Глава XVI 5 страница

За сценой веселый шум. Подъехал дилижанс «Ласточка». Громкие возгласы, крики грузчиков. Входят Шарль и Эмма Бовари. Глаза Эммы, в которых в первый момент сквозит затаенная грусть и томность, озаряются улыбкой. Ее как бы замедленные движения постепенно становятся более свободными. Услужливое внимание молодого клерка невольно привлекает ее. Греясь у камина, Эмма расспрашивает Леона об окрестностях Ионвиля, о прогулках, и, когда он рассказывает о том, как красив закат солнца на берегу реки, говорит о своей любви к музыке, поэзии, это вызывает у нее и удивление и радость. Она впервые встретила человека, мысли которого так удивительно совпадают с ее собственными.

Взаимное влечение Эммы и Леона зарождается сразу же, при первой их встрече. Поначалу их чувства остаются неосознанными, и потому их отношения очень свободны и искренни. Они гуляют по берегу реки или сидят в саду, Леон читает вслух стихи или захватывающие романы, которые так любит Эмма.

Одна из самых значительных сцен на этом этапе жизни Эммы — «Воскресный вечер у аптекаря Омэ». Сцена начиналась с наивного сентиментального романса, который поет Леон под аккомпанемент Эммы. После патетических разглагольствований Омэ, после бесчисленных советов и хозяйственных рецептов, которые предлагает Эмме его супруга, вся компания переходит в кабинет аптекаря. Эмма и Леон остаются вдвоем. Это очень интимная, лирическая сцена. Эмма сидит в кресле у фортепиано. Леон стоит, не сводя {371} с нее глаз. Он просит Эмму рассказать о ее жизни, о которой он ничего не знает. И Эмма доверчиво рассказывает о своем детстве, о своей юности. Как бы видя картины тех лет, мечтательно глядя перед собой, Эмма описывает красивые, торжественные церковные службы в монастыре, бледных монахинь в воздушных головных уборах, похожих на летящие лебединые крылья. Рассказывает и о том, что, когда служба кончалась, она пряталась в самый темный уголок церкви и подолгу мечтала.

— О чем? — тихо спрашивает Леон.

И, внезапно загоревшись, с волнением Эмма отвечает:

— Конечно, о своей будущей жизни. Она представлялась мне прекрасной, полной самых необыкновенных событий, полной бурь, ураганов. — И вдруг, как-то сразу загрустив, добавляет: — Совсем не похожей на ту, какой она оказалась в действительности.

Повернувшись к фортепиано, Эмма берет несколько медленных аккордов.

— Разве вы не были счастливы? — спрашивает Леон.

— Я перенесла много разочарований, — говорит Эмма и снова проводит рукой по клавишам.

— Неужели в вашей жизни не было ничего исключительного? — продолжает допытываться Леон.

И как бы отогнав налетевшее облачко, Эмма рассказывает Леону о единственном необыкновенном событии в ее жизни, событии, которое она никогда не забудет, о бале у маркиза д’Андервилье, на который они были приглашены, так как маркиз был пациентом Шарля. Эмма кладет руки на клавиши и, отдаваясь охватившим ее воспоминаниям, начинает тихо играть.

— Этот вальс я танцевала с виконтом, — доверчиво рассказывает Эмма. — О, это было чудесно! Мы начали медленно, потом кружились все быстрее, быстрее, все кружилось вокруг нас: люстры, хрусталь, люди.

И замечательный вальс Дмитрия Кабалевского уже вылетает из маленькой комнатки аптекаря и звучит в оркестре, в то время как Эмма и Леон погружены в свои чувства, свои мечты. Вальс медленно затихает, куранты бьют двенадцать.

В этой сцене я пыталась передать наивную романтическую настроенность Эммы, поэтичность ее натуры и большую чистоту души.

Вальс проходит лейтмотивом в жизни Эммы. Связанный с самым романтическим событием в ее жизни, он звучит позднее и в кабачке, во время масленичного карнавала, где уже так трагически ощущает Эмма надвигающуюся катастрофу, звучит и в ее предсмертном бреду. В спектакле было два музыкальных лейтмотива — вальс и циничная песенка слепого шарманщика, которая время от времени врывается в жизнь Эммы. Вальс олицетворял ее мечты, шарманка как бы возвращала в неприглядную тесную клетку ее жизни.

Постепенно отношения Эммы с Леоном меняются. Эмма испугалась своего чувства: она все еще в плену церковных догм и твердых {372} устоев морали. Исчезли откровенность и доверчивость, но живое чувство трудно сдержать. И одна в своей комнате, Эмма, плача и смеясь, по секрету рассказывает о своей любви собачке, которая нежит, свернувшись калачиком в кресле.

Другая сцена. После прогулки с Леоном Эмма, вспомнив, как он был бледен, с внезапно вспыхнувшей ревностью спрашивает себя:

— Уж не влюблен ли он? Но в кого? — перебирает она ионвильских дам… Вдруг кидается на колени перед кроватью и, зарывшись лицом в подушку, шепчет: — Да в меня же, в меня! Он любит меня, любит. Я знаю… — И тут же в отчаянии повторяет: — Это невозможно!.. Это невозможно!.. Это безумие…

Монастырь, с детства привитые законы нравственности побеждают. Эмма заставляет себя быть хорошей хозяйкой и добродетельной женой.

Комната в доме Бовари. Эмма сидит за рукоделием. Но работа не ладится, она то и дело подносит к губам уколотый палец. Входит Леон. Эмма встречает его сдержанно, разговаривает с ним неестественно строго, изо всех сил стараясь не выдать своего смятения. Изменились интонации, даже голос. Деловито, строго обращается она к Фелиситэ, велит ей поставить к камину туфли Шарля, чтобы согреть их к его приходу. Всеми способами она хочет показать Леону свою недоступность. И когда, извинившись, что ей надо выйти похлопотать по хозяйству, она уходит, Леон в отчаянии восклицает:

— Что с ней случилось?! Чем я ей не угодил?!

Эмма страдает, ищет утешения в молитвах. Но молитвы не помогают. Выйдя из церкви, Эмма встречает кюре и обращается к нему за советом. Но когда она говорит ему о своей неудовлетворенности жизнью, он не понимает ее, не понимает, чего может не хватать человеку, если он сыт, если у него есть крыша над головой и дрова на зиму. Кюре советует выпить перед сном стакан сахарной воды; закусив губу, Эмма резко поворачивается на каблуках и быстро уходит.

Между тем жизнь дома становится все тягостнее.

Освещается столовая Бовари. Шарль оживлен. Запивая торт вином, он без умолку болтает:

— Хорошо дома, моя кошечка! У меня есть все, что человеку нужно. Красивая женка, уютный домик, хорошая кобыла…

Покончив с едой, Шарль просит Эмму дать ему «Медицинский вестник».

— Зачем тебе? Ты же все равно заснешь…

— Да, это удивительно, — соглашается Шарль, — стоит мне только сунуть нос в журнал, я начинаю засыпать.

— Какой жалкий, жалкий человек, — с тоской шепчет Эмма, быстро входя в свою комнату. — Я не могу видеть его самодовольное лицо, не могу слышать, как он хлюпает за едой при каждом глотке. Бежать!.. Бежать!.. С Леоном… Все равно куда… Испытать новую жизнь, новую судьбу…

И снова отчаяние и слезы.

{373} — Нет, поздно! Я сама оттолкнула его… Сама…

Между тем Леон приходит к мысли, что Эмма недосягаема, что она мадонна, перед которой можно лишь преклонять колени, и решает уехать из Ионвиля заканчивать образование в Париже.

Сцена прощания Эммы с Леоном. Эмма стоит у окна, откуда видна площадь и дилижанс, на котором должен уехать Леон. Это уже не та Эмма, какой она была в начале пьесы. Она стоит вся сжавшись, окаменевшая. Ждет. Прислушивается. Она знает, что Леон обязательно зайдет проститься.

Эта сцена была построена на коротких, почти ничего не значащих репликах и на паузах. Когда я слышала стремительные шаги Леона по лестнице, я невольно прижимала руку к груди. Мне казалось, что сердце Эммы готово разорваться. Быстро входит Леон.

— Я пришел проститься с вами.

— Я знала, что вы придете, — чужим голосом отвечает Эмма и смотрит в сторону.

Пауза. За робостью Леона чувствуется его огромное волнение. Он не знает, что сказать, почему-то вдруг спрашивает:

— Мсье Бовари нет дома?

— Нет, его нет… — отвечает Эмма.

И снова долгая пауза.

Эмма поворачивается к окну, медленно, без интонации произносит:

— Будет дождь…

Леон ей в тон отвечает:

— У меня плащ…

Эмма тихо:

— А‑а…

Тяжелый упавший шепот Леона:

— Прощайте…

Эмма неестественно твердо, как будто перед ней чужой человек, говорит:

— Да, прощайте.

Взгляды их встретились. Они готовы броситься друг к другу. Но вместо этого огромным усилием воли Эмма сдерживает себя и, пытаясь улыбнуться, протягивает Леону руку:

— Ну, по-английски.

Едва коснувшись губами ее руки, Леон стремглав выбегает из комнаты. Все, что клещами сжимало сердце Эммы, вырывается в заглушенном крике:

— Леон уехал! Уехал! Единственная радость, единственная надежда на возможное счастье!

Она бросается к окну. Слышен стук колес отъезжающего дилижанса. Эмма хватается за портьеру и, бессильно отчаянно рыдая, повторяет:

— Леон! Леон! — словно умоляя его вернуться.

В рыдания Эммы врываются скрипучие звуки шарманки, и хриплый голос слепого шарманщика как бы говорит о том, что радость и надежда ушли безвозвратно.

{374} Второй акт. Воспоминания о Леоне постепенно погасли. Эмму охватили беспросветный мрак и холод. Стоя у окна, она безнадежно повторяет: «Какая тоска! Какая тоска!» Дребезжит церковный колокол. В один и тот же час ведут на водопой лошадей. В шесть часов приходит почтальон. И так изо дня в день, изо дня в день…

Но вот в городе необычайное событие — объявлена выставка скота. Все местное общество готовится к празднику. Шарль весел, оживлен. Он надеется, что эта выставка развлечет Эмму, рассеет ее меланхолию. Но Эмма нехотя надевает красивое розовое платье, шляпу с широкими полями и тщательно прикалывает вуаль с мушками, чтобы оградить себя от назойливых взглядов местных кумушек.

Встреча на выставке с Родольфом Буланже начинает новый этап в жизни Эммы. Богатый помещик, красивый мужчина, опытный сердцеед, он сразу же оценивает элегантность Эммы, ее изящные манеры и незамедлительно начинает атаку. Поздоровавшись с супругами и пошутив, что едва ли Эмме доставит удовольствие тесниться в толпе, он предлагает ей совершить прогулку по берегу реки. Эмма охотно соглашается, и они уходят, сопровождаемые пересудами ионвильских дам. Когда после прогулки Эмма и Родольф останавливаются возле дома Бовари, Эмма уже совсем другая. Бывают чувства, которые, вызывая душевное волнение, ранят человека. Так я ощущала Эмму в этой сцене — она ранена. Ранена стрелой того самого лукавого амура с пухлыми розовыми щечками, который так восхищал ее в детстве, когда она рассматривала в книжках картинки, изображавшие пасторальные любовные сцены.

Родольф, сразу угадавший романтическую настроенность Эммы, возвышенно говорит ей о своей разочарованности в жизни. Его мягкий, вкрадчивый голос волнует Эмму. Кровь начинает стучать в висках. Как за якорь спасения, хваталась я за маленький веер, на ленте приколотый у корсажа, и быстрыми, короткими движениями обмахивала пылающее лицо, в то время как Родольф патетически говорил о могуществе страсти, источнике героизма, музыки, поэзии… Внезапно он сжимает руку Эммы, и она не в силах отнять руки. Эта сцена неожиданно прерывается веселым возгласом Шарля:

— А, ты здесь, моя кошечка? Какой великолепный праздник! Не правда ли? — Но вдруг, заметив, что Эмма очень бледна, он встревоженно спрашивает: — Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Мадам только что жаловалась мне на нездоровье, — быстро отвечает Шарлю Родольф. И тут же, не дав Эмме опомниться, предлагает своих верховых лошадей для прогулок, которые, по его мнению, будут очень полезны для здоровья мадам.

Резко бросив: «Я подумаю», Эмма протягивает руку Родольфу и уходит.

Следующая сцена — прогулка верхом. Освещается лесная поляна. Быстро входит Эмма, держа в руках длинный шлейф амазонки. За ней — Родольф. Эмма беспокойно оглядывается, Она полна смутных предчувствий — что-то должно произойти.

{375} Родольф пытается рассеять ее тревогу, предлагает ей присесть отдохнуть. Они садятся на поваленное дерево. Луч солнца освещает поляну.

— Бог благословляет нас, — говорит Родольф.

— Вы думаете… — сдержанно произносит Эмма.

Она спрашивает, почему он так долго не приходил к ним.

— Вы не догадываетесь? — тихо спрашивает Родольф.

Эмма отворачивается, кровь прилила к лицу. Родольф с жаром говорит о своей любви, о том, что ночью, когда она спит, он приходит к ограде их сада, чтобы только взглянуть на окна ее комнаты. Эмма не замечает притворной возвышенности его жарких признаний. Для нее впервые звучат слова, которые до сих пор она читала только в романах. На глазах у нее слезы. Родольф умоляет не отталкивать его. Огромным усилием воли Эмма берет себя в руки, стараясь скрыть волнение.

— Вы сами знаете, что это невозможно. Едем обратно…

Внезапно она видит странную улыбку Родольфа, стиснутые зубы. Она пугается, отступает. Родольф становится почтительным и покорным. Он предлагает ей руку. Но, сделав несколько шагов, внезапно останавливается и с силой привлекает Эмму:

— Не уходите, умоляю вас… Будьте моим другом, моим ангелом-хранителем.

Эмма теряет силы. Вспыхнувшее пожаром чувство побеждает и стыдливость и доводы рассудка. Она склоняется к плечу Родольфа.

Рано утром, воспользовавшись тем, что Шарля еще до зари вызвали к больному, Эмма бежит в замок Ля Юшетт. Подобрав подол своей пышной голубой юбки, в простом платочке на голове, она вбегает в комнату Родольфа. В халате и феске он спокойно спит на диване. Я бросалась к нему, опьяненная свободой. Мне хотелось, когда я вбегала, передать ощущение той особой радости жизни, которая у счастливого человека рождается от утреннего холодка, от крупной росы, рассыпанной по траве.

После первой репетиции этой сцены я говорила Таирову, что мне хочется передать здесь состояние радости проснувшегося утра, которое я переживала в детстве, в Стречкове, когда мы, ребята, вскочив чуть свет, пока взрослые еще спали, потихоньку выбегали из дома и мчались к гигантским шагам. Бегая по кругу и поднимаясь все выше и выше, мы со смехом сбивали босыми ногами с кустов сирени сверкающие капли росы, холодные брызги летели в лицо, и это наполняло сердце несказанной радостью, восторгом.

Эмме казалось, что счастью ее нет границ. Тут и радость, и ребячливость, и страсть женщины, чувства которой проснулись для любви. Я вводила в этот эпизод веселые детали: увидев трубку Родольфа на камине, я изображала, как он курит, ключ от калитки сада, который я принесла в подарок, прятала за спиной и бегала с ним по комнате, заставляя Родольфа меня догонять. Чаплыгин — Родольф прекрасно играл эту сцену.

Но вот Эмма становится серьезной.

{376} — Я не могу больше быть женой Шарля. Я не могу лгать, — говорит она Родольфу.

Несколько обеспокоенный этим неожиданным признанием, Родольф привлекает ее к себе.

— Ты прелестна, мой ангел, но зачем же вносить столько путаницы в такую простую вещь, как любовь.

В душе Эммы мгновенно вспыхивает обида.

— Ты ничего не понимаешь, Родольф! — бросает она ему, высвобождаясь из его объятий, и стремительно убегает.

В доме Бовари смятение. По совету Омэ Шарль берется за операцию, которая должна излечить конюха Полита. Операция кончается катастрофой. Полит остается без ноги. Эмма в отчаянии. Она не может простить мужу этой неудачи, не может простить себе, что соединила жизнь с таким жалким, ничтожным человеком. Внезапно рождается решение — бежать. И, хлопнув дверью, с отчаянным возгласом: «Довольно! Кончено!» — Эмма бросается в беседку, где ее ждет Родольф. Рыдая, она кидается к нему в объятия, умоляет его уехать, увезти ее. Сейчас Эмма не только страстная любовница. Родольф для нее герой, о котором она мечтала всю жизнь, благородный рыцарь, который будет ее защитником от всех житейских бурь. Увлеченная своим чувством, она рисует светлые картины их будущей жизни в полном уединении, в маленькой рыбацкой деревушке.

— Наш дом будет низенький-низенький, с плоской крышей, под пальмой, в самой глубине залива, — с жаром говорит она Родольфу. — Я буду любить тебя, буду заботиться о тебе. Я буду твоей семьей, твоей родиной — всем… Нет пропасти, нет пустыни, нет океана, которых я не прошла бы с тобой…

В этот момент Эмма готова на подвиг, на поругание, на разрыв со всеми житейскими законами.

Комната Эммы. Она лихорадочно готовится к отъезду. Заказывает торговцу Лере дорожные вещи: длинное манто, саквояж, портплед для подушек. Неожиданно Лере предъявляет ей старые, неоплаченные счета на довольно крупную сумму и предлагает подписать вексель. Эмма никогда не видела векселей. Она не знает, что это такое. Но, услышав за стеной голос Шарля, торопливо ставит свою подпись на заранее приготовленном Лере векселе.

А в это время Родольф пишет Эмме письмо. В туманных выражениях он сообщает, что им необходимо расстаться, что он должен уехать, так как, безмерно любя ее, не в силах быть причиной позора, на который ее обрекло бы бегство из дому. Чтобы Эмма поверила в пролитые над письмом слезы, он брызгает на бумагу несколько капель воды.

Освещается комната Эммы. Весело напевая какую-то песенку, она укладывает вещи. Внезапно входит Фелиситэ и подает ей корзину абрикосов, которые принес слуга Родольфа. Страшное предчувствие охватывает Эмму. Корзиной с фруктами или дичью Родольф обычно пользовался, чтобы передать ей письмо. Но сейчас, накануне отъезда, о чем он может писать ей?! Дрожащими руками {377} Эмма перебирает абрикосы, вынимает письмо и, судорожно зажав его в ладони, стремительно бежит по лестнице, на чердак.

Освещается чердачное окно. Эмма читает письмо. Читает, перечитывает каждую строчку. И наконец весь ужас случившегося доходит до ее сознания. Рука с письмом бессильно опускается. Белый листок медленно кружится, подхваченный ветром, и падает. Мгновенное оцепенение. Перед Эммой пропасть.

— Почему я не кончаю со всем этим? Что меня удерживает? — шепчет Эмма.

Она делает движение вперед. Ее фигура уже за рамой окна. Но снизу раздается голос Шарля — он зовет ее обедать. Эмма застывает. Я стерла, бессильно прислонясь к притолоке окна. И наконец медленно, с трудом передвигая нош, начинала спускаться по винтовой лестнице вниз. Это была долгая мимическая сцена. Рука бессильно скользит по перилам. Глаза почему-то останавливаются на мягких складках широкой серой юбки, которая покорно тянется по ступенькам. Безнадежно я повторяла одну только фразу:

— Все равно… Все равно…

Эта фраза родилась у меня на одной из репетиций, очевидно, вылившись из душевного состояния Эммы, звучала она в моем сознании каждый раз по-разному.

Эмма снова возвращалась в тесную клетку своей жизни.

Заняв свое место за столом, я долго машинально разворачивала и свертывала салфетку. Неожиданно Шарль протягивает Эмме корзину с абрикосами:

— Посмотри, моя кошечка, какая прелесть.

— Душно! — стремительно вскочив из-за стола, резко кричит Эмма.

Шарль встревожен, советует ей обратить серьезное внимание на свое здоровье. Эмма сдерживает себя, старается казаться спокойной.

— Открой окно.

Раздается звонкое цоканье копыт.

— О, посмотри, моя кошечка, это же экипаж нашего друга, мсье Буланже! — весело сообщает Шарль.

Как подкошенная Эмма падает навзничь, увлекая за собой скатерть с посудой, которая разбивается вдребезги. Этот сокрушительный удар не проходит для нее бесследно — она заболевает нервной горячкой. После выздоровления в ней происходит большой внутренний перелом, она чувствует полную душевную опустошенность, пытается искать утешения в христианском смирении, шьет белье для бедняков. Но все это делает с каким-то странным безразличием. Ее состояние тревожит Шарля. По совету Омэ, чтобы развлечь Эмму, он везет ее в Руан, в театр, где гастролирует знаменитый тенор Лагарди.

Музыка, самая атмосфера спектакля будоражат воображение Эммы, возвращая ее в мир поэзии и каких-то далеких мечтаний. Встреча с Леоном в фойе театра начинает следующий этап в жизни Эммы.

{378} Прошедшие годы изменили обоих. Леон в Париже приобрел уверенность и внешний лоск. На Эмму пережитая трагедия наложила отпечаток женской зрелости, окрашенной какой-то горькой печалью. Мне хотелось подчеркнуть в этой сцене то новое, что после перенесенной катастрофы появилось не только в душевном складе Эммы, но и во всем ее внешнем облике: в манере себя держать, во взгляде, в улыбке. Исчезла застенчивость, романтическая экзальтированность, сейчас это женщина, которая много изведала, многое поняла. Еще не утихли горечь и боль от перенесенного удара, но они спрятаны глубоко в душе.

Леон восхищен переменой в Эмме: какой-то новой для него небрежной уверенностью в разговоре, ее строгим платьем из тяжелой тафты с небольшим треном и открытыми плечами, ее бледным лицом, так странно контрастирующим с ярким итальянским шарфом, накинутым на руки. Сейчас в ее облике Леон видит героинь всех прочитанных им романов.

Встреча с Леоном взволновала Эмму. Она решает остаться на один день в Руане.

Первое их свидание поначалу полно лирических воспоминаний о прошлом. Леон восторженно вспоминает мельчайшие детали их встреч, беседы, прогулки. Эмма не прерывает его. С задумчивой улыбкой смотрит она перед собой, изредка роняя печальную фразу:

— Как давно это было… Какая я стала старая. Старая-старая.

Леон с жаром говорит о своей любви — любви, которая зародилась с первого взгляда и которую он пронес через все три года их разлуки. Эмма невольно поддается обаянию этих искренних и чистосердечных признаний. У нее немного кружится голова, но она сдерживается, не разрешая себе поддаться соблазну. И наконец обрывает его горячую тираду:

— Забудьте меня. Я слишком стара. Вы слишком молоды. Вас еще будут любить и вы полюбите…

— Как вас — никогда! — с жаром прерывает ее Леон.

— Ребенок! — печально улыбается Эмма.

Леон умоляет о свидании. И вдруг с лукавой улыбкой Эмма назначает ему свидание на следующий день… в соборе… в одиннадцать часов утра…

Но слишком сильным оказался соблазн. И чувство, которое вспыхнуло в, казалось бы, опустошенном сердце Эммы, и ее неодолимое желание погасить боль и горечь пережитого унижения бросают ее в объятия Леона. Очертя голову отдается она своему чувству, которое должно вознаградить ее за все пережитые страдания.

— Эмма недолюбила, — думала я на репетиции этой сцены.

Убедив Шарля, что ей необходимо брать уроки музыки у знаменитой преподавательницы в Руане, Эмма снимает комнату в гостинице и каждую неделю по четвергам встречается там с Леоном. Ей хочется, чтобы каждое их свидание было праздником. Она хочет быть нарядной, красивой. Обеды в ресторанах, прогулки на остров — все это требует денег. Лере становится частым гостем в {379} доме Бовари. Не задумываясь, Эмма подписывает один вексель за другим. И скоро ростовщик, как паук, опутывает ее денежными обязательствами, смысла которых она не понимает.

Теперь Эмма живет в каком-то непрерывном опьянении. Так человек, знающий, что он скоро должен уйти из жизни, исступленно хватается за все ее дары, отгоняя мысль о приближающемся конце. Это душевное состояние Эммы я стремилась дать почувствовать в сцене свидания с Леоном.

Комната в гостинице «Красный крест». Утро. Эмма вбегает запыхавшись, осыпает Леона лепестками роз, которые, спрятав за корсаж, она привезла из Ионвиля. Откинув длинную вуаль, закрывающую ее лицо, она рассказывает, с каким нетерпением ждет она каждый раз этой встречи, сидя в стареньком дилижансе, который еле‑еле тащится по дороге с дремлющими пассажирами. Оба они счастливы. Из ресторана доносится музыка. Эмма пьет вино, кружится, Леон восхищается вихрем развевающихся оборок ее платья, похожих на танцующие языки пламени. Нежно, ласково называя Леона мальчиком, ребенком, Эмма умоляет его, чтобы он нигде не бывал, ни о ком не думал, не видел никого, кроме нее.

Как непохоже это любовное свидание на сцену в замке Ля Юшетт, когда Эмма прибегала к Родольфу, охваченная молодой страстью, впервые раскрывшейся со всей силой. Теперь в ее нежных и страстных словах, обращенных к Леону, пробиваются тревога и тоска, которые она пытается заглушить. Наливая ей вино в бокал, Леон внезапно останавливается.

— Ты очень изменилась, Эмма. Ты совсем не похожа на ту, которую я знал раньше. Твои глаза стали еще больше, еще грустнее. Твой смех стал иным. Раньше ты не пила вина, не курила папирос.

С печальной иронией Эмма перебивает Леона:

— Ты больше любил ту, прежнюю, святую?..

— О нет, сейчас ты в тысячу раз прекрасней! — с жаром восклицает Леон.

Вся эта сцена была полна резких перемен в душевном состоянии Эммы. В ответ на пылкие слова Леона она неожиданно с тоской говорит:

— И все-таки ты покинешь меня… Ты женишься, будешь как Другие.

На его ревнивый вопрос, любила ли она кого-нибудь до него, Эмма не сразу, с запинкой отвечает:

— Да, я любила одного человека. Он был… капитаном корабля, мой друг. — И с внезапной усмешкой добавляет: — Не беспокойся, он не вернется. Он уехал далеко и навсегда.

Снова почувствовав горечь и боль своей растоптанной жизни, Эмма в слезах кидается на маленький коврик около дивана и, уткнувшись головой в подушки, глухо рыдает. Леон бросается к ней. Музыка подхватывает рыдания Эммы. Затемнение. Пауза. Когда вновь зажигается свет, оба они там же, на коврике. Брезжит рассвет. Часы бьют восемь. Пора уезжать. Устало, грустно Эмма набрасывает накидку, низко опускает вуаль. На пошлое замечание {380} Леона, как удачно она придумала с уроками музыки, с горечью отвечает:

— Я хорошо научилась лгать, мой мальчик.

И, взяв обеими руками голову Леона, со сдержанным рыданием шепчет:

— Прощай!

Рыдание Эммы продолжается в музыке, которая звучит еще долго после ее ухода, как бы рассказывая о том, как Эмма бежит по улице, как она садится в дилижанс, который привезет ее в Ионвиль, в ее пустой и холодный дом.

Скоро в отношениях Эммы и Леона наступает перелом. Леон получает письмо от матери, в котором она умоляет его порвать связь с Эммой, с этой «коварной сиреной», которая может погубить его карьеру. Размышляя над этим письмом, Леон быстро приходит к выводу, что мать права и место старшего клерка, чего доброго, может ускользнуть у него из-под носа.

— Но, с другой стороны, такой любовницей можно гордиться…

И тут же, спохватившись, прерывает себя патетическим возгласом:

— Но карьера, карьера, черт возьми!..

Эти слова подхватывает резкий звук тромбонов, звучащих в маленьком кабачке, куда Леон привел Эмму в день масленичного карнавала. В первоначальной редакции эта сцена начиналась со своеобразного пролога: по двум винтовым лестницам, составляющим портал установки спектакля, спускалась пьяная компания, яростно танцующая канкан. Александр Яковлевич строил эту сцену на гротеске, давая яркие характеристики всем участникам. Толстый, сластолюбивый старик, похотливо обнимающий веселую девицу и коротенькими ножками пытающийся отбивать ритм канкана. Вульгарная полная дама в годах, повисшая на руке своего престарелого, сухого, как жердь, кавалера, который, с трудом держась на ногах, пытается танцевать капкан, свирепо выбрасывая руки вместо ног. Пьяные молодые люди, вульгарные, шумные, изображающие из себя светских щеголей, и визгливые девицы, лихо вскидывающие ноги. Эта сцена, по замыслу Таирова, должна была подчеркивать трагедию Эммы, всю жизнь мечтавшей о возвышенной любви, о романтическом герое и вдруг увидевшей себя в грязном, третьеразрядном кабаке рядом с уличными девицами и пьяными оголтелыми мужчинами.

К сожалению, эта сцена не вошла в спектакль.

Звуки тромбонов, подхватывавшие слова Леона, переносили действие в маленький закуток около кухни ресторана. Вбегает Эмма. Красный бархатный фрак, брюки с золотыми лампасами, цилиндр с кистью из ярких пестрых лент — весь этот маскарадный костюм резко контрастирует с ее измученными глазами и усталыми движениями рук. За ней быстро входит Леон. Он слегка пьян и возмущен тем, что она ушла из-за стола, скомпрометировав его перед друзьями.

— Почему ты ушла? — грубо кричит Леон:

{381} — Я не хочу сидеть в обществе твоих пьяных приятелей и уличных девок. Зачем ты привел меня в этот вертеп?!

— Я не миллионер, дорогая, чтобы кутить в шикарных ресторанах, — прерывает ее Леон.

Эмма горько смеется.

— О, это я хорошо знаю. Ты экономишь каждое экю. Но, слава богу, ты не разоряешься на меня. Я за все плачу сама.

Здесь, в атмосфере пьяного угара, Эмма впервые видит подлинное лицо Леона, его скупость, мелочность заурядного мещанина.

В этой сцене сложные противоречия, в которых Эмма все больше и больше запутывается, доходят до своей кульминации. Ей становится страшно, Леон, делаясь все более откровенным, грубо говорит ей, что по ночам его пугают ее отчаяние, ее блуждающие зрачки, не скрывая упрека, говорит, что карьера его висит на волоске.

Эмма широко открывает глаза:

— Карьера?! Я отдаю тебе жизнь, а ты говоришь о карьере? Боже мой… Боже мой… Боже мой…

И когда Леон, спохватившись, пытается ее успокоить, она с внезапной усталостью обрывает его:

— Оставь меня! Уйди…

Эмма остается одна. Сердце ее сжалось от невыносимой щемящей тоски. Где взять силы покончить с унизительностью этого жалкого счастья. Все растоптано, все поругано. Уже нет веры ни во что светлое. И только одно чувство, что она неудержимо катится в какую-то грязную яму, из которой ей уже не выбраться. Подойдя к самой рампе и как бы делясь с публикой своими горькими мыслями, Эмма тихо говорит:

— Все лжет! Все!

Бьют башенные часы. Эмма подходит к маленькому окошку. Занимается утро.

— Если бы я могла улететь птичкой в далекие незапятнанные пространства и начать жить снова… — с тоской говорит Эмма, глядя куда-то вдаль.

⇐ Предыдущая 56 57 58 59 606162 63 64 65 Следующая ⇒