Новодел. Затычки. Пассажиры

Новодел

Пребывая во власти потребительских желаний, человек не может слышать мыслей, не связанных с этим направлением. В таком состоянии он не способен адекватно реагировать на ситуацию. Адекватно — не обязательно эффективно. Когда люди в панике бегают по горящему дому, их действия неэффективные. Но адекватные. Но если отец семейства уселся в горящем доме футбол смотреть, а мать детей спать укладывает, какими бы эффективными ни были их действия, для этой ситуации они априори неадекватные.

Если оценить с этой позиции потребительское общество, оно состоит из неадекватных людей. Все осознают, что болеют болезнью по имени «смерть». Никто не сомневается, что умрет. Только осознание никого не побуждает искать решение проблемы.

Как объяснить, что все хотят дожить до смерти, и никто не хочет дожить до жизни? Я могу объяснить, почему животные не реагируют на приближение смерти — они не знают, что умрут. Могу объяснить, почему верующие не ищут ответ на вызов смерти — он у них есть. Они верят в эффективность религиозных технологий. Верят, что молитвы, пассы руками, обряды и соблюдение заповедей дадут им в итоге жизнь вечную.

Понятно, почему темой не озадачиваются люди, не знающие о своей смертности, как не знал древний принц из Северной Индии. Его отец сделал все, чтобы сын жил и не знал о том, что на свете есть старость и смерть. Из его окружения были удалены люди старшего возраста. Вокруг были только молодые. Принц жил, не подозревая, что он смертен.

«Сакиа-Муни, молодой счастливый царевич, от которого скрыты были болезни, старость, смерть, едет на гулянье и видит страшного старика, беззубого и слюнявого. Царевич, от которого до сих пор скрыта была старость, удивляется и выспрашивает возницу, что это такое и отчего этот человек пришёл в такое жалкое, отвратительное, безобразное состояние? И когда узнаёт, что это общая участь всех людей, что ему, молодому царевичу, неизбежно предстоит то же самое, он не может уже ехать гулять и приказывает вернуться, чтоб обдумать это. И он запирается один и обдумывает. И, вероятно, придумывает себе какое-нибудь утешение, потому что опять весёлый и счастливый выезжает на гулянье. Но в этот раз ему встречается больной. Он видит измождённого, посиневшего, трясущегося человека, с помутившимися глазами. Царевич, от которого скрыты были болезни, останавливается и спрашивает, что это такое. И когда он узнаёт, что это — болезнь, которой подвержены все люди, и что он сам, здоровый и счастливый царевич, завтра может заболеть так же, он опять не имеет духа веселиться, приказывает вернуться и опять ищет успокоения и, вероятно, находит его, потому что в третий раз едет гулять; но в третий раз он видит ещё новое зрелище; он видит, что несут что-то. — "Что это?" — Мёртвый человек. — "Что значит мёртвый?" — спрашивает царевич. Ему говорят, что сделаться мёртвым значит сделаться тем, чем сделался этот человек. — Царевич подходит к мёртвому, открывает и смотрит на него. — "Что же будет с ним дальше?" — спрашивает царевич. Ему говорят, что его закопают в землю. — "Зачем?" — Затем, что он уже наверно не будет больше никогда живой, а только будет от него смрад и черви. — "И это удел всех людей? И со мною то же будет? Меня закопают, и от меня будет смрад, и меня съедят черви?" — Да. — "Назад! Я не еду гулять, и никогда не поеду больше» (Лев Толстой, «Исповедь»).

Когда принц осознал реальность старости и смерти, он кардинально изменил образ жизни. Это естественно, разумный человек всегда реагирует на осознанную опасность. Вернее, так считается, так в теории должно быть. Но на практике так далеко не всегда.

Я не знаю, почему люди, не верящие в загробную жизнь и религиозные технологии, не реагируют на проблему. Почему Будда до своего пробуждения не реагировал — понятно. Почему животные не реагируют — тоже понятно. А почему вы, читающий сейчас эти строки, не реагируете? Вы же знаете о надвигающейся на вас проблеме. Знаете, что умрете не по вашей воле, а вопреки (если вы не самоубийца). И вы не хотите умирать (хотели бы, давно умерли). Но раз до сих пор живы, значит, не хотите. Но почему же не реагируете? Никто не может вразумительно объяснить этого. Все аргументы сводятся к тому, что раз люди всегда умирали, значит, и дальше всегда будут умирать.

Информация определяет модель поведения. Если вы сейчас получите информацию, что здание, в котором вы находитесь, заминировано и через час взорвется, эта информация сформирует одну модель поведения. Если вы знаете, что зданию ничего не угрожает, у вас будет другая модель поведения. Поведение человека подобно воде. Как вода повторяет форму сосуда, так поведение повторяет информацию. Если информация не формирует поведения, это странно, как если бы вы знали о грядущем взрыве, и игнорировали это.

Впервые за всю историю возникла ситуация, когда человек осознает смерть, но это знание никак не влияет на него. Он относится к ней, как в древности относились к чуме — считает ее непреодолимой данностью, неизбежностью, и принимает как должное. У него нет мысли сопротивляться смерти. Потому сейчас дело не идет дальше изобретения крема от морщин. Со стороны, как будто люди озабочены, чтобы хорошо в гробу выглядеть.

Религиозный человек не мыслил устранять причину чумы по тем же соображениям, по каким не мыслил устранить причину наводнений или солнечных затмений, засухи и прочих явлений. Потому что он полагал, что причина всего — Бог. От него на отдельного человека и целые народы проливалась или божья благодать в виде процветания и благополучия, или божественный гнев и ярость в виде засухи и наводнений.

От ливня люди укрываются под навесом, не мысля истребить причину дождя. От чумы тоже прятались, как от стихии, устраивая санитарные кордоны и фильтрационные пункты, где по сорок дней выдерживали гостей, прибывавших из опасных областей. Quaranta по-итальянски «сорок», от него и слово карантин.

Средневековый человек ощущал себя таким же беспомощным перед всемогущим Богом, как современный человек перед Солнцем. И как нам не может прийти мысли потушить Солнце (опустим практическую нужду, речь только о масштабе), так и предку не могла прийти мысль противостоять Богу. Идея сопротивляться чуме на уровне устранения причины была аналогом идеи противостояния Богу. Поэтому в ту сторону мысль и не шла. Основным средством была молитва милостивому Богу о прощении нас грешных.

До сих пор среди христиан бытует стойкое убеждение, что любое доброе дело, если даже он его своими руками сотворил, на самом деле сделал не он, а Бог. Если же он думает иначе, например, врач себе приписывает исцеление больного, то впадает в страшнейший грех — в гордыню. Естественно, такое умонастроение сильно ограничивает полет мысли.

Всякая мысль ограничена мировоззрением человека. Если даже среди ученых того времени (практически все верующие, а многие монахи) были люди, полагавшие, что чуму можно искоренить и намеревавшиеся устранить ее причину, они не могли иметь успеха. В первую очередь из-за того, что над ними довлели церковные догмы. Если даже язык задает разное понимание мира, китайцы и европейцы по-разному смотрят на мир из-за разных языков, можно представить, как религиозное мировоззрение ограничивало мысль.

Борьбы с чумой в виде окуривания помещений или вырезание больным язв давало соответствующие результаты. Как говаривал городничий: «С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком» (Гоголь, «Ревизор»).

Если бы кто в такой атмосфере призвал искать корень болезни не в грехах, а в чем-то ином, трудно сказать, как сложилась бы судьба такого безумца. Минимум, отнесли бы его к разряду юродивых, маргиналов и городских сумасшедших. Не исключен и максимум: могли признать еретиком, опасным для Церкви, власти и общества. А это уже попахивало в перспективе костром. В то время Церковь безжалостно истребляла вольнодумцев.

Когда восторжествовал новый взгляд на мир, где источником всего считался не Бог, а природа, и человеческий разум был объявлен всемогущим, способным поставить природу себе на службу, возникло другое понимание ситуации. Если чума не от Бога, а проявление природы, и если человека может покорить природу, значит, он может найти и устранить причину чумы. Когда выстроилась такая цепочка, мысль вышла из старого русла и потекла новым курсом. Результат: за относительно короткое время человек победил чумы.

Истовая вера средневекового человека в непобедимость чумы понятна, под ней есть серьезное основание — религиозное мировоззрение. Истовая вера современного человека в непобедимость смерти непостижима, потому, что под ней нет основания. Я не говорю о качестве основания, ложное оно или ошибочное, а о наличии — его нет вообще.

Мне можно возразить, сказав, что если смерть до сих пор не побеждена, значит, она в принципе непреодолима. Но если вчера что-то не имело решения, как из этого следует, что завтра его тоже не будет? Вообще-то мы живем в мире возможностей, достижение которых всю историю все добропорядочные и законопослушные люди считали невозможными.

Еще можно сказать, что смерть нельзя победить, потому что таковы законы природы. Но откуда взялся этот догмат? Средневековый человек в своих утверждениях мог на Бога сослаться, на Церковь, которая передала информацию от Бога. А современный человек от кого узнал, что смерть непобедима? От науки? Нет в мире такой науки. Напротив, ученые говорят, что задача хоть и запредельно сложная, но в теории решаемая.

Никакого закона, обязывающего умирать, в природе не существует. Напротив, есть организмы, своим существованием доказывающие, что смерть можно преодолеть. К таким относится, например, медуза туритопсис. До сих пор не зафиксировано ни одной медузы, умершей своей смертью. Грызун с чудным названием «голый землекоп», гренландский кит, алеутский окунь — эти организмы умирают, но никогда не стареют. Про «умирают» — тут тоже с оговорками. Предполагается, что умирают, но еще никто не видел голого землекопа, умершего своей смертью.

Есть моллюск под названием европейская жемчужница. Его можно назвать хакером биологического мира. Он ломает программу старения камчатской семги. Биологические часы рыбьего организма начинают тикать в другую сторону — семга начинает… молодеть.

Эта детективная история происходит, когда нерест семги совпадает с отложением моллюском личинок. Они попадают на жабры семги и паразитируют на них. Если личинки обнаруживают, что рыба старая и скоро умрет, их это не устраивает, им для развития нужно больше время. Они начинают выделять в организм рыбы секрецию, блокирующую старение рыбы и запускающую процесс в обратную сторону. Рыба начинает молодеть. Уходят все старческие болезни, восстанавливается работа органов. Полумертвая рыба, плавающая уже верх брюхом, превращается в молодую и абсолютно здоровую рыбку.

Если не существует закона стареть и умирать, нет понятия естественной смерти. Есть понятие «несовершенство организма». Если несовершенство исправить, смерть уйдет. Так что смерть с такой позиции может быть только одной — противоестественной.

Естественной смертью можно назвать переход в новое состояние. Меня пятилетнего нет, но нельзя сказать, что я пятилетний умер. Или про гусеницу, которая превратилась в куколку и потом бабочку, нельзя сказать, что она умерла. Она переродилась. Такая смерть следует из законов бытия. Если все движется, значит, однажды скопится критическая масса новшеств, и количество перейдет в качество. Противоестественной смертью для гусеницы будет, когда на нее наступит ботинок. В рамках этой мысли смерть человека противоестественна. Он прекращает жить по единственной причине — из-за случайного или умышленного дефекта системы. Это смерть, как если бы ему на голову кирпич упал.

Читающий эти строки человек может со многим согласиться, но вера сильнее знания. Если уж кто решил, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, вы ему хоть кол на голове тешите и какие угодно факты приводите, он останется при своей вере.

«— Ежели бы вы видели электрическую батарею, из чего она составлена, — говорит телеграфист, рисуясь, — то вы иначе бы рассуждали.

— И не желаю видеть. Жульничество… Народ простой надувают… Соки последние выжимают. Знаем мы их, этих самых…». (Чехов, «Брак по расчету»).

Людей страшит всякая новизна. Они не позволяют себе даже анализа ситуации. Они как бы наперед знают, что объективный взгляд скажет, что они как сумасшедшие себя ведут. Такое признание толкает к смене образа жизни или признанию себя идиотом.

Первый вариант вызывает панический страх. Второй ведет к саморазрушению. Выбирая из двух зол, человек находит благом не анализировать привычную ему жизнь и жить как жил. Своим поведением он подсознательно как бы говорит: я живу так, как живу, и отстаньте от меня со своими разговорами про неприятные мне перспективы.

Вспоминается миф о титанах, из жалости заблокировавших людям мысли на тему грядущей смерти, чтобы избавить их от ужаса ее ожидания. С тех пор люди не реагируют на приближение угрозы. А на всякие попытки расшевелить их выказывают недовольство.

Вид покойника на краткий миг может вывести их из гипнотического транса. Примеряя на себя это состояние, они охают и монотонно говорят приличествующие случаю пустые общие слова из серии: «Все там будем…». Вскоре забывают о неприятном инциденте и погружаются в поток текущих дел. И так до момента, пока сами не окажутся покойниками. Единственная реакция, какую они могут породить на грядущую опасность — это не думать о ней. Слов даже нет… Заболел, а лекарством себе назначил не думать про болезнь. Сумасшедшим домом пахнет такая реакция на проблему.

Человек считает главной целью построить дом, посадить дерево, вырастить детей и далее в том же духе. Посмотрите на эти цели объективно — все созданное исчезнет, как снег весной. И вы исчезнете. «Знаете, замужество дети – это прекрасно. Но не дает смысла жизни. Это накладывает обязательства, но не помогает. Это как пропасть между жизнью той, что в мечтах и той, что в реальности (к/ф «Скандальный дневник»)

Какой смысл в том, что вы успеете сделать за эти несколько десятков лет, которые пролетят, как один миг, если в итоге ляжете в гроб? «Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? (Л. Толстой, «Исповедь»).

Затычки

Богатые и бедные, умные и глупые, старые и молодые, все знают: через десять-двадцать-пятьдесят лет умрут. Никто не хочет умирать. Если кто и желает для себя смерти, то непременно чтобы она случилась, когда он того пожелает, а не по независящим от него факторам. «Смерти мы говорим только одно — не сегодня» (к/ф «Игра престолов»).

Как говорил Стив Джобс, когда уже был болен раком: даже те, кто считают, что после смерти попадут в рай, тоже не хотят умирать (кстати, это говорит о цене их веры). Но при этом никто не пытается реагировать на проблему. Но почему? Это же ненормально. Нормально, когда на осознанную проблему человек реагирует. Не важно, насколько эффективно. Важно, что реакция на осознанную проблему — показатель разумности.

Люди из цистерны не реагируют, потому что воспринимают мир чувствами. Что не фиксируют чувства, того для них не существует. Реально только то, что можно потрогать руками и увидеть глазами. Смерть нельзя потрогать, и потому теме преодоления смерти нет места. Они о ней слышали, но подсознательно считают, что это их не касается. Одним словом, дети. С большим туловищем и инфантильным восприятием реальности.

Вторая группа — пассажиры товарных вагонов. Они осознают опасность. Но понятия не имеют, что делать. Как ответить на вызов смерти? Если никак, они находят за благо заткнуть неприятную проблему бездоказательными утверждениями — затычками.

В роли затычки, например, присказка, что человек не умирает, и после смерти живет в памяти народной. Или в своих творениях. Сапожник будет жить в сапогах, герой в подвигах, поэт в стихах, ученый в открытиях и так далее.

Наибольшим успехом в этой среде пользуется заглушка под названием «жить после смерти в своих детях». Из этого выстраивается целая концепция, что смысл жизни в детях, потому что они — наше продолжение. И хотя на планете нет ни одного человека, кто ощущал бы проживающих в нем покойных родителей (в итоге целое общежитие, потому что у родителей тоже были родители), подобные факты эту публику нисколько не смущают. Они говорят, что тот, в ком «живет» умерший родитель, не обязан его ощущать в себе. С таким подходом можно сказать, что покойный со всей родословной живет в оставшихся после него тапочках, никак не проявляясь. Опровергнуть данное утверждение невозможно, потому что… Не проявляются же… Чего непонятного?

Сила затычки в непроверяемости. Она дается не для того, чтобы осмысливать через нее проблему и искать решение. Ее смысл — задвинуть как можно дальше вопрос и забыть о нем навсегда. После войны в немецком обществе возник призыв восстановить гармонию через забыванием самого факта существования концлагерей. Логика такая, что раз мы нормальные люди, а у нормальных людей не может быть концлагерей с их горами трупов, следовательно, лагерей не было. Даже если были, все равно не было.

Никакая затычка не подлежит анализу на предмет адекватности и здравого смысла. Она может быть какой угодно абсурдной — хоть «в своих тапочках жить», хоть «в своих детях». Принцип ее действия: «с глаз долой, из сердца вон». Их эффективность видна на социологических опросах, согласно которым от 30 % до 60 % людей никогда в жизни не думали на тему смерти. Они от нее прячутся по технологии страуса — голову в песок текущих дел, и все, я в домике… Ничего не знаю и знать не хочу, и отстаньте от меня…

Некоторым затычки про жизнь в своих творениях или детях не кажутся хорошими. Они закрываются от темы фразами литераторов и их героев. Гете пишет, что жизнь без пользы есть смерть, и отсюда вывод, что нужно не о смерти думать, а как с пользой жизнь прожить. Марк Твен пишет, что на смертном одре будем жалеть, что мало путешествовали и любили, и потому больше любите и путешествуйте. Древнегреческий философ Эпикур и его последователи учили: пока мы есть, смерти нет; когда смерть есть, нас уже нет. В общем, как ни крути, а получается, смерть вовсе не проблема, а пустяк. У человека есть дела поважнее. Только вот казус: любые дела требуют, чтобы вы были в наличии…

Но люди пропускают такие аргументы мимо ушей. Они утверждают, что не ищут способа преодолеть смерть, потому что смерть не зло, а необходимость. Смерть заставляет дорожить каждым мгновением. Она придает жизни гармонию и смысл. Поэтому они не хотели бы вечно быть молодыми и не умирать, ибо нет в этом счастья. Откуда они знают, что вечно молодые и не умирающие люди несчастны — вопрос за скобками.

Некоторые против преодоления старости и смерти, потому что вечно молодым быть неинтересно, а если еще и не умирать, то жизнь быстро наскучит. Счастливым человека делает тот факт, что он стареет и в итоге помрет.

Весьма сомнительный аргумент. Жизнь не может человеку наскучить. Наскучивает старость, немощь, притупление чувств, когда невозможно получать яркие ощущения, как в молодости весной. Кто живет полной жизнью, тому жизнь физически не может наскучить.

Кроме того, мир, не застывает на месте. Он всегда в движении — всегда порождается новое. Так что опасения всегда жить в мире, который вдоль и поперек изучен, и потому скучен — они безосновательные. Мир всегда будет преображаться и удивлять.

Самые продвинутые сторонники бездействия относительно смерти вспомнят фразу Платона: «Никто из нас не родился бессмертным. Если бы это с кем случилось, он не был бы счастлив, как это кажется». И это как бы объясняет, поэтому люди желают умереть.

Желают, но не прямо сейчас. Как сказал по поводу этой позиции Станислав Лем: «Люди не хотят жить вечно. Люди просто не хотят умирать». Ну да… Умереть они совсем не против, но с течением времени (это нужно понимать, как никогда). «Вы не в церкви, вас не обманут. Будет и задаток. С течением времени (Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»).

Все, кто против преодоления смерти, остаются таковыми, пока в безопасности. В уютной обстановке уверенным голосом они заявляют, что у них отсутствует страх перед смертью, и потому они хотят умереть, когда случай решит. И не хотят вмешиваться в этот процесс. Они предаются в руки смерти, как герой советской комедии «С восторгом предаюсь в руки родной милиции. Надеюсь на нее и уповаю». (к/ф «Иван Васильевич меняет профессию»). Они находят даже унизительным бояться ее. Полные отваги, люди спокойно и смело смотрят в лицо приближающейся старухе с косой. Кто в преклонном возрасте, те добавляют еще, что уже пожили свое, и им пора… Они ждут своего часа…

Еще можно вспомнить людей, переживших клиническую смерть и рассказывающих, как хорошо ТАМ. Другие смотрят на них и заражаются спокойствием. Страха нет, потому что конца, оказывается, тоже нет. Люди же были ТАМ, и лично все видели.

Но проведем умозрительный эксперимент — поместим всех этих храбрых и мудрых людей в ситуацию реальной смертельной опасности. Например, на тонущее судно. Как вы думаете, последуют ли они сказанным словам о благости смерти, готовности умереть и что им пора? В том числе и те, кто побывали за чертой, и теперь так монументально и благородно вещают свою позицию. Хоть один из них сядет в позу лотоса и примет смерть так, как говорил о ней, — твердо, созерцательно и молитвенно?

Такие люди возможны. Например, Бенджамин Гугенхайм, пассажир первого класса на Титанике, практически насильно усадил в шлюпку своих близких, утешив их тем, что дело пустяковое и проблема вскоре будет решена. Вместе с камердинером одел смокинги и вышел в центральный холл, как про него скажут «благородно умирать». Свидетели, кто его в последний раз живым, говорили, что он сидел за столиком в холле и наблюдал, как поднимается ледяная вода. Когда им предложили спасаться, он ответил: «Мы одеты в соответствии с нашим положением и готовы погибнуть как джентльмены».

Можно его поступок прокомментировать как-то иначе, кроме как в восхитительных тонах? Можно, если помнить, что всякая жизнь стремится к своему благу. Бегство от дискомфорта — тоже разновидность блага. Если спасение от смерти порождает больший дискомфорт, чем ее приятие, человек принимает. Точно так же, как человек, у которого мать или ребенок больны, имеет два варианта: бросить на произвол судьбы или ухаживать. Как поступит человек, на 100% зависит от того, что для него является большим благом (в данном случае точнее будет сказать, меньшим дискомфортом). Для кого бросить ребенка и мать больший дискомфорт, те будут ухаживать. Для кого это не является дискомфортом, те бросят и даже не вспомнят. Аналогично и с упомянутым Гугенхаймом, для него большим дискомфортом было спасаться. Всякая жизнь стремится к своему благу.

Если бы я писал духоподъемный роман, этот поступок можно было красочно описать в соответствующих выражениях. Но я не роман пишу, а анализирую ситуацию. Потому нет нужды прибегать к эмоциям. Напротив, есть нужда дистанцироваться от них и смотреть на ситуацию непредвзято и со стороны. Такой взгляд делает из ситуации непривычные выводы, но перефразирую слова Аристотеля «Платно мне друг, но истина дороже», я могу сказать «привычные эмоциональные оценки мне приятны, но истина дороже». А она такова, что поведение человек абсолютно формирует установки и стремление к благу.

В обществе единицы людей с такими сильными установками, что нарушение их так болезненно, что они лучше готовы умереть, чем нарушить их. Это примерно как для вас отгрызть у живого ребенка руку, и тогда вы спасетесь. Люди не смогут (я не смогу) этого сделать, ибо слишком велик дискомфорт. Они предпочту умереть, чем грызть.

Если взять за 100% всех смелых и благородных людей, транслировавших на теплой кухне или перед камерой в студии про свое личное презрение к смерти, абсолютное большинство перед лицом реальной смерти бросятся искать выход — спасаться. Придет момент истины. Слова о благости смерти не совпадут с поступками.

Одно дело говорить про свое бесстрашие перед смертью. Другое дело на делах соответствовать сказанному. Одно дело, на мягком диване вещать о готовности сражаться насмерть за идеалы. Другое дело реально сражаться. По факту слова красивые люди чаще используют не для того, чтобы обнажать свои намерения, а чтобы скрывать их.

Диванные смельчаки и форумные мудрецы прекрасно понимают про себя, что не будут следовать своим словам в реальной ситуации. Но не могут признать, что дом горит, они знаю это, но вместо действия смотрят кино и пустые разговоры ведут (относительно проблемы пустые). Зафиксировать такое положение дел, значит, признать себя идиотом.

Чтобы уйти от психологического дискомфорта, эти умные люди придумывают себе очень интересные и крайне разнообразные заглушки. Одной из них является экология планеты. «Зеленые» выступают за смертность человека, потому что бессмертие грозит перенаселением и истощением ресурсов. Такая хорошая благородная затычка — не за себя добрые люди переживают, за будущие поколения. А они уж ладно. Уж как-нибудь. Герои…

В XVIII веке подобные опасения высказывал английский мыслитель и священник Мальтус. Он считал естественным регулятором численности населения чуму, голод, войну и прочее. Если в мире не будет повальных эпидемий, войн и голода, человечеству грозит перенаселение. Бог создал регулирующие инструменты, чтобы соблюсти гармонию.

Его утверждения подтверждали расчеты: население росло быстрее, чем питание. Он писал, что почва имеет предел эффективности, а бедные слои населения «чрезвычайно плодовиты». Чтобы избежать губительного перекоса, голод с войной и чумой выкашивают преимущественно низшие слои населения, тем самым спасая мир от хаоса и краха.

Возразить Мальтусу было нечего — логика безукоризненна. Но людей не остановили его безупречные аргументы. Вопреки показанным им ужасам, какие случатся, если в мире не будет чумы, они все равно искали способ победить чуму. И в итоге, как только спали церковные оковы, нашли. В XIX веке был найден возбудитель чумы, и проблему решили.

Но как же расчеты Мальтуса? Если они верны, численность населения должна была превысить объем продовольствия, и мы давно должны наблюдать страшные картины людоедства и другие ужастики. Но ничего подобного мы не наблюдаем. Почему?

Логика Мальтуса была безукоризненна для своего времени. С развитием науки рост продовольствия поднялся до прироста населения. Произошло примерно то же самое, что прогнозируется с нефтью — можно посчитать, когда она кончится, и далее рисовать апокалиптические картины. Но только есть высокая уверенность, что к тому времени люди освоят новые источники энергии. Большие надежды в этом не на различные ветряки (все это не новые технологии, а очень старые, ветряные мельницы на этом принципе работали) а на исследования в глубинах атомного мира. Потому и андронные коллайдеры строят.

Сейчас аналогичная ситуация со смертью. Старые мальтузианцы находили чуму благостью и естественным природным регулятором. Они уверяли, что человечество без этой горькой пилюли пропадет. Новые мальтузианцы не отстаивают идею благости чумы. Вместо чумы теперь у них смерть, которую они находят великим благом и естественной необходимостью. Они говорят, если люди начнут умирать, когда захотят (а многие не скоро захотят), наступит перенаселение со всеми его ужасами. Без горькой пилюли в виде матери-смерти нас всех ждут еще более горькие последствия, чем прогнозировал Мальтус.

Вчера общество нашло в себе силы проигнорировать Мальтуса и его сторонников по вопросу чумы. Сегодня ему нужно найти силы проигнорировать стенания последователей Мальтуса относительно смерти. Для этого нужно стоять на позиции: если нечто убивает людей, не важно, чума это или смерть, нужно не оправдания искать, а проблему решать. Когда вопрос будет решен, возникнет новая ситуация. В ней будут новые проблемы. И их тоже нужно будет решать по мере их поступления, а не высасывать из пальца смешные аргументы в пользу полезности и необходимости смертельных проблем.

Если встать на логику новых мальтузианцев, в копилку борьбы с перенаселением нужно положить не только популяризацию контрацептивов и абортов, но и онкологию или туберкулез, сердечно-сосудистые и прочие заболевания.

Если быть последовательным, а не половинчатым мальтузианцем, нужно выступать против излечения этих болезней. Потому что вылечить человека, значит, увеличить число живущих. Это увеличит нагрузку на планету. Следовательно, здравоохранение — зло. Но кому такая логика покажется убедительной?

Еще одна палка в колеса мальтузианства: люди исправно умирают как естественной смертью, так прилежно убивают друг друга всевозможными способами — от войны до бытовухи. Смерть давно поставлена на поток. Но только население все равно растет. Как следствие, ресурсы тают, а экология ухудшается. Значит, корень проблемы не в том, что люди недостаточно активно умирают, а в чем-то другом.

Я считаю, корень в бесхозности планеты. Смертные живут по формуле: на мой век хватит, а после меня хоть потоп. Смотрят на Землю как на гостиницу, откуда не сегодня-завтра съедут. Постояльцу в голову не придет решать капитальные проблемы гостиницы. Вот если бы ему ее в собственность дать, тогда он, будучи хозяином, засучит рукава.

Проблема исправится, если на планете появится хозяин, знающий, что он тут не на время поселился, а навсегда пришел. Никто не станет разбирать дом на дрова, если ему зимовать в этом доме. Хозяином может быть только победившее смерть человечество. Пока смерть не побеждена, общество неизбежно будет иметь психологию временщика.

Пока над социумом висит установка «жизнь конечна», нет смысла думать о будущем. Потому что будущее — смерть. И если так, нужно жить по формуле: живи здесь и сейчас, бери от жизни все, после нас хоть потоп. И это еще больше увеличивает нагрузку.

Пассажиры

Рассмотрев затычки людей из товарняка, посмотрим, как бездействие оправдывают люди пассажирских вагонов. Многие из них ищут ответ у философов, но везде натыкаются на вопиющую бедность мысли относительно масштаба поднятых вопросов.

Чаще всего люди из хороших вагонов видят решение в науке. Оказывается, они не бездействуют, а реагируют на проблему смерти как налогоплательщики. Каждый занят своим делом. Одни на фронте, другие в тылу. Одни налоги платят, другие науку развивают.

Действительно, из бюджета на исследования в области здравоохранения и фармации идут гигантские средства. Их объем превышает вложения в энергетический сектор. Это дает основание для уверенности, что где-то там есть тайные и явные лаборатории. Ученые в белых халатах склонились в них над пробирками и куют оружие победы над смертью.

Наверное, это самая хорошая затычка из всех существующих. Но никто не задается вопросом, на что конкретно расходуются огромные суммы. А они расходуются на борьбу с онкологией, СПИДом, сердечно-сосудистыми заболеваниями и прочее. На борьбу именно со смертью, как ни парадоксально, из бюджета любого государства не идет НИЧЕГО. В лучшем случае ее касаются по остаточному принципу. Отношение примерно как до ХХ к освоению космоса. Хочется какому-то чудаку ковыряться с этой темой — пусть. Но серьезно эту проблему общество не воспринимало. Аналогично и со смертью сегодня.

Каждый может получить результат, пропорциональный силе стремления. Кто учится играть на скрипке, тот однажды заиграет. Кто копает яму, тот выкопает ее. Кто не совершает действия, тот не может получить результат, порождаемый действием.

Человечество не стремится создать технологию против смерти. Напротив, все его усилия сосредоточены ровно в обратном направлении — создавать технологии против жизни. Лучшие мозги и львиная часть бюджета сконцентрированы на военной сфере. Закономерно, что у общества есть атомная бомба, и нет ответа на вызов смерти.

Шанс появится, если ресурсы социума, в первую очереди интеллектуальные, пойдут не против жизни, а в обратную сторону — против смерти. Тогда вместо эффективных способов убивать людей появятся эффективные способы не стареть и не умирать.

Но пока идея победить смерть выглядит бедным родственником, примостившимся на краю бюджетного стола. Беднягу на пушечный выстрел не подпускают к бюджетному пирогу. В лучшем случае он рассчитывает на упавшие со стола крошки.

Говорить, что наука ищет победы над смертью — большое преувеличение. Наука ищет новые и совершенствует старые способы лечить болезни. О преодолении смерти она рта не открывает хотя бы потому, что тема требует философского осмысления. Но так как на планете нет науки, занимающейся этим вопросом, нет и теоретиков в этом направлении.

Чтобы меня не отсылали к геронтологии или экспериментам отдельных энтузиастов, как одиночных, так и групповых, скажу, что под «заниматься темой» я понимаю не бессистемные эпизоды, инициируемые частными лицами или государственными грантами, а системную концентрацию ресурсов, пропорциональных задаче.

Во времена доминирования Церкви ресурс общества был сконцентрирован на реализации мистических технологий. Люди в этом видели не работу, а смысл всей своей жизни. Все остальное было на десятом месте. Они были одержимыми в своем стремлении. Результата не было по понятным причинам, но речь идет об уровне самоотверженности. Двигать горы может только фанатизм религиозного накала. За деньги прыгнуть выше ремесленного подхода невозможно. В таком подходе есть свои плюсы, но он мал для темы.

Самое глубокое изучение ДНК само по себе бессмыслица относительно масштаба задачи. Если вы не видите компьютер в целом, тщательное изучение его транзисторов не даст вам знания о принципе его действия. Ученые-энтузиасты, ищущие ответ на вызов смерти, подобны ученым XVIII века, которым в руки попала флешка, где записана целая библиотека. Допустим, они не сомневаются в этом. Но пока они мыслят в привычной парадигме, у них нет шанса понять, как на такую маленькую площадь записано столько текста. Их мысль потечет в сторону микро-шрифта, но там тупик. Пока они будут стоять на старом добром здравом смысле, принцип записи на флешку будет недоступной тайной.

Изучать транзисторы имеет смысл, когда есть понятие, а что такое вообще компьютер. Аналогично и с изучением ДНК, теломерами и пределами Хейфлика — все это имеет смысл на фоне мировоззренческого фундамента. Вне онтологии копающиеся с ДНК ученые изучают отдельные волосинки на хвосте слона, полагая, что изучают слона.

Минус кусочничества — притяжение жуликов от науки. Так я называю людей, не имеющих внятной концепции. Но четко понимающих, на каких струнах спонсорской души нужно играть. Использую фальсификации, превосходящие уголовных мошенников, они выдают почтенной публике истории про овечку Долли или чудодейственность стволовых клеток. Или предлагают заморозить ваше туловище после смерти, делая ни на чем не обоснованное предположение, что вдруг его когда-нибудь оживят, и вы снова будете жить-поживать. Тему подхватывают журналисты, и общество обогащает новая сказка.

Кто решит с этим разобраться, тот очень скоро обнаружит, что многие «научные открытия» на 99 % состоят из фантазий журналистов. Точно так же, как многие гуляющие по соцсетям утверждения, заявленные как факты, на самом деле придуманы кем-то с чистого листа. В соцсетях басни придумывают по разным мотивам, от благочестивого мифотворчества (так в религиозной среде называют выдумывание чудесных историй с целью укрепить веру) до забывчивости указать, что это просто фантазия, способ выразить эмоции. Мотивы создания научных басен всегда одинаковые — деньги и слава. ((__lxGc__=window.__lxGc__||{'s':{},'b':0})['s']['_228469']=__lxGc__['s']['_228469']||{'b':{}})['b']['_699880']={'i':__lxGc__.b++};

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 35 36 373839 40 Следующая ⇒