после журнальной публикации, либо к отдельным, совсем незначительным стилистическим поправкам, или, что бывало чаще всего, к предложениям сократить или дописать тот или иной абзац, фразу ради композиционной стройности. В журнальном варианте, работа над которым шла годы, неизбежно накапливались повторы.

На сокращения Алиса Георгиевна шла очень неохотно. Время уходило на доказательства и уговоры. Ей, непривычной к работе такого рода, завороженной написанным и опубликованным, просто психологически трудно было расставаться даже с отдельной фразой. Когда же удавалось убедить ее и перечеркнуть кусок текста, она всегда сокрушенно вздыхала и укоризненно покачивала головой. Но в целом и эта работа доставляла ей радость.

Не раз она говорила, что ей «симпатичны эти галочки» — так она называла корректорские знаки абзаца, которые я беспрестанно расставлял, ибо текст был набран по принятой тогда в журнале верстке без абзацев. «Галочки» относились к новой для нее технологии, были знаком дела, в котором ей были важны и приятны малейшие мелочи.

Разговоры о формате книги, ее оформлении, расположении фотографий доставляли ей видимое удовольствие.

Сейчас весь ход работы вспоминается как счастливое время. Тогда же, бывало, охватывало отчаяние от невозможности убедить Алису Георгиевну в вещах совершенно очевидных.

— Снимем этот кусочек, здесь повтор, — говорил я в полной уверенности, что последует согласие, и уже нацеливался ручкой на злополучные строки.

— Почему, Юрий Сергеевич? Ведь это так важно.

{446} — Алиса Георгиевна, на последних страницах четыре раза описываются ваши туалеты. Это много. Давайте этим местом пожертвуем.

— Но это же интересно, Юрий Сергеевич, молодежь должна знать, что мы носили.

— Конечно, но ведь вот тут вы описали свой туалет и здесь, а здесь уже липшее, тут ведь речь идет о другом, более существенном…

— Нет, вы не правы, это очень важно.

И следовала большая и по-своему убедительная речь о том, как важна культура одежды, как теперь молодежь не умеет одеваться.

Однажды я открыл для себя, что у Алисы Георгиевны в эти моменты пропадает чувство юмора, которое иногда помогает в редакторской работе. Необидная шутка подчас действует убедительно. С ней никакие шутки не проходили. Она не воспринимала их совершенно, продолжая серьезно и обстоятельно аргументировать свои позиции, даже если речь шла об одном слове.

Вообще же она была веселым, насмешливым человеком, умела подметить смешную деталь, актерски показать чью-либо манеру говорить, держаться. Всегда это было в форме доброго, любовного подтрунивания.

— Что вы, молодые, все говорите — спать пора, спать, рано вставать. Мы совсем могли не спать в вашем возрасте.

Выстраивался шутливый диалог, а потом шли воспоминания о веселых встречах Нового года, друзьях, и вставал из рассказа какой-то особый стиль жизни, действительно, может быть, теперь утерянный.

Он возник перед нами снова в вечер восьмидесятилетнего юбилея Алисы Георгиевны, который отмечался в Доме актера. Остроумно и торжественно вел вечер И. Л. Андроников. Прекрасное слово о творчестве Коонен произнес «Паша» — Павел Александрович Марков, старинный и добрый ее друг.

Последний раз Алиса Георгиевна вышла на сцену, последний раз читала монолог Федры…

Последней ее премьерой оказалась книга, где в простом и глубоком достоинстве предстала личность Алисы Георгиевны — особый тип русской актрисы, труженицы, человека высокого духовного строя.

Ю. Рыбаков

⇐ Предыдущая 61 62 63 64 65 66 67 68 6970